Жесткая логика перемен

Глобальность петровских преобразований определялась тем, что он не просто копировал отдельные направления политики. Петр полностью проникся европейским духом. Но, естественно, духом своего времени.

Появившиеся в XVII веке возможности качественной трансформации армии и государства обусловили формирование в Европе соответствующего мировоззрения. Мир уже не выглядел столь зависимым от Бога, как в прошлом. Мир совершенствовался под воздействием рук человека, и людям порой казалось, что этому совершенствованию не будет границ, что можно полностью обустроить жизнь общества на рациональных основаниях. И армия и государство станут работать как часы. Более того, все общество превратится в идеально отлаженный механизм, функционирующий на манер армии. И чем меньше в нем будет свободы, стихии, децентрализации, тем больше окажется порядка, тем прочнее будет благоденствие.

Согласно оценке Евгения Анисимова, являющегося крупнейшим специалистом по истории России XVIII века, Петр воспринял эти европейские веяния. Для него были характерны предельный рационализм, практицизм и дажетехнократизм. Он трансформировал Россию не просто в соответствии с зарубежным опытом, но главное — в духе сложившегося к тому времени европейского мировоззрения.

В Петровских реформах можно выделить несколько ключевых взаимодополняющих друг друга элементов. Все они тесно связаны между собой, и все в той или иной степени являются откликом на военный вызов со стороны соседей, а вовсе не на абстрактные задачи модернизации, которые мы задним числом можем приписать Петру, если хотим поднять его значение для современности.

Первая задача — трансформация вооруженных сил. Вместо помещичьего войска, время от времени служащего государю за землю, надо было сформировать большую, постоянно функционирующую, профессиональную армию.

В XVIII веке эта армия уже не могла состоять из наемников, привлекаемых с рынка военных услуг. Петр выстроил вооруженные силы на основе рекрутского набора. Однако рекрут — вчерашний крестьянин — по своим боевымкачествам не мог идти ни в какое сравнение с профессиональным военным, постоянно получавшим боевой опыт в сражениях. Рекрут превращался в солдата только благодаря серьезному обучению. Это требовало, во-первых, его длительного пребывания в армии, а во-вторых, наличия профессионального офицерского корпуса, который это обучение мог бы проводить.

Таким образом, дворянство в рекрутской армии не освобождалось от службы, а, наоборот, должно было служить постоянно, не отвлекаясь для присмотра за своими землями. Дворянство должно было быть образованным, чтобы не просто саблей махать, а руководить солдатами и организовывать взаимодействие армейских частей. На дворян ложилась значительно более серьезная нагрузка, нежели в поместной армии прошлых лет. А государство в этой ситу­ации несло колоссальную финансовую нагрузку, поскольку должно было много лет кормить солдата и регулярно выплачивать офицеру жалованье деньгами.

Соответственно, вторая задача, которую должны были решить Петровские реформы, состояла в осуществлении налоговых преобразований. От государства требовалось сформировать бюджет, способный выдержать беспрецедентную до той поры финансовую нагрузку.

Надо сказать, что при Алексее Михайловиче полки иноземного строя временами составляли весьма значительную часть армии, однако удержать прогрессивную структуру войска без стабильного финансирования было невозможно. По оценке Е. Анисимова, «офицеры и солдаты „новоманирных“ полков служили „с земли“, пользовались поместными правами, то есть были помещиками». Армия строилась по-новому, но финансировалась по-старому. И в подобных условиях не могла постоянно сохранять нужную численность, постоянно получать качественную подготовку. Под Нарвой Петр имел, по всей видимости, худших солдат, чем были у его отца двумя десятилетиями раньше. И после катастрофического разгрома он страстно нуждался в деньгах для восстановления армии.

Поначалу для решения проблем с деньгами Петр обходился разовыми мерами, которые больше напоминали конфискации, нежели построение эффективной налоговой системы. Взимание специальных платежей за бани, за топоры, за ношение бород, а также государственная монополия на дубовые гробы представляли собой специфически российское ноу-хау. Но такие широкомасштабные меры, как изъятие денег у церкви, в основном повторяли конфискационную практику, использованную в различных европейских странах во времена Реформации — прежде всего в Англии Генриха VIII. Повторяла западную практику и так называемая «порча монеты» государством, то есть заведомое уменьшение ее веса.

Экстраординарные изъятия помогли выдержать Северную войну, однако на протяжении всего срока противостояния Швеции Петр ощущал постоянную нехватку денег. Поэтому к концу своего царствования (в 1718 г.) он начал осуществлять настоящую налоговую реформу, целью которой было введение подушной подати.

Раньше подать взымалась с двора, однако, как показала перепись 1710 г., число дворов почему-то сократилось на 20 %. Чтобы в дальнейшем предотвратить сокрытие плательщиков и уход от налогообложения, Петру пришлось проводить перепись всего населения. В итоге было сравнительно точно установлено, сколько людей проживает в России. Государство получило возможность не просто резко увеличить доходы (более чем в три раза к 1725 г. в сравнении с 1710 г.), но — главное — планировать свой бюджет на будущее, адекватно представляя те суммы, которые удастся собрать с населения для содержания армии.

Высокое налоговое бремя скорее могло препятствовать развитию экономики, нежели помогать ему, но, поскольку хозяйственные задачи были подчинены задаче построения армии, данный аспект проблемы вряд ли волновал Петра. По всей видимости, он о таких вещах вообще не задумывался, так как негативное влияние налогообложения на производство в ту эпоху вообще не рассматривалось всерьез ни в одной европейской стране.

Третьей важнейшей задачей для Петра была организация сбора налогов и распределение бюджетных средств между полками, разбросанными в мирное время по всей территории страны. Для того чтобы деньги исправно приходили в казну, требовалось выстроить мощную бюрократическую систему и насытить ее достаточным числом чиновников.

Допетровская административная система представляла собой скорее реакцию на возникновение новых проблем, нежели комплексный механизм перераспределения ресурсов в пользу казны. Новые царские приказы формировались не по продуманному плану, а от случая к случаю, то есть по мере того, как становилось ясно, что старые уже не справляются с решением того или иного вопроса. Но постоянная армия и постоянный сбор налогов требовали принципиально иной администрации. Шагами к этому стали создание Сената, образование коллегий вместо приказов, разбивка территории страны на губернии, формирование штата фискалов и комиссаров по сбору налогов.

Сенат нужен был потому, что царь постоянно находился в разъездах — воевал с врагами, инспектировал собственные войска и отдыхал на водах. Он совершенно не способен был к постоянному методичному управлению административной системой по тому образцу, который в свое время был установлен Филиппом II в Испании и герцогом Ришелье во Франции.

Коллегии представляли собой орган государственной власти, державший под контролем важнейшие функции управления, в том числе финансы. Хотя по размеру аппарата они были несоизмеримы с современными министерствами (и даже министерствами, созданными Александром I в начале XIX века), можно сказать, что общая логика функционального управления появилась при Петре и осталась в общих чертах такой же по сей день.

Разбивка страны на губернии (впоследствии провинции) позволяла создать постоянно функционирующий местный бюрократический аппарат. Он дополнялся комиссарами, которых выбирали помещики из своей среды для сбора налогов. Силовую поддержку комиссарам обеспечивала армия, благо полки, квартировавшие в губерниях, как раз и были основными получателями собранных средств.

Наконец, фискалы должны были контролировать работу всей этой сложной системы, доносить о ее несовершенствах, о проколах отдельных чиновников, вплоть до высокопоставленных лиц. Петр очень быстро столкнулся с тем, что бюрократия порождает коррупцию, причем чем более сложной и разветвленной становилась эта система, чем больший объем ресурсов через нее проходил, тем разительнее увеличивались масштабы воровства и взяточничества. Как-то раз, когда Петр предложил вешать каждого, кто украл на бЛльшую сумму, чем стоимость веревки, генерал-прокурор Сената Павел Ягужинский справедливо заметил ему, что царь тогда останется один, без подданных.

Поскольку об общественном надзоре за бюрократией и о демократических механизмах построения власти в ту эпоху, естественно, даже задуматься было трудно, единственным способом контроля для Петра было назначение чиновников, которые станут следить за другими чиновниками. Система оказалась настолько неэффективной, что за взяточничествопришлось в конечном счете казнить даже обер-фискала Нестерова. Но ничего другого придумать было невозможно. Как-то раз Петр справедливо заметил, что дожил до своих Тюреннов (то есть крупных полководцев), но «Сюллия еще у себя не вижу».

Четвертым элементом петровской системы стало применение высокого (37,5 %) таможенного тарифа для защиты отечественного бизнеса от иностранной конкуренции. Подобный жесткий протекционизм противоречит представлениям современной экономической науки о том, что необходимо для развития экономики и подъема производительности труда. Однако он полностью соответствовал представлениям, сложившимся в европейском экономическом мышлении того времени.

По сути дела, протекционизм ставил задачей не долгосрочное развитие экономики, а предотвращение оттока денег из страны за рубеж. Чем выше таможенный тариф, тем меньше население будет импортировать товаров. Соответственно, тем больше останется денег внутри страны, и потрачены они будут на продукцию отечественных производителей. Купцы и промышленники наживутся, заплатят налоги, и государство сможет использовать собранные деньги для укрепления армии. Подобная логика сильно противоречит представлениям о том, «как государство богатеет», сложившимся во времена Адама Смита, но за полвека до появления его труда «Богатство народов» все европейцы, включая Петра, рассуждали в духе меркантилизма, не думая о преимуществах фритредерства.

Пятым элементом петровской системы стало непосредственное покровительство бизнесу — деньгами, советами и многочисленными инструкциями. С позиций наших сегодняшних представлений о стимулах к развитию предпринимательства петровская активность (например, требование убирать хлеб косами, а не серпами) выглядит несколько странной. Однако в ту эпоху по всей Европе бюрократические инструкции о том, как надо работать крестьянину, или о том, как следует торговать купцу, были нормальной практикой. Во Франции, например, чиновники предписывали, как следует вязать снопы или метить баранов.

Если не сложились еще представления о том, как экономика развивается с помощью невидимой руки рынка, то, несомненно, должны были господствовать представления, согласно которым некая видимая рука дает указания, а при необходимости наказывает строптивцев за их неисполнение. Такая рука могла быть только рукой чиновника — образованного человека, который прочел в книжках или подсмотрел за границей, как надо собирать урожай или выращивать домашний скот, а затем довел эту информацию до мужика, от которого требовалось богатеть, чтобы исправно платить налоги государству.

Шестым элементом петровской системы стало введение так называемого майората, с помощью которого царь хотел найти достаточное число людей для государственной службы. Предполагалось, что землю и недвижимость в семье должен теперь наследовать только один сын. Делить их между несколькими наследниками запрещалось. Таким образом, остальные дети даже в богатых семьях вынуждены были зарабатывать себе на жизнь трудом. По задумке Петра такой подход стимулировал их службу государю. Отсидеться в имении юным недорослям было невозможно, поскольку они не получали средств на свое содержание.

Интересно отметить, что принцип майората коренным образом пересматривал всю логику формирования помещичьего землевладения, сложившуюся в XV—XVII веках. Если раньше государство было заинтересовано в том, чтобы земельные и людские ресурсы распределялись равномерно среди значительного числа помещиков, поскольку только так можно было обеспечить прокорм большой армии, то теперь эти ресурсы начали мешать решению государственных задач. Служба офицера и чиновника полностью стала оплачиваться деньгами. Царь стремился максимизировать объем доступных ему финансовых ресурсов, а работа крестьян на земле оказалась важна государству только в плане уплаты налогов. Эпоха сменилась, старые принципы организации армии и государства ушли в прошлое.

Если рассуждать чисто теоретически, глядя на Петровскую эпоху из нашего времени, то можно поставить вопрос о том, почему царь-реформатор не ликвидировал крепостное право. Ведь радикальная реформа армии, финансов и государственной службы фактически устранила необходимость сохранения крепостнической системы для государства.

Ответ на данный вопрос, наверное, можно было бы дать с позиций марксизма, заявив, что государство обслуживало интересы дворянства, как господствующего класса, и именно в интересах этого класса сохраняло старую систему эксплуатации крестьянства. Можно, однако, предложить и иное объяснение, меньше основанное на идеологическом подходе.

По всей Европе (кроме, может быть, Голландии и Англии) XVII век и первая половина XVIII столетия представляют собой эпоху рационализма, не признающую значения свободы для развития и укрепления государства. Абсолютистские монархи верят в бюрократические методы управления и стремятся выстроить под своим руководством такие системы, которые работают как часы и в которых каждый человек, начиная с правителя и заканчивая рядовым солдатом и рядовым налогоплательщиком, является лишь винтиком большого, автоматически работающего механизма. Во всех государствах в большей или меньшей степени для построения такой системы используются деспотические методы. Такие как устранение политической оппозиции, отъем чужой собственности, физическое наказание детей, объявление безумцами тех людей, которые не вписываются в сложившиеся представления о правильном верноподданном.

Французский «безумец» второй половины XVII века — это совсем не «псих» в нашем современном понимании. Великий философ Мишель Фуко показал, что это скорее человек с индивидуальностью, не вписавшийся в установленный абсолютизмом стандарт. А поскольку не вписывались очень многие, то в стенах госпиталей «провел по нескольку месяцев каждый сотый житель города Парижа, если не больше». Причем «больным» надо было обязательно трудиться, чтобы перевоспитаться и стать достойными членами общества.

Любопытно сравнить эту зарубежную практику с отечественной практикой избавления от не вписывающихся в стандарт «гулящих людей», введенной Петром в 1722 г. С этого момента, как отмечает известный историк Яков Гордин, «все свободные люди, жившие работами по найму, — этот мощный резерв для развития свободной экономики — должны были стать либо крепостными рабами, либо солдатами». Словом, русское понятие «гулящий» для XVIII века эквивалентно в административном смысле французскому понятию «безумец».

Таким образом, можно сделать вывод, что курс на деспотическую рационализацию у всех общий, но исторические пути разные. В силу особенностей исторического пути некоторые государства уже функционируют без крепостного права, тогда как в некоторых оно по-прежнему сохраняется. А в тех, которые (опять-таки в силу специфики исторического пути) имеют американские колонии, постепенно прививается плантационное рабство. Словом, любая национальная деспотическая практика легко инкорпорируется в абсолютистский бюрократический механизм, поскольку внутренне не противоречит ему.

Поскольку Петр являлся реформатором или даже, точнее сказать, бюрократизатором, заимствовавшим опыт стран, умевших воевать лучше России, а во­все не модернизатором, провидевшим будущее и создававшим государство XXI века, он преспокойненько инкорпорировал крепостничество в новую систему государственного устройства. Император, в частности, разрешил промышленникам покупать себе крепостных и даже сам приписывал государственных крестьян к строящимся заводам, видя в этом наиболее простой способ обеспечить нарождающуюся российскую индустрию рабочей силой.

Внеэкономическое принуждение не могло вызвать у Петра никакого морального отторжения. Более того, оно в принципе должно было соответствовать имевшимся у него представлениям о том, что деспотизм — дело полезное для прогресса, поскольку косного человека без принуждения не заставишь хорошо трудиться. В указе 1723 г. император писал: «Наш народ, яко дети, не учения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из нынешних дел: не все ли неволей сделано?»

При этом, правда, Петр понимал, что излишества помещичьего деспотизма могут плохо влиять на способность крестьян тянуть тягло, а потому старался оградить их от нерациональной жестокости, велев особо зверствующих хозяев от управления имениями отстранять в пользу родственников. Впрочем, при отсутствии системы надлежащего контроля подобные меры вряд ли могли быть эффективны.