double arrow

Политическая риторика и смех

Феномен политического «стеба». Особый характер смеха.Судьба сатирического смеха и народного юмора.

В постсоветское время особенностями русского общественного дискурса стали дефицит общепризнанной символики, символический эклектизм и ироническое отношение к символике старой, советской.

Следует специально остановиться на характере смеха, возникшего в глубинах субкультуры и ставшего знаменем СМИ. Этот смех многое проясняет в общей картине политической риторики.

Особенностью общественного дискурса конца восьмидесятых – девяностых годов является проникновение в язык СМИ так называемого «стеба». На жаргоне «стебом» называется особая форма насмешливого речевого поведения. В отличие от литературной сатиры насмешка здесь далеко не всегда предполагает четкую позицию смеющегося. Напротив, для «стеба» характерна нравственная размытость. Эта насмешка не предполагает глубокого проникновения в объект сатиры, понимания его. Настоящий сатирик должен доказать свое право на смех тем, что он видит описываемое им явление насквозь. Он замечает глупость и выводит ее на свет. Для «стеба» это, вообще говоря, не обязательно и даже не характерно.

Обычно такого рода смеховая культура свойственна подросткам, которые высмеивают мир старших, не претендуя на его понимание. На молодежном жаргоне насмешка, не связанная с пониманием ее объекта, передается также словами «прикол», «прикалываться». «Прикольный смех» не только отличен от сатирического, но и не вполне тождествен так называемой «народной смеховой культуре». Не тождествен он и ерничеству, с которым обычно соотносится, и даже не вполне адекватен тому, что передается народным выражением «валять дурака».

Народная смеховая культура, описанная М. Бахтиным, характеризуется двойственной направленностью смеха. Так, автор древнерусской «Азбуки о голом и небогатом человеке» смеется и над миром, в котором царит несправедливость, и над собой, «голым и небогатым», – жертвой этой несправедливости. Голый человек явно вызывает сочувствие («Аз есмь голоден и холоден, наг и бос...»), но в то же время признается: «Отец мой оставил мне имение свое, и я и то всио пропил и промотал». Подобным образом строится и поведение клоуна, шута: он смешон, нелеп, но и вызывает сострадание, поскольку часто становится жертвой более сильного и ловкого человека. Все это совсем не похоже на смеховую культуру «стеба»

Характерным и новым в смеховой культуре «стеба» является рассмотрение окружающей действительности с позиции «прикола», т.е. возможности «прицепиться» к чему-нибудь с единственной целью повеселить себя. Эта особенность «стеба» не укрылась от сатирика М. Жванецкого, сказавшего, что молодежи смешно все: глаз вытек – смешно.

Советская политическая риторика с самого начала своего существования старалась использовать сатирический смех (вспомним хотя бы «Окна РОСТА»). Слабостью этой сатиры в первые годы советской власти была попытка мобилизовать крестьянский, простонародный юмор. Его щедро эксплуатировал Демьян Бедный, сатира которого казалась грубой даже Ленину. Разумеется, реальный крестьянский юмор (например, частушка) не укладывается в схему сатирического смеха. Автор частушки, подобно автору «Азбуки о голом и небогатом человеке», охотно смеется и над обидчиками, и над самим собой. Кроме того, это юмор в высшей степени трезвый, даже приземленный, и поставить его на службу социальной утопии – дело безнадежное. Это особенно хорошо заметно по юмору А.Т. Твардовского, который выполнял заказ «барина» (власти), подсмеиваясь за его спиной. Это чувствуется и в «Василии Теркине», и в «Стране Муравии». Более того, даже обращаясь к антикультовской теме, Твардовский незаметно выходил и за рамки заказа, и за границы дозволенного. Чего стоит одно только уподобление советской власти «скорой помощи», которая «сама режет, сама давит, сама помощь подает». Юмор Твардовского – это и есть типичный народный юмор.

Другой трудностью, с которой столкнулась советская сатира, был интеллигентский юмор М. Зощенко, М. Булгакова и отчасти И. Ильфа и Е. Петрова – юмор аллюзий и намеков, о которых не просили. Например, в «Записных книжках Ильфа» несколько раз встречается фраза о том, как надоела автору «наша солнечная система». Даже невинное высказывание сатириков «До революции Паниковский был слепым» содержало намек на безудержную пропаганду революционных преобразований и адресовалось к достаточно оппозиционно настроенной части населения. Позже линия намеков сохранилась, колебалась лишь степень их резкости. Даже официальная, «улыбательная» сатира в расчете на похвалу со стороны оппозиционной интеллигенции вынуждена была имитировать поэтику намека: «Смотрите, что они себе позволяют!».

В связи с отменой цензуры многолетний опыт намеков, и подлинных, и ложных, оказался бесполезен и поле сатирического смеха значительно сузилось. Выжила, пожалуй, лишь сатира М. Жванецкого, высмеивавшего не столько «вертикальные» отношения между народом и властью, сколько «горизонтальные» взаимоотношения между людьми в условиях формирования массового общества. Популярность интеллектуальных антиутопий вроде «Чонкина» или «Зияющих высот» в девяностые годы также резко упала. Эффекта Щедрина, соединившего глубокий социальный анализ с безошибочным пониманием национальной жизни, не произошло. По-видимому, недостало ни того, ни другого компонента.

Народный юмор жил все это время в фольклорных жанрах – частушках и анекдотах. Обнаруживая связь с народной смеховой культурой, с ее неизменной двуполярностью (и против барина, и против себя), он в то же время очень точно отображал все значительные общественные изменения, ибо был рожден не конъюнктурой, а жизнью. Знаменитые анекдоты о Чапаеве были, например, сигналом того, что страна сплошного среднего образования больше не хочет отождествлять себя с необразованными революционерами-самородками.

Постсоветская эпоха никак не отразилась на судьбе народного юмора. Безкупюрная публикация частушек и анекдотов не подействовала на него ни охлаждающе, ни стимулирующе. Все новые сюжеты жизни были осмеяны точно так же, как и старые. Расцвет молодежной культуры и «стеба» тоже никак не повлияли на народный юмор. Никакого слияния нового и старого ерничества, несмотря на большую популярность рок-групп среди молодежи, не произошло. Никакого «омолаживающего» влияния на заповедники фольклора не отмечено. Новые реалии входят в поле зрения народного юмора, но характер фольклорного смеха остается прежним.

В большом общественном дискурсе девяностых годов «стеб» играл роль насекомых, поедающих тело умершей символики. Но проникновение этих насекомых во все щели вряд ли функционально.

«Стеб» оказал зримое и едва ли конструктивное влияние на политическую риторику. Он снизил логическую планку дискуссий, повысил градус общественного цинизма, сдвинул риторику в сторону развлекательных жанров. Но если сатирический смех способен разбить доводы оппонента, то развлекательный смех больше похож на искусство для искусства. Он может дать оратору иллюзию победы, да и то если получится смешно, что далеко не гарантированно, особенно по мере тиражирования «стеба». Но развлекательный смех никого не способен переубедить.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: