Судебная речь 5 страница

И вдруг...

Нет, никогда не забыть им Любомудрова, никогда не из­жить им постигшего их на склоне лет разочарования, никогда не погаснут в их памяти эти тяжкие дни...

Они совершили, и они сознают это, противообществен­ный проступок, но они не совершали преступления. Мораль­ного осуждения они заслуживают, и они его уже получили. Но для их осуждения в уголовном порядке и применения к ним уголовного наказания нет законного основания. Я прошу их оправдать¹.

¹ Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия (риторика для юрис­тов): Учеб. пособие -М.: Юристь, 1999. - 384 с.

№ 7. Громницкий М.Ф. Обвинительная речь по делу о бывшем студенте Данилове

Господа присяжные! Преднамеренное, с целью грабежа убийство отставного капитана Попова и его служанки Марии Нордман, мошенническое присвоение чужой собственности и наименование себя чужими фамилиями - вот совокупность тех преступлении, в которых обвиняется подсудимый и кото­рые подлежат вашему обсуждению. Так как убийство состав­ляет здесь неизмеримо важнейший пункт обвинения, то я нач­ну с этого пункта. Чтобы вы могли лучше судить о личности покойного Попова и дабы вам понятнее стала сама цель пре­ступления, я познакомлю вас с обстоятельствами, предшество­вавшими 1 января.

До 1865 года отставной капитан Попов проживал в Фин­ляндии, где у него были родные и недвижимое имение. В 1865 году он продает свое недвижимое имение и переселяется в Москву. За имение он выручил 23 тысячи рублей. В верности этой цифры удостоверяет и список банковских билетов, най­денный в квартире убитого, и такой же список, присланный его родными. Сами билеты не найдены. Были ли у него на­личные деньги, неизвестно. Но если и были, то немного. В сентябре 1865 года он переселился в Москву и 5 октября по­селился в квартире дома Шелягина. Из переписки с родными, найденной между бумагами убитого, видно, что Москва про­извела на него весьма хорошее впечатление. С удовольствием рассказывает он о московской жизни, о своей уютной квар­тирке; с восторгом отзывается о здешнем театре и, наконец, сообщает, что записался в библиотеку, откуда намерен брать книги для чтения. Вообще из этой переписки можно вывести то заключение, что Москва давно влекла его к себе воспоминаниями, которые он хранил о ней как о месте своего прежнего служения. Не могу не упомянуть также, что родные, до переезда его в Москву, предлагали ему отдать свои деньги под залог домов и земель. Но на это он отвечал им, что счита­ет достаточными для прожития проценты, получаемые им от своих банковых билетов, и отказывается от этого предложения; а потому родные удивляются слухам о том, что он стал заниматься отдачей денег под залог вещей, и полагают, что его кто-нибудь подбил на это не совсем почетное занятие. Из сведений, собранных по делу, можно утверждать положитель­но, что у него не было никаких знакомых в Москве. Если его кто действительно подбил к этому, то это, вероятно, была не кто иная, как кухарка его, Нордман. Ее личность отчасти так­же обрисовывается из переписки. Это была женщина чрез­вычайно домовитая и большая экономка. Попов описывает, как он накупил различные принадлежности хозяйства и в ка­ком она была от этого восторге. С этой женщиной, сорока че­тырех лет, жил Попов в совершенном уединении. И вот 14 января оба они найдены убитыми.

Вы слышали подробный медицинский осмотр, и я не ста­ну повторять памятные вам, без сомнения, подробности кро­вавого дела. Скажу только, что все находившееся в комнатах разбросано было в страшном беспорядке. Следы крови замет­ны были всюду до самой лестницы. Что убийство совершено с целью грабежа, доказывалось тем, что не найдено ни бан­ковских билетов, ни наличных денег. Таким образом, состав преступления был определен вполне. Для следователей пред­стояла трудная задача - открыть, кто совершил убийство. За­дача эта делалась труднее при той особенной обстановке, в которой жили покойные, при отсутствии малейшего указания на какую-либо связь с окружающей их средой. Следов убийца не оставил, кроме крови.

Мы знаем, что следователи преодолели все эти трудно­сти. Мы имеем перед собой образцовое следствие. Сначала же они могли только определить время совершения преступ­ления. Следователи смело определили, что оно совершено 12 января, и притом вечером. Мнение это обосновывалось, во-первых, на стенном календаре, который показывал число 12-е, во-вторых, на показании водовоза, что кухарка ежедневно брала у него ведро воды и что в последний раз она взяла у него воду 12-го, наконец, третьим показанием послужили часы в комнате Попова: эти часы остановились на 6 часах 43 мину­тах. Часы эти были такого устройства, как объяснили пригла­шенные часовые мастера, что их стоило толкнуть, чтобы они тотчас остановились. Таким образом, определен был не только день, но даже час и сама минута совершения преступле­ния. Мы знаем, что это предположение следователей вполне подтвердилось впоследствии показанием самого подсудимо­го. Далее, следователи определили, что у убийцы непремен­но должна быть ранена левая рука. Вам известны основания этого предположения и насколько оно впоследствии тоже подтвердилось. Наконец, следователи не могли не обратить внимания на две записки, найденные тут, которые подписа­ны были Григорьевым. По книге, в которой записывались зак­лады, оказалось, что Григорьев заложил Попову перстень и билет за № 09828. В книге адресов адрес Григорьева был за­писан. Адрес этот, по справкам, оказался фальшивым. Кроме того, сделаны справки о самой личности Григорьева. Такой личности во всей Москве не оказалось. Все эти данные доз­воляли предположить, что убийца скрывается под именем Григорьева. Кроме того, найдено было письмо Попова к Фел-леру, которое указало на знакомство последнего с убитым, и у него-то добыты первые указания на таинственного обладате­ля перстня. Феллер и его приказчики, в особенности мальчик его, Шохин, заявили, что черты этого господина, которые они описали, врезались в их память. Кроме того, Феллер припом­нил, что это лицо называло себя Всеволожским. Здесь, на су­дебном следствии, подсудимый заподозрил это показание Феллера, утверждая, что этим именем не назывался. Но именно то, что Феллер не сразу припомнил эту фамилию, а лишь че­рез несколько дней, доказывает справедливость его показаний; иначе, кто же мешал ему назвать тотчас же первую, пришед­шую на ум, вымышленную фамилию и кто мог бы уличить его в этом? С тех пор как Феллер и его приказчики дали эти ука­зания и вплоть до 31 марта производились поиски - они про­должались два месяца, - и в это время было заподозрено много личностей, но подозрения оказались несостоятельными.

31 марта было Светлое воскресенье. Зная, что в дни боль­ших праздников больше всего бывает движения на московс­ких улицах, полиция поручила своим агентам и Шохину сле­дить особенно зорко за проезжими. Шохин подметил знако­мое ему лицо, проследил его до квартиры. Оказалось, что это студент Данилов. Он взят был в том самом пальто, в котором

был в магазине Феллера. Первоначально замечено было, что у Данилова находятся следы раны на левой руке. По обыску в его квартире ничего подозрительного не нашли, но захватили несколько бумаг, написанных рукой Данилова, для сличения его почерка. На первом допросе Данилов от всего отрекся: он показал, что никогда не знал Попова, никогда не бывал у Фел­лера, никакого перстня не закладывал и Григорьевым не на­зывался, весь день 12 января и вечер провел безвыходно дома. Но полицией собрано уже было тогда против него достаточ­но улик. Случайно узнали о его отношениях к закладчику Рамиху, имя которого он шепнул своей матери при свидании. От Рамиха узнали, что он приносил оценивать к нему перстень и что у него был заложен билет № 09828. Билет этот, выкуплен­ный у него Даниловым 8 января и заложенный 11 января у Попова, тот самый билет, который оказался похищенным в числе других из квартиры Попова. Записки, подписанные Григорьевым, оказались писанными его рукой. Депутат от университета Должиков заявил следователям о записке, пе­реданной ему Даниловым, в которой он просил заготовить для него свидетелей насчет 12 января. Отец и мать передали о рассказе его насчет происхождения раны на руке. Студент Трусов подтвердил тот же рассказ и, кроме того, сообщил о пятнах на пальто и о том, как они продавали бриллианты. Девица Шваллингер и Малышев, на которых он сослался в подтверждение того, что он был дома, этого не подтвердили. Этого не подтвердили и его родные. Все это я перечислил с тем, чтобы показать вам, какое значение вообще имеют его показания и особенно то, которое он дал 6 апреля. Не подле­жит сомнению, что он был вынужден к этому показанию си­лой собранных против него улик. Ввиду таких улик молчать было невозможно и неблагоразумно. Ему оставалось или со­знаться, или выдумать какую-нибудь историю.

И вот он выдумывает фантастическую историю, в кото­рой сознается в укрывательстве преступления. Я прослежу эту историю шаг за шагом. В этой истории подсудимый говорит, что Феллер советовал ему назваться у Попова Григорьевым. Не говоря уже о том, что это показание совершенно голослов­но, я спрашиваю: с какой целью мог ему Феллер это посоветовать? Цели тут никакой и придумать нельзя. А между тем из­вестно, что он и прежде менял свое имя; естественнее, стало быть, предположить, что имя Григорьева он сам выдумал. Далее, он говорит, что Феллер знал его адрес. Но в таком слу­чае зачем же он скрывал его два месяца, тогда как мальчик его же магазина послужил главным агентом в долговременных поисках за подсудимым? Если Феллер, по предположению подсудимого, не мог этого сделать прямо, то неужели ему труд­но было в течение двух месяцев так или иначе намекнуть по­лиции на место жительства Данилова? Стало быть, и это его показание голословно и невероятно. Затем он говорит, что он оставил свой старый шарф у Феллера по предложению пос­леднего. Но из сведений, собранных следователями, извест­но, что подсудимый имел привычку оставлять старые вещи в магазине, где он покупал новые. Так, он в магазине «Амстер­дам» тоже оставил раз свой старый шарф, у сапожника он ос­тавил свои старые сапоги. Конечно, все это мелочи, но эти мелочи и важны, как указание на степень искренности его показаний. Перехожу к более важным его показаниям. 8 янва­ря он встретился с Феллером в клубе и просил будто бы его посредничества для пятипроцентного билета. Билет этот будто бы поручила ему выкупить у Рамиха Соковнина. Соковнина ему этого не поручала, но, как бы то ни было, билет у него был, и ему понадобилось заложить Попову. Спрашивается, зачем он показывал его Феллеру? Это уже не бриллиантовая вещь, которую тот мог оценить высоко к его выгоде. Попов знал курс билетов не хуже Феллера. К чему тут посредниче­ство Феллера? Мы знаем, что он и прежде бывал у Попова и был с ним знаком. В доказательство, что билет заложен Попо­ву не им, а Феллером, он указывает на то, что о залоге перстня он дал Попову расписку под именем Григорьева, а насчет би­лета никакой расписки не найдено. Но у Попова в книгах нет расписок ни одного из тех лиц, которые ему закладывали вещи: в его квартире только и найдена единственная расписка на­счет перстня. Попов все заклады записывал в особую книгу, и в этой книге под 11 января собственной рукой Попова запи­сано, что билет за № 09828 заложен ему Григорьевым. Далее, 11 января будто бы Феллер назначил ему быть 12 января у Попова. Но в книге клуба в числе гостей Феллер в этот день не значится. Клубовская книга должна в этом случае служить для нас полным доказательством. Феллер в этот день в клубе не был; пусть подсудимый докажет мне противное! Для какой цели звал его Феллер к Попову на 12-е число и зачем он туда поехал, решительно неизвестно. Сам же он говорит, что Фел­лер вручил ему 100 рублей. Неужели Феллер только для того назначил ему приехать, чтобы он получил от Попова еще не­сколько рублей, следовавших по курсу? Остальные билеты, которые он намеревался будто бы тоже перезаложить от Ра-миха Попову, в руках его еще не были. Я решительно не вижу, зачем ему было отправляться 12 января к Попову, а между тем надобность ехать к Попову, по-видимому, настояла большая, так как он оставил даже сестру свою одну вечером на Кузнец­ком мосту, и она возвратилась домой одна. 12-го вечером он приехал, нашел дверь отворенной, ступил в комнату, увидел на полу труп женщины, и тут на него набросились убийцы и т.д. Не говоря уже о том, что немыслимо, чтобы убийца, со­вершая преступление, оставлял все двери отворенными, мы имеем неопровержимое доказательство, что убийца отпирал изнутри двери, когда выходил: об этом свидетельствуют крю­чок на внутренней стороне косяка наружной двери и ручка второй двери, обагренная кровью. Это первая несообразность. Вторая несообразность в его показании та, что он, вступив в комнату один шаг, тогда только заметил труп убитой женщи­ны. Ему доказали, что если дверь была отворена, как он гово­рит, то он не мог не заметить трупа, находясь еще на лестни­це. Я от себя могу удостоверить, что это действительно так. Я был в квартире Попова и убедился, что внутренность первой комнаты видна вся еще с лестницы, потому что голова чело­века, стоящего на шестой или седьмой ступени лестницы, сверху вниз, приходится в уровень с полом комнаты. Заметив и эту несообразность, подсудимый здесь, на судебном след­ствии, уже изменяет свое показание и говорит, что он не по­мнит, вошел ли он в комнату или нет, и что заметил только какую-то темную массу. Все эти изменения в каждой из под­робностей того чистосердечного показания, той «исповеди», как он сам выразился, на которую он решился наконец 6 апре­ля, сами по себе уже составляют сильную улику против под­судимого. Но он не ограничился упомянутыми изменениями.

Он показал, что, когда он вступил в комнату, из спальни выс­кочил человек и бросился на него с кинжалом, нанес ему рану в руку и затем он стремглав бросился вниз и выбежал на ули­цу. Ему было доказано, что если бы он сделал хотя бы один шаг в комнату, то человек, выскочивший из соседней комна­ты, тем уже отрезал бы ему всякое отступление. Заметив, что это невероятно, он изменил и это показание. При предвари­тельном следствии он сказал, что получил вторую рану, ко­торая пробила будто бы насквозь его руку, от убийцы, следо­вавшего за ним по пятам. Ему доказали, что это невозможно, что убийца, следовавший по пятам, намеренно или ненаме­ренно, мог нанести ему рану во всякую часть тела скорее, чем в руку. Он изменил эту подробность. Он сказал далее, что по­лучил удар кинжалом и в пальто, и указал место удара, впос­ледствии будто бы им зашитое. При тщательном осмотре паль­то никакого зашитого места не оказалось. Он сказал, что бе­жал вниз стремглав, придерживаясь раненой рукой за стену. Ему доказали, что в двух местах на лестнице он должен был остановиться, что доказывается большим количеством крови, найденным в этих местах. Этот пункт он оставил без разъяс­нения. Он выбежал на улицу, пробежал пространство в 75 шагов и во все это время не кричал и не звал на помощь, хотя был всего девятый час вечера, сел на извозчика и уехал до­мой. Теперь он говорит, что, может быть, и кричал. Новое из­менение того чистосердечного показания, которого он дер­жался несколько месяцев. Что значит восклицание: «А, это вы!», которым будто бы встретил его неизвестный убийца? Стало быть, его ожидали у Попова? Какая связь между Попо­вым и Даниловым, чтобы убийцы знали наперед, что он бу­дет? Если же его нарочно туда послали, как хочет намекнуть подсудимый, то я опять спрашиваю: для какой цели? Неужели для того только, чтобы иметь свидетеля убийства? А если убий­цы не знали, что он должен прийти, то, как оказались отво­ренными двери и что в таком случае означают слова: «А, это вы!», обращенные, по-видимому, к знакомому человеку? На­конец, как мог он убежать от убийц, которым помешал в их деле и которые никак не могли надеяться, что он выбежит молча на улицу, сядет на извозчика и уедет спокойно домой? Но самое трудное объяснение предстояло подсудимому относительно билета. Вам известно, что билет этот, выкупленный им 8 января у Рамиха, был им заложен 11 января у Попова и им же 15 января снова заложен у Юнкера.

Ему не оставалось ничего более, как выдумать новую ис­торию, и он сочинил историю невероятную, немыслимую. Здесь он отказывается от этой истории, а он не раз напирал в своем чистосердечном показании именно на этот рассказ об анонимных письмах. Таких писем, утверждает он теперь, он не получал, а билет получил в запечатанном конверте днем, на улице, от неизвестного человека, который на вопрос его, что это такое, отвечал: «Увидите». На предварительном следствии он не так рассказывал, там неизвестный быстро пробежал мимо него, сунул ему конверт и исчез, не говоря ни слова. Распечатав конверт, рассказывает далее подсудимый, и найдя в нем свой пятипроцентный билет, он ужасно смутился. Но в чем же вы­разилось это смущение? В том, что он в тот же день заложил билет у Юнкера... Данилова спросили, носил ли он перчатки. Он сказал, что носил постоянно, 12 января на левой руке его надета была перчатка и что, вероятно, она спала с руки во дво­ре. Но, во-первых, невероятно, чтобы перчатка спала с руки его от нанесения в нее раны, а во-вторых, перчатка эта ни в квартире Попова, ни во дворе не найдена. Я полагаю, господа присяжные, что я опровергнул во всех частях то чистосердеч­ное показание Данилова, которым он старался отстранить от себя обвинение в убийстве, хотя и сознавался в его укрыва­тельстве. Теперь я исчислю более положительные доказатель­ства того, что убийца именно он, и никто другой.

Прежде всего уликой против него является его карандаш­ная записка, подписанная именем Григорьева, которая найде­на у Попова. Подсудимый отказывается от этой записки, по­нимая всю важность этой улики. Но после показаний экспер­тов и товарища его, Трусова, для вас, господа присяжные, не может быть никакого сомнения в том, что записка эта писана им. Почему он так упорно отказывается от нее? Очень просто: ему хочется доказать, что он всего три раза был у Попова и что, стало быть, никаких особенных отношений у него к По­пову не было. Записка прямо уличает его в противном и, кро­ме того, уличает его еще во лжи перед Поповым насчет поез­дки в Тулу, которая для чего-нибудь да понадобилась же ему.

Что кроется под лживым содержанием этой записки, нам не­известно. Можно только заключить, что она писана незадол­го до убийства Попова, иначе она затерялась бы. На более близкие отношения к Попову и более частые посещения его указывает и то, что тот же Григорьев заложил Попову еще ка­кую-то пару серег, серьги эти также не оказались между веща­ми Попова. Стало быть, одно из двух: или убийца похитил вместе с перстнем и серьги, или мнимый Григорьев их выку­пил прежде; значит, он был у Попова еще лишний раз. Это первая положительная улика. Второй уликой я считаю запи­рательство подсудимого до 6 апреля и то, что он изменял свой почерк. 6 апреля он дал наконец свое «чистосердечное» пока­зание, которое я разобрал перед вами. Если Данилов виновен только в укрывательстве, то почему же его показание до такой степени опровергается в мельчайших подробностях? Я пони­маю, что виновный в укрывательстве может долго не доно­сить о нем, не доносить до тех пор, пока главные преступни­ки не открыты и он сам не уличен в укрывательстве. Но, раз сознавшись в укрывательстве, виновный в нем, из собствен­ного интереса, постарается раскрыть преступление во всей его целости, чтобы тем облегчить меру следующего ему наказа­ния. То ли сделал Данилов? Вот почему я смело выставляю его показание 6 апреля как третью улику против него. Далее, уликой служит рана на левой руке Данилова. 18 января следо­ватели сделали заключение, что у убийцы должна быть ране­на левая рука. Через два с половиной месяца подсудимый аре­стован, и на левой руке оказались явственные следы двух ран. Сверх того у него найдены царапины на правой руке; вы слы­шали объяснение, данное Даниловым насчет происхождения этих царапин, а также и то, как эксперты оценили достовер­ность его объяснений. 15 апреля делали сличение, и шрам на ладони его левой руки пришелся как раз против пятна на руч­ке двери. Между вещами Попова не оказалось только тех ве­щей, которые были заложены Григорьевым, да еще перстня Беловзора. Понятно, что убийца не взял прочих вещей, пото­му что похищенные вещи могут всегда навести на след похи­тителя. Но мы знаем, что Данилов продал два бриллиантика. Сначала я думал, что эти бриллиантики из перстня Соковни-ной, теперь, судя по описанию этих бриллиантиков, я склонен думать, что они из перстня Беловзора. Как ни любопыт­но объяснение происхождения этих бриллиантиков, куплен­ных будто бы у неизвестного мальчика на Театральной пло­щади, еще любопытнее то, что будто бы он, купив их, тут же про них забыл и вспомнил, только когда Трусов просил по­мочь ему заложить вещи. Данилов, вечно нуждавшийся в день­гах, вечно закладывавший свои собственные и чужие вещи, вдруг забыл про такое выгодное приобретение! Известно, что Данилов накупил разных вещей у Феллера рублей на 25. Че­рез три месяца ни одной из этих вещей, кроме шарфа, не ока­залось. Это наводит на мысль, подтверждаемую показаниями Трусова относительно шарфа, что вещи эти уничтожены, что­бы скрыть все знаки его сношений с Феллером. Не могу не указать и на то, что с января Данилов стал тратить больше денег. Правда, эти траты не были очень велики. Но они и не могли быть велики. Я уже сказал вам, что весь капитал Попо­ва заключается в билетах на 23 тысячи, билеты эти были по­хищены, но разменять их было опасно, потому что номера их были тотчас сообщены во все конторы банка. Наличных де­нег у Попова не могло быть много, потому что известно, что, как только он стал отдавать деньги под заклады, он разменял два билета на 600 рублей. Самое большее, что было в квар­тире Попова кредитными билетами, - это 200, много 300 руб­лей, да и то только в таком случае, если перед этим были вы­куплены у него какие-либо из заложенных вещей. Надо пола­гать, что кредитные билеты были у Попова в одной пачке. Об этом заставляет догадываться и окровавленная пятирублевая бумажка, которая, вероятно, была верхней в пачке, и убийца ее бросил. Одним ли совершено убийство или несколькими? Я, со своей стороны, полагаю, что одним. Я думаю так пото­му, что убийство Попова и Нордман совершено в разное вре­мя. Основываясь на драгоценном указании часов, можно с достоверностью сказать, что убийство Попова совершилось в 7 часов, а в 7 часов, как известно, Нордман находилась в апте­ке Кронгельма. А если убийство совершено в разное время, то нет основания предполагать, что его совершил не один. Далее спрашивают, возможно ли, чтобы Данилов, будучи еще так молод, совершил такое зверское преступление. Но мы име­ем ясные доказательства, что он созрел вполне, как умственно, так и физически. Мы знаем его уже как жениха, знаем так­же, что с 17 лет он жил жизнью самостоятельной, сам зараба­тывал деньги. Что же касается его нравственности и душев­ной теплоты, свойственной молодости, то какие имеем мы на этот счет указания? У него счастливая наружность и недю­жинный ум. А между тем, где его друзья? Мы знаем только, что в семействе Соковниных он был как жених Алябьевой; он пользовался доверием г-жи Соковниной. Но мы знаем также, как воспользовался он этой доверчивостью. Этот один факт может служить меркой его нравственности.

Господа присяжные! Мое обвинение окончено. Вы, ве­роятно, ждете моего мнения насчет смягчающих обстоятельств. Но не подумайте, что я, как обвинитель, считаю себя обязан­ным говорить лишь о том, что клонится к обвинению. Обви­нение, по моему глубокому убеждению, должно быть прежде всего искренним и добросовестным, а можно ли назвать доб­росовестным обвинение, когда обвинитель сознательно обхо­дит факты, говорящие в пользу подсудимого? Если я умолчал о смягчающих обстоятельствах, то это потому, что их нет в настоящем деле. Правда, подсудимый молод, но я не привожу этого обстоятельства, потому что молодость послужит к смяг­чению его наказания в силу самого закона. С понятием моло­дости мы соединяем обыкновенно искренность и раскаяние, а разве мы замечаем хоть что-нибудь подобное в подсудимом? Вспомните, как совершено убийство, количество ран, нане­сенных убитым, вспомните цель преступления и то, как он вышел к Попову под видом хорошего знакомого; вспомните наконец, как вел он себя на предварительном и здесь, на су­дебном следствии! До тех пор, пока не укажут смягчающих обстоятельств, я буду утверждать, что подсудимый не заслу­живает вашего снисхождения. Я обвиняю его в предумыш­ленном убийстве Попова и Марии Нордман, в мошенничес­ком присвоении денег, принадлежавших г-же Соковниной, и в наименовании себя фальшивыми фамилиями¹.

¹ Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия (риторика для юрис­тов): Учеб. пособие -М.: Юристъ, 1999. - 384 с. (237-245).

№ 8. Урусов А.И. Речь в защиту Волоховой

Господа судьи! Господа присяжные! Вашего приговора ожидает подсудимая, обвиняемая в самом тяжком преступле­нии, которое только можно себе представить. Я в своем воз­ражении пойду шаг за шагом вслед за товарищем прокурора. Мы, удостоверясь в существенном значении улик, взвесим их значение, как того требует интерес правды, и преимущественно остановимся не на предположении, а на доказательствах. Ис­кусная в высшей степени речь товарища прокурора, основанная преимущественно на предположениях...

Председательствующий: Господин защитник, я прошу вас воздерживаться, по возможности, от всяких выражений одобрения или порицания противной стороны.

Защитник: Господин товарищ прокурора в своей речи сгруппировал факты таким образом, что все сомнения дела­ются как бы доказательствами. Он озарил таким кровавым отблеском все улики, что мне приходится сознаться, что вы, господа присяжные, должны были склониться несколько на его сторону. Вспомните, господа, что мы два дня находимся под довольно тяжелым впечатлением. Наслоение впе­чатлений, накопившихся в продолжение этих двух дней, не дает нам возможности сохранить ту долю самообладания, ко­торая дала бы возможность строго взвесить все улики и скеп­тически отнестись к тому, что не выдерживает строгого ана­лиза. Господин товарищ прокурора опирается преимуществен­но на косвенные улики. Первой уликой он представляет народную молву. Господин товарищ прокурора говорит, что народный голос редко ошибается; я думаю наоборот. Народ­ный голос есть воплощенное подозрение, которое нередко вредит крестьянину. Почему в настоящем деле народный го­лос является против подсудимой? Труп найден в погребе дома Волохова. Волохов жил несогласно со своей женой, после это­го следует немедленное заключение - она виновна. Почему? Больше некому. Вот народная логика.

Для того чтобы нагляднее понять, что такое народный голос в настоящем случае, необходимо вспомнить существенные черты характера действующих лиц. Каков человек был Алексей Волохов? Он был пьяница, во хмелю буянил, бил стек­ла (по осмотру оказалось, что в его доме было разбито до 40 стекол); когда он возвращался пьяным домой, он шумел, но при этом, как показали все свидетели, он стоял крепко на но­гах. Эта индивидуальная черта его имеет весьма важное зна­чение. Замечательно, что никто из свидетелей не подтвердил главного обстоятельства, никто не сказал, вернулся ли Алек­сей Волохов 17 августа домой ночевать, тогда как в два или три часа его видели на улице пьяным. Мы знаем, что он был в этот день несколько раз в трактире. Никита Волохов видел, как он шел по улице с каким-то мужиком пьяный, но он не сказал, что видел его, как он вошел в дом. Если бы было дока­зано, что он ночевал в этот день дома, то это было бы доволь­но сильной уликой против подсудимой, между тем почти по­ложительно можно утверждать, что он не ночевал дома, так как его ближайшие соседи, Никита и Семен Волоховы, непре­менно должны были слышать его возвращение. Член суда, производивший осмотр, удостоверяет, что из половины Се­мена слышен был даже обыкновенный разговор в половине Алексея, а тем более должны были быть слышны шум и кри­ки, без которых невозможно было совершить убийство. Гос­подин товарищ прокурора делает предположение, что Воло­хов был убит сонным, но я полагаю, что делать предположе­ния в таких важных делах мы не имеем никакого права. По мнению эксперта Доброва, подтеки на руках убитого могли произойти от сильного захвата рукой; если допускать пред­положение, то в этом случае возникает сильное сомнение о самом обстоятельстве дела. Относительно показания мальчи­ка Григория я должен заметить, что оно носит на себе явный след искусственности. Вы слышали, господа присяжные, что мальчик признавался, что он действовал по научению дяди; если предположить, что мальчик действовал сознательно, то чем объяснить то обстоятельство, что он от 17 до 22 августа никому ничего не говорил, он бегает свободно по улицам, иг­рает с мальчиками и мать его свободно отпускает.

Остановимся на минуту на предположении, что убийство совершено ею и мальчик видел это, то неужели бы она отпустила его на улицу, где каждый мог бы его спросить от отце? Впрочем, остановимся на его показании: он говорит, что ви­дел, как мать его ручкой топора без железа била его отца; по­том он говорит, что видел отца в погребе; ясно, что мальчик смешивает время, он легко мог видеть, как отец его пьяный спал и у него из носу текла кровь, после же он слышал, что отец его найден в погребе. Мальчик явно перемешал собы­тия; выдумкой в его рассказе является только показание его о топоре. Я не могу допустить мысли, чтобы мальчик до такой степени отдавал себе отчет о своих впечатлениях, чтобы так долго помнить о таком событии. Далее, в числе улик товарищ прокурора приводит то обстоятельство, что подсудимая 17 августа ходила ночевать к Прохоровым; он объясняет это ее боязнью оставаться ночевать в том доме, в котором она толь­ко что совершила убийство; но эта улика достаточно опровер­гнута следствием, так как свидетели показали, что она и преж­де ночевала у соседей, когда муж ее возвращался домой пья­ный. 17 августа, видя, что муж долго не возвращается, и думая, что он возвратится пьяный, она уходит ночевать к соседям. Господин товарищ прокурора не допускает того, чтобы она, уйдя из дома, не заперла ворот, но я должен заметить, во-пер­вых, что ей незачем и нечего было запирать,так как у нее в доме ничего не было; во-вторых, раз вышедши из ворот, запе­реть их изнутри невозможно. Вы слышали, что Мавра Егоро­ва ушла ночевать к Прохоровым, дом оставался пустой. Ники­та, бывший в то время ночным сторожем и живший рядом, не мог не знать этого. Никита говорит, что он не помнит, карау­лил ли он 17 августа. Он отрицает драку свою в тот день с Алексеем Волоховым, отрицает даже, что был в тот день в трактире, но мы должны в этом случае более доверять показа­нию трактирщика. Я считал излишним загромождать судеб­ное следствие вызовом трактирщика и других, видевших Ни­киту в трактире. Я не имею права составлять новый обвини­тельный акт, но странным является отрицание Никиты о бытности его в трактире с Алексеем Волоховым.