Цивилизации)

окончание

Как видим, различные оценки Энгельса и Савицкого, касающиеся одного и того же феномена: черт своеобразия российской жизни, проистекают из их взглядов на мировую историю. Энгельс как западоцентрист считает, что формула пути, пройденного Западом, универсальна, поэтому пусть своеобразные, деформированные феодализм и капитализм в России естественны, а наличие сильного государства и крестьянской общины есть отклонения, которые будут преодолены с развитием торгово-рыночных капиталистических отношений. Евразийцы как сторонники теории локальных культур считали, что у каждой цивилизации – свой, уникальный путь развития, поэтому псевдоморфозы феодализма и капитализма в России есть патология, вызванная порочной политикой импорта западной культуры в императорские времена, а служилое, тягловое государство – норма для России. Не будем скрывать, что точка зрения евразийцев нам представляется более убедительной, так как она учитывает реальное многообразие культур мира.

Более того, евразийцы были, возможно, первыми русскими мыслителями, которые стремились обосновать необходимость в России такого авторитарного государства. В этом их отличие от всех других российских политических теорий – от либералов до народников.

Это обоснование было связано, прежде всего, с геополитической доктриной евразийцев. Естественно, евразийцы не отрицали и культурных факторов, более того, будучи историческими идеалистами, они ставили их гораздо выше факторов экономического плана, но при этом евразийцы подчеркивали связь идеи и материи и удивительное совпадение культурной матрицы евразийских народов с их стремлением к единству, коллективизму, государственничеству с объективными условиями географии евразийского пространства, «тела» нашей цивилизации.

Евразийцы указывали, что российская цивилизация, как и прежде цивилизации евразийских кочевников, развивается в географическом ареале, имеющем значительные географически-климатические отличия как от Европы, так и от Азии. Ареал этот примерно совпадает с территорией СССР и был назван евразийцами месторазвитием Россия-Евразия. Основные его отличия от Запада и Востока – в наличие жестко-континентального, а не приморского климата, и чередования с севера на юг четырех географических зон: тундры, леса, степи и пустыни, тянущихся на тысячи километров. Отсюда евразийцы делали вывод, что сама природа предопределила стремление евразийских народов к политической интеграции и препятствует разного рода сепаратизмам. Как отмечал П.Н. Савицкий, южные, степные области, где возможно скотоводство и отчасти земледелие, но нет лесов, не могут вести полноценную хозяйственную жизнь без северных областей, где очень много ценной древесины, и полезных ископаемых, но мало земель, пригодных для сельского хозяйства. И это подтверждается самой историей: периоды политической раздробленности Евразии были относительно краткими и на них приходилось самые драматические события евразийской истории: междоусобные войны, экспансия внешних врагов («замятня великая» в Орде в 14 веке, гражданская война 1918-1921 годов, наше время), периоды евразийского единства были относительно долговременными и характеризовались государственным могуществом, устойчивой экономикой, расцветом культуры (Золотая Орда, Московское царство, Российская Империя, СССР). Совсем иную ситуацию мы видим в месторазвитии Европа, где издавна наблюдалось тяготение к раздробленности – и в эпоху традиционную, и после модернистских революций, периоды единства Европы были кратковременными, паневропейские державы созидались путем военного насилия и существовали очень недолго: империя Карла Великого, империя Наполеона Бонапарта, «Крепость Европа» Адольфа Гитлера. Дело в том, что европейское месторазвитие в отличии от евразийского, не сплошное, а мозаически-дробное, каждая европейская держава находится в узком, замкнутом географическом мирке и гораздо менее нуждается в контактах с внешним миром, чем различные части России-Евразии.

Однако единство еще не означает, конечно, наличия именно авторитарного государства. Вместе с тем, особенностью российско-евразийского государства является его авторитаризм, «тягловый характер». Евразийцы считали, что и это закономерный факт. Попытка установить в Евразии демократию западного образца обречена закончиться распадом Евразии, социальным хаосом. Евразийский правовед Н.Н. Алексеев отмечал, что демократия есть удел малых государств Запада, евразийское, равнинное месторазвитие и сами масштабы евразийской государственности предполагают сильную и централизованную власть. Добавим, что суровый климат и постоянная внешняя угроза не могли не сформировать здесь устойчивой коллективистской ментальности и тяги к этатизму.

Специфика евразийской экономики, ее некапиталистический, государственнический характер тоже связаны с континентальным характером нашей цивилизации. П.Н. Савицкий – создатель евразийской геоэкономики утверждал, что в рамках каждого отдельного месторазвития или группы месторазвитий, объединенных общим географическим признаком, неизбежно существует своя специфическая экономическая модель. Например, что для цивилизаций, расположенных близ Мирового Океана (древние финикийцы, греки, Англия, США) характерно преимущественное развитие торгового начала, поскольку, само их нахождение на берегах мирового океана, доступность морских путей и их дешевизна, подталкивают их к этому виду хозяйственной дея тельности. Не случайно, и капитализм – высший тип торговой цивилизации, где дух торговли пронизывает все сферы жизни, наиболее успешно развивался и развивается преимущественно в странах островных или находящихся на побережье – Англия, США. Цивилизации континента (древний Рим, Китай, Российская Империя, СССР) ведут иную хозяйственную жизнь. Ввиду дороговизны удаленности от морских путей, они больше тяготеют к «изолированному», натуральному хозяйству, к выстраиванию связей внутри страны, а не с разными частями мира. Жителям Англии может, и выгодно закупать мясо в Аргентине – море как бы «скрадывает» расстояния и фрахт судна не так дорог, жителям Урала придется худо, если они будут закупать мясо не в Уфимской губернии, а в Аргентине: доставка по континенту по железной дороге в десятки раз дороже⁹. Естественно, торговля в условиях континентального хозяйства играет уже не такую самодовлеющую роль, на первый план выступает производство. Морские цивилизации живут за счет торговли, континентальные сами себя обеспечивают. Для морских цивилизаций свойственны конкуренция (море не препятствует существованию нескольких пароходных компаний), для континентальных – монополизм (на суше нет смысла строить несколько железных дорог). Экономические предприятия внутри континента – строительство железных дорог, охрана торговых экспедиций требуют больших финансовых средств, более рискованны, нуждаются в привлечении военной и полицейской силы и поэтому за них как правило, берется государство, а не частные предприниматели. Значит, ценности западного капитализма, его экономическая доктрина вряд ли пригодны для России-Евразии, тут институт частной собственности слабо развит и традиционной является государственная экономика.

Проблема общинного хозяйства и его связи с условиями российской цивилизации подробно была исследована представителем современного левого евразийства С.Г. Кара-Мурзой. В ряде своих работ, например, в книгах «Советская цивилизация» и «Столыпин – отец русской революции» он подчеркивал, что крестьянская община есть не архаичный институт, обреченный на умирание в «век прогресса»: «если … рассматривать общину как продукт культуры, жестко не связанный с формацией, то в ней виден особый, гибкий, не связанный с содержанием уклад, совместимый с самыми разными социально-экономическими базисами». С.Г. Кара-Мурза согласен с русскими славянофилами в высокой оценке общины как основы русской ментальности: «А.С. Хомяков видел в общине именно цивилизационное явление – «уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории» – и считал, что община крестьянская может и должна развиться в общину промышленную».

Причем, дело не только в коллективистских и антииндивидуалистических устремлениях русского духа. В тех климатических и географических условиях, в которых находится Россия, общинное хозяйствование является и экономически наиболее эффективным (хотя преимущества общины не сводятся к «чистой экономике», поскольку в России всегда гармонические, «душевные», свойственные именно общине отношения между людьми ценились много выше материальной выгоды).

В самом деле, Россия расположена гораздо севернее стран Западной Европы и США. На территории РСФСР – ядре СССР возможно лишь земледелие, находящееся в зоне риска. Сельскохозяйственный период в России длится 5 месяцев, тогда как в Европе в среднем в 2 раза больше – 10 месяцев. Биологический потенциал почв в США почти в 2 раза выше, чем в России¹². Неудивительно, что в России над крестьянином всегда нависала угроза голода. Община с ее принципом откладывать часть урожая в «общий запас» на случай недорода и голода была спасением для российского крестьянина, целые деревни и губернии выживали благодаря общине.

Кроме того, общинное сельское хозяйство в этих условиях рентабельнее, чем частнособственническое, вопреки абстрактным схемам либералов и марксистов-западников о непременной более высокой эффективности капитализма, как более «прогрессивного строя», невзирая ни на какие специфические условия. С.Г. Кара-Мурза пишет об этом: «очевидно, что вести хозяйство на крупных участках выгоднее: трудозатраты на десятину составляли в хозяйствах до 5 десятин 22, 5 дней, а в хозяйствах свыше 25 десятин – 6, 1 день (цифры приводятся на рубеж 19 и 20 веков – Р.В.)».

Наконец, переход сельского хозяйства на капиталистические рельсы всегда связан с пауперизацией, превращением значительного количества бывших крестьян-общинников в бедняков-безработных, которые должны составить рынок труда. В стране, где в силу геополитического положения и исторических традиций существует тягловое государство, и без того обременяющее жизнь граждан и нелюбимое ими, создавать целый слой людей, готовых на все в силу отчаянного материального положения – значит своими руками готовить социальный взрыв.

Собственно, знаменитые реформы Столыпина только подтвердили все вышесказанное. Поставленной цели – превращения крестьянской России из «отсталой», общинной в «передовую» фермерскую не произошло. Только 10% крестьянских хозяйств вышло из общины, несмотря на огромные льготы, которое обещало правительство будущим фермерам и прямые насильственные меры против тех, кто противился приватизации общинных земель. Более того, именно попытка власти разрушить традиционное общинное жизнеустройство крестьян подорвала легитимность этой власти в глазах народа и послужила толчком к революции (о чем Столыпина предупреждали «правые» политики в самом начале его реформ).

Революция 1917 года, покончившая с квазиевропейской императорской властью и вернувшая Россию, вопреки официальным догмам вождей революции – большевиков к исконному российскому служилому государству, сбросила также тонкую пленку западного «капитализма» с российской экономики. Как замечает С.Г. Кара-Мурза: «получив землю, крестьяне повсеместно и по своей инициативе восстановили общину. В 1927 году в РСФСР 91% крестьянских земель находился в общинном землепользовании. Как только история дала русским крестьянам короткую передышку, они определенно выбрали общинный тип жизнеустройства. Добавим к этому, что и колхозный строй был тоже формой общинной экономики. Конечно, колхозы вводились в СССР наспех, зачастую варварскими методами, через кровь и страдания, поскольку власть осознавала близость войны Европы против СССР и необходимость крепкого сельскохозяйственного тыла, но тем не менее, колхозы лежали на магистральной, традиционно-социалисти-ческой линии национальной экономики.

Да и в городах заводы и фабрики также создавались по принципу «крестьянского мира». Недаром потом западные специалисты по ускоренному демонтажу социализма вроде Джеффри Сакса удивлялись: какая странная система производства в СССР – при каждом заводе свой детский сад, пионерлагерь, поликлиника, санаторий, приусадебное хозяйство. Таким образом производство в СССР – не экономическая единица, как на Западе, а замкнутый мир или же «мир», как выражались русские крестьяне: здесь и вылечат, если заболеешь, и детей помогут воспитать, и денег дадут взаймы, если надо, только работай хорошо и чти традиции коллектива. Это община, но уже на новом, индустриальном уровне. И жизнеспособность такой новой, индустриальной, советской общины показал модернизационый рывок России-СССР, за какие-нибудь десятки лет превратившейся из аграрной в ведущую индустриальную державу мира. И опять таки модернизация хозяйства по общинному типу была предрешена геополитическими условиями России, которая не мела подобно Западу многих столетий ля тихой, постепенной капиталистической модернизации…

Итак, вывод евразийцев схож с выводом Энгельса: формула своеобразия жизнеустройства России – сочетание «левой» экономики и «правой» политики, общины и сильного, авторитарного, идеократического государства. Но в отличии от Энгельса евразийцы считали это не неким анахронизмом, который вскоре ликвидирует «развитие цивилизации», а неуничтожимой спецификой российской жизни, оправданной как культурой народов России-Евразии, так и особенностями ее географии, климата и исторических традиций.