2015-05-12
315
«Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина…
Как и ожидалось, значительными силами танков он перешел в наступление на южный фланг 1-й танковой группы. На отдельных участках отмечено передвижение».
Читателю подбрасывается мыслишка, что это написано Гальдером по поводу проявления полководческого таланта, именно, Жукова, бывшего в то время на Украине. Правда, в то время читатель не мог знать, не только то, что было обозначено многоточием, но и сам текст Гальдеровского дневника. Как всегда, данную текстовку немного «причесали» и переработали. Её, в таком виде, нет в дневнике Гальдера за 25-е июня. А что же тогда скрывалось за многоточием? Перемещение наших резервов, то есть «свежих сил» было необходимо, поясняет Гальдер,
«видимо, с целью поддержки своих разбитых соединений и создания нового фронта обороны».
Просто и понятно. Но об этом, конечно, говорить «Георгию Победоносцу» было не с руки.
А к этому отрывку из дневника Ф.Гальдера, мы еще вернемся в главе о Главных направлениях.
Но возвращаемся к Жуковскому документу. Какой же можно сделать вывод по прочитанному выше? Оказывается, сплошная чехарда творилась в ученых кругах по первым дням войны. Никак не могут определиться господа-историки от КПСС: куда же определить Сталина? что делать со Ставкой? и когда же, наконец, Жуков убыл на войну? Сам Жуков, как видите, колеблется вместе с линией партии. Все это красиво называется «Воспоминаниями» маршала. Некоторые ретивые поклонники военного «таланта» Георгия Константиновича млели от счастья, чтобы обладать подобными опусами с его собственноручным автографом на форзаце книги.
Да, но что же делать специалистам по военной истории, представителям официальной науки? Просто, оставлять Сталина в этот день за пределами Кремля «советским военным историкам» было опасно, поэтому в брежневские времена точку зрения Хрущева, о трусливом бегстве Сталина на дачу, несколько смягчили: Сталин, дескать, на даче был, но ничего там не делал, а все думал и думал, переживая на тему: «Почему Гитлер его обманул и внезапно напал на Советский Союз?». В дальнейшем, властьпридержащие решили, все же на всякий случай, «оставить» Сталина в Кремле с первых дней войны. Уже в конце Горбачевской перестройки в журнале «Известия ЦК КПСС» были опубликованы страницы, якобы, из «Журнала записи лиц, принятых И.В.Сталиным в Кремле» в период с 21 июня по 3 июля 1941 года. Это дало повод историкам-патриотам утвердиться в мысли, что Сталин находился все время на своем боевом посту в Кремле и отвести наветы Хрущева о паническом состоянии Сталина. Казалось бы, вопрос закрыт, но есть определенная неудовлетворенность: почему отсутствуют страницы за 19, 29 и 30 июня? Никакого вразумительного ответа из официального печатного органа ЦК КПСС исследователям начального периода войны предложено не было. Ну, нет и все тут! Как сейчас модно говорить: без комментариев.
Представим себе, что хрущевцы, в горячке первых дней, сразу после захвата власти, уничтожили, важный, в их понимании лист или страницу, за 19 июня. Согласитесь, что это могло сразу броситься в глаза и привлечь к этому дню пристальное внимание исследователей. Чтобы рассеять подозрение, надо, к примеру, удалить еще несколько дней. Но каких?! Пришли, видимо, к мнению, что 29 и 30 июня. А.И.Микоян впоследствии, постарается в своих воспоминаниях обосновать отсутствие Сталина, именно в эти дни. Конечно, все будет выглядеть неуклюже, но «публика дура — все прочтет»
Есть предположение, что Сталина, просто не могло быть в эти дни в Кремле. Очень даже возможно. Поэтому, дескать, в тетради нет записей лиц приходивших в его кабинет. А где в этот момент находился его секретарь Поскребышев? Хочется спросить: он что, тоже уходил вместе со Сталиным? Разумеется, нет. Поскребышев оставался на своем рабочем месте. И что он делал? — чай пил вместе с Чадаевым? Или все же занимался работой с документами, которые направлялись в Кремль? Журнал или тетрадь (так и не пришли к единому мнению архивисты-историки), ведется не по приходу: пришел человек в кабинет или не пришел, а как правило, по дням месяца, где и фиксируются прибывшие. А если никого не было, то должна быть отметка в конкретном дне, например, «посетителей не было». А если человек просто принес Сталину на просмотр и утверждение, важные документы. Ведь этот журнал был создан не для того, чтобы через несколько десятков лет, показывать любопытным, с целью доказать, что, дескать, Иосиф Виссарионович был в Кремле и нечего это дело, дескать, будоражить, — а совсем с иными целями. В Кремль заходят люди по делам, им выписывают пропуска, между прочим, по предъявляемым документам и, видимо, по особому списку лиц, имеющих право входа в Кремль, затем они идут по нужным адресам. Там ведь, в Кремле, не один товарищ Сталин работал. Но мы рассмотрим именно приход к Сталину. На входе в Кремль товарищу выписывают пропуск в кабинет к Сталину, и этот товарищ идет по указанному адресу. Существовали и постоянные пропуска, но отметка на входе в Кремль, обязательна, тем более, в условиях войны. Придя в кабинет, через целую цепочку лиц, ведущих охрану здания, этот товарищ отмечается в журнале, может быть и Поскребышевым, о времени прибытия, а уходя — о времени убытия, что мы и наблюдаем в предъявленных документах. Для чего это делается? Когда заканчивается время дежурства охраны Кремля, то на контрольном пункте проверяется журнал входящих лиц. Ситуация: человек зашел в Кремль, но не вышел. Где он? Журнал регистрации в каждом кабинете Кремля подскажет, был ли указанный человек здесь или еще находится на приеме, или с ним что-то случилось по дороге. Поэтому данные журнала вызывают определенное недоумение тем, что не указаны инициалы человека пришедшего, например, к Сталину. Звонят из внутренней охраны Кремля: «У вас Кузнецов?» Что ответить? Не стихами же С.Я.Маршака: «Какой? Среднего роста, плечистый и крепкий … (и вместо знака ГТО) орден блестит на груди у него. Больше не знают о нем ничего?» Так что ли?
В нашем случае, фамилия, правда, известна, и это уже кое-что. Вообще, все записи лиц, при внимательном изучении вызывают сильное сомнение в подлинности данного документа. Хочу уточнить. Речь, в нашем случае, идет лишь о первых нескольких днях войны, т. е. с 22-го по 3 июля, примерно. Остальное пришлось, видимо, подгонять под этот текст, убирая инициалы присутствующих.
Во-первых, не факт, что Сталин в эти дни находился в Кремле. В Журнале зафиксированы люди, приходившие в кабинет Сталина, но само-то, присутствие Сталина в кабинете никак не обозначено и не отражено.
Во-вторых, почему фамилии присутствующих лиц без инициалов, я уже не говорю о полном написании имени и отчества? Особенно умиляют сноски редактора к дням посещений, например, 21 июня: «Видимо, нарком ВМФ СССР Н.Г.Кузнецов». Интересно, как бы объяснял секретарь, ведший «такие» записи, интересующимся лицам, например, внутренней охране Кремля, какой именно Кузнецов побывал в кабинете у Сталина? Наверное, данному секретарю надо было бы, проконсультироваться у редактора журнала «Известия ЦК КПСС».
В-третьих, можно ли считать фальшивкой данные материалы (тетрадь или журнал), например, по приведенной записи от «1 июля 1941 года»? Уже известны члены образованного 30 июня ГКО, но Молотов при записи в журнале не отражен, как член ГКО, а Микоян, к удивлению, отражен, как член ГКО, хотя стал им значительно позже. Или запись от «26 июня 1941 года». Прием — «Яковлев — 15.15», затем запись — «Тимошенко — 13.00». Что это? Небрежность при подготовке издания данных материалов или брак при «корректировке» в архиве? А может часы пошли в обратную сторону? Кроме того, в одном случае эти документы при публикации называются «Тетрадью …», в другом «Журналом записи лиц принятых И.В.Сталиным. Разноголосица, явно не способствует истине. А ведь, всего-то, ставится под сомнение несколько дней, а смотрите, сколько нагородили препоны.
В-четвертых, и это особенно важно. Почему не зафиксировано прибытие в кремлевский кабинет самого Сталина? Это же не его личная вотчина, а государственное учреждение? Или зачем его фиксировать — он же Сталин!
Что же имеем в «сухом» осадке? Сомнения? Да! И можем ли мы теперь, абсолютно точно сказать, что Сталин был в Кремле? То, что предложено публике как «Журнал…», назвать документом можно с большой натяжкой. К тому же сам «документ» требует пояснений и дополнений. А ведь неспроста все это покрывается дымовой завесой? Я могу понять историков — патриотов грудью вставших на защиту вождя трудового народа с призывом: «Руки прочь — от Сталина!» и не желающих обращать внимание на отсутствие трех дней в «Журнале», но хотел бы заметить, что отсутствие в Кремле 22 июня и в последующие дни, товарища Сталина, ну, никак не умаляет достоинство этого великого человека. Даже, скажем, совсем наоборот. Его отсутствие, лишний раз подчеркивает, с какой смертельной опасностью ему пришлось столкнуться в те первые, трудные и трагические июньские дни и проявить небывалое по силе мужество и стойкость. К тому же, не явился ли, и божий перст судьбы, спасая Сталина для России. Ведь погибни Сталин в начале войны, вряд ли бы мы сейчас дискуссировали на эту тему.
А с этим «Журналом» просто беда. Даже серьезные историки ссылаются на него как на бога: никто не видел, но все знают, что есть. Чтобы разрешить все сомнения, взяли бы товарищи архивисты и привели читающей публике фотокопии данного «Журнала» или «Тетради»: титульную обложку, да пару листов, например, 22 и 23 июня 1941 года. Однако, такого очевидного решения не наблюдается и до сих пор. Почему? По всей видимости, оригинал далеко не соответствует опубликованным «документам».
Хочу привести отрывок из книги Андрея Павловича Судоплатова, сына известного руководителя службы аппарата НКВД П.А.Судоплатова. В патриотизме Павла Анатольевича сомневаться, вроде бы, нет оснований. Однако он тоже хочет нас убедить в том, что Сталин был в Кремле 22 июня.
«В разных книгах, в частности в мемуарах Хрущева, говорится об охватившей Сталина панике в первые дни войны. Однако мой отец утверждал, что не наблюдал ничего подобного. Сталин не укрывался на своей даче».
Нас, как вы понимаете, в данный момент не интересует моральный облик вождя: испугался Сталин или нет? Нам важно было получить свидетельство самого Павла Анатольевича Судоплатова. Смог бы он подтвердить, что Сталин был в Кремле 22 июня? Но, увы! Этого, к сожалению, нет. А его сын, Андрей Анатольевич, вдруг сворачивает на наезженную колею сторонников «Журнала», патриотизм которых выше всяческих похвал.
«Опубликованные записи кремлевского журнала посетителей показывают, что он регулярно принимал людей и непосредственно следил за ухудшавшейся с каждым днем ситуацией. С самого начала войны Сталин принимал у себя в Кремле Берия и Меркулова два или три раза в день. Обычно они возвращались в НКВД поздно вечером, а иногда передавали свои приказы непосредственно из Кремля».
Вот так во всем и всегда. Мы о Фоме, а нам о Ереме. Что утверждает сам Судоплатов-отец? Сталин, видите ли, не поддался панике, как ложно утверждал Хрущев. Опять происходит очередная подмена понятий. А ведь, мог сказать Павел Анатольевич о Сталине, правду, но как видите, деликатничает. Делает реверансы официозу. Сын, тоже подсунул нам «Журнал». В таком случае, лучше бы представил «Воспоминания» Берии и Меркулова о первом дне войны. Они же видели Сталина два или три раза в день.
По нашей теме, есть еще материал, связанный с руководителем внешней разведки Фитиным. О нем рассказывал бывший разведчик Ю.А.Колесников в беседе с журналистом «Итоги» А.Чудодеевым. По ходу рассказа Юрий Антонович коснулся темы начала войны и поведал, как встретил первый день войны его начальник Павел Михайлович Фитин.
«Уже 22 июня, ранним утром, Фитину позвонили на дачу, чтобы он срочно выехал в Москву на доклад к Сталину. По дороге в столицу Павел Михайлович видел идущих по дороге радостных выпускников десятых классов и спросил сам себя: «Неужели «Старшина» был не прав?» («Старшина» — агент советской разведки. — В.М.)
Но когда он вошел в наркомат, дежурный сообщил ему, что германские войска перешли границу с СССР. Слово «война» в тот момент старались не произносить. Уже гораздо позже Фитин признался мне, что, как ни странно, он в тот момент чувствовал себя самым счастливым человеком. «Почему? — спросил я. — Разве можно было радоваться началу войны?» — «Если бы немцы хотя бы на день перенесли наступление, то меня, наверное, не было бы в живых», — последовал ответ. И он не лукавил — Сталин не прощал неточностей».
И это всё, о визите к Сталину?! Куда же вызывали Фитина? Вроде, по-русски прочитали «в Москву на доклад к Сталину! А куда он приехал? К себе в наркомат. Зачем? Чтобы, наверное, узнать у дежурного на входе, «что германские войска перешли границу с СССР»? Да, но об этом ему мог сказать и Сталин, к которому он направлялся? Кстати, встретился ли с вождем в этот день руководитель внешней разведки Фитин: да или нет? Об этом, он почему-то не сказал Юрию Антоновичу, а тот, в свою очередь не поделился этой «важной» новостью с журналистом А.Чудодеевым. Снова остается только догадываться о присутствии Сталина в Кремле. Опять, как в домино: пусто-пусто. Эту незримую черту — «22 июня — встреча со Сталиным», переступить не может никто. Как доходят до этого места, так сразу начинается что-то необъяснимое с памятью. Вот и в данном случае, обошлись, правда, без «Журнала», но, тем не менее, о встрече вождя с Фитиным не написано, ни слова. Очередные страсти-мордасти. Наверное, чтобы спасти Фитина от расстрела, немцы и напали на нас 22-го июня.
Получается, что нахождение Сталина в Кремле по первым дням войны опять зависает в воздухе.
Глава 14. Болезнь Сталина. Правда или ложь?
А вот новая трактовка этих событий. На сцену выходит военный историк генерал-писатель Владимир Михайлович Марков, с литературным псевдонимом В.Жухрай и плюс ко всему заявляющий о себе, как о «внебрачном сыне вождя». Новоявленный «сын лейтенанта Шмидта» в современной аранжировке, предлагает новую версию отсутствия Сталина в Кремле — болезнь. Давайте рассмотрим и этот предложенный материал. Он изложен в ряде книг В.Жухрая под разными названиями. У меня под рукой книга «Роковой просчет Гитлера. Крах блицкрига». Смотрим главу вторую: «21 июня 1941 года. Первые месяцы войны». Некий профессор Преображенский Борис Сергеевич (тоже с литературной фамилией, но реальное лицо), как выясняется чуть позже, лечащий врач самого Сталина, и это действительно, вроде так, находится около часу ночи, один (разумеется, чтобы не было свидетелей), в своей московской квартире. Раздается звонок в дверь. Открыв, Борис Сергеевич, увидел на пороге сотрудников НКВД. Ему показали удостоверение (хорошо, что не ордер на арест) и приказали собираться. У профессора от страха «отяжелели ноги» и он подумал, что это арест, так его напугало «удостоверение» капитана госбезопасности. Кстати, данное звание было приравнено к армейскому званию полковника. Но, к его удивлению ему предложили взять не вещи, а врачебные инструменты (как сельскому фельдшеру). На «бешеной скорости» машина привезла профессора на дачу Сталина.
Ну, как детектив на Кремлевскую тему? И это еще не все перипетии данного жанра. Профессор много лет лечил Сталина и вдруг испугался работников личной охраны вождя. Кстати, они, наверное, сменились, по всей видимости, коли он их не признал? Да и ребята, тоже, хороши, «гуси лапчатые». Прежде надо было позвонить по телефону на квартиру и выяснить: дома ли хозяин? Если нет дома — узнать, где находится? А не врываться ночью в квартиру и тыкать под нос хозяину свое удостоверение. Все это описание — литературный прием призванный создать определенную атмосферу страха в данном художественном произведении. Дальше — больше.
Профессора провели в комнату, где лежал на диване Сталин. Он осмотрел больного и поставил диагноз: флегмонозная ангина. Заодно померил и температуру. Термометр показывал за сорок (!).
«Не могу вам не сказать, товарищ Сталин, — вы серьезно больны. Вас надо немедленно госпитализировать и вскрывать нарыв в горле. Иначе может быть совсем плохо.
Сталин устремил на Преображенского горящий пристальный взгляд:
— Сейчас это невозможно.
— Тогда, быть может, я побуду возле вас? Может потребоваться экстренная помощь.
Преображенский проговорил это как можно мягче, но профессиональная требовательность все же проявилась в его тоне. И Сталин почувствовал это. Взгляд его сделался жестким.
— Я, как-нибудь, обойдусь. Не впервой. Поезжайте домой. Будет нужно — позвоню.
Борис Сергеевич еще с минуту стоял, растерянно глядя на Сталина.
— Поезжайте, профессор, — уже мягче произнес Сталин. Но едва Преображенский сделал несколько шагов к выходу, как Сталин окликнул его. Голос его был тихим, но твердым: — Профессор!
Борис Сергеевич замер на мгновенье, затем, обернувшись, быстрыми легкими щагами приблизился к больному.
— Профессор, о моей болезни — никому ни слова. О ней знаете только вы и я.
— Да, да, — так же тихо проговорил Преображенский, невольно цепенея под устремленным на него пронизывающим взглядом Сталина. — Я понял, товарищ Сталин. Я буду наготове. Если что — сразу приеду. Спокойной вам ночи, товарищ Сталин.
Та же машина, с той же бешеной скоростью, оглушая спящий город сиреной спецсигнала, доставила профессора Преображенского домой».
Что сказать по поводу приведенного отрывка? Как всегда глава государства Сталин — тупой! Не догадаться, что серьезно болен, может только умственно неполноценный человек. Правда, Сталину это не грозило, так как у него была охрана, которая определила, что, есть что? — и все равно привезла бы профессора. Но тот, оказался не лучше вождя, по части умственной деятельности. Такое ощущение, что в Преображенском Жухрай отобразил себя. У Сталина, как явствует из текста, температура под 40 градусов, его немедленно надо госпитализировать, а наш профессор желает ему «спокойной ночи». Кстати, несколько слов по поводу, этой самой, «флегмонозной ангины». Медицинская энциклопедия характеризует флегмонозную ангину, как болезнь Людвига. Происходит сильный отек подчелюстной области. Требуемое хирургическое вмешательство состоит в рассечении подчелюстной области от подбородка до подъязычной кости для проведения последующих медицинских процедур. Но, это так сказать, вдогонку «профессору Преображенскому». Лечение это длительное и к 25 июня, если болезнь, как таковая, по версии Жухрая, существовала бы, то Сталин, вряд ли бы смог быть в Кремле. А шрамы, которые должны были остаться после операции? Не рассосались же они за 3 дня? Кроме того, где же по мысли автора должна была происходить операция, если таковая могла бы произойти?
Можно добавить следующее. Болезнь Людвига заразное заболевание! Инкубационный период длится 3–4 дня, затем появляются симптомы болезни. Нельзя конечно, сбрасывать со счетом и то обстоятельство, что Сталин мог, просто, банально заболеть. Разве, такое не возможно. Вполне, так как он живой человек. Но уж очень странное совпадение: начало войны и вдруг, болезнь первого лица государства. В пору, внимательно присмотреться к данным обстоятельствам. Я, лично, склоняюсь к выводу, что там «наверху» — случайность, явление редкостное, и ее надо рассматривать обязательно через увеличительное стекло.
Разумеется, насчет секретности визита, «Сталин» сказал для красного словца: «Профессор, о моей болезни — никому ни слова. О ней знаете только вы и я». А начальник охраны Власик и те ребята, которые приехали за профессором? Неужели не поняли, зачем понадобился врач? А товарищи по Политбюро, тот же Никита Сергеевич Хрущев, должны были знать о «болезни» Сталина? Или Сталин и от них скрыл факт своей болезни? То-то, Хрущев на XX съезде все недоумевал, зачем Сталин скрылся на своей даче? А вот если бы Иосиф Виссарионович не запретил бы Борису Сергеевичу скрытничать, — глядишь, и Никита Сергеевич с трибуны съезда, правдиво бы рассказал всю историю с вождем.
А как вам «Сталинская» фраза — «как-нибудь, обойдусь»? Что с него взять, коммунист, однако. Помните, стихи Н.Тихонова — «гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей!» А по стилистике все это очень напоминает Жуковские мемуары. Помните, эпизод с отправкой Жукова в первый день войны на Юго-западный фронт? «Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся». Все это, думается, есть неуклюжая попытку В. Жухрая, как-то, обосновать отсутствие Сталина в Кремле, в первые дни войны, т. е. прикрыть что-то, более важное. Ведь, согласитесь, есть же, что-то такое, подозрительное, в этой «болезни».
Неужели, В. Жухрай — историк, не понимает, что приведенные факты ему надо как-то прокомментировать? А так, все это очень странно, не более? Как видите, В. Жухрай склоняет нас, все же, к версии отсутствия Сталина в Кремле, правда, из-за болезни и, только во второй половине первого дня войны, чтобы, видимо, не поломать версию Жукова. Не будем этому противиться, в смысле отсутствия, тем более у нас тоже, стоит задача, постараться доказать, именно, отсутствие Сталина в Кремле, в том числе и 22 июня.
А что если действительно Преображенский был вызван на дачу Сталина, но не по поводу болезни, а по другой причине, и не один? И не в ночь с 21 на 22 июня, а чуть раньше? И действительно, дал ли профессор подписку о неразглашении цели данного визита, которая могла составлять государственную тайну? Видимо, В.Жухрай, все же «знает» что-то такое, «о болезни» Сталина, о чем предпочел написать в такой вот незатейливой форме?
Давайте ознакомимся вот с таким документом из фонда А.Н.Яковлева. Из названия документа, ясно, о чем идет речь. Виноградов Владимир Николаевич — лечащий врач Иосифа Виссарионовича.
«Из протокола допроса В.Н. Виноградова о лечении В.И. Сталина
05.01.1953 г.
Допрос начат в 21 час. 30 мин.
ВОПРОС: Вы привлекались, как известно, к лечению Василия Иосифовича и наносили своими преступными действиями вред его здоровью. Станете ли вы отрицать это?
ОТВЕТ: Верно то, что я имел отношение к лечению Василия Иосифовича начиная с 1930-х годов и вплоть до последнего времени. Однако его здоровью я не вредил.
Примерно в 1938 году у него была так называемая моноцитарная ангина, и я лечил его вместе с профессором ПРЕОБРАЖEHCKИM Б.С. После этого его здоровье улучшилось, болезнь прошла. В послевоенные годы у Василия Иосифовича наблюдалось психическое заболевание. Несмотря на то, что он неоднократно находился на излечении в санатории «Барвиха», его здоровье все же ухудшилось, и в последнее время заболевание обострилось, наблюдалось сильное психическое расстройство…».
Понятно, что это отредактированные допросы профессора Владимира Николаевича Виноградова. С ним мы еще столкнемся по «делу врачей», которому посвятим несколько страниц. Ясно, что это заготовка хрущевцев и их последователей по обработке общественного сознания, что сын Сталина — Василий, психически больной человек, которому только и место, как нахождение в психиатрической больнице. Как видите, не рискнули привести весь протокол целиком. Я тоже сократил немного, так как последующий кусочек текста для меня, в данном случае, не представлял интереса. Не думаю, что в январе 1953 года (?) при аресте московских врачей следователей в большей степени интересовала судьба, именно сына Сталина? Там речь шла о другом, но что занимательного в данном моменте? Не отсюда ли «растут ноги» у версии В.Жухрая, с которой мы только что ознакомились? Здесь вам и профессор Преображенский Б.С., собственной персоной, — здесь вам и ангина. Правда, другой разновидности, но это чтобы, явно не бросалось в глаза. А то еще подумают, что наследственное? Осталось только поменять сына на отца и сюжет для книги готов, не так ли? Литературная фантазия тесно переплетается с реальными лицами и вот, пожалуйста, — «исторический факт» готов к употреблению!
К теме о врачах, как я уже сказал выше, мы еще вернемся попозже, и узнаем, кто же именно, мог приехать на дачу к Сталину, и что же у него могло «болеть»?
Глава 15. Когда же началась война и с кем?
Снова обращаемся к «мемуарам» Жукова, где он пишет о начале войны. Эта часть его воспоминаний всегда представляла для исследователей особый интерес. Еще бы! Сам начальник Генштаба рассказывает, как началась война с Германией. Но ряд историков довольно скептически относятся ко всему тому, что написано Георгием Константиновичем или теми лицами, кто «редактировал» данные «мемуары». Конечно, многое из написанного, просто напросто придумано из конъюнктурных соображений и ничего, общего, с реальными событиями, не имело место. Но для нас это и будет, как раз, представлять особый интерес. Поясню, почему? Если Жуков искажает какой-либо эпизод, значит за этим событием стоит, что-то очень важное, реальное, но, которое Жуков пытается скрыть от читателя и замаскировать, более, нейтральным действием. Рассмотрим более позднее издание Жуковских мемуаров. Почему, будет ясно из пояснений, приведенных ниже.
Итак, опять начнем с ночного звонка Сталину. Почему Сталину позвонил Жуков, а не Тимошенко? Почему нарком обороны сообщение главе государства Сталину о начале военного конфликта не сделал сам, а перепоручил это сделать своему подчиненному, начальнику Генштаба? Или это была всё же, личная инициатива Георгия Константиновича? А может, его телефонное сообщение было лишь предлогом, чтобы позвонить на дачу Сталина? Во-первых, откуда Жуков узнал о начале войны? Уж не немцы ли сообщили ему об этом? Во-вторых, как быстро Жуков сориентировался, что приграничный конфликт, есть начало полномасштабных военных действий Германии против Советского Союза — т. е., война. Давайте, прикинем, приблизительно, сколько прошло времени с начала боевых действий на границе, в тот день 22 июня?
Видимо, был дан общий сигнал о начале военных действий Германских вооруженных сил. Авиация поднялась в воздух, артиллерия стала «гвоздить» по нашим приграничным районам сосредоточения войск, а танки, сминая проволочные ограждения, ринулись расчищать дорогу пехоте, ну и т. д. и т. п. Сколько нужно времени бомбардировочной авиации дальнего действия, чтобы, к примеру, нанести бомбовый удар по городу, расположенному в глубине нашей территории? Пусть даже посты наземного обнаружения зафиксировали вторжение большого количества самолетов со стороны немецкой территории, они, ведь, только сообщат об этом по инстанции более высокому командованию. А те, в свою очередь, еще выше. Довольно длинная цепочка связи и на все нужно время. Надо же командованию на каждой ступени, осмыслить принятое сообщение, принять по нему решение, сообщить о нем по двум каналам связи: вниз и наверх, по подчиненности.
Давайте зададимся вопросом «Откуда Жуков так быстро узнал, что началась именно война?» Это в воспоминаниях, задним числом, понятно, что есть что? А в то время, 22 июня, да около четырех утра, очень маловероятно, чтобы за столь короткое время оценить сообщение и сделать вывод, именно о начале «войны». Не успела, наверное, еще телефонная трубка остыть от сообщений командующих округами об интенсивном обстреле приграничных районов, как Жуков сразу, как в колокол бухнул — война! В первом издании мемуаров Жукова фразы о войне не было. Думается, ее редактора изъяли, в свое время, и правильно сделали. (А может, все же был определенный умысел? Но в чем он тогда состоял?). Не Жуковский это уровень решать: началась война или нет. В то время, в смысле написания мемуаров, конца 60-тых годов, не глупые же редактора сидели. Понимали, что к чему, да и главное, что еще живы были участники происходивших событий. А в более позднее, Горбачевское время, уже поредели ряды бывших защитников Отечества и когда стали славить «гениального полководца всех времен и народов», то, думается, достали рукописи мемуаров Жукова, и убрали былые редакторские правки, чтобы придать, видимо, большую значимость этим «Воспоминаниям».
Итак, как начиналась война? Немного, чуть, повторимся. Немецкие войска были стянуты к границе и ждали приказа о начале военных действий. Но, верховное немецкое командование чего-то, выжидало, и имелся, даже, запасной вариант, по переносу даты нападения? А чего ждали? Говорят, что лётной погоды. А может, ждали, откуда-то, какого-то своего, только им, понятного сигнала. Наконец, приказ о начале военных действий с Советским Союзом в войска был доставлен (помните, сигнал «Дортмунд» был получен войсками 21 июня) и 22 июня в 3часа 30 минут (есть и уточнения, что в 3.15) начались приграничные военные действия, а немецкая авиация дальнего действия нанесла, говорят даже, бомбовые удары по нашим крупным городам. Ни какой значимости, с военной точки зрения, эти бомбардировки не имели, а преследовали лишь две, на мой взгляд, важные цели. Первая — постараться сделать необратимость военного конфликта, т. е. лишить Советскую сторону возможности мирного урегулирования военных действий на границе и вторая — бомбардировка, есть самый эффективный и действенный сигнал для наших заговорщиков о начале войны.
