Глава 4. Наследники маршала Тухачевского 11 страница

И то, в этом деле есть одна тонкость. А что было бы, если бы в приграничных сражениях не случилось всего того, что случилось с Красной Армией в самые первые часы и дни немецкой агрессии?

Если бы немцы не захватили целыми и невредимыми, к примеру, все мосты через Неман, Западный Буг, Сан и Прут (лихо!), а наши истребители встретили бы вражеские бомбардировщики в воздухе, а не сгорели бы, как многие из них, на земле?

Если бы, например, 6-я и 42-я стрелковые дивизии не оказались «запертыми» в Брестской крепости (неужели, кто-то готов поверить, что это заурядное головотяпство?), а вся наша многочисленная полевая артиллерия, наоборот, оказалась бы не на полигонах, а в войсках?

Если бы к нашим пограничникам вовремя подошла бы помощь армейских частей, а красноармейцам выдали бы не караульную норму патронов (тихий ужас!), а полный боевой запас в 90(120) штук?

Если бы танки были полностью заправлены горючим, а с самолетов не было бы снято вооружение (неужели и такое, возможно, было провернуть!)?

И еще многого того, что не произошло бы на границе с Красной Армией, а как раз наоборот, усилило бы ее мощь. Думается, что исходя из вышеперечисленного, немецкая армия в приграничных сражениях не смогла бы, не только, полностью развернуться на советской территории, но и получила бы так крепко, «по зубам», что эти сражения дальше приграничных инцидентов могли бы и не развиться. Попробуй переправиться на противоположный берег, если взорван мост? Люди могут на лодках и других плавсредствах перебраться довольно легко, если, конечно, противник не ведет по ним интенсивный ружейно-пулеметный огонь.

А ведь, на отдельных участках границы, наши бойцы-пограничники в течение суток удерживали берег реки, не давая немцам переправиться на противоположную сторону. Если бы вовремя, как сказал выше, к ним подошла помощь подразделений Красной Армии, то противник не смог бы переправиться на наш берег и на следующий день. (Если бы войска были бы приведены в полную боевую готовность, то они обязаны были бы заменить на границе пограничные части, а не спешить к ним на выручку, как произошло в действительности). Это мы говорим о пехоте, а как быть с техникой, и особенно, с танками? Их, ведь, на резиновой лодке не переправишь. Нужно готовить понтонную переправу, а это, сами понимаете, занимает большое время. Да, и плацдарм на нашей стороне, надо еще с боем отвоевать. Так что, не так это просто, пересекать границу. И, таким образом, никакой полномасштабной войны с Германией, в нашем понимании, в одночасье не произошло бы.

Нам долгие году жужжали в уши, что немецкая армия, дескать, была отмобилизова и развернутая стояла на границе, а мы еще только чесали затылки, соображая, что нам делать? Неправда! В каком бы состоянии не находилась вражеская армия, ей, о чем сказал выше, надо перебраться на сторону противника. А большая часть нашей западной границы проходила, именно, по рекам. И только там, на другом берегу, она (армия) должна будет развернуться в походный порядок. Вы, уважаемый читатель, представляете себе огромную массу войск противника, даже, не перед взорванным мостом? Многие и многие тысячи вражеских солдат!

Налет нашей бомбардировочно-штурмовой авиации превратил бы все это военное скопище противника в кровавую кашу. Немцев вбили бы в землю еще там, на их стороне приграничных рек, не дав им расползтись по нашей земле. Никакое воздушное прикрытие им не помогло бы. Таковы жесткие и жестокие законы современной войны.

А где же, в таком случае, была наша авиация? Интересный вопрос! Бомбардировочная, как и штурмовая авиация, «отдыхали» в своих ближайших и дальних тылах, а ее прикрытие — истребительную авиацию Мазепы подтащили к границе на истребление врагу. Даже запрещали поднимать в воздух самолеты. Вот вам и чистое небо над переправляющимися через приграничные реки солдатами вермахта!

Мы еще по работе столкнемся с таким явление, когда нашу бомбардировочную авиацию отправляли на бомбежку Варшавы и других объектов в глубоком вражеском тылу, попустительствуя тем самым, благоприятной переправе немецких войск через пограничные реки у себя под носом.

Кроме всего прочего, не надо забывать о том, в каком состоянии боевой готовности встретила врага Красная Армия в приграничных округах.

Одно дело, когда войска были бы в состоянии полной боевой готовности и с оружием в руках ождали сигнала боевой тревоги, другое — когда армия находилась, образно говоря, в несколько расслабленном состоянии — повседневной боевой готовности. А это и концерты артистов накануне нападения в расположении воинских частей; летние отпуска командиров; увольнительные личного состава на выходные дни, включая и начальственный состав всех уровней, отпущенный по домам и т. д., и т. п. Поэтому «пятая колонна» и отменила отданный ранее приказ о полной боевой готовности, чтобы вернуть Красную Армию в самое низшее состояние готовности — повседневное. Главное — помешать бойцам и командирам отразить первый натиск врага. А там колесо войны наберет обороты — только держись. Благополучно перебравшийся на нашу территорию враг легко подомнет под себя отданного на растерзание не готового к отражению агрессии советского бойца. То же, можно было отнести и к авиации, ключевую роль которой в предстоящей войне не отрицал ни кто.

Вот так везде могли бы дать отпор врагу! 1941 г.

Но вернемся к началу войны на дипломатическом поприще.

Тут вот какая, штука. Существует, якобы «письмо» Гитлера Сталину, где тот говорит, что на совместной границе Германии и СССР могут возникнуть военные конфликты и просит Сталина не придавать, им особого внимания.

«…Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза (на 14 мая 1941 года — В.М.). Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.

Хочу заверить Вас — и даю слово чести (И ведь, не соврал подлец, насчет чести — В.М.), что это неправда…

В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск, эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.

Я хочу быть с Вами абсолютно честным (К сожалению, это обязательство, для Гитлера, было трудновыполнимым. — В.М.). Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идет о времени более месяца. Начиная, примерно, с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько возможно, не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своем долге. И, само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы…

Ожидаю встречи в июле. (Это как понимать? Может, мечталось, что он будет на Красной площади у Мавзолея, а Сталин в кандалах на Лобном месте? — В.М.)

Искренне Ваш, Адольф Гитлер»

Скорее очередная фальшивка, предназначенная для прикрытия «внезапного нападения». Снова избитая тема о доверчивости нашего вождя. На это письмо ссылается и Жуков, отводя от себя обвинения по поводу непринятия никаких активных действий, как начальник Генерального штаба. Дескать, Сталин поверил этому письму, и как следствие: «повязал всем руки» в принятие адекватных мер на западных границах. Словом — Сталин виноват, а военные в верхах преданно выполняли решения вождя. И взятки — гладки.

Что здесь, в этом письме, должно привлечь наше внимание, так это то, что обыгрывают тему подготовки Гитлером, видимо, запасного варианта на случай непредвиденных обстоятельств на границе.

А вдруг, действительно, советская граница оказалась бы «на замке». Ведь Гитлер не мог же полностью знать возможностей заговорщиков. Вполне предсказуемо, что решил подстраховаться, на всякий случай. И ведь, если бы немцы на границе, действительно получили бы, очень мощный отпор, то Гитлеру пришлось бы сразу искать «виноватых» среди своих генералов. Думаю, что такие «жертвы» имелись, про запас.

Лексика самого письма, конечно же, вызывает только усмешку. «Дружбан» Гитлер просит Сталина не обращать внимания на его «пацанов» в генеральских погонах, если те начнут «хулиганить» на границе. Если, что мол? Звони! Найдем на них управу!

Но продолжим разговор о нападении Германии. Пока шла речь о так называемом внезапном нападении, т. е., когда армия противника, вроде бы, без объявления войны, вторглась в пределы нашего государства. Этот, первый вариант был идеальным, с точки зрения высокого патриотизма, самоотверженности, высокого чувства долга у командиров все уровней и рядового состава Красной Армии. Всегда, коварство врага вызывает больший эмоциональный подъем среди народа, подвергшегося агрессии. На этих чувствах долгое время строилась идеологическая работа советских органов после войны.

Во втором варианте, когда враг объявлял свои намерения в законном порядке, озлобленности было меньше. Представьте, себе, что Германия, скажем за сутки до вступления с нами в вооруженное столкновение, вручила бы нам через своего посла дипломатическую ноту о разрыве с нашей страной дружественных отношений. Так, примерно, было в первую мировую войну при столкновении с теми же немцами.

Как бы поступил Молотов, приняв от немцев ноту протеста? Сделал бы удивленное лицо: «А мы, между прочим, и не собираемся с вами воевать!» и вернул бы ноту обратно?

А дальнейшее поведение Шуленбурга? Видимо, в недоумении, молча бы, пожал плечами: «Это ваше право. Ауф видэрзэен».

А как бы повели себя военные, если бы им Молотов сказал, что вот с утра, дескать, немецкий посол какую-то бумагу в руку сунул. Никак не разберу, чего немцы хотят от нас? Может и Тимошено с Жуковым, тоже, возмутились бы по такому случаю: «Дуркуют немцы. Не знают, чем заняться на границе? Интересно, скоро ли уйдут воевать с англичанами?».

А на запрос Сталина, как там, у нас на границе? — дружно бы заверили вождя, что пошлют командующим округами успокоительную бумагу, чтоб поглядывали, на всякий случай, в сторону Германии.

К теме вооруженных конфликтов на границе можно добавить, что с Японией у нас были военные конфликты на границах, даже целые битвы, но, тем не менее, дальше приграничных сражений дело, ведь, не пошло. Или Жуков запамятовал про Халкин-Гол 1939 года, когда военные столкновения продолжались с мая по август месяц?

Недобросовестные историки всегда Сталина стараются выставить в неприглядном виде. Вот и в случаях с конфликтами на западных границах его пытаются представить в виде пугливого идиота, представляющего любую там стрельбу, как провокацию, способную вызвать, ни больше, ни меньше, как полномасштабную войну. Неужели, Сталин не понимал значение слова «провокация» применимое к действиям на границе. Одно дело, если немцы постреляли со своей стороны, а мы, как стадо баранов бездумно поперлись бы к ним через границу выяснять отношения. Разумеется, именно, это, и мог иметь в виду Сталин: о чем, заранее и предостерегал. Но другое дело, когда крупные германские войсковые соединения вламываются на нашу территорию, а мы открываем по ним огонь. В таком случае, язык не поворачивается назвать это провокацией с нашей стороны. Это, извините, самая заурядная агрессия со стороны противника! И происходит это столкновение, как нам хорошо видно по сообщениям из округов, на нашей территории. Не с хлебом же и солью должны встречать немчуру? Мы, к большому сожалению никогда не узнаем, как Сталин распорядился реагировать на массовые военные действия германских войск на нашей границе, но вариантов могло быть только два. Или дать возможность самому Наркомату обороны, в лице руководителя Тимошенко, принять решение и дать условный сигнал командующим в округа на ответных действиях или же доложить о вооруженной агрессии Германии самому Сталину. А он уже сам, должен был по получении всей информации принять решение. Скорее всего, в реалиях, существовал, именно второй вариант. Почему и идет речь, якобы, «о телефонном звонке на дачу Сталину», с тем чтобы знать, как он отреагирует на произошедшие события на границе: «Мол, тебе сообщили информацию, а ты теперь думай…» Тогда, исходя из рассказа Жукова, получается, что Сталин испугался личной ответственности за принятие решения и переносит ее на членов Политбюро, что явно не только не характерно для Сталина, но и выставляет его явным саботажником решения Политбюро. Жуков сам себе противоречит, выставляя Сталина теперь уже в роли нерешительного трусишки. Зачем, скажите, нужно Сталину собирать членов Политбюро для решения данного вопроса? Для весомости принятия решения, что ли? Так, ведь, идут приграничные сражения, каждая минута на счету, а сбор членов Политбюро это, своего рода, тот же саботаж, но уже в коллективном виде, не более того. Само по себе это заседание по поводу решения о подаче сигнала командующим округов будет выглядеть глупостью, так как другого решения от Политбюро, в данной ситуации, трудно ожидать. Хорошо. Предположим, что Сталин, все-таки, решил перестраховаться и вынес решение на Политбюро. Какое другое решение должен был принять, сей Главный орган политической власти страны? Понятно, то же самое, если по всей границе идет стрельба. Зачем же тогда нужен этот сбор партийцев? Поэтому решение о подаче условного сигнала командующим округов вполне мог принимать и должен был принимать лично, сам Сталин. Не идиотом же он был на самом деле? А вот наделить его единоначалием, в принятии данного решения, очень даже возможно, могло уполномочить именно Политбюро. Готовилась же наша страна к войне, как бы того не хотелось Жукову. Разумеется, такое решение было вынесено значительно раньше 22 июня. Речь идет о шестом мая, когда Сталин возглавил правительство и, ко всему прочему, стал Председателем Комитета Обороны при Совнаркоме, о котором, ну никак не хотят говорить ни Хрущевы, ни Жуковы, ни прочие брехуны от истории.

Мы не должны забывать о наших заговорщиках. Разве они могли бы смириться с тем, что Красная Армия во всеоружии готова встретить врага? Не допустить этого — их основная задача.

Сталин — ключевая фигура и об этом, несомненно, и знают, и понимают заговорщики. Недаром, соратников Сталина они считали ничтожествами. Решение Политбюро о наделении Сталина единоличным правом отдать приказ о подаче сигнала командующим округов, как это не выглядит прискорбно, но играло, именно, на руку заговорщикам. Ведь ликвидация Сталина (или «изоляция» его, по причине болезни и чего-то другое) вносила бы (и внесла!) невообразимую сумятицу в ряды того же Политбюро. Теперь им самим, в отличие от Сталина, надо было принимать решение, а оно ведь, это решение, вытекало из предоставленной информации Наркома обороны и начальника Генштаба. А какую информацию могли предоставить членам Политбюро Тимошенко и Жуков, являющиеся, самыми настоящими заговорщиками? Разумеется, такую информацию, какая была выгодна только им. Они спокойно, могли водить «за нос» любое Политбюро вместе с правительством. Поэтому и была создана Ставка, в разрез действий Комитета Обороны при СНК, так как надеялись, что Сталину не удастся выбраться из той «трясины», в которую затащат Красную Армию в самые первые дни. Такого количества подлости, которую учинили наши «товарищи» из «пятой колонны» по разгрому Красной Армии хватило бы на десять Франций, вместе с Англией в придачу. Если бы не Сталин и советский народ, то нашего государства давно бы уже не было на этом свете. Поэтому Хрущев в пятьдесят шестом и брызгал с трибуны съезда ядовитой слюной на Сталина, что не получилось у него с подельниками в сорок первом.

Кроме того, не надо думать, что в то время, все Политбюро и руководство страны, было монолитным, сплоченным коллективом способным на многое. Там тоже, были свои «подводные течения» и не все «вожди» имели во лбу семь пядей. Одни могли попасться на «крючок» заговорщиков по незнанию, другие — по злому умыслу. Все это поспособствовало той сумятице в принятии решений по отражению агрессии Германии. Поэтому, вместо сигнала в округа, заговорщики вполне могли убедить всех присутствующих в кабинете Сталина в Кремле, послать некую разъяснительную Директиву, с целью «не поддаваться на провокации», вместо того, чтобы дать врагу мощный ответный удар, даже не пересекая своей границы. К тому же, заговорщики из Генштаба, могли «затемнить» с направление главного удара врага, с целью не оказания помощи воюющим войскам резервами, да и многое другое. Все эти действия именуются одним словом — саботаж, который приравнивается к измене Родине и попадает под расстрельную статью. Яркий пример — Западный округ. Наши высокопоставленные военные в Москве уверяют правительство, в том, что там не ведутся боевые действия, а руководству округом, наоборот, дают указания не предпринимать никаких ответных военных действий, ссылаясь, дескать, на указания Сталина. Могли ли они действовать так дерзко и безбоязненно, если бы в тот момент в Кремле находился Сталин? Конечно, нет! Часть Правительства и часть Политбюро, действительно, оказавшись без Сталина, попали в довольно сложное положение: не побежишь же на границу проверять сообщение наркома обороны и начальника Генштаба. В этой связи, мы еще будем рассматривать обращение Молотова к стране, где тот «пел под чужую дудку». Обратите, к тому же, внимание, практически на бездействие власти целых четыре дня, то есть, вплоть, до того дня, как в Кремле появится Сталин.

А как события 22 июня описывает сам Жуков? В начальном варианте мемуаров, 1969 года издания, как говорилось выше, Жуков ведет речь о военном конфликте, в более поздних изданиях, уже о войне. Сценарий событий примерно совпадает. Жуков получает информацию, уже говорилось как, и с наркомом обороны, едет в Кремль, якобы, предварительно, «позвонив» на дачу главе государства. А наши войска на границе, в это время немцы безнаказанно «мордуют». В Москве же, как нас уверяет Жуков, члены Политбюро собираются в Кремле, где происходит обсуждение сложившейся ситуации и оформляется протест Германии через министра иностранных дел Молотова. В нашем случае, Жуковский сценарий, делает отклонение от темы. В Кремле, по Жукову, должен находиться Сталин, который как всегда, выставляется человеком, неадекватно воспринимающим реальную действительность: «Надо срочно позвонить в германское посольство». Видно, вспомнил по приезду в Кремль, что такое посольство существует. А ему говорят, что посол Шуленбург, сам, дескать, рвется к нам со срочным сообщением. Всё это выглядит, как полное сборище, каких-то, недоумков, а не государственных мужей. «Принять посла, было поручено В.М. Молотову», читаем у Жукова. А что, кто-нибудь другой у нас занимался дипломатической деятельностью, а в данный момент почему-то, решили, поручить это дело Вячеславу Михайловичу? Да это была его прямая обязанность, как наркома иностранных дел, а не поручение ему, как «мальчику на побегушках». Для чего все собрались в Кремле? Выразить свою позицию к инциденту на границе и в сформулированном виде передать, через Молотова, послу Германии. А по Жукову, в его мемуарах, военные так и бряцали шпорами: грозились, порвать на части, ступившего на нашу землю, врага, а им не давали этого сделать. Но все равно, даешь войну! Тут и Молотов, почему-то очень уж быстро возвратился, после приема посла Шуленбурга. Говорит, что принял в Кремле, но почему все так ускоренно? Что, Шуленбург сунул бумагу в руку Молотову и бегом к себе в посольство, от греха подальше? Ведь была же, вроде, как пишут, некоторые историки, некая договоренность у Молотова со Сталиным, якобы, «поводить за нос» немецкого посла. Принять от него дипломатическую ноту только после начала военных действий на границе, чтобы, дескать, «не купиться» на провокацию со стрельбой, а чтобы была самая, что ни есть, открытая форма агрессии? Пусть будет так, но и это не означало бездействие, в военном отношении, т. е. не оказывать немцам никакого сопротивления. Одно, как говориться, другому не мешает.

Вообще, с нашими архивистами-документалистами, не соскучишься. В различных сборниках документов приводятся тексты телеграмм, которыми обменивались Германское МИД и посол Шуленбург в Советском Союзе. Во всех приведенных телеграммах указывается время ее приема и передачи. Кроме, разумеется, одной, самой важной телеграммы руководства Германского МИДа послу Шуленбургу от 21 июня 1941 года. Догадайтесь, дескать, сами товарищи читатели, когда была отправлена телеграмма и когда получена. А почему? Чтобы, видимо, не нарушить хронологию Жуковского рассказа, или по каким-то другим причинам, низкопробного толка?

Немного терпения, уважаемый читатель: скоро дойдет очередь и до этой телеграммы.

«Германское правительство объявило нам войну», — такими были, по Жукову, слова Молотова после свидания с немецким послом. После таких слов, «И.В.Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался». При внимательном чтении данного текста в мемуарах Жукова, можно заметить, что Сталин даже не вставал со своего места. В раннем издании, Сталин у него, просто, «опустился на стул».

Немцы уже рвут в клочья, скромные по военным меркам, пограничные части, «дубасят» подходящие к границе передовые воинские части Красной Армии, а Сталин, каким его рисует Жуков, «глубоко задумался». Хорошо, что еще не заснул, а то ведь Жуков ранним утром поднял его с постели.

Вся эта красочно нарисованная картина имеет один изъян: почему Молотов, в рассказе Жукова, якобы, возвратившись со встречи с послом Шуленбургом, не принес Германскую ноту протеста о разрыве дипломатических отношений? Это у нас в начале данной главы, при повествовании о том, как проистекали бы события 22 июня, упоминается немецкий посол с нотой. В данных, Жуковских мемуарах, якобы, в реально происходящих событиях в Кремле, этой ноты нет в руках у Молотова и «Сталин», что в данных мемуарах и не удивительно, никак не прореагировал на ее отсутствие. Молотов-то, вернулся, по рассказу Жукова, от Шуленбурга со словами, а не с нотой. Видимо, сказанного Вячеславом Михайловичем, по Жукову, было достаточным для понимания, что Германия объявила нам войну. Тем более что Жуковский Сталин «глубоко задумался» и, наверное, забыл спросить об этой злосчастной ноте. А Молотов, видимо, от волнения, не вынул ее из папки и не ознакомил с содержанием товарищей из Политбюро. А те, и не подумали спросить и зачитать. И так понятно, что война, что слова-то, зря тратить: еще пригодятся по жизни. Жуков, кто? — человек военный, ему на все эти дипломатические тонкости, «наплевать и забыть», как говорил Василий Иванович Чапаев. Будет он вспоминать через двадцать с лишним лет, принес Молотов ноту протеста от немцев или нет. А как же редакционная группа из докторов исторических наук и прочих военных консультантов не заметила в Жуковских мемуарах такую «мелочь», как нота Германского правительства, — поинтересуется внимательный читатель? Разумеется, не только заметила, но и знала, что такого события, в данный момент, в Кремле не было. Не принимал Молотов посла Шуленбурга в Кремле ранним утром 22 июня 1941 года, поэтому и не мог он принести «товарищам по Политбюро» то, чего, как говориться не было у него, на тот момент. И наши консультанты Г.А.Деборин, П.А.Жилин, В.П.Степанов и прочие упомянутые в «Записке отделов ЦК КПСС в ЦК КПСС «Об издании военных мемуаров Г.К. Жукова», не взяли грех на душу, и не приписали сюда Молотова с германской нотой. Этого не было в реальной жизни. Но для того, чтобы связать концы с концами и выкрутиться с отсутствием Сталина, решили Молотова с нотой перенести на воскресение. Все же это мемуары, пусть и самого Жукова, но не научно-исследовательский труд по событиям начального периода Великой Отечественной войны.

Что, уважаемый мною читатель? Не хочется верить в то, что действительно, утром 22 июня в Кремле не было встречи Шуленбурга и Молотова? К сожалению, это так! Никто и никому никакие ноты протеста ранним утром 22-го июня не передавал!!!

«А как же, в действительности, произошла история с Германской нотой протеста?» — предвижу очевидный вопрос читателя. Успокойтесь, дорогой мой! Она была вручена Молотову, но совсем в другое время, и даже не 22 июня. Обо всем этом мы тоже поговорим, но в другой главе, ближе к завершению работы.

А сейчас опять продолжим разговор о начале войны по Жуковским мемуарам.

Вот так, нам преподносит это начало войны с Германией, Георгий Константинович. Он еще хочет попасть в русло того сценария, о котором мы говорили выше, поэтому «оживляет» «глубоко задумавшегося» Сталина и вкладывает ему в уста фразу, видимо, выдранную из своего мобилизационного пакета или из своей «засекреченной» Директивы:

«…но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу».

Все это Георгий Константинович правильно написал с литературной точки зрения, недаром Сталин учил его расставлять знаки препинания. Однако есть, как всегда, одно небольшое «но». Как вспоминает Петр Николаевич Горемыкин, один из Сталинских наркомов, той поры, Жуков находился, в это время, то есть, ранним утром 22 июня, не в Кремле, а совсем в другом месте, и, совсем, по другому поводу.

И вот, что Петр Николаевич сообщает историку Г.Куманеву в своем интервью, о данном местонахождении товарища Жукова:

«Войну я встретил в 4 часа 20 минутв здании, которое находилось напротив собора Василия Блаженного и где размещалось Главное артиллерийское управление (ГАУ). Там под председательством начальника ГАУ, заместителя наркома обороны СССР маршала Кулика заседала комиссия (созданная Комитетом обороны СССР) по вопросам наращивания мобилизационных мощностей по боеприпасам…

На этом заседании обсуждались разные проблемы об увеличении выпуска боеприпасов и их размещении по военным округам. Очень резко были поставлены вопросы генералом армии Георгием Константиновичем Жуковым. Он говорил о необходимости существенной доработки мобилизационного плана по боеприпасам, имея в виду увеличение цифровых заданий…»

А мы всё считали «Фигаро» — театральным героем. Как видите, и среди военных встречаются подобные персонажи: Жуков — здесь, Жуков — там!

Это что же получается? Значит ли это, что Георгия Константиновича не было в Кремле, тем, ранним утром? Выходит так! Значит, его рассказ об утреннем совещании в Кремле — выдумка? И он, надо полагать, не звонил никакому Сталину?

Скорее надо задаться другим вопросом: «Был ли в тот момент наш Фигаро, тем, за кого он себя выдавал?» То есть, был ли Жуков, в то раннее утро при нападении Германии, в должности начальника Генерального штаба?

А кем же он был 22 июня? Терпение, уважаемый читатель, и вы скоро узнаете эту маленькую «тайну» Георгия Константиновича, которую он скрыл от своих читателей. Поэтому он так и усердствует, перекладывая всю ответственность за решения первого дня войны на товарища Сталина. В этом ему старается помочь, наш генерал-писатель В.Жухрай.

Чтобы Сталин не выглядел совсем уж, откровенным глупцов, с трудом, воспринимающим действительность, упомянутый выше писатель, настаивает на своей версии происходящего. Оказывается, Сталин, «вопреки строжайшему запрету врача»(?) все же поехал в Кремль. Хотя никакого запрета со стороны «профессора Преображенского» не было, тем не менее, вождь проявил явное легкомыслие по отношению к своему здоровью. Но, он был «тиран и деспот», к тому же, предавшим бога — большевиком, а таким людям, как понимаете, никто не указ. Я уже приводил стихотворные слова: «Гвозди бы делать из этих людей…». У Сталина и псевдоним соответствовал этому — стальной. Вот вождь и «приехал», понимаешь, с высокой температурой в Кремль на свой боевой пост. Этим, видимо и объясняется вся несуразность поведения данного «Сталина» в принятии политических решений. Более того, этот «Сталин» сам себе противоречит. Ночью предупредил профессора Преображенского, чтоб тот никому ни словом не обмолвился о его болезни, а сам «испытывая сильное недомогание», вдруг, явился в Кремль, нарушая, установленную им же, конспирацию. Читаем у В.Жухрая:

«Около 13 часов 22 июня 1941 года больной Сталин, у которого температура по-прежнему держалась за сорок (?), временами впадавший в полузабытье, все еще был в своем Кремлевском кабинете. Выступать по радио с обращением к советскому народу в таком состоянии он, понятно, не мог. Поэтому еще утром было принято решение, что в 12 часов 22 июня 1941 года с таким обращением к советскому народу выступит Молотов. Пересиливая недомогание, Сталин пытался решать ряд важнейших и неотложных вопросов, связанных с обороной страны…

Лишь вечером 22 июня 1941 года Сталин возвратился в Волынское. Каких сил потребовалось от него, чтобы выдержать прошедшую ночь и день, — никто никогда не узнает. Однако никто не догадался о подлинном состоянии Сталина. Даже проницательный Жуков».