Хутор Сыроватский. Он же поселок «ленинский путь»

До революции 1917 года железнодорожная станция Сагуны была центром по закупке и отправке в промышленные города России птичьей продукции. Сборщики яиц и живых кур разъезжали по селам и деревням своей и соседних губерний, скупали у населения яйца и кур и привозили их на станцию Сагуны. Здесь кур специально откармливали в течение месяца, потом их забивали, ощипывали, потрошили и в вагонах-холодильниках увозили в северные и центральные российские города и даже за границу - в Германию. Туда же увозили и куриные яйца.

Один очень предприимчивый рабочий Петр Иванович Сыроватский скопил на «курином деле» солидный капитал и купил в двух километрах от села Березки в сторону Бабки 562 десятины земли тучного чернозема и влажного луга с ежегодным хорошим травостоем. На этих землях он посадил большой фруктовый сад, возле него возвел жилые и хозяйственные постройки.

Время возникновения хутора неизвестно. В подробнейшем описании населенных мест Воронежской губернии за 1886 год, где по Павловскому уезду показаны все существовавшие к тому времени хутора и усадьбы, хутор Сыроватского П.И. не значится: его просто еще не было.

Но перед революцией 1905-1907 годов он, можно с полной уверенностью сказать, уже существовал, потому что сохранилось описание неоднократного нападения жителей села Березки на этот хутор с целью его разорения. Вот это описание: «Так 29 мая 1906 года крестьяне Слободы Березок стали пасти своих лошадей на лугу землевладельца Сыроватского П.И. и около десятины луга скосили. Когда ночью четыре полицейских стражника поймали двух крестьян, то моментально сбежались с луга около 50 крестьян с дубинами, цепами, косами и вилами, угрожая их убить. Причем кто-то из крестьян сыну Сыроватского нанес легкий удар палкой по голове. Стражники побоялись открывать огонь и скрылись в хуторе Сыроватского».

То, что жители Березок не смогли дограбить в 1905-1907 годах, они завершили сполна в октябре 1917 года. От всего хуторского хозяйства остался только один фруктовый сад. Все остальное было разграблено и увезено в свои дворы или сожжено на месте.

Автору этих строк очень хорошо были знакомы все места поселения, а особенно место бывшей усадьбы П.И. Сыроватского, потому что как раз на нем стояла просторная хата его родителей, переехавших сюда в 1927 году из села Бабка. А всего лишь через дорогу от нее начинался сад с отличными сортами яблонь и груш, густо заросший по краям вишнями. На одной стороне его, поближе к дороге, идущей на Березки, росли на просторе развесистые дубы-символ вечности этой усадьбы. Но нет ничего вечного на этой земле, а особенно на нашей, русской. Словно у нас в генах заложено это стремление к разрушению. От бывших строений осталась только куча битого кирпича да кусты сирени, росшие, очевидно, возле жилого дома. Спилили и дубы у дороги, идущей на Березки.

Очевидно, лет десять после революции все имение стояло разрушенное и заросшее бурьяном.

Земли колхозов села Бабка доходили до этого хутора, в том числе и половина луга тоже принадлежала им. Другая его половина числилась за колхозами села Березки. Так как жители этого села привыкли шкодить на землях Сыроватского (прошло с того времени всего 10 лет), то они часто посягали и на колхозную собственность своих соседей: косили траву на бабинском лугу для своей домашней скотины, часто в ночное время запускали коней на чужой луг, осенью воровали сено из сложенных на лугу стогов, мешками тащили яблоки из Сыроватского сада, который как бы стал ничейным, но расположен был на землях села Бабка.

Тогда правление колхоза этого села стало посылать по два, три человека для охраны колхозного имущества. Они устраивали землянку, жили в ней и берегли скошенное сено от недобросовестных соседей.

В период создания колхозов для их руководителей появилась одна очень трудноразрешимая проблема: колхозные поля были расположены за десяток километров от их сел и деревень, и для обработки их и уборки урожая колхозники должны были тратить много времени на переезды, на отыскание необходимого транспорта и для перевозки с этих дальних полей собранного урожая. Так, колхозные земли села Бабка находились почти под Березками, то есть за 8 или 10 километров от самого села. Автомашин тогда еще не было, и поездка на прополку, на жатву зерновых и масляничных культур из-за нехватки лошадей, как правило, производилась на волах. А это было слишком медленно и долго: пока бригада доезжала до хутора Сыроватского, уже надо было обедать. Тогда и появился замысел у колхозных руководителей: на далеко расположенных землях создавать небольшие поселки из добровольцев-переселенцев тех сел, которым принадлежали эти земли. Так, в 1927 году на территории бывшего имения землевладельца П.И. Сыроватского появились первые жилые постройки переселенцев из села Бабка. Поселок состоял приблизительно из десяти крестьянских дворов, расположенных по одну и по другую сторону дороги, идущей из села Бабка в село Березки. Больше была заселена левая сторона. На правой же находились колхозные постройки: кирпичная конюшня, кузница, амбары, и в стороне от всего этого клуня - высокий сарай на столбах, чтобы в него можно было заезжать подводе со снопами.

В этой клуне сохранялись снопы от осенних дождей, и здесь же их обмолачивали цепами иногда до самой осени. Очень все было примитивно и неудобно. Даже не было цементной площадки, и молотили снопы прямо на земле.

На хуторе никогда не было ни электрического света, ни радио, ни магазина, ни почты, ни бани, ни школы, и первоклассники в любую погоду ходили пешком в начальную школу села Березки за два километра от их хутора. Особенно тяжело было в зимнее время: снегу по колено, ни дорог, ни тропинок, как хочешь, так и добирайся.

Хозяйки хлеб приготавливали в деже (небольшая деревянная кадушка) и пекли его в русской печке, которую топили подсолнечной былкой (стеблями) или кизяками (высушенные кирпичи из коровьего навоза). Несмотря на то, что огромный Шипов лес был рядом, достать дров было невозможно. За самовольную порубку хвороста можно было заработать с полгода принудительных работ в каком-либо отдаленном и захудалом колхозе.

Кроме переселенцев из Бабки, на хутор переехали несколько семей из Березок, и был создан колхоз «Ленинский путь». Поселок впоследствии стали именовать по названию колхоза. Полные энтузиазма и энергии в первые годы советской власти, жители хутора старались улучшить условия своего быта. Они в трех местах поселка вырыли глубокие колодцы, укрепив стенки их цементными кольцами. В то время такое оборудование по сравнению со срубом считалось высшим классом, и увидеть подобное можно было не в каждом селе.

Для хуторян существовала еще одна проблема: в летнее время в степном хуторе негде было искупаться, несмотря на множество заболоченных озерков на влажном лугу. все жители были из Бабки, вокруг которой были десятки озер. Тогда они решили выкопать пруд. Уже были привезены конные железные волокуши, которые таскали по дну будущего пруда с помощью лошадей: они срезали землю, которую волокли в сторону. Но дело не довели до конца. Энтузиазм вскоре иссяк, и строительство пруда на лугу было заброшено.

В жаркие дни лета молодежь по-прежнему купалась в колодце, выкопанном на лугу для водопоя скота. Вода в нем была так близко, что ее можно было зачерпнуть рукой. Ребята и девчата залезали на невысокий деревянный сруб и прыгали с него в глубокий колодец.

В хуторе имелся свой нардом (народный дом), в котором, как и во всех подобных Домах в других селах, в первые годы коллективизации стремительно стала развиваться художественная самодеятельность. Зрители бурными аплодисментами встречали своих «артистов», особенно если постановка какой-либо пьесы или исполняемые частушки были написаны местными авторами и затрагивали вопросы хуторской жизни. После таких выступлений «артисты» долго чувствовали себя героями дня.

Кроме своих собственных, были и ходячие «артисты». Помню, из Бабки приходил к своим землякам известный в то время дезертир (он не хотел служить ни в белой, ни после в Красной Армии и всю свою жизнь прятался по чердакам в соломе) Иван Пярин, а по-уличному Ваня Соломин.

Так как в нардоме, где он хотел устроить концерт, полы были земляные и для его исполняемого номера это не давало никакого эффекта, то он попросил снять дверь в сарае и принести ее на сцену. И вот, выстукивая сапогами по двери, он воспроизводил стук идущего по рельсам поезда. Местные бабы были в восторге: «Бабоньки! Ну, точно паровоз идет». А сама этого паровоза и в глаза еще никогда не видела. А потом он пел песню:

Вот скоро, скоро поезд грянет,

Звонок уныло зазвенит.

А здесь кавой-то уж не станет,

Ой, быстрый поезд утащит.

Пройдет весна, настанет лето,

В полях цветочки расцветут.

А мне, несчастному, в то время

Цепями ноги закуют.

Непонятно, где он нахватал этих песен? Но уже после, изучая русское народное творчество в университете, я встретил что-то подобное в репертуаре аж у сибирских каторжников.

Все старое отжило свой век и исчезло. И только в дальнем углу срубленного и превратившегося теперь в пахотное поле бывшего когда-то на этом месте сада остался островок деревьев. Это хуторское кладбище. На нем похоронены те, кто когда-то в молодые годы своим потом поливал эту землю.

Постепенно хутор исчез с лица земли. Разъехался в хрущевские времена, как неперспективный.

И глядя на эти поля, даже не верится, что когда-то здесь находился поселок, кипела жизнь, молодые люди назначали свидания и задыхались от восторгов любви и счастья.

Теперь же на этом месте «стеной стоит пшеница золотая, и ей конца и края не видать».