Границы социальной проектной деятельности

В концепции социального проектирования отразился более общий социологический принцип, который эффективно применяется в построении теорий относительно различных сторон и проявлений социальности. Суть принципа - в признании активности субъекта социального в качестве решающего фактора, определяющего содержание и формы социальной жизни. Принцип этот хорошо известен, освящен в рамках разных научных парадигм и под различными обозначениями великими, но нередко встречается в слишком абстрактной форме, не позволяющей перевести его из сферы социальной философии в сферу социологических интерпретаций.

В самом общем виде социальное проектирование деятельности представляет собой конструирование локализованного по месту, времени и ре­сурсам действия, направленного на достижение социально значи­мой цели.

В социальной области проектный способ организации деятельности реализовывался менее системно и в из­вестном отрыве теории от практики. Видимо, этому способствова­ло и то, что бизнес - проектное мышление исходило из оценки успешности проекта по показателям эко­номической эффективности, а такой подход мало применим в социальной ра­боте и другой деятельности социокультурного характера.

Желаемые состояния будущего. Сущность социального проектирования — конструирование же­лаемых состояний будущего. Исходные вопросы социального проек­тирования — какие состояния желаемы и какие ресурсы есть для их достижения — в современных условиях раскрываются иначе, с иными акцентами и оттенками, чем еще 15-20 лет назад.

Проблема желаемого состояния общества приобрела явные черты экофобии. Социальный проект не должен разрушить хрупкое равновесие в системах «человек-природа», «человек-человек» — эта концептуальная установка ведет к установлению экологически ориентированных параметров при оценке социальных проектов. Эти новые параметры отражают, во-первых, мультипликационный харак­тер любого социального нововведения: оно не может не затронуть целой группы социальных потребностей, интересов и ценностей, как бы ни были скромны задачи проекта и какой бы малой общности он ни был адресован. Они, во-вторых, учитывают кумулятивный характер последствий, к которым ведет любое социальное новов­ведение: изменение, порождаемое успешной реализацией проекта, нарастает и со временем может пересечь экологическую границу, за которой положительные последствия нововведения будут пере­вешиваться его негативными последствиями.

Отсюда — стремление к оптимизации социально-проектной де­ятельности, ее постановки под контроль не столько государства, сколько общественности. Идея участия населения в выработке и принятии решения по проектам, их корректировке, в недопущении произвольных социальных решений властей, администраций всех уровней или частных лиц стала одной из общепринятых основ практики социального проектирования во многих странах. Доктри­на «public participation», развивающаяся в США и Европе с 1960-х годов, более всего затрагивает градостроительные решения (ее зародыш содержался в критике планирования городского развития без учета интересов потребителей, отказ от практики осущест­вления архитектурных решений, исходя из представления о рацио­нальном городе, о функциональной основе жизни людей). Доктрина строится на переходе от функционального к средовому (environmental) подходу — с активным участием жителей города в разработке и осуществлении социальных проектов. Реализация доктрины предполагает «разработку процедур поддержки естественных соци­ально-идентификационных механизмов», т. е. «отождествление участников процесса выработки решений с проблемными жизненными ситуациями друг друга», а самого процесса как диалога, парт­нерства.

Как представляется, новые особенности социального проектирования определяются прежде всего новым качеством мышления широких масс в развитых странах Европы и Америки, которые включают экофобный фон как основной для повседневной жизни большинства (или значимого большинства) жителей. Академик Б. Раушенбах, исходя из своих наблюдений над повседневной жизнью современной Германии, отмечает «буквально помешанность населения на проблемах экологии. Стремление сохранить природу, ее первозданность, принимает формы совершенно необычные, порой даже, казалось бы, гипертрофированные». Он специально отмеча­ет, что «не государственные деятели или люди, которым положено заниматься такими проблемами, а все помешаны на экологии, все население»

В российских условиях подобный фон также начинает склады­вается, но его параметры пока неустойчивы и масштабы подверже­ны значительным колебаниям. Исследования кафедры социологии Института молодежи 1995-1996 гг., в частности, показали, что актуальность загрязнения окружающей среды, экологической ка­тастрофы как детерминанты личностных опасений в среде старшек­лассников и студентов осознают 29-42% опрошенных.

Экологический алармизм охватывает также и сферу социаль­ной и культурной жизни, что дает толчок новым моделям утопи­ческого проектирования, не выходящего за рамки интеллектуаль­но-художественной деятельности. Фактически это способ создания новых социокультурных образцов общежития людей, иногда приоб­ретающих черты реального поведения локальных сообществ.

Тем не менее воспроизведение социокультурных образов, спустя более полувека после начала их литературной жизни, само по се­бе представляет исследовательский интерес. В рамках же нашей темы немаловажно отметить замещение агрессии групповой соли­дарности предписанными в литературном источнике нормами пове­дения (а точнее — образцами поведения в ситуациях смоделиро­ванного мира). Ингрупповой фаворитизм предопределен сказкой, о которой участникам изначально известно, что это сказка. Симво­лы агрессии (например, меч) также «экологичны»: это лишь образы таких символов (картонные мечи).