Испанский героический эпос

В испанском эпосе нашла отражение специфика истории Испа­нии раннего средневековья. В 711 г. произошло вторжение в Испа­нию мавров, которые в течение нескольких лет овладели почти всем полуостровом. Испанцам удалось удержаться лишь на край­нем севере, в горах Кантабрии, где образовалось королевство Асту­рия. Однако сразу же вслед за этим началась «реконкиста», т. е. отвоевание страны испанцами. Постепенно расширяя свои границы, Астурия в начале X в. превратилась в королевство Леон, из кото­рого далее выделилось сначала графство, а затем, около середины XI в., самостоятельное королевство Кастилия, продолжавшее бы­стро расти за счет отвоевываемых им от мавров на юге земель. Другим очагом реконкисты явилась сохранившая свою независи­мость небольшая область на крайнем северо-востоке полуострова, из которой с течением времени выделились королевство Наварра и Арагон.

Все эти королевства и независимые или полунезависимые от них графства, иногда дробясь, а иногда объединяясь, воевали то с ма­врами, то друг с другом, в этом последнем случае вступая иногда в союз с маврами против своих соотечественников. Это, конечно, сильно тормозило реконкисту, которая, однако, благодаря патрио­тическому энтузиазму народных масс Испании сделала в XI — XII вв. решительные успехи. Хотя реконкистой руководила высшая знать, получавшая наибольшую часть отвоеванных у мавров зе­мель, однако ее главной движущей силой были крестьянство, горожане и близкие к ним мелкие дворяне. Крестьян, помимо патриоти­ческого чувства, манила возможность ухода из-под феодального гнета. Необходимость, освоить новые земли, отнятые у мавров, и отстоять их заставляла испанских правителей предоставлять се­лившимся на них крестьянам и ремесленникам значительные льготы. Новые поселенцы образовывали общины, имевшие право свободно избирать себе сеньора, а в случае недовольства заменить его другим. Поселенцы сами устанавливали местные законы, поря­док пользования общественными пастбищами и т. п. и за эти при­вилегии держались цепко, а в случае их нарушения отстаивали их с оружием в руках.

В X в. развернулась борьба между старым, аристократическим королевством Леон и подвластной ему Кастилией. [74]

Подчинение леонским судьям, применявшим старинные, крайне реакционные законы, тяготило вольнолюбивое кастильское рыцарство и городские сословия, которым удалось, наконец, добиться учреждения соб­ственных судей, а затем и полной политической независимости графства Кастилии. В первых кастильских законах рабство было смягчено, а затем и вовсе упразднено, города получили ряд новых привилегий, а звание и права рыцарей были распространены на всех, кто ходил в поход против мавров на коне, хотя бы он был со­всем низкого происхождения.

Однако в конце XI в. кастильские свободы сильно пострадали, когда на престол взошел Альфонс VI, который в молодости был королем Леона и теперь окружил себя старой леонской знатью. Антидемократические тенденции при этом короле еще более усили­лись вследствие притока в Кастилию французских рыцарей и духо­венства. Первые стремились туда под предлогом оказания помощи испанцам в их борьбе с маврами, вторые — якобы для организации церкви в отвоеванных у мавров землях. Но в результате этого французские рыцари захватывали лучшие наделы, а монахи — самые богатые приходы. Те и другие, прибыв из страны, где феода­лизм имел гораздо более развитую форму, насаждали в Испании феодально-аристократические навыки и понятия. Все это делало их ненавистными местному населению, которое они жестоко экс­плуатировали, вызвало ряд восстаний и на долгое время вну­шило испанскому народу недоверие и враждебность к фран­цузам.

Эти политические события и отношения широко отразились в испанском героическом эпосе, тремя основными темами которого являются:

1) борьба с маврами, имеющая целью отвоевание род­ной земли;

2) раздоры между феодалами, изображаемые как вели­чайшее зло для всей страны, как оскорбление нравственной правды и измена родине;

3) борьба за свободу Кастилии, а затем за ее по­литическое первенство, которое рассматривается как залог оконча­тельного разгрома мавров и как база национально-политического объединения всей Испании. Во многих поэмах эти темы даны не обособленно, а в тесной связи между собой.

Испанский героический эпос развивался аналогично эпосу фран­цузскому. Его основу также составили краткие эпизодические песни лирико-эпического характера и устные неоформленные предания, возникшие в дружинной среде и вскоре сделавшиеся общим достоя­нием народа. И точно так же примерно в X в., когда начал склады­ваться испанский феодализм и впервые наметилось чувство един­ства испанской нации, этот материал, попав в руки жонглеров-хугларов, путем глубокой стилистической переработки оформился в виде больших эпических поэм. Расцвет этих поэм, в течение долгого времени являвшихся «поэтической историей» Испании и выражавших самосознание испанского народа, приходится на XI―XIII вв., но после этого еще два столетия они продолжают ин­тенсивную жизнь и замирают лишь в XV в., уступая место новой форме народного эпического предания — романсам. [75]

Испанские героические поэмы по форме и по способу исполне­ния также вполне подобны французским. Они состоят из серии строф неравной длины, связанных ассонансами. Однако метрика их иная: они написаны народным, так называемым непра­вильным размером — стихами с неопределенным количеством слогов, от 8 до 16.

В отношении стиля испанский эпос тоже чрезвычайно сходен с французским. Однако он отличается гораздо более сухим и де­ловым способом изложения, обилием бытовых черт, почти полным отсутствием гиперболизма и элемента сверхъестественного — как сказочного, так и христианского.

Вершину испанского народного эпоса образуют сказания о Сиде. Это лицо историческое, и его деяния изображены в двух дошед­ших до нас поэмах: в более старой и очень близкой к историческим фактам «Поэме о Сиде» и в поздней, богатой вымыслом, поэме «Родриго», а кроме того, в обширном цикле романсов. Сопоставле­ние подлинного Сида с его эпическим обликом покажет, в каком направлении народная фантазия разрабатывала образ своего люби­мого героя.

Руй Диас, прозванный Сидом, родился между 1025 и 1043 г. Его прозвище — слово арабского происхождения, означающее «госпо­дин» («сеид»); это титулование нередко давалось испанским сеньо­рам, имевшим в числе своих подданных также и мавров: Руй — со­кращенная форма имени Родриго. Сид принадлежал к высшей кастильской знати, был начальником всех войск короля Кастилии Санчо II и ближайшим его помощником в войнах, которые король вел как с маврами, так и со своими братьями и сестрами. Когда Санчо погиб во время осады Саморы и на престол взошел его брат Альфонс VI, проведший молодые годы в Леоне, между новым ко­ролем, благоволившим к леонской знати, в частности — к графам де Каррион, ненавидевшим Сида, и этим последним установились враждебные отношения, и Альфонс, воспользовавшись ничтожным предлогом, в 1081г. изгнал Сида из Кастилии.

Некоторое время Сид служил со своей дружиной наемником у разных христианских и мусульманских государей, но затем благо­даря чрезвычайной своей ловкости и мужеству стал самостоя­тельным властителем и отвоевал у мавров княжество Валенсию. После этого он помирился с королем Альфонсом и стал действо­вать в союзе с ним против мавров. Величайшим подвигом всей жизни Сида был сокрушительный удар, нанесенный им альморавидам. Так назывались североафриканские племена, принявшие му­сульманство и проникнутые фанатизмом; они были призваны в 1086 г. царем Севильи на помощь против теснивших его испан­цев. Альфонс VI потерпел от альморавидов несколько жестоких по­ражений. Напротив, все столкновения Сида с альморавидами были для него победоносны. [76]

Особенно замечательна победа, одержанная им в 1094 г. на равнине Куарто, перед Валенсией, когда 3000 всад­ников Сида обратили в бегство альморавидскую армию в 150000 че­ловек. Одно имя Сида приводило мавров в трепет. Сид замыш­лял полное освобождение Испании от мавров, но смерть в 1099 г. пресекла его планы.

Если в первый период деятельности Сида, до изгнания, его за­нимали главным образом феодальные раздоры и борьба Кастилии за политическую гегемонию, то после изгнания основной задачей для него становится борьба с маврами. Без сомнения, Сид был крупнейшим для того времени деятелем реконкисты. Именно это сделало его величайшим национальным героем Испании периода реконкисты, любимым народным героем, «моим Сидом», как он постоянно называется в старой поэме, ему посвященной. Вместе с тем он проявлял большую заботливость и щедрость по отношению к своим людям, чрезвычайную простоту в обхождении и демо­кратизм; все это привлекало к нему сердца воинов и создавало ему популярность среди широких масс населения.

Несомненно, что еще при жизни Сида начали слагаться песни и сказания о его подвигах. Эти песни и рассказы, распространив­шись в народе, вскоре стали достоянием хугларов, один из которых около 1140 г. сложил о нем поэму.

«Песнь о Сиде», содержащая 3735 стихов, распадается на три части. В первой (называемой исследователями «Песнью об изгнании») изображаются первые подви­ги Сида на чужбине. Сначала он добывает деньги для похода, заложив евреям-ро­стовщикам под видом фамильных драгоценностей сундуки, наполненные песком. Затем, собрав отряд в шестьдесят воинов, он заезжает в монастырь Сан-Педро де Карденья, чтобы проститься с находящимися там женой и дочерьми. После этого он едет в мавританскую землю. Прослышав об его изгнании, люди стекаются со всех сторон под его знамена. Сид одерживает над маврами ряд побед и после ка­ждой из них отсылает часть добычи королю Альфонсу.

Во второй части («Песнь о свадьбе») изображается завоевание Сидом Валенсии. Видя его могущество и тронутый его дарами, Альфонс мирится с Сидом и разре­шает его жене и детям перебраться к нему в Валенсию. Затем происходит свидание Сида с самим королем, который выступает сватом, предлагая Сиду в зятья знатных инфантов де Каррион. Сид, хоть и неохотно, соглашается на это. Он да­рит зятьям два своих боевых меча и дает за дочерьми богатое приданое. Следует описание пышных свадебных торжеств.

В третьей части («Песнь о Корпес») рассказывается следующее. Зятья Сида ока­зались ничтожными трусами. Не стерпев насмешек Сила и его вассалов, они реши­ли выместить обиду на его дочерях. Под предлогом желания показать жен своей родне они снарядились с дочерьми Сида в путь. Доехав до дубовой рощи Корпес, сошли с коней, жестоко избили своих жен и оставили их привязанными к деревьям. Несчастные погибли бы, если бы не племянник Сида Фелес Муньос, который разы­скал их и привел домой. Сид требует мщения. Король созывает кортесы, чтобы су­дить виновных. Сид является туда, завязав свою бороду, чтобы кто-нибудь не оскорбил его. дернув за бороду. Дело решается судебным поединком («божий суд»). Бойцы Сида побеждают ответчиков, и Сид торжествует. Теперь он развязы­вает свою бороду, и все дивятся его величавому виду. К дочерям Сида сватаются новые женихи — принцы Наварры и Арагона, и поэма кончается славословием Сиду.

«Песня о Сиде» возникла в годы, когда рассказы очевидцев со­бытий и участников походов Сида, так же как и песни его дружин­ников, были еще всем памятны. Уже этим определяется чрезвычай­ная близость поэмы к ее исторической основе. [77]

Оставляя в стороне эпизод неудачного первого замужества дочерей Сида, явно новел­листический по своему характеру, и ограничиваясь военно-полити­ческим содержанием поэмы, надо признать, что отклонения от ис­тории в ней крайне незначительные. Это либо мелкие фактические неточности (переставлен порядок двух битв, две встречи с Альфон­сом слиты в одну), либо результат стремления идеализировать Си­да, сделать его образ более привлекательным. Последнее дости­гается не присочинением вымышленных черт, а единственно лишь умолчанием о некоторых подробностях, невыгодных для его обли­ка, например о службе Сида мусульманскому царю, или о жестокостях, совершенных им при завоевании Валенсии. В общем поэма более точна в историческом отношении, чем какой-либо другой из известных нам западноевропейских эпосов.

Этой точности соответствует общий правдивый тон повествова­ния, обычный для испанских поэм. Описания и характеристики сво­бодны от всякой приподнятости. Лица, предметы, события изобра­жаются просто, конкретно, с деловитой сдержанностью, хотя этим не исключается иногда большая внутренняя теплота. [78]

Почти совсем нет поэтических сравнений, метафор. Совершенно отсутствует хри­стианская фантастика, если не считать явления Сиду во сне, накану­не его отъезда, архангела Михаила. Совсем нет также гиперболиз­ма в изображении боевых моментов. Единоборства очень редки и носят менее жестокий характер, чем во французском эпосе; пре­обладают массовые схватки, причем знатные лица иногда поги­бают от руки безыменных воинов.

В поэме отсутствует исключительность рыцарских чувств. Певец откровенно подчеркивает важность для бойца добычи, наживы, де­нежной базы всякого военного предприятия. Примером может слу­жить тот способ, каким в начале поэмы Сид раздобыл деньги, не­обходимые для похода. Певец никогда не забывает упомянуть о размере военной добычи, о доле, доставшейся каждому бойцу, о части, отосланной Сидом королю.

В сцене тяжбы с инфантами де Каррион Сид прежде всего тре­бует возвращения мечей и приданого, а затем уже поднимает во­прос об оскорблении чести. Он все время ведет себя как расчетливый, разумный хозяин.

В соответствии с бытовыми мотивами подобного рода видную роль играет семейная тематика. Дело не только в том огромном месте, которое занимают в поэме история первого замужества дочерей Сида и как яркая концовка картина второго, счастливого брака их, но и в том, что семейные, родственные чувства со всей их заду­шевной интимностью постоянно выступают в поэме на первый план. Замечательна по своей сердечности картина прощания Сида перед выездом с детьми и женой, с доньей Хименой, которой отпу­стить его «горше, чем сдернуть ноготь с перста». Первая забота Сида после того как он стал самостоятельным властителем, — это соединиться со своей семьей. Когда под стенами Валенсии по­являются полчища мавров, Сид просит жену и дочерей смотреть с городских стен, как он будет сражаться, закрепляя для них завое­ванные владения.

В тесной связи с этим опрощением изображаемых событий и чувств находится ярко выраженная антиаристократическая тен­денция поэмы. В ней резко обличаются представители наиболее спесивой и консервативной испанской знати того времени — барсе­лонской в лице графа Берешьера и леонской в лице инфантов де Каррион. Поэт подчеркивает спесивость Каррионов и нежелание Сида выдать за них дочерей. Он едко высмеивает разнообразные пороки высокородных инфантов: их трусость, хвастливость, жад­ность, неблагодарность, коварство, жестокость. В противовес им Сид представлен вопреки истории только «инфансоном», т. е. ры­царем, имеющим вассалов, но не принадлежащим к высшей знати. Он изображен исполненным самосознания и достоинства, но вместе с тем добродушия и простоты в обращении со всеми, чужд всякой аристократической спеси. Нормы рыцарской практики неизбежным образом определяют основные линии деятельности Сида, но не его личный характер: сам он, максимально свободный от специфически рыцарских замашек, выступает в поэме как подлинно народный герой. [79] И так же не аристократичны, а народны все ближайшие помощники Сида — Альвар Фаньес, Фелес Муньос, Перо Бермудес и др.

Эта демократизация образа Сида и глубоко демократический народный тон поэмы о нем имеют своим основанием отмеченный выше народный характер реконкисты. Дружина исторического Си­да состояла почти целиком не из его вассалов — слишком немного­численных и мало расположенных расстаться со своим имуществом и семьями,— а из всех недовольных, которых он сумел собрать под свое знамя: из вольнолюбивых крестьян, из предприимчивых горо­жан, жаждавших простора и имевших кое-какой опыт в военном деле, из мелких рыцарей, ущемленных феодальной аристократией,— словом, как говорится в поэме, из «людей всякого рода, отовсюду». Все эти люди, уходя с Сидом, теряли свое имущество или наделы, которые немедленно забирал король. Потому Сид в поэме обещает за все это вознаградить их:

Царя небес я молю, чтоб для вас,

Кто дом покинул ради меня,

До смерти я сделал хоть каплю добра,

За ваши потери вдвойне вам воздал.

Исторический Сид в период своего изгнания гораздо последова­тельнее и удачнее осуществлял дело реконкисты, чем король Аль­фонс и окружавшая его знать. Он осуществлял его в широком де­мократическом плане, и именно это создало ему такую популяр­ность у испанского народа, видевшего в реконкисте великое дело национального освобождения Испании и в то же время свое осво­бождение от феодального гнета.

Совсем в ином обличье предстает перед нами Сид в другой, поздней поэме о нем, посвященной деяниям его молодости. В этой поэме, сложившейся в XIV в. и называющейся «Родриго», действие происходит не при Альфонсе VI, а еще при отце его, короле Фердинанде І, и герой зовется не Сидом, а просто Родриго. Его отец — Диего Лайнес, простой торговец сукном, дед — Лаин Кальво, один из первых «кастильских судей». Между отцом Родриго и графом Гомесом де Гормас происходит ссора. Выступив в защиту отца, Родриго на поединке убивает графа. Дочь убитого, Химена, жалуется королю, который приказывает Родриго, в возме­щение за смерть отца, жениться на Химене. Родриго соглашается на это неохотно и ведет себя с королем крайне вызывающе. Сразу после обручения он уезжает и со­вершает ряд подвигов, сражаясь с маврами, арагонцами и т. д. Наконец, против Кастилии создается грозная коалиция из французского короля, германского импе­ратора, патриарха и папы. Они требуют, чтобы король Фердинанд подчинился французскому королю и платил ему ежегодную дань. Король Фердинанд делает Родриго начальником всей своей армии и признает его равным себе во всем. Ро­дриго разбивает врагов и осаждает Париж. Французы и их союзники вынуждены просить мира, и дело кончается полным торжеством Кастилии.

Несмотря на отход этой поэмы от исторической действительно­сти и господство в сюжете вымысла, в ней отражены глубокие чув­ства, одушевлявшие испанский народ в пору реконкисты. Это горя­чий патриотизм, поднимавший народ на борьбу не только с маврами, но и с французами, укреплявшими феодальное начало, вообще со всякими иноземными захватчиками; это глубокое недоверие к королям, изображаемым алчными, лукавыми и в то же вре­мя бессильными; это острая враждебность ко всякому духовенству (патриарх, папа), хищному и коварному; это презрение и ненависть к аристократии, равнодушной к народным нуждам и благу страны. [80]

Зато в поэме пылко прославляются душевное благородство и сила простого народа, находящие свое воплощение в образе Родриго, до конца здесь демократизированном и освобожденном от всякого ры­царского обличья. Недаром он выступает здесь не под красивыми героическими прозваниями («Сид», «Кампеадор»), а под самой про­стой, горячо патриотической кличкой — Кастилец.

В конце XIV в. широкое эпическое творчество (в форме героиче­ских поэм) в Испании ослабевает, а в начале XV в. совершенно пре­кращается. Исчезают условия, приводившие к созданию больших эпических образов. С одной стороны, историография, с другой — роман и повесть оттесняют эпические поэмы, быстро теряющие свой авторитет. Рост грамотности, развитие городов, первые ренессансные веяния, идущие из Италии, ориентируют литературные ин­тересы и идеалы в других направлениях.

Однако старый эпос не умирает. Изменив форму, он продол­жает жизнь. В конце XIV или в начале XV в. появляются первые романсы. Самыми ранними из них были, по-видимому, так называемые «пограничные романсы», которые люди из народа нередко солдаты, во время войн с королевством Гранадой сочи­няли, импровизируя под аккомпанемент гитары. В этих романсах воспевались как стычки с маврами, так и случаи мирного общения с ними; иногда сюда проникали даже мотивы новеллистического творчества мавров, меланхолические любовные истории. Это была своего рода хроника пограничной жизни, дневник виденного и пе­режитого, а вместе с тем средство развлечения.

Вскоре певцы-любители из народа, стремясь расширить свой ре­пертуар, стали по образцу этих пограничных романсов слагать ро­мансы на старые эпические темы, выбирая из героических поэм отдельные, особенно яркие и волнующие эпизоды или ситуации (иногда несколько вырванных из контекста стихов) и разрабатывая их в манере романсов. Таким путем возникли так называемые «старые романсы», никогда, по-видимому, не записывавшиеся и до­шедшие до нас лишь в печатных изданиях XVI в.

В этих романсах слушатель сразу, без каких-либо пояснений, вводится в готовую ситуацию, иногда — в самый разгар действия. Один из романсов начинается так: «Устав сражаться, прилегли семь братьев, которых зовут инфантами Лары»; другой: «Трогает­ся в путь мавр Аликанте в вечер святого Киприана; он везет с со­бой семь голов»; еще один: «Взят в плен Фернан Гонсалес, великий граф Кастилии». [81]

Чтобы понять содержание такого романса, слушатель должен был знать сюжет всей поэмы. Несомненно, что сю­жеты эти долгое время держались в народной памяти.

Существует несколько групп «старых романсов», посвященных сказаниям о Сиде (в которых образ его развивается главным обра­зом по линии «Родриго», а не «Песни о Сиде»), об инфантах Лары, о Фернане Гонсалесе и других. В эпоху Возрождения жанр эпиче­ских романсов начинают разрабатывать крупные индивидуальные поэты, включая таких мастеров, как Лопе де Вега и Гонгора. Раз­витие романсов продолжалось до XVIII в., и еще недавно можно было встретить эпические романсы, хотя порой и в сильно изменен­ном виде, в странах Южной Америки, на Канарских островах, в Марокко и даже на Балканах, где их распевали потомки высе­ленных из Испании в конце XV в. евреев.