Глава двенадцатая. В продолжение всего периода, предшествующего возникнове­нию городской литературы, т

КЛЕРИКАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

В продолжение всего периода, предшествующего возникнове­нию городской литературы, т. е. примерно до конца XII—XIII вв., наряду с народной поэзией развивалась поэзия клерикальная. Это выражение в применении к средневековой культуре и литерату­ре имеет более широкий смысл, чем в применении к позднейшей эпохе. До XII в. школьная образованность была монополией духо­венства, и грамотностью, так же как и знаниями в тесных пределах «тривиума» и «квадривиума», обладали лишь клирики и те немно­гие светские лица,. которые обучались в монастырских и епископ­ских школах. Эти грамотеи были единственными в те времена но­сителями «просвещения», и их литературное творчество, посвящен­ное в очень значительной мере религиозным сюжетам, тем не менее не исчерпывалось ими. Оно включало разнообразную тема­тику, так или иначе связанную со школьной наукой и какими-либо знаниями, например разного рода дидактику или историографию.

Клерикальная литература культивировалась во всех странах па­раллельно на латинском и на местных живых языках. Произведе­ния второго рода, будучи доступны более широким слоям общества, в большинстве случаев полнее отражают актуальные запросы и интересы. Видное место в клерикальной литературе занимают жития святых и иного рода религиозные легенды, циркулирующие во множестве вариантов как на латинском, так и на всех нацио­нальных языках, переходя из страны в страну, от одного народа к другому.

Жития святых довольно разнообразны по своему содержанию. Можно различить три основные группы их. Первую образуют жи­тия, проникнутые аскетической идеей. Сюда относятся жизнеописания святых, подвергавших себя всевозможным лишениям или истя­заниям, изнурявших себя голодом, бодрствованием и т. п. Из них особенно популярно было житие св. Алексея, сложившееся на Во­стоке, переведенное с сирийского языка на греческий, затем с грече­ского на латинский, распространившееся в этом виде на Западе и обработанное на большинстве европейских языков. Стихотворное «Житие св. Алексея» — один из наиболее ранних памятников старофранцузской поэзии (XI в.). [136]

Алексей, сын римского «графа», с юных лет решил посвятить себя богу. Чтобы отвратить его от этого намерения, отец женил его на девушке знатного рода, но в брачную ночь, оставшись наедине с невестой, Алексей рассказал ей о своем обете и с ее согласия тайно ушел из дома. Удалившись в Малую Азию, он провел там семнадцать лет, истязая свою плоть. После этого он возвратился в Рим и, неуз­нанный родителями и женой, прожил еще семнадцать лет в конурке, которую ему отвели из жалости в отцовском доме. Умирая, он написал письмо, в котором назы­вал себя, и положил его себе на грудь. В то время как родные читали это письмо, к дому подошла процессия во главе с папой и императором, извещенными ангелом о том, что здесь умер великий святой. Алексея похоронили с почетом, и на его мо­гиле стали совершаться чудеса.

Другую группу составляют жития миссионеров, обращавших разные племена и области в христианство. Таковы были англо-сакс Бонифаций (VIII в.), распространивший христианство в Германии, и ирландец Колумбан (VI—VII вв.), отправившийся в Галлию, чтобы основывать там монастыри и проповедовать чистоту нравов и милосердие при дворе жестоких и распутных меровингских вла­стителей. Третья группа посвящена подвигам человеколюбия и за­щите угнетенных. О галльском святом Германе (V в.) рассказыва­лось, что все деньги, которые ему удавалось собрать, он тратил на выкуп рабов и пленных.

Многие жития святых, обогатившиеся романическим вымыслом чисто светского, отчасти фольклорного происхождения, являются в известной мере предшественниками рыцарской повести и романа.

Таково, например, житие Георгия Победоносца, о котором рассказывалось, что он был славным прекрасным рыцарем, убившим дракона и спасшим таким обра­зом жизнь дочери каппадокийского царя, которая должна была быть принесена в жертву чудовищу. Дракон народной сказки был перетолкован в этой христиан­ской обработке ее как дьявол. [137]

С середины XII в. в связи с развитием в это время культа бого­матери появляются в большом количестве рассказы о чудесах, со­вершенных ею. Многие из этих легенд проникнуты глубоким чувством человеколюбия, сочувствием всем страдающим и уни­женным. В одном случае богоматерь исцелила больного монаха собственным молоком, в другом — спасла жизнь повешенному, поддерживая его тело в воздухе своими руками.

Очень выразителен рассказ, обработанный впоследствии А. Франсом в новелле «Жонглер богоматери».

Один жонглер, принадлежавший к числу не певцов, а потешников-акробатов, поступил в монастырь. Не зная латинских молитв и не видя другого способа по­чтить богоматерь, жонглер решил послужить ей своим искусством: он стал кувыр­каться перед статуей богоматери, ходить на руках и проделывать другие трюки. Когда он вконец истомился от усилий, богоматерь подошла к нему и, взяв кусок ткани, овеяла ему лицо и грудь неземной прохладой.

Другая легенда дала сюжет пьесе Метерлинка «Сестра Беатриса», изображаю­щей милосердие богоматери по отношению к павшей и раскаявшейся монахине.

Чрезвычайно распространены были сказания эсхатологиче­ские, т. е. посвященные вопросу о посмертной судьбе человека. Помимо обычного у средневековых людей влечения ко всему мистическому, сюжеты такого рода манили к себе широкие массы тем, что в чудесных картинах «земного рая» или в изображениях загробной кары злых и блаженства добрых все угнетенные и обездоленные черпали утешение и надежду на расплату после смерти со своими притеснителями. [138]

Сюда относится латинское житие св. Брендана (X в.), где рассказывается о диковинных приключениях, ко­торые пришлось испытать одному ирландскому святому, о разных чудесах, которые он и его спутники видели в море — об острове с белыми овцами величиной с оленя, о другом острове, которьш внезапно поплыл у них под ногами, оказавшись гигантской рыбой, о единоборстве грифа с драконом, о «птичьем рае» и т. п. Вплоть до эпохи Возрождения сказание о плавании Брендана, более чем ка­кое-либо другое, питало воображение смелых путешественников и побуждало их к далеким экспедициям.

Другой, еще более популярной темой было изображение загроб­ной жизни, разработанное в целом ряде латинских «видений» — Павла, Макария, Патрика и других.

В легенде о «Чистилище св. Патрика», использованной позднее Кальдероном в драме того же названия, рассказывается, что Патрик, проповедуя христианство в Ирландии и натолкнувшись на сопротивление злого короля, стал молить бога о том, чтобы тот явил чудо, которое подтвердило бы истинность его веры. Внезап­но в горе раскрылась глубокая пещера, в которую решился проникнуть рыцарь Оуэн. Он долго шел во мраке, пока не попал наконец, на огромную равнину, на­полненную стонами и рыданиями; это было чистилище. Одни из грешников жари­лись там на вертелах или мерзли в оледеневшем озере, другие корчились в муках, пригвожденные к земле железными шестами; у некоторых сидели на груди дья­волы, терзавшие их своими клыками. Выйдя оттуда, Оуэн пошел дальше и увидел райские сады, но проникнуть в них он не смог.

Значительное место в клерикальной литературе занимает цер­ковная драма, выросшая непосредственно из богослужения.

Моральная дидактика представлена большим числом пропове­дей, поэм о «страшном суде», призывающих к покаянию, нравоучи­тельных рассказов наполовину светского характера и т. д. Такие рассказы начиная с XII в. объединяются в сборники, из которых крупнейший — «Римские деяния» («Gesta Romanorum») составлен был в Англии. Название сборника объясняется тем, что первоначально он состоял из рассказов, действие которых относилось ко временам Римской империи. Каждый рассказ, изложенный сжато и сухо, сопровождается обстоятельным нравоучением в христиан­ском духе. В числе других здесь содержится рассказ о жестоком ро­стовщике, желавшем вырезать у своего должника фунт мяса, и о трех шкатулках, обработанный Шекспиром в «Венецианском куп­це». Из «Римских деяний» черпали свои сюжеты многие другие драматурги и новеллисты Возрождения.

То, что можно было бы назвать «научной дидактикой» эпохи, целиком подчинено суеверно-мистическим представлениям. Главным источником всех почти сведений по естествознанию послужил греческий трактат «Физиолог», возникший в Александрии во II в. н. э. Анонимный автор его, черпая материал частью у Ари­стотеля, частью в библии, частью, наконец, в устной традиции, дал описание некоторых, обычно сказочных, свойств животных, присое­динив к этому аллегорическое истолкование их, согласно которому одни из зверей оказывались выражением божественного начала, другие — дьявольского. [139]

Переведенный в IV или V в. на латинский язык, трактат этот получил на Западе большую известность. К не­му восходят так называемые «бестиарии» (т. е. книги о животных). В них символическое истолкование животных (нередко фантастиче­ских) и их свойств разработано до тонкости. Наивное любопыт­ство сочетается с христианской назидательностью.

Птица Феникс, сжигающая себя на костре и затем возрождающаяся из пепла, «означает», как говорит автор, воскресение Христа; пеликан, питающий своих птенцов собственной кровью, также «означает» Христа, пролившего свою кровь для искупления рода человеческого; сирена, губящая своим пением моряков «озна­чает» богатства мира сего, которые усыпляют человеческие души и губят их: море­ход—душа, корабль — тело, море, по которому он плывет,— земной шар.

Впрочем, назидательность в такого рода сочинениях не всегда обязательна. Она отсутствует, например, в возникшем около того же времени англо-нормандском «Лапидарии» (трактат о камнях), содержащем только описание волшебных свойств нескольких десят­ков камней, перечисленных в алфавитном порядке.

Впоследствии разрозненные сведения по отдельным областям естествознания и других наук стали объединять в обширные энци­клопедии, которым обычно давались названия: «Образ мира» или «Зерцало». Большой известностью пользовалось возникшее в XII в. во Франции латинское «Тройное зерцало»Винцентия из Бове; из книги его черпались знания еще в эпоху Возрождения. [140]