Революция 1789 г. Декларация прав человека. Национальный конвент 1792 г. Закон о печати 1793 г. Совет 500 и Совет старейшин. Период Директории

Революция смела обветшавшее здание старого порядка. В 1789 г. 21 августа в статье 11 Декларация прав человека и гражданина возвестила, что «свободное сообщение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека: поэтому каждый гражданин может свободно говорить, писать и печатать, под условием ответ­ственности за злоупотребление этой свободой в случаях, опреде­ленных законом» ¹².

Вотированию статьи 11 Декларации прав предшествовали го­рячие дебаты. Робеспьер, Варер и другие находили, что нужно было подробнейшим образом определить границы, в которые могла бы быть заключена пресса. Наоборот, Мирабо в блестящей речи за­щищал полную свободу печати, впервые развив мысль, что пре­ступления прессы должны подлежать такому же суду, как и все прочие преступления.

Легко провозгласить свободу слова и письма; гораздо труднее ее обеспечить. Декларация принципиально признала эту свободу и ну­жен был закон, которым гарантировалась бы она от всяких посяга­тельств. Последующие события показали огромную пропасть между идеями и жизнью. Уже 31 декабря 1789 г. число разносчиков печат­ных изданий в Париже было ограничено 300 человек. Это в сущности была пустячная мера, но ее никак нельзя было вывести из Деклара­ции. 20 января 1790 г. аббат Сиейес ¹³ внес в Национальное Собрание проект закона о печати. Проект был отвергнут, и пресса осталась в прежнем неопределенном положении, которое нисколько не улучшилось конституцией 3—14 сентября 1791 г., как естественное и граж­данское право гарантировавшей «каждому человеку свободу гово­рить, писать, печатать и публиковать свои мысли без того, чтобы его писания могли бы быть подчинены какой-либо цензуре или ин­спекции до их опубликования». Тем не менее, истерзанная прежним режимом, печать быстро оживилась. С июня 1788 г. по май 1789 г. было выпущено более 3000 брошюр. В 1789 г. возникло до 250 пери­одических изданий, а в следующем году число их поднялось до 350.

Сентябрьской конституцией снова был провозглашен прин­цип и не дано никаких процессуальных условий, обеспечивающих его действительное применение к жизни. Конституция 1791 г. была бессильна внести умиротворение в страну, внутри которой с каж­дым днем все сильнее обострялись экономические противоречия, а извне угрожали замыслы эмигрантов и иностранных государств. Восстание 10 августа 1792 г. похоронило конституцию 1791 г. Судь­бы Франции были вверены Национальному Конвенту, выборы в который пришлось совершать под впечатлением сентябрьской резни. До сформирования Конвента в Париже хозяйничала Коммуна. Спустя два дня после своего рождения Коммуна закрыла 7 лучших роялистских газет, арестовала выдающихся их деятелей и конфис­ковала их типографии для раздачи «патриотам». 17 августа она до­билась от Законодательного Собрания исключительного уголов­ного трибунала для расправы с роялистами. Первою жертвой этого трибунала пал журналист Дюрозой.

После казни Людовика XVI (21 января 1793 г.) французская пресса стала ареной для состязания жирондистов, монтаньяров и якобинцев. Каждая партия яростно нападала на своего противни­ка, и призыв к убийству иномыслящих был обычным литератур­ным лозунгом. Демагоги не ограничивались словами. В постановле­нии 29 марта 1793 г. Конвент писал: «Всякий будет привлечен к ответственности перед революционным трибуналом и наказан смер­тью, кто бы ни был изобличен в составлении и печатании сочине­ний, которые провозглашают восстановление во Франции коро­левской власти или распущение Национального Конвента». Столь неопределенная редакция давала широкую возможность расправ­ляться с личными врагами. И действительно, в силу этого поста­новления на эшафоте погибла масса литераторов роялистов, жи­рондистов, монтаньяров. В списке обвиненных значились такие журналисты, как Бриссо, Горзас, Луве, Вернье, Kappa, Карита и др. Правда, на основании § 122 конституции 24 июня 1793 г. пре­доставлялась «безграничная свобода печати», но, как известно, эта конституция никогда не применялась.

Особенную услугу террористам оказал закон 17 сентября 1793 г. «О подозрительных». Прикрываясь этим законом, террористы бес­пощадно истребляли всех, кто каким бы то ни было способом показывал себя «партизаном тирании или федерализма и врагом свободы». Господство этой кровожадной клики окончилось 9 термидора (27 июля 1791 г.), когда был арестован ее душа Робеспьер. Несмотря на неоднократные попытки террористов вернуть свое значение, Конвенту удалось провести 22 августа 1795 г. (5 фрюктидора III года) новую конституцию, которая законодательную власть вручила совету пятисот и совету старейшин, а исполнительную — пяти директорам (откуда четырехлетний период действия этой кон­ституции называется эпохой Директории). Директория не сумела сохранить верность конституции. Последняя нарушалась самым бес­переменным образом. Так, когда в 1797 г. (18 фрюктидора) рояли­сты получили большинство мест в советах, то три директора рес­публиканского направления при помощи войск очистили советы от нежелательного состава, именно: они арестовали и сослали 55 де­путатов и, кроме того, заставили уйти своих двух товарищей. Спу­стя два года были вынуждены оставить свои посты три директора-республиканца.

Неудивительно, что Директория в области печати не подавала примера законности. По конституции III года, § 353 было поста­новлено, что «никто не может быть стеснен в высказывании, пи­сании, печатании и опубликовании своих мыслей. Писания не могут быть подчинены какой-либо цензуре до их опубликования. Никто не может быть ответственным за написанное им или опубликован­ное, за исключением случаев, предусмотренных законом». Как по­казал предшествующий опыт, голые постановления о свободе слова и письма еще не великое благодеяние. Между тем конституция III года уже в самой себе носила семя самоотрицания. В самом деле, § 355 давал Директории право, в зависимости от обстоятельств, из­давать временные ограничительные законы. Что это право должно было быть широко использовано, в этом не могло быть сомнений. Законы 27 и 28 жерминаля IV года вполне оправдывают эту мысль.

По закону 16 апреля 1796 г. (27 жерминаля IV года) смертное наказание угрожало всем тем, «кто, посредством их бесед или по­средством их печатных произведений, будь то разосланные или рас­клеенные, проповедует распущение национального представитель­ства или исполнительной Директории, или проповедует убийство всех или некоторых членов, составляющих эти собрания, или про­поведует восстановление королевской власти... или какой-либо дру­гой власти, кроме установленной конституцией III года, принятой французским народом, или кто проповедует вторжение в публич­ную собственность, или грабеж, или разделение частных имуществ под именем аграрного закона или каким-либо иным способом». По Другому закону 17 апреля того же года (28 жерминаля) ни один журнал не мог выйти без обозначения на нем имен автора и типог­рафщика, а также местожительства последнего. В случае нарушения закона в первый раз угрожало тюремное заключение, во второй — ссылка. Кроме того, по требованию власти типографщики, продав­цы, разносчики и афишеры были обязаны выдавать фамилии авторов печатных материалов, которые они предлагали публике.

Варварские постановления Директории значительно смягчались практикой судебных учреждений. По выражению братьев Гонкур, и присяжные предпочитали крайности свободы крайностям раб­ства и в большинстве случаев выносили оправдательные пригово­ры; они оправдывали новичков и рецидивистов, террористов и роялистов. Но фактическая безнаказанность деятелей печати не могла продолжаться долго. Так, декретом 18 фрюктидора V года Директория объявила смертную казнь журналистам, «конспирирующим» за восстановление старой монархии или конституции 1793 г., при этом повелевалось арестовать и предать суду «за конс­пирацию» редакторов, сотрудников и типографщиков 32 газет. На другой день в порядке § 355 конституции вся периодическая пе­чать была поставлена под надзор полиции на один год и обложена штемпельным сбором. Под тяжестью полицейской цензуры пресса побледнела, тон понизился. Однако подавленность вскоре мино­вала, и Директория снова увидела своего врага во всеоружии. Тог­да 26 фримера VI года Директория закрыла 16 газет и 20 мессидора того же года еще пятнадцать.

Вступив на наклонную плоскость открытого нарушения кон­ституции и прав граждан, Директория не могла остановиться на полдороге: силою предшествующих обстоятельств она подталки­валась на дальнейшие насилия, которые ее самое должны были привести к гибели.

Распоряжением 16 фрюктидора (2 сентября 1799 г.) строжайше был подтвержден закон 19 фрюктидора V года. Кроме того, тогда же была назначена ссылка на остров Олерон собственников, директоров, сотрудников и редакторов 35 периодических изданий. В проскрипционный лист попало до 70 человек. Еще нужно заме­тить, что Директория широко пользовалась, как орудием борьбы с вредными изданиями, воспрещением их пересылки по почте.

Итак, несмотря на кратковременность своего господства, Ди­ректория дала многочисленные доказательства, что она по суще­ству мало отличалась от предшествовавших режимов. Испуганное насилиями, утопленное переворотами общество жадно искало бо­лее определенных, устойчивых условий жизни. Это хорошо понял молодой генерал Бонапарт