Книга вторая 5 страница

Но лично я категорически против левого течения в даосизме — в нем слишком много искушения. Зато тот, кто искренне н честно занимается аске­тизмом, в результате может получить удовлетворение, спокойствие и набож­ность. Конечно, это не гарантирует свободу от страданий. Левое течение можeт дать человеку великую силу за счет использования простых заклинаний или употребления снадобий. Но такие результаты получены нечестным пу­тем так что последователь этого течения, не переживая борьбы за свое поло­жение и за здравый набор жизненных ценностей, оказывается перед боль­шим искушением злоупотребить своей силой. Левитация, изменение формы, провидение и власть над демонами практически мгновенно оказываются в распоряжении тех, кто избрал для себя левый путь. Но в этой жизни ничего не дается бесплатно. Любой союз с силами тьмы требует определенной ком­пенсации, и единственным товаром в таком обмене является человеческая душа. Каждый раз, когда сила темного Дао оказывается во власти человека, она подпитывает себя небольшой частью человеческой сущности. Постепен­но вся личность индивидуума превращается в слугу темного Дао. Да, бес­смертие и сила даются этому человеку навечно, но во имя этого он жертвует своей душой.

В заключение я скажу, что величие Дао вызывает священный трепет и превосходит рамки человеческого восприятия. Многие века величайшие умы стремились познать Дао; за это время даосизм развился в сложный лабиринт самых различных учений и школ. Нет такой грани Дао, которую бы не изу­чали даосы, — даже если эта грань находится на темной стороне. Но я скажу вам, что несмотря на все эти умопомрачительные усилия людей, Дао остается загадкой и тайной, неумолимо довлеющей над нашими жизнями и судьбами.

—Тут Великий Мастер сделал паузу.

—Еще вопросы есть?

—Учитель! Как можно узнать, что правильно следуешь по пути Дао? —
спросил Сайхун. — Ведь существует столько методов, притом очень слож­ных.

—Ты прав, — ответил Великий Мастер. — В принципе, Маленькая Ба­бочка, чтобы ты мог чувствовать себя твердо идущим по выбранному пути,
ты должен полностью овладеть и усвоить «Семь Бамбуковых Табличек».

—Но ведь я никогда не видел этих книг и мне не объясняли их содер­жание. Как же я могу овладеть этими знаниями?

—Речь идет не о книгах, а о словах, — ответил Великий Мастер, — о
самом учении.

—Но почему я не могу увидеть их?

—Потому что ты еще не готов к этому.

—Но ведь эти книги, безусловно, могут подсказать правильный курс
обучения, которому стоит следовать, — вмешался Журчание Чистой Воды.
— Разве не было бы лучше, если бы заранее знали, что и как делать?

—Курс? Делать? — рассмеялся Великий Мастер. — Для познания Дао не
существует установленного пути! Вы должны использовать свою инициативу, чтобы определить свой собственный курс. К чему придете — к тому при­дете. Действуйте импульсивно. Правильно то, что вы чувствуете. Может быть, вам захочется стать анахоретами. Это — Дао. Или вы решите жить в большом городе — это тоже Дао. Если вы находите в окружающем мире радость — это Дао; если вы чувствуете ярость — и это Дао. Вы должны глу­боко проникать в смысл жизни.

—Значит, действовать можно совершенно свободно? — спросил Туман
В Ущелье.

—А почему бы и нет? У Дао нег предопределенности. Дао — это свобода!
Это гибкость и постоянное изменение. Идущие по Пути должны поступать
именно так. — И Великий Мастер засмеялся, глядя на озадаченных учеников,

—Большой ошибкой будет навязывание жесткой канвы жизни, даже
если это делается в согласии с даосскими канонами, — продолжил он. —
Монашеские одежды, волосы, завязанные в узел, чтение сутр и ежедневные
молитвы — все это бесполезно. Вы можете курить благовония денно и нощ­но, а боги так и не прислушаются к вам. Именно вы — вы и никто другой —
ответственны за то, что происходит.

—Тогда почему бы мне не отпустить самого себя на волю? — вдруг
вырвалось у Сайхуна.

—Человек должен иметь цель, убеждение и устремление. Отпустить
самого себя — это тоже Дао; но разве это свобода? Снимая с себя всякие
ограничения, можно беспощадно уничтожить себя. Стремясь к этому само­
отпущению, вы можете почувствовать желание сделать что-либо, но у вас
ничего не получится, потому что не хватит способностей. Следовательно, у
вас не будет свободы; вот почему я ставлю свободу выше возможности осво­бодиться от всяких рамок.

—Значит, от монастырской жизни никуда не денешься? — спросил Сайхун.

—Нет, если ты, конечно, хочешь достичь какой-нибудь цели. Если ты не
хочешь посвятить свою жизнь только удовлетворению самых низменных
инстинктов, тогда ты должен попытаться достигнуть чего-то великого. Если
у тебя есть цель, ты с радостью пожертвуешь низменным ради обретения
чего-то высшего.

—Тогда получается, что жизнь даоса — это одна большая жертва. Звучит парадоксально, — вмешался Туман В Ущелье.

—Это не только жертва, — напомнил Великий Мастер. — Я не призываю к слепому самоотречению. Если чистый аскетизм не основан на равно­весии, он может нанести вред разуму и физическому телу. Вегетарианство без употребления уравновешивающих его тонизирующих трав — неправильно. Безбрачие, не основанное на технике, — безумие. Каким образом достигнуть равновесия? Поиск ответа на этот вопрос и станет проверкой вашего мастерства. Вы должны постоянно спрашивать себя об этом.

Аскетизм служит лишь для реализации вашего потенциала. Жесткая oпределенность способствует вашему быстрому превращению в особым образом направленную личность. Тогда вы сможете исполнить предназначение своей судьбы; тогда у вас будет возможность помогать другим. И это тоже Дао.

Великий Мастер услышал низкий перезвон храмового колокола и за­кончил занятие. После молитвы ученики разошлись.

Ночной воздух был прохладным и немного влажным. Свежее дыхание деревьев смешивалось с запахами мха и хвои. Сайхун молча брел по крытому переходу храма. Промежутки между колоннами делили картину сада на уди­вительно совершенные пейзажи, наполненные равновесием и поэзией. Юно­ша зашел в удаленную келью для медитаций и зажег свечу.

Сине-черная волна ночи разом накрыла размытые очертания крыши храма; потускнел пейзаж, ушли звуки. Дневные дела были закончены, все заботы перенесены на следующий день. В стенах священной обители посте­пенно нарастала тишина. Она воспринималась как нечто нейтральное, как пассивная пустота. Разум Сайхуна выбрасывал короткие искорки, заполняя царившую вокруг неподвижность. Оставались заботы, но переживания ни к чему не приводили. Оставалось одиночество и стремление куда-то, но Сайхун отбросил эта мысли. Оставались всякие планы и просто мысли в голове, к которым он не прислушивался. Все было тихо. Наверное, учителя были пра­вы, говоря о необходимости тишины. Они утверждали, что человек обяза­тельно пробормочет что-нибудь нечистое, богохульное и это отвернет богов от него. Только полная тишина могла дать достаточное спокойствие, чтобы привлечь божественное. Сайхун «отвернулся» от всех своих эмоциональных порывов, внутреннего диалога, даже от того, что он считал своей обязан­ностью. Он закрылся от воспоминаний, бестолково бродивших внутри соз-нания: вот он гуляет в дедушкином саду, потом ресторан в Пекине, дальше ночные уроки, улыбка одного из друзей его учителя, бой с врагом... Он пол­ностью отрешился от всяких следов и теней собственной жизни, чтобы загля­нуть внутрь себя.

Сайхун размышлял о том, может ли человек ощущать свою собственную судьбу и в состоянии ли он победить намерение, исходящее из высшего ис­точника. Юноша сел и скрестил ноги. Спина автоматически выпрямилась, принимая положение, ставшее привычным за эти годы. Нейтральная темно­та кельи сменилась ощущением приятного спокойствия. Внутренний диалог ^с самим собой уступил место взгляду внутрь. Внутренний взгляд перешел в созерцание. Постепенно его привязанность к событиям дня ослабевала. Со­зерцание сосредоточилось на мягком ритме приливов и отливов его дыхания. он обратил внимание на эту пульсацию: показалось даже, что он слышит шум движущейся крови, слышит, как энергия движется по нервам. Сайхун никак не управлял этим движением. Вскоре он погрузился еще глубже внутрь ^Себя, и осознание проникло за пределы физических функций. То, что корни духовности находятся в физическом теле, оказалось правдой. Можно было даже сказать, что тело и дух неразделимы. Духовность зарождалась там — среди мягких внутренних полостей, внутрителесной жидкости, вязкой крови, изогнутых вен, зернистых костей и даже презренных продуктов жизнедеятельности.

Тут из глубины его подсознания возникло нечто, о чем когда-то давно говорил его старый учитель: «У совершенного человека чистое сердце. К та­кому человеку даже в болоте грязь не пристанет. Жестокие ураганы могут разрушить горы, сильные ветры способны взмутить четыре океана, — но совершенный этого не боится. Он парит сквозь облака, плывет над солнцем и луной, преодолевая рамки мира. Жизнь и смерть не могут разрушить его единство с миром. Его сердце принадлежит всему вокруг, но сам он не при­надлежит ничему».

Последний проблеск памяти сознания растаял в ослепительном свете.

Глава двадцать третья

Испытание

О

днажды Великий Мастер призвал к себе всех своих учеников. —Я могу предложить вам испытание. Кто хочет?

—Я, Учитель! — поспешно крикнул Сайхун.

—Да, мне действительно необходимо поймать одного человека; но я
совсем не уверен, что ты подходишь для этого.

—Боевое испытание — это даже лучше! — с энтузиазмом воскликнул
Сайхун. — Кто он?

—Это некто, кого я уже прощал девять раз. Больше я прощать его не
намерен. Меня на самом деле вынуждают к этому: правитель провинции са­молично явился ко мне и пригрозил, что, если я не придумаю что-нибудь, он
сравняет с землей все храмы Хуашань.

Тут Великий Мастер сделал паузу и посмотрел прямо в глаза Сайхуну.

— Его прозвали Пауком, Витающим В Небе. Недавно он ограбил государственный конвой с золотом, убив при этом многих охранников. Его навы­ки в акробатике почти сверхъестественны: ему ничего не стоит перенестись с одной крыши на другую и даже перепрыгнуть высокую стену. В бою он поль­зуется двумя кинжалами. Это боксер стиля Коготь Орла.

Сайхун тут же запомнил информацию, желая полностью уяснить суть дела.

—Кроме того, он гуляка не из последних, — продолжал Великий Мастер,
— а еще мошенник, торговец наркотиками, член банды «Зеленый Круг». Во­
обще-то правитель разыскивает его потому, что этот развратник соблазнил
его жену. Теперь разбойник гуляет в Пекине, где местные газеты еще больше
поднимают его популярность. Не проходит недели, чтобы не появились но­
вые сообщения о совершенных им преступлениях.

—Учитель, — уважительно произнес Сайхун, — почему столь низкий
человек интересует вас?

Великий Мастер глубоко вздохнул, но тут же на его лице появилось вы­ражение крайней решимости:

— Потому что я воспитывал его с самого детства. Это твой старший товарищ по учебе — Бабочка.

Сайхун сохранял торжественный вид.

—Ты уверен, что твои личные чувства не помешают тебе? — спросил его
великий Мастер. — Даже Гуань-гун позволял чувствам вмешиваться в обя-
занности.

—Нет, Учитель, — ответил Сайхун. — Он зашел слишком далеко, пре-
^Да;1 вас и всю нашу общину. Я не дам ему уйти.

—Ты говоришь, как зеленый юнец.

—Я не подведу, Великий Мастер.

––Тогда отправляйся. Ты пойдешь завтра; с тобой будут Уюн и Уцюань — два монаха-охранника. Ты разыщешь Бабочку и немедленно доставишь его сюда.

Ч

ерез неделю Сайхун, Уюн и Уцюань ехали в поезде, направлявшемся назапад. Сайхун был одет в пестрое одеяние богатого знатока боевых ис­кусств: зеленые шелковые кружева, рубашка с высоким воротником, пояс из тяжелого черного шелка с расшитыми концами, на ногах — черные сапожки из ткани. С пояса свисали диски из драгоценного нефрита — символ принад­лежности к классу аристократии. Длинные волосы, заплетенные в косичку (которую в Китайской Республике носить запрещалось), были спрятаны под рубашкой, как, впрочем, и оружие.

Сайхун посмотрел на братьев Уюна и Уцюаня, сидевших на лавке на­против. Обоим монахам было под сорок, и в Хуашань они появились для того, чтобы отречься от мира и принять обет новопосвященных. Оба были большими, угрюмыми и жуткими на вид, так что Сайхун решил, что у них за плечами было весьма бурное прошлое. Трудно сказать, когда именно, но им дали эти грустные 1шена, которые так и прилепились к ним, даже в храмовой жизни. Уюн обозначал «бесполезный», а Уцюань — «бессильный».

Голова старшего брата, Уюна, формой напоминала старую дыню. Кожа у него была нечистой — следствие какой-то перенесенной в детстве болезни,

— а брови часто напрягались, когда Уюн изображал характерную гримасу задумчивой меланхолии. Мускулатура у него была солидная, косая сажень в плечах, так что черная с красным рубашка буквально трещала на нем,

В сравнении с ним Уцюань казался более угловатым. Темно-коричневое лицо напоминало бронзовую маску; глубоко посаженные глаза-щелки были узкими, неодинаковыми. Воинственность пропитывала каждую клетку тела Уцюаня, так что состраданию в этой громадине места не оставалось. Рубашка в черных и коричневых тонах была скроена таким образом, чтобы подчер­кивать внушительность фигуры ее обладателя.

Братья были близкими друзьями в самом грубом и несентиментальном смысле — то был молчаливый союз крови, дружба двух мужчин, которые вместе встречались лицом к лицу со смертью. Годы сражений сделали печаль­ного Уюна подозрительным. Уцюань же превратился в откровенного ци­ника, особенно в том, что касалось мировоззрения старшего брата. Разго­варивали они друг с другом редко. Это действительно была пара странству-ющих воинов. Сайхун понял: Великий Мастер не был любителем азартных игр, поэтому и послал вслед за молодым и шустрым двух громил.

Днем и ночью они не выходили из поезда, мирясь с жесткими, неудоб­ными скамейками, постоянным покачиванием, несущейся из-под колес железной какофонией и еще более громкой болтовней остальных пассажиров. Отвратительный запах повсюду. Говорливая толпа, которая на каждой оста­новке до отказа набивает узенькие клетушки вагонов своими немытыми телами и баулами. И все толкаются, ругают друг друга, высовываются из окон и вопят во всю мочь своих грубых крестьянских глоток, сотрясая потрески­вающий, полуразрушенный вагон. И все же пассажиры сторонились трех воинов, обращая внимание на их одежду, на знаки аристократической при­надлежности Сайхуна и угадывая спрятанные в драпированных складках ме­чи. Несмотря на то что со времени падения династии Цинь прошло уже почти два десятилетия, страх и трепет перед представителями элитного класса бла­городных аристократов и воинов глубоко укоренился в сознании простого люда. Каждый помнил старое изречение: «Воин носит меч, чтобы убивать. Вынутый меч не вкладывают в ножны, не обагрив его кровью».

Потом троица пересела на другой поезд, следовавший по линии Пекин-

Шанхай. Станция пересадки оказалась убогой и запруженной людьми; рельсы были завалены всякими отбросами. Сайхун был рад, что они сели на поезд с паровозной тягой; единственное, что его немного разволновало, это человек, который невозмутимо шагал по рельсам, постукивая молотком по колесам. Это внешне случайное постукивание по составу делало все железное самодвижущееся изобретение еще более смешным. Уцюань объяснил юному монаху, что таким образом обходчик загоняет на место штифты, которыми колеса крепятся на осях.

Наконец поезд отправился на север. Через несколько часов они въехали на территорию, оккупированную японцами. Связь Бабочки с шайкой бан­дитов и то, что дело происходит в зоне военных действий, делало задание еще более сложным: предстояло постараться не только обойти стороной его со­общников, но и избежать встречи с японскими патрулями.

Но пока что поезд с Сайхуном тарахтел по рельсам. Мимо проплывали хижины из саманного кирпича, фермы, сады и небольшие городки. Однако взгляд Сайхуна замечал и бомбовые воронки, и опустошенные, все еще не восстановленные деревни, и стаи бродячих псов, отъевшихся на мертвечине. Война постепенно перешла в неэффективные спорадические перестрелки между японцами и китайцами, а на прифронтовой полосе хозяйничали япон­ская военная администрация, остатки китайской бюрократии, солдаты регу­лярной армии, партизаны и бандиты. Бои превратились в печальную повсед­невность, причем японские оккупанты свободно торговали с китайскими бандитами и коллаборационистами. Главным товаром были опиум и героин, так что все воюющие стороны обогатились тысячами фунтов дурманящего зелья. От берегов Желтой реки и до морского побережья территория Китая превратилась в сюрреалистическую мешанину из смерти, жестокости, тор­говли наркотиками и напыщенного милитаризма. Героизм — это редкое и нестойкое человеческое качество — давно испарился в этих местах.

Н

а железнодорожную станцию Цюфу в провинции Шаньдун путники прибыли в полдень. Небо было затянуто плотной серо-пурпурной пеленой. Зыбкая мгла растворялась под струями сильного ливня, но вода с небес не охлаждала раскаленного воздуха. Через некоторое время дождь перестал, но дороги уже успели превратиться в топкое коричневое месиво. Собственно до Цюфу им предстояло добираться еще девять с половиной миль — там родился и был похоронен Конфуций, так что соображения геомантии и ува­жения к Великому Мудрецу не позволили протянуть железнодорожную вет­ку прямо к городу. Трое монахов уговорились с крестьянином, чтобы тот подвез их на своей телеге.

Они проехали под каменным арочным мостом, мимо старой водонапор­ной башни, вскоре телега уже катила по разбитым улочкам и бульварам к месту, адрес которого дал монахам Великий Мастер. Это оказалась лавка, где торговали лекарственными травами. Темное нутро лавки было густо про­питано пряными ароматами.

Хозяин оказался плотным мужчиной лет пятидесяти. Он уже начал лыс­еть и носил очки, но на поверку оказался крепким и энергичным. Торговец поприветствовал вошедших из-за своей конторки.

— Что бы вы желали приобрести? — спросил он.

Разглядев, что перед ним приезжие, хозяин взмахнул рукой, обращая внимание монахов на изобилие товара. Позади торговца от пола до потолка тянулись сотни крошечных полок. Этикеток не было: хозяин знал все, что продавал и где оно лежит.

Напротив находилась витрина, где были выставлены напоказ всякие ди­ковинки: корень женьшеня, тигровая кость, шкура носорога, грибы линчжи, рога оленя, сушеные ящерицы, козлиные копыта, а также различные засу­шенные внутренние органы медведя, оленя и сивуча. Рядышком на стульчи­ках восседали двое мужчин среднего возраста. В принципе, ничего подозри­тельного в этом не было: завсегдатаи часто захаживали к продавцу трав пот­репать языком. Однако эти двое выглядели, словно разбойники с большой дороги.

—Я прибыл сюда по поручению, — сообщил Сайхун.

—Да? — невозмутимо откликнулся хозяин лавки.

Вместо ответа Сайхун протянул вперед письмо от Великого Мастера.

— Приходите завтра, — сказал хозяин, прочитав послание. — Авторитет
вашего учителя весьма велик, так что я не могу отказать вам.

Когда на следующий день Сайхун вернулся, ему сообщили, что он может встретиться с теми, с кем хочет. Хозяин лавки обсудил содержавшееся в пись­ме требование и получил согласие на встречу. Через два дня должно было произойти собрание совета, на котором трое монахов получат аудиенцию у патриархов тайного мира боевых искусств.

В Китае существовало два тайных, недоступных обычному человеку ми­ра — мир преступников и Улинь, или мир знатоков боевых искусств. Хорошо это или плохо, но все жители последнего считали себя связанными узами рыцарской чести и нерушимыми принципами. Они подчинялись Царю Ули-ня и советам старейшин, а повседневную жизнь регулировали выработан­ными ими же законами. Особенный интерес представляли собой знатоки боевых искусств, находящиеся вне закона, — они считали себя борцами за справедливость. Главными отличительными особенностями их стиля было вознаграждение соратников, наказание предателей и щедрая помощь тем, кто случайно показался им симпатичным. Несмотря на то что такие бойцы все еще числились преступниками, они принадлежали миру У линя.

Безусловно, некоторые из них попадали во второй тайный мир. Он кон­тролировался законспирированными бандами — «Зеленый Круг», «Красная Лига», «Трезубец», «Клан Белого Лотоса» и «Общество Железной Голени». Многие бандиты не принадлежали ни к какой традиции, стилю мастера, шко­ле; они не имели ни дисциплины, ни чести. Это было настоящее отребье общества, сборище алчных сикофантов, жутких садистов, тупоголовых амба­лов, заботившихся лишь о собственных мышцах и богатстве. Безусловно, многие из этих тайных обществ — например, та же «Красная Лига» — начи­нались как патриотические организации антиманьчжурского толка, члены которых намеревались свергнуть правителей династии Цин. Однако со вре­менем тайные общества все больше занимались торговлей опиумом и герои­ном, организацией проституции, азартными играми, взяточничеством, вы­могательством, политическими убийствами и закулисными манипуляциями.

По всему Китаю жизнь этих тайных обществ тесно переплеталась; щу­пальца этих связей тянулись во все страны мира, где существовали китайские колонии. Эти таинственные сообщества были необходимы Сайхуну для ус­пешного вьполнения поставленной перед ним задачи. Вначале Сайхун решил встретиться с представителями мира боевых искусств, поскольку лишь они могли гарантировать неприкосновенность Хуашань на время, необходимое Сайхуну для поимки Большой Бабочки.

Мир боевых искусств делился на территории; во главе каждой террито­рии стоял патриарх и группа старейшин. Все знатоки боевых искусств обяза­ны были подчиняться любым решениям совета старейшин. Только самые опытные и авторитетные бойцы могли открывать дискуссии, разрешать дуэ­ли, управлять коллективными действиями или отдавать приказы о казни тех, кто нарушил кодекс чести. Именно перед таким советом должны были пред­стать трое хуашаньских монахов с легацией от Великого Мастера.

Встреча состоялась в жаркий и влажный полдень в частном особняке. Стулья в темном зале стояли рядами, словно кресла в кинотеатре. Постепен­но в зале собрались самые разные представители мира боевых искусств. Пе­ред собравшимися стоял круглый столик, места за которым заняли десять старейшин. Почти все они, за исключением двоих, были одеты в длинные ^традиционные китайские рубашки. Один из этих двоих оказался седеющим мужчиной в коричневато-оливковой униформе офицера националистичес­ки армии; другому было явно за сорок лет и он был одет как буддист. Все старейшины представляли религию, правительство, деловые круги и собст-венно боевые искусства. Если перечисленные сферы общественной жизни относились к власти, то тайный мир боевых искусств, безусловно, имел там своих людей. Буддистский монах был патриархом именно боевых искусств. его звали Цинъи, что значило «Чистый Разум». Голова была у него гладко о6рита наголо, хотя на коже уже появились морщины, а под глазами была заметна припухлость. Реденькая бородка уже давно не заслуживала названия пышной и длинной; зато видно было, что в молодости монах обладал ши­рокими плечами и незаурядной силой. Его одежда была цвета хаки, а на грудь и плечо была наброшена расшитая золотом темно-коричневая шаль. На шее у монаха красовались изящные четки из 108 бусин, причем каждые тридцать шесть бусин были разделены сверкающими императорскими нефритами. Цинъи призвал собрание к порядку.

— Вызываю трех монахов из Хуашань. Выйдите вперед.

Все трое встали и подошли к столу. Кое-кто из старейшин даже не пот­рудился взглянуть на гостей, продолжая меланхолично покуривать.

—Говорите.

—Я — даос из Хуашань по имени Бабочка. Я ученик Великого Мастера,
— начал Сайхун. — Я пришел просить старейшин принять сторону пра­вителя Шаньси. Правитель желает арестовать моего товарища по учебе, соб­лазнившего его жену. Если мы не разыщем преступника как можно быстрее,
правитель прикажет войскам уничтожить все поселения Хуашань.

Цинъи бросил взгляд на офицера-националиста: тот презрительно ух­мыльнулся, сосредоточившись на тлеющем кончике сигареты. К чему эти все распри из-за какой-то женщины?

— Мой учитель полагает, — продолжал Сайхун, — что это внутренний
вопрос Хуашань, который мы в омах решить самостоятельно. Мы разберемся с этим в соответствии с кодексом Улиня. И мы просим старейшин вы­
ступить на нашей стороне.

Цинъи оглядел сидевших за столом. Никто не проронил ни слова — были лишь кивки и взмахи рук. Сайхун увидел, как один из старейшин отри­цательно покачал головой; остальные согласились с ним. Потом Цинъи под­нял взгляд на просителей:

—Мы можем дать вам лишь сто дней. По истечении срока мы не станем
защищать вас.

—Мы благодарим старейшин, — поклонился Сайхун.

Покинув собрание, трое монахов поспешили на постоялый двор, чтобы подготовиться к путешествию. Сайхун испытывал удовлетворение: он знал, что старейшины используют свой вес и авторитет в этом деле. Армейский офицер направит подчиненным официальные правительственные запросы; бизнесмены могут задержать платежи и поставки. Сайхун не сомневался, что, по крайней мере в ближайшие сто дней, армия не вторгнется в Хуашань.

П

оезд приближался к Пекину. Раскаленный диск солнца прожаривал и без того опустошенную землю. Крестьянские поля представляли собой жал­кое зрелище растрескавшейся, погибающей от жажды почвы. Несмотря на войну и жестокую засуху, трудолюбивые крестьяне не могли порвать свой привязанность к земле; они все время проводили в работе, собирая скудный урожай кукурузы, пшеницы, проса и картофеля. Согнувшись в три погибели земледельцы отчаянно пытались напоить высохшие наделы каждой каплей собранной воды, хотя тучи песка, которые приносил раскаленный ветер пус­тыни, сводили их труды на нет.

Из династии в династию, из поколения в поколение, год за годом Пекин оставался на своем месте. Участок города считался идеальным с точки зрения геомантии, настоящим центром вселенной; и все-таки это был далеко не рай. Город постоянно подвергался кавалерийским наскокам огромных туч раска­ленной желтой пыли, а солнце настолько высушивало воздух, что дышать было очень тяжело, а в уголках губ и глаз моментально собирался песок. В иссушающем пекинском климате обветривалось буквально все: и деревья, и вьючные животные, и люди. Та магия, с которой основатели «Столицы Лас­точек» создали этот оплот китайской цивилизации, значительно уменьшила свою силу. Пока поезд поскрипывая приближался к конечной станции, Сай-хун размышлял о том, сколько армий на протяжении веков преодолевали засушливые равнины, намереваясь захватить город и подчинить себе его пра­вителей. Грохот тысяч марширующих ног, стук копыт и лязг танковых гу­сениц неслись через время истории, пока враги с севера, крестьянские повс­танцы с юга, европейские армии с другой стороны земного шара и японские захватчики с океанского побережья пытались разрушить багряные стены За­претного Города.

Железнодорожная станция располагалась за пределами старого города, так что трем монахам пришлось пешком отправиться в центр. Великое скоп­ление приезжего и столичного люда только радовало их — так им было про­ще оставаться незаметными для японцев, а заодно и для недремлющих шпионов тайного мира. Монахи прокладывали себе путь по узким, запружен­ным движением улицам, пробираясь между глинобитных и кирпичных стро­ений. Домишки были такими утлыми, что казалось, будто их начисто смоет первым же ливнем или разрушит землетрясение. Все вокруг казалось картон­ным, игрушечным. Старый, но до сих пор действующий указ гласил, что ни одно здание в городе не может быть выше Запретного Города; кроме того, старорежимное население столицы не желало удаляться от земли, так что город представлял собой хаотичную смесь из низеньких домов, серых оград и пыльных пустырей.

Каменные стены оград были главным, что бросалось в глаза гостю китай­ской столицы. Большинство домов и построек были окружены стенами. Не­которые ограды уже разрушились и выветрились, и там, где между кирпичей некогда находился цементирующий раствор, теперь виднелась лишь убогая смесь известки и угольной пыли. Другие ограды пестрели беспорядочными Платами из осыпающейся побелки и вставками известняка, из-под которых выглядывали коричневые блоки прессованной земли. Выходившие прямо на улицу дома чаще всего оказывались без окон, но если даже редко встреча­вшиеся окна были затянуты несвежей полупрозрачной бумагой или забраны настолько мутным стеклом, то их вполне можно было спутать с квадратами из более светлой глины. Даже яркий солнечный свет был не в силах оживить унылые кварталы однообразных оград несмотря на то, что иной раз желтый луч выхватывал из тени то остатки плакатов со старыми новогодними стихо­творениями, то прикрепленные над входом дешевенькие деревянные изобра­жения богов-хранителей домашнего очага.

Все приезжие, которые проникли за городские стены Пекина, были обя­заны зарегистрироваться в городском управлении. Не желая быть исклю­чением, монахи сразу же направились к кирпичному зданию с красными ко­лоннами и черепичной крышей. Войдя внутрь, они очутились в пустой при­емной с подиумом посередине, па котором стоял тяжелый стол красного дерева и стул. Две двери по бокам с ведущими к ним лестницами и фреска с изображением двух журавлей, парящих над пенящимся океаном, делали при­емную совершенно симметричной. Если бы не отсутствие стульев для гостей, она отлично подошла бы в качестве зала какому-нибудь небольшому театру.