Книга вторая 7 страница

Три монаха поспешили на поезд, но не успели, причем Уюн успел назвать неудачу дурным предзнаменованием. Следующий поезд был только через четыре часа, но выхода не было, и оставалось только дожидаться следующего поезда на Нанкин. Через сутки друзья прибыли на северный берег Янцзы. Моста через необычайно широкую реку не было, а переправа поезда на паро­ме заняла бы бог знает сколько часов. Тогда Сайхун с товарищами поспешил прямо на берег и нанял небольшую лодку.

Причалы Нанкинского порта буквально кишели желающими попасть на пароход, фрегат, или хотя бы в маленькую деревянную джонку. Там и сям громоздились короба и ящики, корзины с продовольствием, клетки с утками и гусями. Над пристанью висел густой запах керосина, масла, мусора и пота.

Несмотря на раннее утро, воздух уже раскалился. Сайхун провел рукавом по лбу, и ткань тут же потемнела от пота. Юноша прищурился от яркого солнца и с изумлением увидел Бабочку. Фигура Бабочки, одетая в богатый шелк небесно-голубого цвета, контрастно выделялась на фоне грязных до­ков. Из-под накидки у старшего брата виднелась снежно-белая рубаха, рас­стегнутая на груда. Бабочка неторопливо брел по причалу и улыбался. Рядом с ним шел человек в черном.

Грубо расталкивая толпу, Сайхун бросился к ним, уже на ходу поняв, что это, безусловно, привлечет внимание Летающего Кота. Последний зевака от­летел в сторону, подчиняясь руке Сайхуна... юноша услышал, как к нему при­ближается пронзительный свист. Это Летающий Кот, который был мастером по использованию веревки и дротика, атаковал Сайхуна.

В толпе послышались вопли. Люди бросились было врассыпную, но все же не разошлись окончательно. Борясь со страхом и любопытством, они об­разовали достаточно широкий круг. Сайхун и Летающий Кот очутились посе­редине импровизированной арены. Летающий Кот начал неторопливо кру­жить вокруг молодого даоса. Спутник Бабочки оказался худым и невысоким, с лицом темным, словно оливковая косточка. Кожа у Летающего Кота была темно-коричневой и с виду казалась очень толстой. Черные, как смоль, воло­сы были густо напомажены; из-под них сверкала пара острых, внимательных глаз.

Пущенный дротик больно ужалил Сайхуна, и юноша тут же достал свое оружие — стальной веер. Раскрыв веер, чтобы защититься, Сайхун тут же перешел в наступление. Ему удалось быстро сократить расстояние между со­бой и противником, но вскоре Сайхун с изумлением заметил, что Летающий Кот легко ушел от предназначавшихся ему ударов, а потом легко взлетел над головой у Сайхуна, проявив незаурядное гимнастическое мастерство. В по­лете Летающий Кот нанес Сайхуну удар ногой и сразу после приземления вновь раскрутил свой страшный дротик.

Сайхун упал на деревянный настил набережной. Несколько колючих ще­пок тут же вонзились в ладонь. Тогда он в ярости вскочил и вовремя успел отбить летящий дротик. Все это время Летающий Кот ни на секунду не оста­новил свое оружие. Он прыгал вокруг порхающей веревки, прямо в воздухе сворачивал ее кольцом и даже заставлял ее пикировать отвесно вниз. До­ждавшись очередного прыжка врага, Сайхун резко убрал веер за спину, а потом неожиданно вновь выбросил его перед лицом противника. Одновре­менно он нажал потайную кнопку на наружной пластинке веера. Под влия­нием быстрого движения кистью и благодаря спрятанной внутри веера пру­жине наружу выскочили тринадцать едва заметных иголок. Именно эти игол­ки Сайхун вонзил в ногу Летающему Коту.

Уюн и Уцюань решили не отставать. Людей вокруг было слишком мно­го, так что мечи здесь вряд ли пригодились бы, и братья дрались голыми руками. Несмотря на ранение, Летающий Кот храбро сражался со всеми тре­мя, но в конце концов монахи оставили его без сознания на причале.

Сайхун растолкал зевак и помчался к дальнему концу причала, где уже отчаливала лодка, в которой сидел Бабочка.

— Ты знаешь, почему я преследую тебя! — в ярости закричал ему Сай-хун. — Клянусь: тебе не уйти!

П

И тут он с изумлением заметил совершенно бесстрастный взгляд старше­го брата. Казалось, что Бабочка куда-то рассеянно загляделся. Наблюдая за удалявшейся лодкой, Сайхун напрасно прислушивался, надеясь дождаться ответа. Ему никто не ответил. Проклятье! Ну почему ни разу в его, Сайхуна, жизни никто ничего не говорит как раз тогда, когда это очень важно и нужно!

олуразваленный пароходик, на который сели собравшиеся в погоню мо­нахи, был переполнен. Сайхун решил встать у самого края борта, чтобы видеть всю поверхность реки. Могучая Янцзы лениво катила свои воды. Эта водяная толща была слишком велика для того, чтобы ее называли жалким словом «река». Это был настоящий океан: глубокий, предательски опасный, широкий и неодолимый. На масляно блестевшей глинистого цвета воде по­качивались всевозможные отбросы, которые сваливали за борт пассажиры лодок. Чем дальше пароход удалялся от берега, тем более широкой и величес­твенной казалась Янцзы. Дрейфуя по бескрайней и беспокойной поверхнос­ти, можно было даже вообразить себя участником какого-нибудь океанского приключения.

Сайхун глядел на мелкие волны, которые разрезал нос пароходика. Белой пены в волне почти не было, и молодой монах задумался о том, как просто устроен мир. Буквально все вокруг состояло из трех горизонтальных полос: голубого неба, зеленеющих полей и коричневой воды. Он наблюдал, как ми­мо суденышка проплывает зеленая полоса. Иногда это был просто берег с небольшими участками пляжа; в другой раз глазам открывался глинистый, разрушающийся обрыв. Изредка встречался какой-нибудь каменный утес гордо противостоящий подмывающим его речным струям. Пароходик та­рахтел мимо полей и нечасто встречающихся глинобитных лачуг. Города ка­зались странными включениями на фоне невозмутимых полос голубого, зе­леного и коричневого.

Мимо проплыл другой пароход, направлявшийся вверх по течению. На борту встречного толпились беженцы с оккупированных территорий. Сайхун загляделся на этих огрубевших, отчаявшихся, запуганных людей. Как ни странно, не меньшее количество плыло вниз в поисках затерявшихся в войне родственников или надеясь найти работу. «В наши дни найти работу — боль­шая удача, — говорил какой-то мужчина рядом. — Даже если это будет ок­купированная зона, все равно работать лучше, чем голодать».

Буря эмоций захлестнула пассажиров, когда мимо пароходика проплыл хруп. Тело плыло удивительно быстро. Вскоре показался еще один труп. Не­смотря на бурное течение, тела сохраняли жуткую неподвижность.

—Видели? Видели это? — взволновано воскликнул Уюн. — Это плохой
знак!

—Да, — сказал Сайхун. — Этот последний был мужчина или женщина?

—А разве ты не знаешь, как определять? — удивился Уцюань. — Если плывет лицом вниз, то, как правило, мужчина. Если женщина — то лицом вверх.

—Где это ты обнаружил такую зависимость? — в свою очередь поинтересовался Сайхун.

—Да так, за время путешествий и странствий, — небрежно произнес
Уцюань. — У женщины бедра тяжелее, зад тянет ее вниз, так что лицо оказы­вается наверху. А у мужчины голова потяжелее, да и впереди больше. Вот
почему мужчины лицом вниз.

Тут появился еще один покойник, и они попытались было проверить теорию Уцюаня, но, к сожалению, у этого несчастного полголовы было сне­сено выстрелом.

Сайхун протолкался через говорливую толпу на нос суденышка. Там он отыскал себе свободное место, и отмахиваясь от иногда налетавших клубов пара, продолжал вглядываться в громадный коричневый треугольник стре­мящейся вниз реки. Волны гипнотизировали его. Он вспомнил, как когда-то во время урока учитель говорил ему, что вода как стихия имеет на него особое влияние. Тогда учитель посоветовал Сайхуну пристально вглядываться в во­ду, чтобы обрести спокойствие и внутреннее созерцание.

Вот и в Пекине ему пришлось убивать. Кто знает, скольких он убил за свою жизнь? Он родился в семье воина, и искусство убивать было его на­следием. Он часто сражался в молодости, чтобы защитить свой дом от всяких бандитов; он принимал вызовы на поединок от мастеров боевых искусств; наконец, он воевал в партизанах. Более того: и Сайхун, и другие знатоки боевых искусств, не исключая Тигрицы и ее братца, понимали, какова макси­мальная ставка в реальном бое. И все же две недавние смерти показались Сайхуну особенно трагичными и неразумными.

Он убил любовницу Бабочки. И в этот раз победа показалась ему особен­ной. Теперь он чувствовал себя скорее разрушителем, чем героем. Он был ионном, который уничтожает всех, кто противится выполнению его задачи. Теперь он не был монахом-идеалистом — напротив, он был мужчиной, кото­рый принял вызов, заключающийся в выполнении определенной миссии. Неожиданно Сайхун понял, что есть еще одна сторона морали, которая пред­ставляет собой вызов. Этика вызова заключалась в успехе, а сам вызов пред­ставлял собой сокровенный смысл того кодекса рыцарской чести, с которым Сайхун был неразрывно связан. И все же в ици присутствовало огорчение от необходимости жертвовать всеми остальными принципами. Многие столе­тия мужчины жили необходимостью ответить на брошенный вызов, но поэты никогда не называли настоящую причину, по которой мальчики превращались в мужчин: а причина заключалась в том, что, осознав наконец иронию этики и действительности, они приносили в жертву свои прекрасные и элегантные идеалы. Как знаток боевых искусств и современный рыцарь, Сай-хун понимал, что ему нравится принимать вызов. Было что-то такое в борьбе между принципами и обстоятельствами, — борьбе, которой он так страстно желал. Но каждый раз, принимая вызов, он снова получал тот самый урок способности жертвовать и идти на компромисс. Вот и сейчас, стоя у самого борта, Сайхун снова согласился с тем, что убил, и с тем, что его душа будет страдать за это, и еще с тем, что за поимку своего старшего брата он заплатит поистине страшную цену. Он развернулся к реке спиной, и вдруг на него навалилось ощущение, что все кончено. Вот что значило быть лидером в борьбе за рыцарскую честь!

Сайхун снова засмотрелся на плавно бегущую за бортом реку. Я все еще слишком эмоционален, подумал он про себя и тут же вернулся мыслями на десять лет назад, Тогда он как раз пытался осознать смысл понятия увэй и задал но этому поводу вопрос Великому Мастеру:

—Что значит увэй?

—Оно значит, — ответил учитель, — что все, что ты делаешь, выглядит
случайным, естественным и совершенным. Ничто не может повлиять на тебя; ничто не возмущает твоих чувств, и ничему не прервать то драгоценное спокойствие, которое ты так долго воспитывал в себе,

—Ничто не влияет?

—Ничто.

—А если вы занимаетесь медитацией и кто-то в это время попытается
убить вас? — снова спросил Сайхун.

—Что ж, если меня захотят убить, пусть попробуют. Я убью их раньше.

—А потом?

—А потом сяду снова медитировать.

—И это все?
—Да.

—И вы не будете страдать от того, что убили человека?

—В этом случае, нет. Меня пришли убить, и я просто помешал этому.

—Но разве вы не будете страдать в душе?

— Нет. В этом и заключается увэй. Сначала происходит одно событие,
затем другое. Если ты действительно увэй, ты всегда в хорошем расположе­нии духа.

...Мимо проплыл еще один труп. На этот раз женщина. Казалось, что Янцзы переполнена трупами, На мгновение Сайхуну показалось, что он учас­твует в процессии, участники которой — трупы. Мертвым дорога в ад, поду­мал тогда Сайхун. И он, и трупы плыли к одному и тому же месту назначения в широком речном устье: к Шанхаю.

Глава двадцать четвертая

Шанхай

Н

еужели это и есть ад? — спросил себя Сайхун, когда они высадились в доках Шанхая. Все вокруг казалось страшно чужим и непривычным — впрочем, оно и в самом деле было таковым. Осторожно пробираясь по хлип­ким подмостям через орды орущих, плюющих, немытых людей, он вдруг увидел городской горизонт. Вдоль знаменитой шанхайской Набережной вну­шительной стеной высились огромные здания из стали и бетона. Они были гораздо выше всего, что молодой даос повидал в своей жизни, за исклю­чением, пожалуй, гор. Четкие линии, окна идеальной прямоугольной формы, отголоски греческой и римской архитектуры, импозантные серые колонны и стены — все это казалось совершенно непривычным для глаз. Сайхун поду­мал, что когда-то здесь было очень красиво: бледно-голубое небо с высоко плывущими облаками, легкий океанский бриз, несущийся над открытой рав­ниной речной поймы. К западу от Шанхая на многие мили тянулись бога­тейшие земли. Даже несмотря на войну, они все еще давали свежие овощи и радовали глаз уголками нетронутой зелени. В переводе с китайского Шанхай обозначает просто «У моря». В свое время город действительно был светлым, чистым и красивым. Но теперь все эти высокие башни, запруженные гос­тиницы и офисы казались Сайхуну уродливыми.

Едва ступив на набережную, трое товарищей тут же почувствовали себя детьми на праздничном параде. Напор людской массы мог свести с ума кого угодно, а попытки спокойно идти оказывались такими же безуспешными, как намерение собственноручно остановить паровоз. Изо всех сил протис­киваясь плечом вперед, Сайхун двигался со скоростью черепахи. Когда он очутился на перекрестке, волна странных запахов и жуткого шума буквально ошеломила его. Где был тот свежий воздух, которым так вольно дышалось на реке? Теперь отовсюду воняло горящей нефтью. Он посмотрел вдоль улицы и увидел сумасшедшую карусель рикшей — странных тарахтящих повозок, которые приводили, в движение босыми, дочерна загорелыми людьми. Но больше всего сбили Сайхуна с толку автомобили. Он обнаружил, что именно автомобили распространяли повсюду этот жуткий запах горящей нефти. Сверкающие металлические экипажи зловещего черного цвета с оглушаю­щим рокотом плевались дымом и мчали роскошно одетых седоков по запру­женным людьми бульварам.

Новые лица огромного города совсем выбили из колеи трех монахов. Тут массивные двери администрации колониальных властей. Там — зарешечен­ные окна гонконгских и шанхайских банков. Русская женщина, бесстыдно выставив ногу, выбирается из «роллс-ройса». В окнах чайной мелькают за­житочные брокеры. Из соседней канавы доносится сладковатый трупный залах. Старые разносчики, продающие засахаренные яблоки. Азиатский бан­кир в цилиндре и визитке. Спящий наркоман-героинщик; толпа пьяных матросов... Сайхун отчаянно пробирался по взбесившейся Нанкин-роуд, и с каж­дым кварталом голова все больше кружилась от новых и новых впечатлений.

Почти на каждом углу Сайхун замечал гангстеров — молодых, грубых, нагловатого вида парней, которые только и ждали, к кому бы прицепиться. Одевались гангстеры ярко и крикливо, а верхние пуговицы на их кителях были вызывающе расстегнуты, демонстрируя прохожим нижнюю одежду. В отличие от нормальных людей, гангстеры всегда закатывали рукава по ло­коть. Более того, они смешивали традиционный китайский стиль своей одеж­ды с элементами западной моды. Последним криком считались мягкие фет­ровые шляпы с загнутыми вверх полями, темные очки, широкие кожаные пояса и кожаные же туфли. Но под всем этим шиком скрывались тради­ционные орудия разбоя: ножи, медные кастеты, пистолеты и дубинки.

Сайхун с интересом поглядывал на этот преступный сброд. Судя по все­му, без их одобрения в городе ничего не решалось. Гангстеры действительно владели Шанхаем; они контролировали банки, городские власти и полицию, прекрасно научившись выживать среди остатков поселений европейцев и в условиях распадающегося под ударами войны общества. Через город шел поток во многие миллионы долларов. Этот поток был гораздо мощнее, чем Янцзы, но подчинялся он не природе, а заправилам теневого мира. Гангстеры контролировали все: и промышленность, и мореплавание, и торговлю на­ркотиками, и даже продажу людей в рабство.

Пожалуй, никому в Шанхае не удалось избежать контакта с Красной и Голубой бандами, как и с главным преступным синдикатом — «Зеленым Кру­гом». Известные в Китае общественные фигуры — Т. А. Сун, Г. Г. Гун, сестры Сун, Сунь Ятсен, Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай — в той или иной степени сотрудничали с организованной преступностью; поговаривали даже, что Чан Кайши оставался у власти исключительно благодаря «крестному отцу» Шан­хая Ду Юэшэню, который обладал деньгами, умел искусно плести интриги и был сторонником политики твердой руки. Именно Ду Юэшэнь воплощал всю высоту городского извращения и всю глубину царившего в Шанхае без­закония.

Из распахнутых дверей и окон гостиниц доносились музыка, смех и ап­петитные запахи свежевыпеченного хлеба и жареной ветчины. Иногда све­жий морской бриз, проносясь над городом, доносил тонкий, сладковатый дым курящегося опиума и другие острые ароматы оживленных улиц. Уюн сообщил Сайхуну, что иностранцы даже пахнут иначе (хотя ни один из мона­хов не приближался к гостям достаточно близко). Уюн полагал, что они пах­нут цветами, специями, кожей и деревом.

Уцюань рассказал, что на протяжении многих десятилетий чужеземцы разделили город на части между основными зарубежными концессиями. Британцы отхватили себе самый лакомый кусочек на самом краю Набереж­ной, а французы освоили территорию за британскими владениями, попутно овладев и старой городской крепостью в южной части. Через ручей Сучжоу, в северном районе Шанхая, обосновались американцы; однако они не смогли обставить свои владения с такой же пышностью, что и англичане, так что в конце концов американцы предложили британцам объединиться и создать Международную колонию. В каждом иностранном квартале была своя поли­ция — чистый результат колониального способа мышления. Такое решение было лишь на руку преступникам: их вполне устраивало, что каждая часть юрода имела собственную юрисдикцию. Немалую выгоду (как в переносном, так и в буквальном смысле) имела и сама полиция, тесно сотрудничавшая с шанхайскими бандами.

Все величие иноземных кварталов разом померкло в 1937 году, когда японские захватчики оккупировали город, согнав иностранных жителей на отвратительную, неудобную возвышенность, которую называли «Шанхай­ские особняки». Освоившись в Шанхае, японцы быстро нашли свое место в огромной городской системе коррупции и преступлений, и эра колониализма начала клониться к закату. Город оказался полностью во власти продажных политиков, наемных убийц, шпионов, милитаристов, гангстеров и дельцов.

Японские солдаты до сих пор представляли собой немалую угрозу. Про­должая грабить, мародерствовать, насиловать и убивать, они держали китай­ское население в страхе. Сайхуну и братьям-монахам приходилось учитывать это обстоятельство и сохранять осторожность. Правда, важнее всего было сопротивляться мощному влиянию Шанхая, который неумолимо ломал жизнь каждого, кто приезжал сюда.

В течение нескольких последующих дней Сайхун с товарищами уста­навливали контакты с местными бандитами. Подкупом и лестью они про­двигались к верхушке преступной иерархии, выслеживая нужных людей в опере, развлекаясь в чайных — и сражаясь, чтобы доказать свою силу. Нако­нец, они смогли договориться о встрече с Серым Лебедем — одним из глава­рей шанхайского преступного мира. Серым Лебедем оказалась женщина. Гангстерша изрядно опасалась покушения на свою жизнь и согласилась встретиться лишь с одним из троицы. Сайхун настоял на своей кандидатуре.

День назначенной встречи выдался солнечным и очень влажным. Сай­хун шагал по улицам Французского квартала, стараясь держаться тени от растущих вдоль улицы деревьев, и чувствовал, как пот буквально ручьями стекает по спине, а мокрая одежда постепенно прилипает к телу. Воздух почти плавился от немыслимой жары, так что дышать было очень трудно. Все особ­няки прятались за оградами, покрытыми серой штукатуркой. В глубине мель­кали деревянные и кирпичные здания, такие большие, что в них впору было Устраивать школы или офисы больших компаний. Архитектурный стиль ка­зался Сайхуну чужим и незнакомым. Что ж, он еще не был ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Берлине, где подобные дома вряд ли показались бы такими Непривычными.

Сайхун подошел к хорошо защищенному поместью, укрывшемуся от посторонних за высокой стеной. У стоявших перед металлическими воро­гами охранников на поясе висели пистолеты в кобурах. Они внимательно обыскали Сайхуна и, убедившись в том, что он безоружен, отвели его по извилистой дороге к некрасивому, приземистому кирпичному дому. Фасад выглядел так, словно его построили только ради крепости и внушительности. По бокам тяжелых дубовых дверей высились фальшивые каменные колон­ны. Сайхун вошел в устланную коврами приемную, и в нос ему ударил не­приятный запах, который напоминал смесь камфоры и обычной плесени.

Шестеро охранников проводили юношу в гостиную, изысканно обстав­ленную в классическом китайском стиле. Сайхун изумился: он знал, что мно­гие гангстеры, остепенившись и разбогатев, стремились показать свое умение разбираться в искусстве и культуре, хотя в большинстве случаев их вкус не поднимался дальше чего-то крикливого и огромного по размерам. Но нахо­дящиеся в гостиной изделия из фарфора и нефрита, свитки с каллиграфией сделали бы честь солидному музею. Рядом с шестью угрюмыми громилами, которые заполнили собой всю гостиную, эти шедевры казались хрупкими и эфемерными частицами вечной красоты.

— Серый Лебедь! — возвестил телохранитель.

В дальнем конце комнаты кремового цвета, наполненной предметами искусства и головорезами, сидела изящная женщина. Роскошные волосы стального цвета были уложены в благоуханную изысканную прическу и зако­лоты серебряными, золотыми и нефритовыми булавками. Правильный овал лица Серого Лебедя гармонировал с высокими скулами, высокими дугами бровей и тонкими губами. Толстый слой краски на лице говорил, что хозяйка дома почти миновала пору цветения юности. Плечи были немного широко­ваты, но грудь была полной и округлой. Ноги, мелькавшие в разрезе облега­ющего парчового платья, выглядели длинными и стройными. Серый Лебедь имела привычку рассеянно поигрывать сережкой.

— Ох, до чего же красивый мальчишечка! — воскликнула Серый Лебедь.
Сайхун зарделся от смущения.

— Только посмотрела на тебя — и уже коленки дрожат! Какое потряса­ющее у тебя тело! Ох! Прямо слюнки текут!

Она повернулась к телохранителю с фигурой Франкенштейна:

— Он мне нравится, — улыбнулась Серый Лебедь. — Какая.мягкая у него
кожа! Не то что у вас, крестьян неотесанных!

Телохранитель ухмыльнулся. Сайхун заметил, что у верзилы явно не хва­тало нескольких зубов.

—Ты ведь пришел позабавиться, правда, мой сладкий? — игриво спро­сила она у Сайхуна.

—К сожалению, нет, — растерянно пробормотал Сайхун. — Я ищу мое­го товарища по учебе, который принадлежит к банде «Зеленый Круг».

—Какой ты официальный! — укоризненно бросила Серый Лебедь. — С
этими мужчинами всегда одни проблемы: вечно они хотят приступить сразу к делу! Конечно, я знаю, зачем ты здесь. Если тебе так нужен тот, кого ты ищешь, мы можем сказать тебе, где его найти. Но что я получу взамен?

—А что вы хотите?

— Ночь наедине с тобой была бы райским наслаждением! — воскликну­ла Серый. Лебедь. — Я уже предвкушаю эту самую ночь. Итак, дай мне одну ночь наслаждений, а я отдам тебе твоего товарища по учебе.

Сайхун почувствовал, как от волнения у него запульсировали вены на шее.

—Я весьма сожалею, но я — аскет-отшельник. У меня есть свои обеты,
объяснил он. — Я даос.

—Ну и что? Почему не побыть жиголо во имя Дао? — сладострастно
улыбнулась она.

— Her, это даже не подлежит обсуждению!
Серый Лебедь расхохоталась:

— Смотрите, обормоты, и берите пример. Какой свежестью веет от этого
гордого юноши. Никогда не встречала в Шанхае ничего подобного.

Телохранители саркастическирассмеялись.

Потом заговорил Сайхун:

—У вас нет моего одноклассника, так что в любом случае честной сделки не получилось бы.

—Ты прав, — глаза Серого Лебедя сузились в две щелки. — Ты не только
красив собой, но и упрям.

—Я вижу, что здесь я только теряю время. Позвольте мне уйти.

—Безусловно, тебе не удастся уйти, пока я не позволю, — проворчала
Серый Лебедь. — Есть один человек, которого заинтересовала твоя история.
Мне предложили познакомить вас.

—Кто он?

—Господин Ду Юэшэнь.

Сайхун замолчал. Ду был королем всего шанхайского преступного мира. Это само по себе было не так уж интересно, но Сайхун знал, что без его ведома ничего стоящего в Шанхае не могло произойти.

—Что вы хотите от меня в обмен на эту встречу?

—Мы оба принадлежим к миру боевых искусств. Пожалуй, с моей сто­роны это будет рыцарством.

—И все?

—Да. Не думай, что правда может быть только в жадности.

—Но, по-моему, весь Шанхай живет по этому закону!

—Да, да, — снова засмеялась Серый Лебедь. — Пожалуй, я просто скажу,
что сегодня выкурила слишком много опиума.

Сайхун про себя проклял ее: он догадывался, что Ду, скорее всего, дал этой матроне точные инструкции,

— Можешь идти, — сообщила она. — Завтра ты встретишься с Ду. Тебя
проведут к нему.

Сайхун кивнул и повернулся к двери.

— Удачи! — произнес за спиной мужской голос.

Сайхун тут же развернулся, надеясь снова увидеть хохочущее лицо Серо­го Лебедя. Он был поражен: из-под слоя краски донесся хохот мужчины! Серый Лебедь оказался травести!

— Я пожелал тебе удачи, — сказал он Сайхуну. — И все-таки было бы замечательно затащить тебя в кровать!

С

айхуну, Уюну и Уцюаню надели повязки на глаза. Потом трех монахов усадили в лимузин и привезли к трехэтажному особняку с балконами, Стены дома были бетонными, сверху их покрывала штукатурка. Оконные рамы и балюстрады были окрашены в карминно-красный цвет. В узком дво­рике у входа вплотную друг к другу стояло еще несколько роскошных авто­мобилей. Сайхун огляделся: стена ограды была высотой футов двенадцать. Ворота — из стальных балок, обшитые тяжелыми листами железа. В углу дворика приютился крохотный, чахнущий садик с какой-то несуразной ки­тайской беседкой, выкрашенной красным и зеленым. Остальные здания в имении были ближе к французскому стилю в архитектуре.

Они прошли несколько ступенек, ведущих к главному портику. Перед главным входом выстроились шеренгой керамические горшки с растениями: кактусами, пальмами. Вход представлял собой дубовый, покрытый лаком пе­реплет со вставленными стеклами. В доме царил полумрак. Стены в комнате были окрашены в тол светлого красного дерева, пол устилал ковер кармин­ного цвета. Вездесущие телохранители, все в одинаковой темной одежде, словно древние статуи рыцарей в замке с привидениями. В отличие от улич­ных пройдох, воришек и прочего сброда, эти парни были крепкими и привы­чными ко всему профессионалами. Бугры, туг и там выпиравшие из-под одежды охранников, рельефно обозначали и мускулы, и оружие.

Один из охранников открыл раздвижную створку двойной дубовой две­ри. По периметру большой комнаты опять-таки стояли охранники. Все пpocтранство было заставлено большими пухлыми диванами и стульями в запад­ном стиле, покрытыми одинаково убогими коричневыми чехлами. На стенах висели фотографии да пара тусклых полотен, написанных маслом; прямо над черным зевом камина сверкало зеркало в аляповатой позолоченной раме сти­ля рококо. Несколько пальм в вазонах отчаянно тянулись к свету из окон, но тяжелые занавеси на окнах были наполовину задернуты. Посередине высоко­го потолка примостилась хрустальная электрическая люстра-канделябр. В дальнем конце комнаты, рядом с лампой под зеленым абажуром, сидел Ду Юэшэнь¹.

Ду махнул вошедшим рукой, приглашая их подойти поближе. Сайхун внимательно рассматривал его: квадратное лицо, короткие подстриженные

¹ Большинство западных источников и исследователей полагают, что Ду Юэшэнь покинул Шанхай в 1938 г., когда город захватили японцы. Однако Кван Сайхун совер­шенно точно помнит, что встретился с Юэшэнем в середине 1941 года; кроме того, две жительницы Шанхая, обе — дочери известных банкиров, соглашаются с тем, что ДУ Юэшэнь оставался в Шанхае до своего бегства в Чжунцин (это произошло осенью 1941 г.). — Прим. автора,

под ежик волосы. Лоб у Юэшэня был высокий, с большими надбровными дугами. Брови густые, темные, сросшиеся у переносицы. В глазах «короля преступников» светилась чисто инстинктивная жестокость. Короткий, пря­мой и приплюснутый нос расходился в широкие ноздри, да и рот был широк, скрупными чувственными губами. Но уши у главаря торчали настолько, что за глаза его называли ненавистным прозвищем «Лопоухий Ду». Кожа и тело казались темными и плотными, словно выдубленными, — сказывались мно­гие годы курения опиума. В общем, с виду Ду Юэшэнь напоминал обычную обезьяну.

Некогда широкие и могучие плечи теперь явно истончились. Под ру­башкой с высоким воротом уже не было молодых, упругих мышц — только жесткое, жилистое, твердое тело. Тогда Ду Юэшэню было сорок пять; он был опытен и многое знал, можно было даже сказать, что он был в пике своей формы. Что бы и где ни происходило — в Гонконге, Шанхае или Чжунцине, — Ду контролировал все, начиная от погрузки партии опиума в бухте и за­канчивая тайными махинациями, благодаря которым Чан Кайши держался у власти.

По бесстрастному лицу Юэшэня нельзя было ничего узнать о его бурном прошлом. Родился он в Будоне, местечке на другом берегу реки Гуаньбу. Начинал Ду мелким перевозчиком наркотиков и доносчиком. То было время расцвета шанхайского мира роскоши и коррупции. Впоследствии Ду Юэшэнь стал протеже Хуан Цзиньжуна и быстро поднялся по иерархической лестнице внутри группировки «Зеленый Круг». Став влиятельным членом банды, Ду способствовал централизации поставок опиума и остальных видов криминальной деятельности; он заключал договора о разделах сфер влияния с другими бандами, но одновременно без сожаления расправлялся с конку­рентами. Именно его влияние помогло Чан Кайши прийти к власти в 1927 году, Ду был убежденным антикоммунистом. Он стал инициатором постыд­ной бойни 1927 года, когда члены банды Юэшэня уничтожили на шанхай­ских улицах пять тысяч коммунистов.