Политическая концепция оды Ломоносова

Ода — условное повествование о политическом событии, она стремится не просто описать его, а выявить его глубинный, сущностный смысл, связать его с «исторической» жизнью государства. При таком подходе всякое событие помещается в рамки представлений о государстве и исторической его жизни вообще.

Для Ломоносова политическое бытие является одной из форм существования «натуры» — находящейся в непрестанном движении, «труде». Псалом, который Тредиаковский назвал «совершенная ода» [Тредиаковский 1752, I, 281], — это ода, выключенная из истории и политики. Он воспроизводит лишь чистые формы бытия натуры, является своего рода «слепком космоса». В переложении Псалма 103 ³ Ломоносов, следуя оригиналу, описывает сотворение мира. Непрестанное движение, «труд натуры» воплощен здесь в движении вод ⁴:

Ты повелел водам парами
Всходить, сгущаяся над нами,
Где дождь рождается и снег.
Их воля — Твой единый взгляд,
От запрещения мутятся
И в тучи, устрашась, теснятся;
Лишь грянет гром Твой, вниз шумят.

Гнев Всевышнего не является здесь разрушительным, он, напротив, — источник движения, от его гнева воды проливаются на землю и «напояют» все живое. Навстречу небесным водам движется в благодарности все живое:

Восходят горы в высоту,

птицы

Возносят пение и свисты [Ломоносов VIII, 229–230].

Мир, находящийся в непрестанном движении, которое порождено контактом с небесами, Ломоносов описывает как «мир в состоянии чуда», например, в переложении Псалма 143:

Склони, Зиждитель, небеса,
Коснись горам, и воздымятся,
Да паки на земли явятся
Твои ужасны чудеса [Ломоносов VIII, 112];

тема эта характерна и для оды:

О коль к нам склонны небеса!
О коль преславны чудеса! [Ломоносов VIII, 742].

«Чудеса» в ломоносовской поэзии не нарушают законов натуры, а, напротив, являются их исполнением. Бытие натуры, воплощенное в движении вод, таким образом, определено контактом с небесами. Этот же контакт регулирует и политическое бытие в одах Ломоносова.

Ломоносов описывает разные типы правления как различное состояние вод в условном одическом мире (нужно иметь в виду, что правление одного монарха в разные моменты могло оцениваться и, соответственно, быть описано различно, как это произошло с Анной или Петром Федоровичем). Исходное хаотическое состояние государства Ломоносов описывает как «бурю на море», оно близко по значению исходному космическому хаосу. Это мир до сотворения и государство до начала своего политического бытия: здесь волны стремятся разрушить небеса, горы сравниваются с землей, дым застилает солнце — контакт с небесами оказывается нарушен. Это для Ломоносова — «разрушение чина натуры», чудо же состоит в соблюдении этого чина («творит натура чудеса») и противостоит хаосу. Описание такого «дополитического хаоса» находим, например, в оде на восшествие на престол 1746 года:

Нам в оном ужасе казалось,
Что море в ярости своей
С пределами небес сражалось,
Земля стенала от зыбей,
Что вихри в вихри ударялись,
Что тучи с тучами спирались,
И устремлялся гром на гром,
И что надуты вод громады
Текли покрыть пространны грады,
Сравнять хребты гор с влажным дном [30, 140–141].

Чтобы преодолеть такой хаос, необходимо восстановить контакт с небесами. Но это оказывается контакт с гневающимся Богом (Бог в гневе заливает землю водами, но не «отвращает лица»). Такое состояние государства у Ломоносова последовательно связывается с властью Петра I. Актуальной здесь становится мифологема «Ной, борющийся с потопом» и формула, которую у Ломоносова произносит Всевышний:

Я в гневе Россам был Творец [36, 84].

При описании такого состояния государства Ломоносов использует устойчивый сюжет: монарх пересекает море на корабле и тем самым успокаивает бурю.

Этот сюжет восходит к эпической поэме эпохи классицизма, он же организует повествование в поэме Ломоносова «Петр Великий». Образцом для классицистической эпопеи служила «Энеида», она особенно важна для Ломоносова, в поэзии которого сама картина бурного моря может служить отсылкой к истории Энея. Так, в трагедии «Демофонт» один из героев описывает прибытие Демофонта во Фракию: внезапно солнце побагровело и спряталось в тучах, налетела буря:

Тогда сквозь мрак едва увидеть мы могли,
Что с моря буйный вихрь несет к нам корабли,
Которы лютость вод то в пропастях скрывает,
То, вздернув на бугры, порывисто бросает; <…>
Мы чаяли тогда Енеева приходы [Ломоносов VIII, 424].

Для героев трагедии эта буря знаменует «закрыты небеса», которые могут сопровождать лишь прибытие троян, поскольку боги «свой взор от Трои отвратили». Однако дальнейшее развитие событий показывает, что именно в борьбе с роком Демофонт оказывается способен восстановить сильное царство.

Этот центральный сюжет эпической поэмы свертывается в оде до эмблемы, которая вводится в текст как описание бури и получает весь комплекс значений путешествия монарха и основания нового сильного царства. В поэзии Ломоносова роль основателя империи получает Петр I. Поэтому всякий раз, когда описание преодолеваемой бури появляется в оде Ломоносова, обязательно появляется и параллель с Петром:

Великий Петр из мертвых встал!
Мы пройдем с Ним сквозь огнь и воды,
Предолим бури и погоды, <…>
На грозных станем мы валах [30, 143].

На смену буре — царствованию Петра — приходит новое состояние вод: спокойные воды. В рамках аналогии «Петр — Ной» это может быть описано как прекращение потопа (и тогда имя Елизаветы будет осмысляться как знак завета — радуга). Такое государство — рай на земле, устойчивый его признак — преклоненные небеса («к нам щедро небо преклонилось»), что знаменует контакт с уже не гневающимся Богом. При описании такого состояния государства Ломоносов вводит весенний пейзаж, когда ветры утихают и небо отражается в спокойных водах:

Когда пучину не смущает
Стремление несильных бурь,
В зерцале жидком представляет
Небесной ясности лазурь [55, 758–759].

Изображая спокойные воды, отражающие небеса, Ломоносов использует такие формулы, как «игра волн» в значении, близком «игре натуры». «Труд натуры», как форма непрестанного движения мира, является в поэзии Ломоносова важным атрибутом «государства-рая», где все «живет и движется в труде и торжестве».

По признаку непрестанного движения Ломоносов противопоставляет «государство-рай» другому типу правления, который также охарактеризован у него, как неподвижные воды. Но теперь это уже неподвижность, символизирующая мир, от которого отвернулся Бог: движение в таком мире прекращается, «спокойные воды» становятся «болотом». Так оценивает Ломоносов остановку политической жизни, вызванную смертью Петра:

Взглянуть на небо — не сияет;
Взглянуть на реки — не текут;
И гор высокость оседает;
Натуры всей пресекся труд [53, 743].

Такое состояние государства Ломоносов связывает с длительной «тишиной» (мотивы эти появляются в конце правления Елизаветы):

Чтоб в недрах мягкой тишины
Не зацвели водам равны
Что вкруг защищены горами,
Дубравой, неподвижно спят
И под ленивыми листами
Презренный производят гад [53, 746].

В этом контексте понятным становится появление в одах Ломоносова 1759–1762 годов восхвалений войны. На фоне доминирующего у Ломоносова «экономизма» они звучат особенно заметно. Так, например, в оде 1761 года «зацвевшим водам» противопоставлены именно блага войны:

Необходимая судьба
Во всех народах положила,
Дабы военная труба
Унылых к бодрости будила <…>
Война плоды свои растит,
Героев в мир рождает славных [53, 746–747].

Обоснование войны для Ломоносова не случайно. В зависимости от состояния царства война может оцениваться по-разному: если политическое движение остановилось и мир необходимо привести в движение, то война становится для Ломоносова началом плодотворным для развития государства:

Производить плоды природно только лету
И кроткий мир един дает богатство свету.
То правда надлежит и зиму тем хвалить,
Что может суровство поветрий отвратить
И вредны умертвить в лесах и нивах гады;
Подобные дает счастлива брань отрады [Ломоносов VIII, 529].

Однако война неминуемо возвращает мир из-под власти Разума во власть хаоса и случая, «счастья». Вновь вернуть миру «чин» может только «премудрый» монарх — он может возвратить мир в состояние контакта с небесами.

В контексте описанных размышлений Ломоносова совершенно закономерным становится обращение его к оде Ж.-Б. Руссо «Счастье, которое венчает» и создание перевода «Доколе, счастье, ты венцами…» (1759). Здесь противопоставлены «герои совершенные», которые «премудростию в свет даны», и герои, рожденные «роком неправедным», счастием (оно ложными лучами славы ослепляет разум). Счастье может изменить и злодею, и «венчанному Сократу», но только премудрый монарх может восстановить политический покой. Героем, который символизирует торжество разума над счастием, является Эней:

Вотще готовит гнев Юноны
Энею смерть среди валов,
Премудрость! Чрез твои законы
Он выше рока и богов [Ломоносов VIII, 666] ⁵.

Эта концепция постоянных изменений в политической жизни, как мы видели, связывает благополучие или нестроение в государстве со «склоненными» или «закрытыми» небесами. Правление Елизаветы для Ломоносова — торжество «тишины», «государство-рай» (только к концу ее правления оценки начинают меняться). В такой ситуации главная функция монарха — осуществление «контакта с небесами», и именно эта функция определяет тип отношений монархини и подданных, который Ломоносов описывает в панегириках, обращенных к Елизавете.

Взаимоотношения Елизаветы и ее подданных особенно отчетливо описаны Ломоносовым в надписях ⁶ на фейерверки. Ода Ломоносова осложнена, как мы видели, концепцией «обожения» восторженного поэта, надпись же являет отношения монархини и коллектива подданных в чистом виде.

Ключевое значение этой темы для надписи определялось тем, что семантика фейерверка в целом была подчинена эмблематическому значению этого типа зрелища. Огни фейерверка всегда знаменуют чувства подданных к монархине и, в то же время, обращены ко «Всевышнему»:

Мы ныне празднуя той час благословенный,
Огнями кажим огнь, во всех сердцах возжженный.
О естьлиб с внутренним огнь внешний равен был,
Он выше бы восшел в ночь блещущих светил [Ломоносов VIII, 533].

Как правило, в надписи три действующих лица (иногда одно из них может только подразумеваться): монархиня («ты»), подданные, народ («мы») и «Он» — Бог, «промысел». Их взаимные отношения и составляют смысловой каркас любой надписи Ломоносова (и надписи на фейерверк вообще). Так, например, в 1751 г. Ломоносов писал по случаю празднования дня рождения Елизаветы:

Среди прекрасного Российского Рая,
Монархиня, цветет дражайша жизнь твоя.
Рукою вышняго нас ради насажденна
И силою его отвсюду покровенна.
Мы, сердце возводя и очи к небесам,
Согласно просим все: «Подай, о боже, нам,
Да солнце милости сиять к ней непрестанет» [Ломоносов VIII, 409].

Здесь «Вышний» «насаждает» власть монархини и «покрывает» ее, но объектом его действий является «народ»: «нас ради», — пишет Ломоносов. Монархиня здесь — только «орудие», форма Божественного покровительства.

Точно так же трактует отношения монархини с подданными и Всевышним и ломоносовская ода, например:

На глас себя он наш склоняет;
Как в имени твоем предвечный
Поставил нам покоя сень [45, 557; ср.: 51, 649 и др.].

Повествователь в этой ситуации может выступать в двух ипостасях: он может причислять себя к коллективу подданных Елизаветы («мы») и тогда разделять с ними их эмоции, или может быть «восторгнут» к небесам, и тогда он — зритель всеобщей радости. Такая раздельность существования позиции подданного и поэта в оде Ломоносова изменяется с приходом к власти Екатерины II.