Часть 3. Флуктуация систем истины и знания. цветом расцвела дифференциация или даже атомизация

цветом расцвела дифференциация или даже атомизация. Ска­занное особенно справедливо применительно к XX в. — перио­ду многочисленных течений, каждое из которых достаточно силь­но, чтобы наложить свой отпечаток на культуру, но все-таки слишком слабо, чтобы поглотить другие течения, господство­вать над ними и служить авторитетным, не вызывающим сомне­ний руководством.

Такова история, извлеченная из наших данных. Если рассмот­реть весь 25-вековой период, то обнаружится существование по­вторяющихся долгосрочных волн увеличивающейся дифферен­циации и уменьшающегося единогласия в сфере философской мысли и противоположных волн увеличивающегося согласия и уменьшающейся дифференциации. Таким образом, длинный ряд цифр совершенно неожиданно обнаружил странное хотя и редко упоминаемое или не глубоко изученное чередование тен­денций к разделению и согласию. Ритм этих волн имеет отноше­ние к шенсгровской формуле, но только в том смысле, что по­казывает ее ошибочность. На смену любой дифференциации и усложнению рано или поздно приходит упрощение и единооб­разие, затем на смену упрощению — тоже рано или поздно — приходит противоположная тенденция к дифференциации. Та­кова наша формула. Она рассказывает совершенно иную исто­рию, чем спенсеровская концепция линейного эволюционного прогресса, и еще раз подтверждает достоверность наших прин­ципов ограничения и имманентной саморегуляции разнообраз­ных тенденций, их направлений как в области философии, так и во всех других социокультурных процессах.

Если эти принципы верны, то можно предсказать, что ны­нешняя тенденция к дифференциации в изучаемой нами облас­ти не может продолжаться вечно. Рано или поздно на смену ей придет тенденция противоположная. Многие из существующих ныне течений обречены одно за другим исчезнуть, а одному из главных (кто может знать, какому именно?) предназначено вы­расти и господствовать над другими. А затем, как и в начале Средних веков, оно станет монопольным; философское мышле­ние будет унифицированным, спокойным, простым, ясным и доверительным, а не сомнительным, скептическим, софистичес­ким, циничным и недоверчивым. Такого рода «единогласная» философия будет в то же самое время и религией, как это было на заре греческой философии и нашей культуры. Но когда ее время пройдет, ей суждено будет, в свою очередь, раздробиться

15. Флуктуация «первых принципов»:!. Идеализм и материализм 377

на отдельные течения. Чередование стадий дифференциации и единства будет продолжаться до тех пор, пока существует сама

культура.

/. Современная ситуация. В некоторых других составных ча­стях изучаемой культуры — в искусстве, системе истины и на­уке — мы обнаружили, что в конце XIX — начале XX в. появи­лись признаки протеста против господствующих тенденций перезревшей чувственной культуры. В области онтологии в пе­риод с 1900 по 1920 г. мы такого неприятия не обнаруживаем (так же как не обнаруживаем его и в сфере эмпиризма), зато предыдущий период — 1880-1900 гг. — отмечен заметным спа­дом механистического материализма (с 13,6 % в 1840-1860 гг. до 5,7% в 1880-1900 гг.). Более того, показатели механистичес­кого материализма в XIX в. вообще ниже показателей XVIII в. Этот спад, вероятно, следовало бы рассматривать как проявле­ние протеста против перезревшего чувственного сознания — протеста, значительно ярче выраженного в других областях культуры (особенно в искусстве). Хотя в соответствии с выше установленной общей закономерностью, согласно которой ма­териализм усиливается в периоды социокультурных кризисов (его показатели за время с 1900 по 1920 г. были выше, чем преж­де), возможность того, что XX в., если брать его в целом, может еще пережить «изгнание» материализма, не исключена. Словом, в философии, как и в других сферах культуры, к концу XIX в. наблюдаются симптомы неприятия прежних ценностей, хотя и носят они не явно выраженный и неопределенный характер.

К. Растущий прилив материализма и сенсуалистической интерпретации человека и культуры. На предыдуигу: страни­цах уже проводилась мысль о том, что тенденция повременной науки интерпретировать человека, культуру и историю механи­стически, материалистически, «рефлексологически», «эндокри­нологически», «бихевиористски», «психоаналитически», «эко­номически» и т. д. является не чем иным, как отражением факта перезрелости нашего чувственного сознания. Здесь мы еще раз находим дополнительное подтверждение этого предположения. Поскольку ученые и прочие интеллектуалы последние четыре столетия жили в атмосфере стремительного усиления материа­лизма и упадка идеализма, их прогрессирующая неспособность видеть «идеалистические», «божественные», «духовные» аспек­ты и движущие силы человека и культуры становится совершен­но понятной. Вместо них они все более были склонны усматри-

3 78 Часть 3. Флуктуация систем истины и знания

вать главным образом материальные, сенсорные, внешние, ме­ханистические и прочие чувственные аспекты и силы. Отсюда — мода на материалистическую, «рефлексологическую», «эндок­ринологическую», «биологическую», «психоаналитическую» (когда человек рассматривается как сущность, почти всецело определяемая полом, имеющим сверхфизиологическое значе­ние) и прочие антиидеалистические интерпретации истории, культуры и человека. Такого рода теории становились все более популярными, все чаще аттестовывались как «научные» и все шире воспринимались как «последнее слово науки». Успешно продолжающееся распространение подобных учений среди не­сведущей публики привело к тому, что сейчас фактически лю­бой аспект социокультурной реальности интерпретируется по­чти исключительно в терминах вышеприведенных «чувственных переменных».

Б мои намерения не входит порицание или похвала этой моде. Моя задача — указать, что она находится в самой тесной связи с господствующей сейчас системой истины и вздымающейся вол­ной материализма (точно так же идеалистическая интерпрета­ция человека и культуры в Средние века полностью господство­вала наряду с идеациональной ментальностью). Это исследование могло бы внушить массу сомнений сторонникам и «чувствен­ной», и «идеалистической» интерпретации человека; оно могло бы привести подобных теоретиков к отказу от признания своих доктрин «последним словом науки», от убеждения в том, что они воплощают всю истину и только истину. Факты свидетель­ствуют о том, что и «чувственная», и «идеалистическая» пози­ции — одинаково условны и в значительной степени подверже­ны флуктуациям. Обе позиции, вероятно, несут в себе часть истины, но именно часть ее. Каждая из них, в крайней своей фор­ме, может содержать больше заблуждения, нежели истины. Сле­довательно, рано или поздно, но эти крайние точки зрения стол­кнутся с отрицательной реакцией на их псевдоистины.

Не будет, стало быть, неожиданностью, если в будущем эта позиция столкнется со стремительно и неожиданно растущей ре­акцией в виде идеалистической интерпретации. Реально ли это пред­положение — вопрос второстепенный. В последние три десятиле­тия такая реакция уже возникла в науке и философии. И здесь мы еще раз убеждаемся в том, что понятие истины в определенный период обусловлено господствующей ментальностью данной культуры.