Флуктуация договорных и принудительных отношений. социологический «реализм» идеациональной ментальности и психологическое слияние индивидуальных «я» в одно единое «мы» касаются лишь носителей идеациональной

социологический «реализм» идеациональной ментальности и психологическое слияние индивидуальных «я» в одно единое «мы» касаются лишь носителей идеациональной культуры. Толь­ко они являются частями этого «мы», только они — эмпири­ческое воплощение идеациональной сущности (чада Иисусовы, братья во Христе и т. д.), которая сплачивает всех их в подлин­ное единство, когда они не существуют в отдельности друг от Друга.

Совсем иное дело, когда речь идет обо всех посторонних, не являющихся участниками этой «идеациональной сущности». Поскольку они не носители «благодати», не члены «братства во Христе», они и не являются ни «священными», ни «братьями», ни «чадами Божиими». Они просто посторонние, еретики, языч­ники или всего лишь эмпирические орудия, которыми можно пользоваться, как и всяким орудием. Отсюда, когда речь идет о такого рода «посторонних», идеациональная ментальность (если она не является подлинно универсалистской и космополитичес­кой), не имеет никаких препятствий для грубого отношения к ним, применения к ним всех видов насилия, иногда даже более жестокого, чем допускает чисто чувственная ментальность. Это одна из причин, в силу которых параллельно некоторым идеа-циональным культурам существуют принудительные формы социальных связей, характерные для взаимоотношений с посто­ронними (в Индии это низшая каста — шудры, которые не счи­тались «дважды рожденными» ^п; в других странах это еретики, язычники или «неверующие»).

Таковы, вкратце, некоторые причины подлинного сродства идеационализма с семейственными и отчасти принудительными отношениями.

Аналогично можно объяснить и близость чувственной куль­туры с договорными и принудительными отношениями. Чув­ственная ментальность — сингуляристская и индивидуалисти­ческая. Для нее только отдельный индивид является подлинной реальностью. Поэтому на первом месте стоит собственное «я». Такая ментальность не позволяет так легко соединять «я» в «мы», как идеациональная. Договорные или же принудительные фор­мы, с их «индивидуальными» центрами в качестве «субъектов» соглашения или насилия, более созвучны такой ментальности, чем семейственность.

Эмпирическая ментальность обращена в основном к чув­ственным и телесным потребностям человека. Поэтому она вы-

соко ставит чувственные и материальные ценности: удобства, предметы роскоши, богатство. Чувственные люди стремятся приобрести — каждый именно для себя — как можно больше этих ценностей. Они более склонны «урвать» их у других силой или же путем выгодной сделки. Поскольку у большинства таких индивидов жизненная позиция одинакова, в результате это ве­дет к гораздо более жесткой борьбе за эти ценности, чем в идеа-циональном обществе. Здесь больше антагонизмов, больше стремления к «рациональному взаимовыгодному распределению» путем справедливого (или несправедливого) договора или же пу­тем насильственного принуждения другой стороны к уступкам. Если договор не соблюдается, человек чувственной ментальности готов применить силу, чтобы защитить себя в безжалостной «борьбе за существование». Здесь нет внутренних ограничений, сдерживающих применение силы как ultima ratio¹² целесообразно­сти. Здесь действуют принципы «каждый сам за себя» или «каж­дая группа людей с одними и теми же интересами — сама за себя». Никакие абсолютные религиозные, нравственные или другие принципы не препятствуют применению силы, если оно возмож­но и целесообразно. Никаких проблем с corpus mysticum, пото­му что его и нет.

Наконец, идеалистическая культура, как сбалансированный синтез идеациональной и чувственной культур, синхронна — по причинам, понятным из всего вышеизложенного, — с синтезом трех форм социальных отношений» с некоторым преобладани­ем семейственной формы.

Понятно также, почему XII, XIV и XV вв. обнаруживают смесь всех трех этих форм.

По мере приближения к XVI в. идеациональная культура все больше клонилась к упадку, а чувственная совершила невидан­ный прогресс. Появился чувственный тип человека. Но тип этот, утративший свои идеациональные свойства, не сразу пришел к разумному и взвешенному принципу: «живи и давай жить дру­гим». Он был склонен к насилию, чрезмерно эмоционален, жа­ден. Одними лишь переговорами и проповедями нельзя было «Урезонить» такого человека. Этим объясняются появление в XVI-XVIII вв. физического насилия как самого надежного спо­соба «воспитания» и рост принудительных отношений.

Вымуштрованный таким способом чувственный человек был Укрощен и постепенно начал осознавать, что контрактуализм — Может быть, самый лучший и удобный метод ведения дел.