2015-05-25
382
Офицеров в гатчинский лагерь «Красные казармы» не приводили. Их содержали отдельно или сразу отправляли в тыл. Раз принесли на носилках раненого молодого лётчика, младшего лейтенанта лет двадцати. По приказу сопровождавшего немца-зондерфюрера его поместили в перевязочной. Лётчик был без сознания.
Александр вместе с санитаром перенесли его на деревянный топчан:
– Он ещё дышит, но крови потерял много. Лишь бы заражения не случилось, – с участием произнёс санитар.
– Его необходимо хорошо кормить. Это и будет лучшим лекарством, – Александр сделал решительное движение к соседнему сараю, за которым лежала недавно убитая немецкая лошадь. Мысль пришла мгновенно. Он вспомнил, как дядя Борис назначал кому-то из пациентов обильное питьё из мясного бульона при сильной кровопотери.
Лётчика стали подкармливать бульоном с кониной. Легкораненые договорились между собой молчать и не раскрывать ему тайны исцеления. Сергей, так звали лётчика, быстро шёл на поправку. Ложь спасла ему жизнь.
|
|
|
Затем он стал рассказывать, как их кормили в полку. Экзотическим продуктом для всех был шоколад, обязательный в пайке лётчиков. Александр отметил про себя, что такой гурман ни за что бы не стал есть конину. «Секрет» выздоровления Саша всё же рассказал ему уже после выздоровления.
Когда парень шёл на поправку, зондерфюрер явился к Сергею. Всех обитателей выгнал из перевязочной и долго допрашивал его. Александр знал, что если отправят в тыл, человек погибнет как враг Рейха. Краем уха он прижался к двери перевязочной.
Зондерфюрер настойчиво-властно требовал от пленного назвать месторасположение аэродрома. Сергей вначале отказывался, затем тихо стал называть координаты местности. Довольный немец, на радостях от удачного допроса, выбежал за дверь. Вероятно, ему грезилась очередная награда или повышение в звании.
Через два дня Александр вычищал золу из продымлённой печки лазарета, как вдруг, с руганью ввалился зондерфюрер. Он кричал. Чуть не упав, споткнулся о поленицу. В адрес Саши полетели отборные слова ненависти.
Вломившись в процедурку, стал орать на лётчика. О том, что тот обманул целую эскадрилью бомбардировщиков, которая делала вылет на пустое место.
– Русская свинья! Ты будешь гнить в концлагере! Тебя сожгут, как дрова! Тварь!
Сергей молчал и только улыбался.
На другой день, прихрамывая, он вышел. Его отправляли в тыл. Сопровождавшие лётчика охранники торопились. Поравнявшись с Александром, он тихо шепнул ему:
– Спасибо за спасение. Я всё равно убегу.
Другого лётчика, попавшего через неделю в лагерь, внесли в барак на окровавленной шинели. Это был майор, командир эскадрильи лет сорока. Во время воздушного боя его машина загорелась, он выпрыгнул на парашюте и, спускаясь, раненый отстреливался от немцев. Майору придавали особое значение. Его поселили отдельно от всех, комнату охраняли полицаи.
|
|
|
Александр вновь решил использовать старый метод лечения. Стал кормить его конским бульоном. Рот у лётчика был разорван. Саша осторожно подносил ложечку к зияющей ране офицера и медленно заливал жидкость внутрь, чтобы не задеть окровавленный сгусток подобия губ.
Вскоре раненый начал приходить в себя. Явился зондерфюрер. Часа по два он вновь и вновь выпытывал, где располагается аэродром. Майор молчал. Немец выходил взбешённый.
– Алекс, с сегодняшнего дня его не кормить! И не помогать!
Александр как бы понимающе кивнул головой. В этот же день он продолжал уже более методично поддерживать бедолагу. Майор медленно возвращался к жизни. Когда он стал восстанавливаться, его отправили с первым же этапом. Единственное, когда его выносили на носилках, Александр успел передать майору кусок шерстяного одеяла из лазарета. Майор грустно улыбнулся.
– Спасибо, Сашка! – он еле произнёс эти слова своему спасителю.
| * | * | * |
Дядю Бориса арестовывали дважды, в 1931 и в 1938 годах. Софья Карловна Шепе (Сока, как её называл Рафаил) была вне себя от радости. Вернулся Борис Ильич!
Прошло несколько дней и в дом снова пожаловали «гости». На этот раз они искали золото. В доме никто не курил. Рафа проснулся: пахло дымом. Открыл глаза и увидел в проёме двери плечо офицера ГПУ. Рафа быстро соскочил с дивана. Сердце надоедливо колотилось, меняя ритм от быстрого к учащённому.
Да сколько это может продолжаться?! Дядю Бориса вновь уводили в неизвестность. Рядом стоял огромного роста безбровый латыш, старший в этой бригаде. Дядя попросил стакан чаю. Латыш грубо рявкнул: «Там дадут». И повёл к выходу. Осталось три офицера ГПУ, они лениво копались в дядиных бумагах, ища оружие. Из их разговора Рафа понял, что дядю обвиняют в хранении смертельного оружия.
Обыск закончился быстро.
На следующее утро директор школы вызвал Рафаила в кабинет.
– Клейн, ты как комсомолец, будущий коммунист обязан отречься от главного врага народа – твоего дяди, – директор, сузив глаза, пытался поверить в убедительность собственной лжи.
– Да вы что?! Это единственный человек, которому я обязан жизнью. Он меня не бросил, дал образование и умение чувствовать мир. А вы?.. – Рафа с обидой и сожалением смотрел в рыбьи, бесцветные глаза властителя школьных умов.
В учебных заведениях в те годы стало обязательным проводить общие собрания, на которых кто-то из учеников отказывался от своих родителей. Рафаил после беседы с директором не явился на подобное судилище, и его поставили перед выбором: или школа, или...
А некоторые одноклассники, по поручению директора, стали следить за Рафаилом. Они были обязаны «воздействовать» на отпрыска «врага народа». Оба одноклассника-«чекиста» являлись отличниками, их родители неоднократно лечились у дяди, а теперь?..
Рафаилу надоела бесконечная слежка и он принял непопулярное решение – послал их всех, далеко-далеко. Слежка прекратилась.
Да... Народ жил тяжело, и ему нужно было сорвать злость на ком-то. Сталин указывал на «врагов народа»: они во всём виноваты. И народ кричал: «Расстрелять их! Уничтожить!..».
И уничтожали, и придумывали новых врагов для оправдания своих страхов и промахов.
| * | * | * |
По всей округе расклеили воззвания Власова и призывы вступать в РОА[28]. В то же время из пленных немцы стали набирать «хиви» («хильсвиллиге»)[29]. Пленные получали форму, похожую на немецкую или трофейную.
Александру тоже неоднократно предлагали вступать в ряды «хиви», но он всегда находил десятки причин невозможности в них быть.
|
|
|
В лагерях Ленинградской области в 1943 году отношение к пленным стало лучше. Их неплохо кормили и обращались более-менее просто, без арийского пафоса и крутизны.
Унтер Мартин слыл мастером психологических ловушек. Однажды, возле домика гатчинского штатсгута[30], где проживал командир Бляйхерт, или как его все называли «Барон», Сашу остановили.
– Почему не в форме? Переводчик?! – сарказм и издёвка, словно плевок, выбросили слово «переводчик». Это был Мартин.
– Как это не в форме? – Саша сделал удивленно-наивное лицо, – что было подрезал, подлатал и кафтан готов.
Мартин поморщился. Было заметно, что сейчас в нём борются два чувства – это ненависть и желание добить бесправного.
– На склад только что привезли французскую и чешскую униформу. Пойди и выбери по размеру, – Мартин ждал ответной реакции от Александра. Но Саша понимал, что в случае согласия, он невольно становился «хиви».
Господин унтер, я думаю, не достоин носить новую форму. Мой вклад в победу немецкой армии жалок и не стоит больших затрат.
Мартин, носивший всегда с собой коричневый стек, резко перекинул его из левой руки в правую.
– Какая же ты мерзость, Александр-переводчик. Штильштанд![31] – унтер резко развернулся и чуть было не упал, поскользнувшись о наледь у тропинки.
– Как скажете, герр унтер! – Александр по-актёрски ярко и с нажимом поставил точку в деле вербовки в ряды РОА
... В рельс ударили: обед! Немцы моментально бросили работу и штатские тоже последовали их примеру.
– Алекс, когда солдаты пообедают, пойдите на кухню к повару Ланге и скажите, что я распорядился отдать остатки пищи моей овчарке.
– Яволь[32], герр унтер-офицер! – отчеканил Саша.
Для Мартина его свирепая овчарка была важнее всех вместе взятых в штатсгуте людей. Александр внутренне уже выстраивал план выноса продуктов для себя и друзей по плену.
Без труда найдя ведро, он пошёл к кухне и стал ждать. Когда все немцы со своими котелками ушли, подал ведро Ланге. Повар наложил в него остатки из бака, самую гущу: картофель с мясом, залил остатки подливы, а сверху набросал куски плесневелого хлеба.
|
|
|
Александр рефлекторно глотал слюну, взирая на это невиданное богатство. От кухни он не шёл, а бежал по тропинке к рабочему бараку. Помахал рукой стоявшим рядом пленным. Подошло четыре человека. Тут же за кустом, присев на корточки, за несколько минут они умяли полведра. Псу Мартина пришлось довольствоваться недоедками.
| * | * | * |
Шёл четвёртый месяц после очередного ареста дяди Бориса. Рафаил был один в квартире. Недавно умерла любимая хозяйка дома Сока. Двери всех комнат, кроме одной, были запечатаны ГПУ. Рафа лежал на неуклюжем диванчике. В его юношеской голове проносились картины первых свиданий. Он с девчонками и мальчишками в бесконечном походе на Крещатик показывали окружающим свою независимость и взрослость.
Его первый поцелуй с Мариной с соседнего двора запомнился навсегда. Всё тогда было как-то смешно и неуклюже. Рафаил пытался повторить киношную сцену поцелуя. Марина, на редкость красивая и открытая миру девчонка, была смелее Рафы.
– Ну что, целуй как взрослый, а потом скажу: правильно было или нет, – Марина закрыла глаза.
Рафаила будто обдали паром. Он растерялся. Мысли судорожно пытались контролировать его состояние. И вдруг... В глазах всё потемнело, не помня о том, где они и что будет дальше, Рафа решился. Получился затяжной и долгий поцелуй.
– Молодец! Не слюнявишь и дышишь ровно. Только давай немного передохнуть. А так – молодец! – со знанием опыта заключила Марина.
Это потом узнал Рафа, что он был у неё далеко не первым и не последним героем.
Рафа лёжа потянулся за книгой. Вдруг раздался звонок в парадную дверь. «Неужели дядя,» – мелькнуло в голове.
Он бросился к двери и приоткрыл её. Через цепочку увидел высокого человека лет тридцати.
– Откройте, пожалуйста, не бойтесь, я от Бориса Ильича, – быстрым шёпотом сказал он.
– Что с дядей? Где он? Здоров ли? – Рафаил засыпал незнакомца вопросами.
– Жив, здоров. Но завтра его будут отправлять этапом. Так он просил передать ему... денег. Рублей триста.
– Погодите минутку. Я сейчас.
Рафа быстро вернулся к незнакомцу и протянул ему пятьсот рублей.
– Я работаю в тюрьме и чтобы меня не подвести, не говорите никому о визите, – незнакомец скрылся.
Каждое утро Рафаил шёл по спящему городу к товарной станции за Лукьяновской тюрьмой, откуда отправляли арестованных. Ждал по несколько часов, всё дежурил, лишь бы не пропустить дядю и спросить его, получил ли он деньги. Рафа бегал дня три. Пропустил все уроки. Но среди арестованных так и не встретил родного Бориса Ильича.
Спустя время Рафа узнал, что никто никаких денег дяде не передавал. Ночной незнакомец оказался аферистом. Он обходил многие квартиры пострадавших от ГПУ и предлагал передать деньги.
Через неделю Рафа с друзьями совершенно случайно встретил незнакомца. Они окружили его.
– Вы передали Клейну в тюрьму пятьсот рублей?
– Передал, конечно, – сказал он и попытался уйти вперёд.
Но тут друзья Рафы загородили ему дорогу.
– Так я вас узнал. Вы – шантажист! – Рафа ударил обманщика.
Друзья поддали ему хорошенько, разбив нос. После стремительно разбежались по саду.
Рафаил после этого случая пытался меньше доверяться людям и быть более осмотрительным.
| * | * | * |
Весна 1942 года принесла немало «сюрпризов». Возле лазарета в Чудово из таявшего снега показались ампутированные руки, ноги, даже несколько трупов.
Александр неожиданно вспомнил старинный медицинский альбом из киевской библиотеки, где ярко были представлены человеческие конечности. Внутри закралась некая мерзость и неприятие живым человеком его же отторгнутых частей.
«Нехорошо,» – подумал Саша.
– Алекс! Срочно приказано очистить территорию! – унтер-офицер был бескомпромиссен. Его крик возвратил Сашу в действительность.
– Их складывать? Или закапывать? – он попытался выйти на диалог, чтобы оттянуть неприятную процедуру.
– Сбрасывать в яму! – рявкнул унтер
Ничего не оставалось делать, надо было принимать данность бремени. Саша и вся обслуга лазарета занялись очисткой территории. Они соорудили носилки и стали таскать части из анатомического театра. Могилы начинались в двух-трёх шагах от ворот. Вырыли несколько ям три на четыре метра и в несколько слоёв стали складывать трупы и всё, что осталось от них.
Мартовское солнце в этот день светило щедро. Снег стал резко таять. Ручейки луж, словно серая кровь вен, сбегали в свежевырытые ямы. Талая вода быстро наполняла «трупные» бассейны.
Александру стало плохо.
– Почему не работаем, переводчик? Забыл, как своих закапывать? – унтер-офицер наслаждался садистской картинкой унижения пленных.
– Да я их и не закапывал. Они всегда будут жить! – Александр поднял из лужи мокрые носилки.
– Ты работай, не заговаривайся! От нас живым ещё никто не уходил, – выплюнув сигарету, он двинулся к зданию лазарета. Смятая сигарета, словно маленький парусник, побежала по руслу ручья в яму смерти.
Трупы всплывали и в разных позах: кто на боку, кто на спине, кто на животе, некоторые с открытыми глазами – плавали в этом «бассейне».
С большим трудом Александр преодолел первые несколько вырытых могил.
К вечеру у всей команды копальщиков случилось «непредвиденное»: открылась рвота.
Александр понимал, что это отравление. Ассистенц-врач посоветовал всем пострадавшим выпить крутого кипятку и постараться самоочиститься. Александр перевёл всем зажимающим от боли животы слова эскулапа.
Саша, то ли от боли, то ли от страха, что немцы раскроют его еврейское происхождение и он погибнет вот так, за многие месяцы войны вдруг заплакал. У него не оставалось никаких сил тащить на себе груз отчаянья и унижения. Только одна мысль бесконечно билась внутри: ему необходимо срочно бежать к своим. Чего бы это ни стоило.
| * | * | * |
С 1915 года в доме Клейн, в лаборатории с Борисом Ильичом, работала замечательная женщина-врач Адель Генриховна Скоморовская (сестра руководителя известного оркестра Якова Скоморовского). Её муж, Григорий Яковлевич Козинский, юрист, был очень добрым человеком. Все считали эту пару «не от мира сего» за их честность, преданность и скромность.
Рафаил неоднократно это проверял на себе. Однажды, возле Киевского театра имени Ивана Франко (бывшего Соловцовского), в маленьком скверике, Рафа с друзьями затаились на перекур. Этот сквер возле театра очень уж нравился пятнадцатилетним мальчишкам. Нарядные и красивые девчонки из благородных семей зачастую ходили с родителями на премьерные спектакли. Мальчишки их бурно обсуждали, а если удавалось перекинуться двумя-тремя фразами, тогда воображали из себя незнамо что.
Так было и сегодня. По кругу «гуляла» дымная сигарета «Памир», и, вдруг, Рафа почувствовал, что кто-то зубами тянет его за новый свитер. Оглянулся. Замер. Это была любимица Адель Генриховны, болонка по кличке «Кукла».
Она по-собачьи всегда была рада встрече с Рафаилом, потому что он, приходя в гости, всегда приносил ей деликатесные конфеты-подушечки.
– Кукла, отойди! Домой! – не успел Рафа договорить, как сигарета упала.
– Ах, вот вы где прячетесь? – голос Григория Яковлевича неожиданно оборвался от увиденного.
– З-здравствуйте, – только и произнёс Рафаил.
Тлеющая сигарета начинала дымить в складках нового свитера.
– Рафаил, вы курите? Это – отвратная привычка. Остановитесь! Когда-нибудь сердце напомнит вам об ошибке.
– Я, я, я... побаловался, так, для себя, – Рафаил покраснел.
Казалось, что пунцовое лицо слилось с цветом красного свитера. Мальчишки притухли.
– Ты не задавался вопросом: почему собаки и кошки, да и вообще животные, не курят? – Григорий Яковлевич вопросительно приподнял ершистые брови-усы.
– У них нет денег, – опережая Рафу, ответил одноклассник.
– Потому что они разумнее нас и избирательней. Гадость они не вторгают в себя, в отличие от людей, – Он повернулся и Кукла, переваливаясь с боку на бок, посеменила за ним.
Рафаилу стало, вдруг, так стыдно. Он судорожно начал перебрасывать возможные ответы на вопросы дяди Бориса. Ему всё расскажут, и он с позором уедет в Куйбышев к дяде Арону. Неужели? Да и свитер, с прогоревшими нитками будет не в радость для Адель Генриховны, которая вязала его целый месяц.
Уже возвращаясь поздно вечером домой, Рафаил дал себе клятву никогда больше не курить. Он ждал суда совести. Но прошли недели, месяцы: дядя Борис так ни о чём и не догадался. Рафаил продолжал ходить в гости к людям, которые вдруг стали родными.
Этот урок совести в будущем помог Рафаилу преодолеть в себе слабости и жизненные приманки.
| * | * | * |
По распоряжению «барона» Мартин начал усиленно привлекать окрестных жителей на работу в штатсгуте. Вохоново было окружено финскими и эстонскими деревнями, которые славились добротным сельхоз хозяйством.
Для осуществления программы фон Бляйхерта, агронома по образованию («доктор Хорст фон Бляйхерт,» – значилось в его карточке), помимо немецких солдат, здесь должны были работать местные жители. За свой труд им полагались деньги и паёк, в который входили хлеб, немного муки, крупы, маргарина, – всё в скромных количествах. Рабочие подразделялись на категории: специалисты, грузчики получали больше, женщины – меньше, дети – ещё меньше. Начиналась срочная постройка под одной крышей с узницей «молькерай»[33] фермы с глубоким погребом, выложенным цементом. Из Германии ожидалось прибытие коров ост-физской породы, племенного быка, жеребца, тонкорунных овец, свиней, а также сельхозмашин.
У Александра складывалось впечатление, что немцы рассчитывают остаться на Ленинградской земле навсегда.
Александр, как переводчик в штатсгуте, рассчитывал, что неразбериха и переустройство в хозяйстве дадут ему скорую возможность побега. Столяр Эрих, обер-ефрейтор хозяйства, как-то вырезал из дерева шахматы и обыграл всех солдат. Александр предложил ему сыграть партию шахмат. Через пять минут Саша поставил ему «мат». На другой день, эта новость дошла до обер-лейтенанта. Он вызвал Александра.
– Русские хорошо играют в шахматы, – начал он издалека, – Я бы хотел с тобой сразиться. Только как? За одним столом нам сидеть не положено.
– Если вы ничего не имеете против, – предложил Саша, – Я могу сыграть и без доски, вслепую; только с условием, чтобы не меняли ходов, не разбирали варианты, не меняли расположение фигур на доске во время игры.
– Он ещё ставит условия?! Дерзкий парень, – «оберст» рассмеялся, – Ладно, принимаю твои условия. Я беру себе белых. Мы нападаем!
Александр стоял за дверью, в его математически выверенном сознании чётко возникли 64 чёрно-белых квадрата. Шестнадцать различных белых фигур противника необходимо расчётливо снимать с доски. Игра началась.
Он избрал Сицилианскую защиту, и в стане «оберста» началось замешательство. Из комнаты доносились возгласы «оберста»:
– Дойчланд геген Руссланд… Вир геген Шталин… [34]
Оберст продолжал играть в совершенно безнадёжном положении и успокоился только, получив «мат». У Александра непроизвольно вырвалось:
– Россия выигрывает!
Наступила мёртвая, тревожная тишина. И вдруг офицеры заорали:
– Русский слишком нахален! Пристрелить его!
Тут выскочил фон Бляйхерт и приказал Александру срочно следовать за ним.
Через день подполковник заявился в штатсгут и уже без всякой злобы сказал Саше:
– Хорошо играешь. Опасный противник!
На что Александру оставалось ответить:
– Яволь![35]
В человеческом отношении к нашим людям со стороны немцев, Александр сыграл большую роль. Немцы стыдились при нём, «образованном русском», распускать свои страсти-мордасти. Саша как мог защищал слабых, чем мог помогал и поддерживал обездоленных. Никогда не сменил форму. Ни разу не произнёс слово «Хайль». Ни разу не вскинул руку в фашистском приветствии.
Благодаря его убедительному слову, ни один не вступил ни в «хиви», ни в РОА, никого не повесили, не расстреляли. А ведь люди есть люди.
Саша, продумывая детали, готовился к побегу.
| * | * | * |
Жильцы киевского «Дома врача», в котором жил Рафаил, в конце тридцатых годов организовали в полуподвале общую кухню. Тогда было очень трудно с продуктами. Сносили в общую «копилку» кто что мог.
Рафаилу с Сокой предстояло очередное дежурство, но продуктов в доме оставалось совсем ничего. Рафаилу пришла, бредовая на первый взгляд, мысль. Он решил «продать» свой актёрский дар, временно, на муку или картошку. Рядом, на небольшом рынке шёл обмен натуральными продуктами.
В театральной студии Дворца пионеров, где с успехом он играл, выпросил старенький фрак и цилиндр. В пять часов утра только-только занимался рассвет в утреннем небе, а Рафа был уже на торговом «пятачке».
Переодевшись за картонным рядом коробок, Рафаил выглядел солидным и романтическим героем прошлого века. Торговцы стали как-то удивлённо разглядывать «пришельца». Им, вероятно, виделся в нём «богатый» конкурент. Но когда Рафа стал читать из лирики Пушкина, торговцы несколько успокоились. «Пускай читает, лишь бы не торговал,» – мещански рассуждали они.
И тут началось внутреннее преображение публики. Вокруг Рафы образовалось плотное кольцо. Молодые и старые, особенно девушки, поддерживали отличного артиста. Из толпы летели реплики одобрения, кто-то стал уже на заказ предлагать Рафе прочесть то или иное произведение.
Благодаря редкой цепкой памяти Рафаила, он легко справлялся с «заказами». А когда одна дородная хохлушка-селянка попросила исполнить частушки про хлопца и «Дивчину-гулёну», Рафа разошёлся.
Публика хохотала и аплодировала. Уже был полдень. Рядом с Рафой, на газетке, как на скатерти-самобранке, скопилось достаточно продуктового гонорара. Здесь были: лук, яйца, сало, мука, мармелад, качан капусты, початки кукурузы. Словом, он – победил! Аккуратно свернув всё добытое во фрак, не помня себя от радости за то, что это была его первая плата за талант, он возвращался домой.
Забежал в полуподвал. Соки ещё не было. Жестом благотворителя, разгрузил содержимое фрака на стол и замер. По ступенькам зашаркала хлопотливым шагом Сока. Войдя в кухню, по выражению лица Рафы поняла: произошло что-то непредвиденное. Рафаил отошёл от стола, демонстрируя добычу. Сока, не поняв, спросила:
– Рафа, чьё это добро? Из какой квартиры?
– Из нашей! Я заработал! – Рафа продолжал победоносно улыбаться.
– Я не шучу. Чьё это?
Рафаил хорошо знал Соку, а она была очень доверчива. Лучше ей правду сказать, и она всё поймёт. Он так и поступил. Во всех подробностях раскрыл свой уличный актёрский план.
– С того бы и начинал. Но предупреждаю – это рискованно, в неумное время быть одному на виду у всех. Сколько банд, а милиция?.. – Сока между делом принялась мыть принесённые овощи и продукты.
– Сока, прости меня! Я больше не буду! Может, когда-нибудь, если очень захочется есть, – Рафа виноватой интонацией всегда её успокаивал и размягчал.
На этом все разговоры о «гастролях» Рафы на базар прекратились. Но ощущение адреналина, прямого диалога с неподготовленной публикой остались в нём навсегда. Этот своеобразный тренинг помог ему в будущей профессии актёра.
| * | * | * |
В белоснежный рюкзак Александр положил найденные старые валенки. Портной штатсгута дядя Лёша за месячный паёк хлеба и всего, что к нему полагалось пленному, перешил его шинель, сделав из неё «москвичку» на овечьем меху с таким же меховым воротником. Из основной красноармейской формы Александра неизменными оставались пилотка, гимнастёрка и брюки из плащ-палатки. Звёздочку Саша хранил в подкладке «москвички».
«Чуть фронт сдвинется – убегу,» – думал он.
В новом одеянии Саша выглядел щегольски и артистично. Фон Бляйхерт покосился на Александра:
– Что у вас за новая форма? Вы же военнопленный, а не победитель на параде? – он вопросительно посмотрел на замершего в стойке «смирно» Александра.
– Зима будет холодной. Пришлось кое-что придумать из лоскутков, – Саша был доволен своей маленькой победой.
– Ну-ну-ну… Продолжайте модничать, только далеко не заходите. НЕ перехлёстывайте.
Рафа понимал, что его вид бесил немцев. Лучше быть раздетым, грязным и нищим, чем выглядеть перед «противником» достойно? Нет! Этого он не допустит. Назло! Его внутренняя победа в данной ситуации лучшее оружие против врага.
В штатсгуте было много литовцев. Александр сразу нашёл с ними общий язык. Ребята были спокойные. Саша понял, что с ними можно сразу договориться о побеге. Они, не задумываясь, согласны были бежать вместе с переводчиком. С ними он обсуждал предстоящие действия.
– Надо быть готовыми к уходу в лес. Зимой снег глубок, далеко гнаться не будут, – по-командирски чётко объяснял Александр.
– Продукты надо заготовить и прятать их в лесу, чтобы немцы не догадались, – увлечённо добавил старший из литовской группы Ольгис.
– Не исключено, что в лесу пробудем не одни сутки. Иначе эвакуация неизбежна, – Александр замолчал. К их группе приближался «барон»
– Уж ты, Александр, нас не покидай. Мы, если что, все за тебя. Надо, главное, заранее нам сказать.
Александр понимал, что все привыкли к нему, как к переводчику. Переводимые им приказы немцев казались населению приказами, звучавшими от самого Саши. Увы, такова психология подчинения и подобострастия.
Уже поздно вечером, разместившись на деревянном топчане, Александр разглядывал разбег потрескавшихся линий и трещин на давно побелённой печке. Свет тлеющего в печи огня отражался тенями на полу.
Из сеточки линий он рисовал в воображении картины чудесного возвращения домой. Вот, какой-то мифический конь, рядом всадник, гора с остроконечной вершиной, а вон бегут «пузатые» облака. Всё мирно и незыблемо.
Вдруг он услышал с улицы крики местных мальчишек: «Скоро русские придут, будет Гитлеру капут!»
– Кто же такой отчаянный и смелый? – подумал Александр.
Взглянув в окно, увидел десятилетнего сына плотника Егорова и ещё несколько пацанов. Что же они так раскричались? Надо бы их остановить. Саша выбежал во двор. Пашку, так звали митингующего оратора, держал за ухо немецкий капрал.
Мальчишка испугался и стал громко плакать, звать на помощь отца.
– Отпустите мальчишку, – Саша подбежал к капралу.
– Его будем повешать! – унтер продолжал тянуть малыша к дому фон Бляйхерта, – К жандармам его!
Вскоре, на шум вышел «барон» и часовой.
– В чём дело? – обратился он к Александру.
Саша чётко и быстро переложил в голове схожие русские слова, чтобы никто уже не придирался к услышанному. Он быстро шепнул малышу, чтобы он не признавался и молчал.
– Уважаемый барон, капрал ошибся. Я чётко слышал, что мальчишка кричал частушку «про грибы», «полегли» и «собрать их не смогли», а не как то, о чём послышалось унтер-офицеру, – Саша остался доволен придуманным «на ходу» переводом.
Фон Бляйхерт почесал нос:
– Мои унтер-офицеры меня часто обманывают. Отпусти его!
Счастливый паренёк, не помня себя, быстро побежал домой.
Его спаситель Александр внутренне праздновал очередную победу за спасённую русскую душу.
| * | * | * |
Последний раз Рафаил видел свою маму в больнице. Ему исполнилось пять лет, и он вполне уже осознавал себя как взрослая личность.
Свидание состоялось в самарской клинике. Рафа вместе с соседкой по квартире тётей Алиной пришёл проведать самого дорогого ему человека. Шёл октябрь 1927 года.
В гардеробной больницы, сняв цигейковую шубу, Рафа запутался в резинках, пришитых к рукавичкам, которые ещё вязала мама. На желание взрослых помочь ему, он всегда отвечал: «Я сам!», категорично и без пояснений.
Поднялись на третий этаж. По длинному коридору, словно пешеходы улицы Смерти, передвигались больные. Их было так много, что Рафе казалось, что это город каких-то волшебников из сказки Гофмана, которые на ночь читала няня. Вот, ярко-рыжая, с папиросой в зубах женщина – «Яга», – так подумал Рафа, приблизилась к малышу:
– Ах ты, кучеряшка, я твоя мама! – она зловеще улыбнулась.
Рафаил, ни чуть не испугавшись, покрепче стиснул ладонь тёти Алины:
– Вы что говорите? Моя мама самая лучшая и самая красивая, а вы – чудовище, – Рафаил испытующе гордо посмотрел в бесцветные глаза «претендентки».
– Ишь какой умный! Кто тебя такого воспитал, языкастого? Ну-ну, проходи! Ищи свою мамку, – язвительная тётка прошла к выходу.
В палате, где лежала Дина Яковлевна, кровати стояли почти вплотную, только узкий проход позволял пробраться к больному.
– Мама! Это я! Рафка! – закричал малыш.
Женщины встрепенулись. Кто-то недовольно заворчал. Но Рафаил не обращал ни на кого внимания, он бежал по скользкому паркетному полу, как на лыжах, бежал и радовался, что мама рядом с ним. Взобравшись на край кровати, он хотел только видеть и чувствовать её лицо.
– Мама, посмотри на меня! Это же я, Рафка!
Дина Яковлевна медленно открыла глаза. Ей очень трудно было дышать. Воспаление лёгких в тяжёлой форме «съело» всю её память.
– Рафа, малыш… Любимый… Крошка… – с трудом «выносила» она слова откуда-то изнутри к сыну, – Ты слушайся старших. Учись. Главное – будь счастливым.
Рафаил с трудом понимал значение слов, но готов был на детскую игру в «темнилку», когда, шагая двумя пальцами рук, можно «бежать» по руке мамы в подмышку и щекотать соперника, пока тот не «сдастся».
– Рафаил, прекрати! – остановила его тётя Алина, – Мама устала.
– Ну, тогда я буду петь. Слушайте!
И Рафа запел очень грустную украинскую песню, которую часто пел сосед с Украины дядя Петя. Она звучала из уст ребёнка «со взрослыми» словами» смешно и трогательно. Рафа пел её на украинском про то, что в доме «и ложки побиты, и горшки не мыты, ой, вернися жинка до домỳ».
Больные женщины в палате оживились. Кто-то плакал, но аплодисменты, перешедшие в овацию, были искренними.
Рафа держал маму за руку. Он её никому не отдаст, никуда не отпустит.
– Это всё, – произнесла мама и отвернулась.
Боль и улыбка бессильного счастья застыли на её лице.
– Она будет со мною всегда! – заключил маленький Рафаил.
Уходили быстро и без особых прощаний. В памяти на всю жизнь осталась бледная, тёплая и мраморно-прозрачная рука мамы. Он не знал, что это свидание с ней было последним. Навсегда!
