Коренного, даже ужасного вживания и нисхождения в душевные контрасты

Средневековья, враждебного чурания всяческой высоты, строгости и дисциплины

Духа, своего рода интеллектуальной перверсивности (если угодно будет

Простить мне это слово), как беременной женщине - тошнот и причуд

Беременности, - каковые, я говорил уже, надлежит забыть, чтобы радоваться

Ребенку. Нужно остерегаться путаницы, в которую слишком легко впадает

Художник путем психологической contiguity, как это называют англичане: как

Если бы сам он был тем, что он в состоянии изобразить, измыслить, выразить.

Фактически же дело обстоит так, что, будь он этим самым, ему решительно не

Удалось бы изобразить, измыслить, выразить это; некий Гомер не сочинил бы

Ахилла, некий Гете Фауста, если бы Гомер был неким Ахиллом, а Гете неким

Фаустом. Совершенный и цельный художник на веки вечные отделен от

"реального" и действительного; понятно, с другой стороны, как подчас ему

может осточертеть эта вечная "нереальность" и фальшивость сокровеннейшего

Его существования, - и что тогда-то и решается он на попытку вторгнуться

Однажды в самую запретную для него зону, в действительное, быть

Действительным. С какими шансами на успех? О них нетрудно будет

Догадаться... Это типичная прихоть художника: та же прихоть, которой подпал

И постаревший Вагнер и за которую ему пришлось так дорого, так фатально

Поплатиться (- из-за нее он потерял лучшую часть своих друзей). В конце

Концов, однако, отвлекаясь и от этой прихоти, кто бы не пожелал вообще, ради

Самого Вагнера, чтобы он иначе распростился с нами и со своим искусством: не

Парсифалем, а победнее, самоувереннее, более по-вагнеровски - менее

Смутливо, менее двусмысленно в отношении своей единой потребы, менее

По-шопенгауэровски, менее нигилистически?..

- Ну, так что же означают аскетические идеалы? В случае художника, мы

начинаем это понимать: просто ничего!... Или столько всего, что все равно

просто ничего!.. Исключим прежде всего художников: эти последние далеко не

Столь независимо чувствуют себя в мире и по отношению к миру, чтобы присущие

им расценки и их преобразование заслуживали сами по себе участия! Они были

Во все времена камердинерами какой-нибудь морали, философии или религии; не

Говоря уже о том, что им, к сожалению, довольно часто приходилось бывать

Чересчур гибкими царедворцами своих поклонников и покровителей и льстецами с

Отличным нюхом на уходящее или вот-вот приходящее начальство. По меньшей

мере они постоянно нуждаются в оплоте, опоре, уже установившемся авторитете: