Особенности употребления шрифтов

* Названия философских школ, концепций, направлений, как и фамилии наиболее известных философов,выделяются жирным курсивом. Ключевые философские термины обозначены прямым жирным шрифтом. В различных справочниках по философии каждому из выделенных слов может соответствовать отдельная статья. Если термин включен в словарь-справочник, который помещен в конце этой книжки, то он просто подчеркнут (это не означает, что его нельзя найти еще и в других справочниках).

&

* То, что можно прочитать в разных книгах по обсуждаемому вопросу. Если вы пока учитесь на бакалавра и вам уж очень недосуг или «нет желания заниматься этой философией», вы и без текста под этим знаком можете надеяться на свою минимальную оценку. К тем, кто надеется на получения магистерской степени, или, тем более, к тем, кто готовится к сдаче кандидатских экзаменов, этот «вредный совет», разумеется, не относится.

* Редкие лирические отступления, анекдоты и шуточки автора, далеко не всегда остроумные, а порой просто неуместные. Автору, как видно, не дает покоя завет Вольтера: все жанры хороши, кроме скучных. Но вам-то разве до шуток? Рекомендую не читать.

$

* Нюансы и подробности, они – только для любознательных студентов (магистры и аспиранты любознательны «по определению»?). Если вас ждут куда более важные дела, чем эти философские “детали”, то можете вновь воспользоваться «вредным советом» и попробовать пропускать текст и под этим знаком.

s

* Информация к размышлению. Но… Один парень брел по пустыне и, в конец измученный жаждой, набрел, наконец, на дерево с сочными плодами. Он стал его трясти, не замечая, что рядом лежит палка. Плоды, увы, не падали, а путник услышал голос свыше: «Думай, студент, думай!».

– Какое тут “думай” – пить очень хочется! – в сердцах воскликнул он.

… Так что если вам уж очень “пить хочется”, то и этот текст можно пропускать.

G

· Авторские комментарии и советы к словарным статьям в Кратком словаре-справочнике. Однако и это только для тех, кто уже вышел из того возраста, когда советы старших кажутся назойливым покушением на свободу личности.

Итак, полагаю, вам понятно, что если Вы пока еще студент младшего курса и хотите всего лишь «сдать» философию, если вас никакими силами не заставить позаботиться о себе самих, надеюсь, вами нежно любимых, то сдавайтесь сразу – читайте только текст, написанный крупным шрифтом. А все остальное оставьте – пусть этим занимаются те, кто уже догадался: трудно полюбить “любовь к мудрости”, если не приложить усилий. И не забывайте все же о том, что самые большие глупости на Земле делались с серьезным выражением на лице.

Да! Подумайте также, стоит ли вам тратить время ещё и на УПРАЖНЕНИЯ, а также пользоваться во время чтения этой книжки ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИМ и ИМЕННЫМ указателями, если предел ваших мечтаний – всего лишь минимальная оценка! Ибо прав был древнекитайский мудрец Конфуций: принудить к послушанию можно, но никого нельзя принудить к знанию.

1. ЗНАНИЕ – СИЛА?

Знание – ценность.

Итак, стоит ли тратить время на познание чего бы то ни было?

Ну, это смотря о чем мы станем говорить. Не станете же Вы спорить, что хотя бы чтением, письмом и таблицей умножения овладеть в наши дни все-таки желательно. И некоторыми знаниями из физики, астрономии, математики, истории, литературы, медицины, электротехники – тоже. Но где же установить четкую границу самого-самого необходимого? А вот этого, пожалуй, не знает никто. Во всяком случае, граница эта весьма подвижна, и педагоги столетиями спорят о «джентльменском наборе» дисциплин, необходимом школьнику средней школы.

s

Однако об этом ли наборе говорит Соломон (ведь это он считается автором «Екклесиаста», которого я цитировал выше) и, вообще, как он понимает «знание»? Должен ли скорбеть и впадать в неизбывную печаль школьник, который научился-таки писать и овладел таблицей умножения? Вам, наверное, тоже известен старый американский анекдот про то, как один ковбой спросил своего друга, сколько будет дважды два, а когда тот ответил, что четыре, то он его застрелил. Потом уже третий ковбой спросил, за что был убит их лучший товарищ, и получил ответ: “Он слишком много знал!”.

Может быть, вы думаете, что вам необходимы лишь знания, как говорят, «конкретные», «практические»? Но разве не абстрактна таблица умножения? Говорят же, что самым великим математиком был вовсе не тот, кто открыл теорему Пифагора, или логарифмы, или исчисление бесконечно малых, или, упаси боже, алгебру кватернионов. Им был тот, увы, оставшийся неизвестным, наш предок, который понял, что есть не только два пальца, два барана, два дерева, две звезды, но и просто число «два». Математики до сих пор не могут решить (не потому ли, что это вопрос философский? Ведь философские вопросы не имеют окончательных решений, тем они и интересны!), какова природа числа. Одни думают, что число – лишь человеческое изобретение, чисто умственная конструкция и результат абстрагирования, а другие (по стилю мышления это обычно Метафизики), вслед за Платоном, считают числа объективными, но невидимыми сущностями, которые воплощаются через баранов, пальцы, звезды.

&

Вот, кстати, что пишет известный математик Ж. Дьедонне, входящий в группу математиков, скрывшихся за псевдонимом Н. Бурбаки: «Никто, конечно, не думает отрицать, что источником основных математических понятий, таких, как число или пространство, является чувственный опыт… Однако… математические объекты, претендующие на выражение этих опытных понятий, наделяются математиками такими свойствами, которые явно выходят за пределы опыта» (Дьедонне Ж. Абстракция и математическая интуиция // Математики о математике. – М.: Знание, 1982.– С. 7).

$

Мне кажется, речь у Соломона идет о том, что обладание знаниями, как и обладание виноградниками, домами, слугами, золотом, вином, другими плодами трудов праведных, как и испытание сердца весельем, еще не ведет человека к счастью. Как же понимается у него знание? А вот как. Он говорит, что, идя по пути познания, мы, во-первых, якобы обнаружим, что путь этот можно пройти до конца и что в конце этого пути нас ждет разочарование: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл., I, 9.). Во-вторых, любые знания и любая мудрость обесцениваются на фоне смерти, «потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым» (Еккл., I, 16.).

Проблему смысла жизни мы сейчас не обсуждаем. Отметим только, что тезис о достижимости конца познания отнюдь не бесспорен. Что было известно в древнем Иерусалиме о галактиках, о социальной динамике, об устройстве атомного ядра, о телевизорах, компьютерах, самолетах, о трансплантации органов и лечении чумы? (Впрочем, правда и то, что о тайниках души человеческой и о многих социальных проблемах Соломон мог судить, пожалуй, не хуже нашего). Относительно же того, что «все будет забыто», трудно удержаться от замечания, что сам-то Соломон ведь не забыт, как не забыты и многие другие мудрецы и просто умные головы человечества. Надо ли их здесь перечислять?

Многие считают, и не без оснований, что знание является одной из главных, а может быть, и самой главной человеческой ценностью. Ценность эта может быть усмотрена в двух аспектах: в знании видят либо средство, либо цель. Можно иметь знания, а можно быть знатоком, что, согласитесь, вовсе не одно и то же.

Знание – средство.

В европейских и североамериканских странах о знании чаще всего говорят и думают в первом смысле – как о средстве для решения каких-либо жизненных практических задач. Платон, например, верил, что философское знание, как и философское воспитание государственных мужей, необходимы для того, чтобы изменить к лучшему политическую жизнь и создать справедливое государство. Софисты, киники, эпикурейцы, стоики подчиняли занятия философией задаче определенной организации своего образа жизни.

&

Вообще, первоначальный период развития философии характеризовался неразрывным единством знания и определенного образа жизни. Понятие Sophia у древних греков означало не только «мудрость», как способность взглянуть на частные жизненные проблемы с точки зрения целостного устройства Космоса, но и просто широкую осведомленность, знание в смысле умения что-то делать хорошо – быть искусным в своем ремесле, способность творить благо, владеть словом, умение общаться и обращаться с людьми и даже быть ловким в политических делах (софисты). Подробно об этом можно прочитать в книге Пьера Адо (Адо П. Что такое античная философия? / Пер. с фр.– М.: Изд. гуманитарной литературы, 1999.– 320 с). Только в Новое время философия станет относительно независимой от личного образа жизни – до такой степени, что крупный политик Ф. Бэкон (1561-1626 гг.) позволит себе довольно далеко отойти от нравственного образца, заданного крупным философом Ф. Бэконом.

Отношение к знанию как к орудию или даже оружию выражено в XIІІ ст. Р. Бэконом в знаменитом афоризме, который позже будет ошибочно приписанФ. Бэкону: «Знание – сила!» (в СССР так будет назван один популярный журнал). Этот афоризм часто истолковывают в духе агрессивного отношения «царя природы» к ней самой. Еще сравнительно недавно говорили, что «мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее (силой?! – А.Ц.) – наша задача». А без знаний у природы ничего не отберешь.

Порой по данному признаку противопоставляют Запад и Восток: мол, Запад ориентирован на образ жизни, связанный с экспансией, в том числе, и интеллектуальной, а Восток – на приспособление человека и к природе, и к социальным условиям жизни. Со второй половины ХХ в. наблюдается постепенное сближение этих установок, отказ от тезиса о возможности и даже необходимости неограниченного роста материальных потребностей и опережающем характере роста того знания, которое способно и должно эти потребности удовлетворять. Но при любой установке знание, и только оно, является средством решения практических проблем, больше человеку опереться не на что.

&

В книге «Иметь или быть?» Э. Фромма можно прочитать, что «наша система образования, как правило, направлена на то, чтобы научить людей приобретать знания как некое имущество, более или менее соразмерное той собственности и тому общественному положению, которые они, по всей вероятности, обеспечат им в будущем». Знания рассматриваются как средство выполнения служебных обязанностей, создания ощущения собственной значимости, без которых трудно делать карьеру или решать вопросы личной жизни. Со “шведского стола”, приготовленного учебными заведениями, «учащимся достаточно отведать по кусочку от разных блюд, чтобы чувствовать себя свободно и непринужденно, никто не побуждает их сосредоточиться на каком-то одном предмете и даже не настаивает на том, чтобы они дочитали книгу до конца» (Э. Фромм. Иметь или быть? / Пер. с англ. / 2-е изд.– М.: Прогресс, 1990.– С.49.).

Впрочем, знание остается средством и тогда, когда в нем видят нечто вроде лестницы барона Мюнхгаузена, по которой тот поднимался в небо: с помощью знания можно решать духовные задачи неинтеллектуального характера – продвигаться по пути к достижению «высших духовных состояний» (Если хотите дальше углубиться в этот вопрос, то это можно сделать с помощью, например, статьи: Хоружий С.С. Заметки к энергийной антропологии. “Духовная практика” и “отверзание чувств”: два концепта в сравнительной перспективе // Вопросы философии.– 1999.– № 3.– С. 55-84.). Можно, например, ощутить Великую Пустоту и слиться с ней, можно приблизиться к Абсолюту, и т.п. Подобные цели ставятся в классической йоге, буддизме, в школе дзен, даосизме, у неоплатоников, в византийском исихазме (религиозно-философском учении о достижении единения с Богом через отрешение).

Знание – цель.

Однако порой знание рассматривается все же не как средство, а как самодостаточная конечная цель, способная утешить и составить смысл жизни того, кто посвятил себя добыче, переработке, систематизации, хранению и трансляции этого продукта культуры. Так, по-видимому, полагал Сократ. И Аристотель, не отрицая практической ценности знания, все же выше сиюминутных целей ставил знание ради знания. То же можно найти у множества других философов, а также в высказываниях великих ученых.

& $

Понятное дело, это сказано не о любом философе и не о любом ученом – они ведь такие же люди, как вы. И философы, и даже те из ученых, кто считается крупными специалистами в фундаментальных областях науки, могут ставить перед собой такие цели, которые им кажутся более важными, чем само по себе получение знания. «Философы лишь различным образом понимали мир, а дело заключается в том, чтобы изменить его» – это К. Маркс в «Тезисах о Фейербахе» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., Т.3. – С. 1-5.) упрекает тех, кто не хочет признавать за знанием служебной функции. Но… вряд ли Ньютон был обеспокоен прикладным значением своей натуральной философии больше, чем задачей понимания мира в целом.

В 1918 г. на юбилее знаменитого физика М. Планка другой, еще более знаменитый физик А. Эйнштейн рассуждал об этом так (приведу только фрагменты этого яркого выступления): «…Не все посвящали себя науке ради самой науки. Некоторые входили в ее храм потому, что это давало им возможность проявить свое дарование. Для этой категории людей наука является своего рода спортом, занятие которым доставляет им радость подобно тому, как атлету доставляют удовольствие упражнения, развивающие силу и ловкость. Существует другая категория людей, вступающих в храм науки с тем, чтобы предоставить в ее распоряжение свой мозг, получить за это приличное вознаграждение…. Если бы обстоятельства, сопутствующие этому выбору, были иными, эти люди могли бы стать политическими деятелями или крупными дельцами. Если бы с небес спустился ангел и изгнал из храма науки всех, кто принадлежит к этим двум категориям, то боюсь, что в храме науки почти никого бы не осталось. Но все же несколько жрецов осталось бы в храме…

Я отдаю себе полный отчет в том, что при такой чистке были бы изгнаны многие из построивших значительную, может быть даже бóльшую часть храма науки. Но в то же время ясно, что если бы люди, посвятившие себя науке, относились только к тем двум категориям, …то ее здание никогда бы не выросло до тех величественных размеров, которые оно имеет в настоящее время…

…Природа человека такова, что он всегда стремился составить для себя простой и не обремененный излишними подробностями образ окружающего его мира. При этом он пытался построить картину, которая дала бы до какой-то степени реальное отображение того, что человеческий разум видит в природе. … Усилия, затрачиваемые в течение длительного периода времени, стимулируются не каким-то составленным заранее планом или целью. Это вдохновение проистекает из душевной потребности» (Эйнштейн А. Пролог // Эйнштейн А. Собр. научных трудов. – Т. IV.– М.: Наука, 1967.– С. 152-153.).

Я привел столь пространную цитату с единственной целью – чтобы, в конце концов, сказать вслед за Библией: не хлебом единым жив человек. Целью познания может быть не обязательно увеличение материальных благ или самоутверждение, укрепление религиозной веры или самоотрицание, но еще и (вопреки Марксу) именно понимание мира.

&

Не упредил ли Эйнштейна – еще в V в. до н.э. – Пифагор, когда сказал одному тирану, что «жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни, иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до единой только истины» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. (VIII, 8).– М.: Мысль, 1979.– С. 334)?

Как растет знание.

Вряд ли знание имело бы большую ценность, если бы оно постоянно не росло. Считается, конца этому росту пока не предвидится. Но что означает этот рост? И как он осуществляется? Существует такое обыденное представление: знание растет количественно, экстенсивно, по объему. Полагают, что ученые прежних эпох знали намного меньше, чем современный человек. А люди будущего будут знать больше нас, тем они и отличаются. Но при более детальном рассмотрении обнаруживается, что знание растет не только вширь, но и вглубь, не только путем добавления новых отраслей, но и путем отказа от многих прежних представлений. Знание растет, в первую очередь, качественно.

$ s &

Концепция чисто количественного роста знания называется кумулятивизмом. Вам это представление наверняка знакомо. Школьник, а то и студент, нередко готов «похлопать по плечу» классиков – отнестись к Пифагору, Аристотелю, Плутарху или Ньютону снисходительно. Мол, что поделаешь, хотя они были великими учеными, но для своего, давно канувшего в Лету, времени, им так и остались неизвестными неевклидовы геометрии, «моря» на обратной стороне Луны, психоанализ, теория относительности или информатика. Каждый из них «взбирался на плечи гигантов», чтобы положить в стену строящегося храма свой кирпичик и подставить свои плечи следующему ученому. Каждому взобравшемуся повыше те, кто снизу, больше не представляются такими уж и великими. А предполагаемая вершина дворца науки уходит в заоблачные выси, остаётся только мечтать об установке шпиля, эта процедура откладывалась на неопределенный срок.

Но почему все-таки ни у кого не поворачивается язык сказать «Я мудрее и умнее Аристотеля или Ньютона – просто потому, что живу позже»? Почему, вообще, мы их до сих пор и читаем старых авторов, и, представьте, все время открываем для себя нечто новое, продолжаем у них учиться? И почему все же порой так трудно их читать? Только ли потому, что они писали на других языках? Не кажется ли вам, что, расширяя круг своего познания, мы в то же время что-то теряем, забываем, отбрасываем как бы «за ненужностью»? Но может быть тогда вовсе нельзя сравнивать знания количественно? Разве можно без натяжки сказать, что современный философ знает «больше» Аристотеля, а ваш знакомый физик-механик – «больше» Ньютона?

Современные методологи и историки науки с сомнением относятся к этому образу «Вавилонской башни» человеческого знания. В противовес кумулятивизму предложено множество и других концепций. Некоторые сравнивают науку не с храмом или башней, а с особого рода «машиной» (См.: Ракитов А.И. Философские проблемы науки. Системный подход. – М.: Мысль, 1977. – С.111-126) или, если глядеть «с высоты птичьего полета» – с городом (Его же. Анатомия научного знания. Популярное введение в логику и методологию науки. – М.: Политиздат, 1969. С. 6-26). Возможно, образ города вам покажется более удачным. В самом деле, города не только растут, но некоторые из них вымирают. Каждый город растет не только вширь, но и ввысь, и даже глубь, некоторые дома и районы приходят в негодность и их разрушают, другие – модернизируют и решительно перестраивают. Бывает, что на месте старых городов вырастают новые. Для отдельных отраслей знания, как и для городских районов, характерно развитие спокойное (нормальное) – по парадигмам, в соответствии с образцами решения задач, заданных корифеями (См.: Кун Т. Структура научных революций, М.: Прогресс, 1975). При этом требуется, чтобы в период создания новой парадигмы (революционный период) соблюдался принцип соответствия: новая теория должна предполагать старую в виде своего частного или предельного случая.

Есть и такие методологи, которые склонны считать, что основная задача науки в процессе ее развития – это свободное и смелое выдвижение несоизмеримых гипотез, разрушающих старое знание, их непрерывная пролиферация (размножение). При этом ни одна из них не должна претендовать на истинность. А никакого «нормального периода» развития знания просто не существует (Фейерабенд П. Против методологического принуждения. Очерк анархистской теории познания // Избр. труды по методологии науки. – М.: Прогресс, 1986. – С. 125-466). Другие более осторожны: знание развивается путем конкуренции научно-исследовательских программ, каждая из которых напоминает яйцо. В нем различимы ядро (философские онтологические допущения, методологические установки, научные принципов), которое сохраняется неизменным во всех теориях данной программы, защитный слой (вспомогательные гипотезы, предохраняющие ядро – разные в разных теориях) и позитивная и негативная эвристика (методы и правила работы, указывающие способы получения знания и границы научного исследования). Программа сохраняет жизнеспособность до тех пор, пока не затронуто ядро (См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. – М., 1995). Третьи методологи и историки науки переводят проблему эволюции знания в социальную плоскость, указывая, что на его развитие едва ли не решающее влияние оказывают различные культурно-экономические и психологические факторы – реклама, деньги, традиции, нормы рационального рассуждения (См.: Тулмин Ст. Человеческое понимание. – М.: Прогресс, 1984. – 327 с.). И т.д. Тем, кто интересуется этими и другими тонкими моментами, связанными с вопросами эволюции знания, стоит познакомиться также со сборником дискуссий на эту тему: «Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки» (М.: Прогресс, 1978. – 487 с.).

Первые выводы.

Пришла пора сделать первые выводы.

Ø Вопрос о ценности знания в современном обществе не вызывает сомнений. Несмотря на «падение нравов», несмотря на то, что в начале XXI в. к научному знанию относятся уже без того почтения, которое оно внушало в эпоху Просвещения, все знают, что без знаний и без науки сегодня нельзя надеяться решить ни одной общечеловеческой проблемы. Даже отрицательные последствия развития науки мы не можем преодолеть без помощи самой науки! Пока существует Homo sapiens – человек разумный и знающий – знание будет, если не самой главной, то одной из основных человеческих ценностей.

Ø Знание является как важнейшим средством достижения практических целей, так и решения духовных задач.

Ø Знание может рассматриваться не только как средство, но и как самодостаточная цель познания, поскольку оно служит пониманию. Хотя престиж Знатока в разные исторические эпохи и в разных культурах был разным, владение знанием, независимо от его использования, способно приносить удовлетворение.

Ø Знание ценно именно потому, что оно непрерывно растет – как количественно, так и качественно, как путем добавления новых концепций, так и путем непрерывной и постоянной перестройки под влиянием не только собственно научных факторов, но и культурно-социального контекста.

И вот теперь мы можем спросить себя: что же мы все-таки называем «знанием»? Почему, когда речь заходит о знании, чаще всего имеют в виду «научное знание»? От чего мы отличаем знание среди иных феноменом нашего сознания?