Сказки о животных, их общежанровые и специфические черты

Сказки о животных — своеобразная разновидность сказочного жанра. Возникнув в глубокой древности, они отразили наблюдения над животными человека первобытного общества — охотника и зверолова, а затем и скотовода. Смысл этих сказок в те времена состоял прежде всего в передаче молодым людям жизненного опыта и знаний о животном мире. В начале складывались простые рассказы о животных, птицах и рыбах. Позже, с развитием художественного мышления, рассказы превратились в сказки. Жанр формировался длительное время, обогащался сюжетами, типами персонажей, вырабатывая определенные структурные особенности. В сказках о животных действуют и животные, и птицы, и рыбы, а в некоторых и растения. В. Я. Пропп в указателе, приложенном к третьему тому народных русских сказок А. Н. Афанасьева (1957), выделяет шесть групп сказок этого вида: 1) сказки о диких животных, 2) сказки о диких и домашних животных; 3) сказки о человеке и диких животных; 4) сказки о домашних животных; 5) сказки о птицах, рыбах и др.; 6) сказки о прочих животных, растениях и др. Каждая группа сказок имеет свои характерные сюжеты. Так, первая группа включает в себя сказки о лисе, которая крадет рыбу из саней, и о волке у проруби; о лисе, попавшей в горшок со сметаной; известные сказки: битый небитого везет (лиса и волк)5 лиса-повитуха, звери в яме, лиса и журавль (приглашение друг друга, в гости), лиса-исповедница, мир у зверей. Ко второй группе относятся сказки: волк в гостях у собаки, старая собака и волк, кот и дикие животные (звери пугаются кота)5 волк и козлята. К третьей группе следует причислить сказки: о мужике, медведе и лисе (мужик обманывает медведя при дележе урожая); о том, что старая хлеб-соль забывается (волк, спасенный мужиком хочет его загрызть); о медведе —липовой ноге; о лисе, которая меняла скалочку на гусочку, гусочку на индюшечку, индюшечку на овечку. В четвертую группу входят сказки о козе лупленой, о лошади собаке; в пятую — о журавле и цапле (несостоявшемся сватанье) о разбитом золотом яичке, о смерти петушка, подавившего^' зернышком; в шестую —о лисе и раке, пустившимся вперегонки о тереме мухи, о колобке и животных, о войне грибов, наконец о морозе, солнце и ветре. В сказках о животных отразились древние представления чело, века о природе: анимизм, антропоморфизм и тотемизм. Примеров, анимизма может быть сказка «Жадная старуха» — вариант сказки золотой рыбке, где одушевляется дерево. Анимизм проявляете и в мотиве чудесных деревьев, вырастающих на могилах невинно убитых. В сказке «Крошечка-хаврошечка» из костей коровы вырастает чудесная яблоня: она помогает девушке выйти замуж. Антропоморфизм в сказках выражаемся в том, что животные говорят и действуют, как люди. Возможно, что основой этого было наблюдаемое людьми сходство человека и животных: в действиях, в поведении, в ссорах, в страхе слабых перед сильными. На животных в сказках переносятся качества людей: ум, доброта, хитрость. Тотемизм, состоящий в представлении о том, что человек ведет свой род от животных, проявляется во многих сказочных сюжетах: рождении человека от животного, превращении человека в животное, а животного в человека. Наиболее показательна сказка «Медведь —липовая нога». С развитием представлений человека о природе, с накоплением наблюдений в сказки входят сюжеты о победе человека над животными и о домашних животных, что было результатом их приручения. Выделение сходных особенностей у животных и человека (речь—крик, поведение—повадки) послужило основой для совмещения в образах животных их качеств с качествами человека: животные говорят и ведут себя, как люди. Это совмещение повело и к типизации характеров животных, которые стали воплощением определенных качеств: лиса —хитрости, волк —глупости и жадности, медведь —доверчивости, заяц —трусости. Так сказки приобрели иносказательный смысл: под животными стали разуметь людей определенных характеров. Образы животных стали средством морального поучения, а затем и социальной сатиры. В сказках о животных не только высмеиваются отрицательные качества (глупость, лень, болтливость), но и осуждаются угнетение слабых, жадность, обман в целях наживы. В сказке «Кот на воеводстве», которая также называется юз «Бурмистр сибирских лесов», лесные звери обязаны приносить воеводе все, что ему нужно. В сказке «Кот и лиса» лиса выходит замуж за кота, выдает его всем за страшного зверя; лесные звери вынуждены ему прислуживать, а кот свободно всех обирает и прижимает. В сказке «Лиса-исповедница» лиса, прежде чем съесть петуха, убеждает его исповедоваться в грехах; при этом остроумно высмеивается ханжество духовенства. Лиса обращается к петуху: «О милое мое чадо, петел!» Она рассказывает ему библейскую притчу о мытаре и фарисее. Сказки о животных, создавая образы персонажей, в которых соединяются черты животного и человека, естественно, передают немало характерного для психологии людей. Однако едва ли есть основания считать, что во всех образах животных изображаются человеческие черты. Своеобразие образа животного в сказках как раз в том и состоит, что черты человеческие в нем никогда не вытесняют полностью черт животного. Как ни развито иносказание в сказках этого типа, в них можно найти и образцы, в которых трудно обнаружить иносказание. Известная сказка о лисе и тетереве содержит в себе ясное иносказание; оно очевидно из ряда деталей: лиса, например, говорит тетереву об указе, требующем, чтобы тетерева не летали на дерево, а ходили по земле. Но в сказке «Медведь — липовая нога» или в сказке «Волк и козлята», вероятно, нет иносказания. Эти сказки увлекают не иносказанием, а изображением действия. В сказках о животных аналогия «человек—животное» не позволяет сказке упускать ни качеств человека, ни качеств животного. В этом состоит своеобразие сказок, в этом особый эстетический эффект. «И именно в переплетении, пересечении животного и человеческого в неожиданном соприкосновении этих, в сущности, разных планов (условного и реального) кроется эффект комического в животной сказке». В сказках о животных основой сюжетов и основой трактовки образов зверей, птиц и рыб служит условное совмещение двух указанных планов. Это условность, а не фантастика. Некоторые исследователи полагают, что в сказках о животных большую роль выполняет фантастика. Однако с этим нельзя согласиться. Фантастика—не только отступление от действительности, но и резкое нарушение ее законов и особенностей. В сказках же о животных, в отличие от сказок волшебных (где роль фантастики очень велика), нет чудес, нет волшебства, хотя есть действия персонажей, не соответствующие действиям их прототипов в жизни. В сказках о животных нет мифологических мотивов и образов, а есть реалистические (в некоторой степени) фигуры животных; Они резко отличаются от фантастической жар-птицы волшебных сказок: такой птицы нет в действительности, но лиса, волк, медведь, заяц — обитатели наших лесов. Нет, по сути дела, в сказках о животных и оборотничества в такой степени и в такой форме, как в волшебных сказках. В волшебной сказке «Девушка-рысь» мачеха обращает падчерицу в рысь, муж сдирает с нее кожу, сжигает и тем снимает заклятье. Это не сказка о животных. Нельзя к сказкам о животных отнести и сказку «Иван Медведко», где герой —«по пояс человек, а от пояса медведь». Сюжеты и образы сказок о животных имеют нередко социальный сатирический аспект. Однако следует подчеркнуть, что основной смысловой аспект сказок о животных —моральный. Это объясняется тем, что сказки о животных гораздо старше классового общества, в котором они действительно стали приобретать ясную социальную трактовку. В моральном плане можно выделить две основных идеи сказок о животных: прославление товарищества, благодаря которому слабые побеждают злых и сильных, и прославление самой победы, которая приносит слушателям моральное удовлетворение. Мирные животные, даже если они глупы, достигают победы: баран одурачивает волка, овца и лиса побеждают волка. Волк нередко глуп, но это не основная его черта: он жесток, свиреп, зол, жаден — вот основные его качества. Он съедает коня у бедного старика, вламывается 'в зимовье зверей и нарушает их мирную жизнь, хочет съесть козлят. Лиса хочет съесть петуха, тетерева. Если она вместе с другими зверями выступает против волка, то получает положительную оценку, если сама наносит вред другим — отрицательную. Поэтика сказок о животных. Структура сказок о животных довольно проста. Основой композиции служит строение сюжета. В зависимости от хода действия распределяется и весь повествовательный материал. Самая примечательная особенность строения этого типа сказок—нанизывание эпизодов. Весьма характерна для развития действия встреча животных друг с другом. «Бежала лисица по лесу, увидела на дереве тетерева...», «Шел бык лесом, попадается ему навстречу баран...». Но встреча обычно —лишь начало целого ряда других встреч. Весьма типична для сказок о животных так называемая комулятивная, или цепочная, структура. Петух подавился бобовым зернышком, курица бегает от одного к другому, просит помощи, пока не спасает петуха («Бобовое зернышко»); муха построила теремок, к ней по очереди приходят разные звери: один, другой, третий... («Теремок»). Такая же структура в сказках «Колобок» и «Коза с орехами». Нередка в сказках трехкратность ситуаций: три раза лиса обращается к петуху и три раза к тетереву; три раза волк приходит к избушке козы. Началу сказок свойственна конструкция «жили-были старик и старуха» (разные варианты). Соответственно этому в сказках о животных находим: «жили-были кум с кумой — волк с лисой», «жили-были волк да лисичка», «жили-были лиса да заяц». В сказках о животных диалогизм развит значительно более, нежели в сказках другого типа: он движет действие, раскрывает ситуации, показывает состояние персонажей. Широко вводятся в сказки песенки: лиса песенкой выманивает петуха, волк песенкой обманывает козлят, колобок бежит и напевает песенку: «Я по коробу скребен, по сусеку метен...» Для сказок о животных характерен яркий оптимизм: слабые всегда выходят из сложных положений. Он поддерживается комизмом многих ситуаций и юмором. В сказке «Напуганные 105 медведь и волки» баран по совету кота пугает волков найденной на дороге волчьей головой и те разбегаются, боясь, что и у них отгрызут головы.

15) Специфика волшебных сказок по работам А.И. Никифорова и В.Я. Проппа

Книга В. Я. Проппа "Морфология сказки" была издана в 1928 году 1. Это исследование в некоторых отношениях намного опередило свое время: абсолютный масштаб научного открытия В. Я. Проппа стал очевиден только после того, как в филологические и этнологические науки внедрились методы структурного анализа. В настоящее время "Морфология сказки" -- одна из самых популярных книг в мировой фольклористике. Она переведена на английский (1958, 1968) 2 и итальянский (1966) 3 языки, с сокращениями -- на польский язык (1968) 4, готовятся немецкий (в ГДР) и румынский переводы. В 20-х годах был очень силен интерес к проблемам художественных форм, в том числе и фольклорных; но только В. Я. Пропп довел изучение формы сказки до открытия ее структуры. Заслуживает внимания, что для В. Я. Проппа морфология как раз не была самоцелью, что он стремился не к описанию поэтических приемов самих по себе, а к выявлению жанровой специфики волшебной сказки, с тем чтобы впоследствии найти историческое объяснение единообразию волшебных сказок. Рукопись, представленная автором в редакцию непериодической серии "Вопросы поэтики" (издававшейся Государственным институтом истории искусств), первоначально включала дополнительную главу с попыткой такого исторического объяснения. Впоследствии эта глава, не вошедшая в окончательный текст, была развернута в обширное фундаментальное исследование "Исторические корни волшебной сказки" (опубликовано в 1946 г.) 5.

Изучая специфику волшебной сказки, В. Я. Пропп исходил из того, что диахроническому (историко-генетическому) рассмотрению сказки должно предшествовать ее строгое синхроническое описание. Разрабатывая принципы такого описания, В. Я. Пропп поставил перед собой задачу выявления постоянных элементов (инвариантов), наличествующих в волшебной сказке и не исчезающих из поля зрения исследователя при переходе от сюжета к сюжету. Открытые В. Я. Проппом инварианты и их соотношение в рамках сказочной композиции и составляют структуру волшебной сказки.

До В. Я. Проппа господствовали атомистические концепции: неразложимой повествовательной монадой считался либо мотив, либо сюжет в целом.

Из мотивов исходил акад. А. Н. Веселовский 6, о котором В. Я. Пропп упоминает в своей книге с величайший уважением. Сюжеты А. Н. Веселовский рассматривал как комбинации мотивов, их соотношение он при этом представлял чисто количественно; большой процент повторяющихся мотивов он объяснял наличием заимствования, миграции.

Позднее о мотивах как носителях повторяемости в сказке писали К. Шпис, Фридрих фон дер Лайен 7 и др. Из сюжета как основной и естественной единицы фольклора исходил Антти Аарне, создатель международного каталога сказочных сюжетов, и финская ("историко-географическая") школа в целом. Сюжет выступает постоянной единицей в изучении сказки в известной монографии одесского ученого Р. М. Волкова 8.

На первых страницах "Морфологии сказки" В. Я. Пропп, энергично полемизируя со своими предшественниками, показывает, с одной стороны, делимость и мотивов и сюжетов, а с другой -- отсутствие четких граней и обоснованных критериев для установления границ сюжета для уверенного различения самостоятельных сюжетов и сюжетных вариантов. И сюжеты и мотивы, несмотря на их повторяемость, по мнению В. Я. Проппа, не объясняют специфического единообразия волшебной сказки. Как это ни парадоксально на первый взгляд, они составляют переменные, вариативные элементы сказки. К этому следует добавить, что само соединение мотивов в сюжете, точнее говоря их группировка, распределение в нем зависит от специфической для сказки постоянной композиционной структуры*.

Одновременно с В. Я. Проппом или даже немного раньше задачи структурно-морфологического изучения выдвигались А. И. Никифоровым в очень содержательной статье (написана в 1926 г., опубликована -- в 1928 г.) 10. Его интересные наблюдения были сформулированы в виде нескольких морфологических законов. Это -- закон повторения динамических элементов сказки в целях замедления и усложнения ее общего хода; закон композиционного стержня (сказка может быть одно- и двухгеройная, два героя либо равноправны, либо нет); и, наконец, "закон категорической или грамматической формовки действия". А. И. Никифоров предлагает рассматривать отдельные "сказочные действия" и их объединение по образцу словообразования в языке. По его "наблюдениям, можно выделить "префиксальные сказочные действия" (с широкими возможностями замен), "корневые" (почти не варьируемые), "суффиксальные" и "флективные". А. И. Никифоров очень близко подходит к концепции В. Я. Проппа в своем тезисе о том, что постоянной является лишь функция персонажа, его динамическая роль в сказке. Главный персонаж, по мнению А. И. Никифорова, является носителем функции биографического порядка, а "вторичные персонажи" -- авантюрно-осложняющего порядка (т. е. функции помощи герою, препятствий ему или функции объекта его домогательств). Любопытно, что предлагаемая А. И. Никифоровым схема буквально предвосхищает "структурную модель деятелей" в "структурной семантике" А Ж. Греймаса (1966).

Группировка частных функций главного персонажа и вторичных персонажей в некоторое количество комбинаций составляет, по А. И. Никифорову, основную пружину сказочного сюжетосложения. Эти и другие его мысли очень плодотворны, но, к сожалению, не были развернуты в систематическое исследование сказочной повествовательной синтагматики, как это сделано В. Я. Проппом. Кроме того, у А. И. Никифорова не всегда достаточно четко разделяются уровни (сюжетный, стилистический и т. п.). И наконец, сами структурные принципы не были у него столь четко противо поставлены атомистическим концепциям, как это имело место в работе В Я. Проппа, который убедительно показал, что специфика волшебной сказки оказалась заключенной не в мотивах (не все, но многие сходные мотивы волшебной сказки можно найти и в других жанрах), а в неких структурных единицах, вокруг которых мотивы группируются. В. Я. Пропп проанализировал последовательный ход событий в волшебных сказках из сборника Афанасьева и нашел, что этот ход во многом совпадает, хотя мотивы там самые разнообразные.

Исследователь обнаружил, что постоянными, повторяющимися элементами волшебной сказки являются функции действующих лиц (общим числом тридцать одна): отлучка, запрет и нарушение запрета, разведка вредителя и выдача ему сведений о герое, подвох и пособничество, вредительство (или недостача), посредничество, начинающееся противодействие, отправка, первая функция дарителя и реакция героя, получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба, клеймение героя, победа, ликвидация недостачи, возвращение героя, преследование и спасение, неузнанное прибытие, притязания ложного героя, трудная задача и решение, узнавание и обличение, трансфигурация, наказание, свадьба. Не все функции налицо всегда, но число их ограниченно и порядок, в котором они выступают в ходе развертывания действия сказки, неизменен. Неизменным оказался и набор ролей (числом семь), между которыми определенным образом распределяются конкретные сказочные персонажи со своими атрибутами.

Первая и важнейшая операция, которую В. Я. Пропп проделывает с текстом, -- это его разбиение, сегментация на ряд последовательных действий. Исходя из этого "содержание сказки может быть пересказано в коротких фразах, вроде следующих: родители уезжают в лес, запрещают детям выходить на улицу, змей похищает девушку и т. д. Все сказуемые дают композицию сказок, все подлежащие, дополнения и другие части фразы определяют сюжет" (с. 88). Здесь подразумевается конденсация содержания в ряд коротких фраз; далее эти фразы обобщаются в том смысле, что каждое конкретное действие подводится под определенную функцию, название которой представляет собой сокращенное и обобщенное обозначение действия в форме существительного (отлучка, подвох, борьба и т.п. Книга В. Я. Проппа, открывающая большие перспективы в анализе сказки и вообще повествовательного искусства, намного опередила структурно-типологические исследования на Западе. В вышедшей через год после "Морфологии сказки" монографии А. Йоллеса "Простые формы" 13 сказка еще трактуется как неразложимая жанровая монада, как исходная "простая форма", а жанровая специфика простых форм выводится из представлений, непосредственно заключенных в самом языке.