Фонологические универсалии

Из уже сказанного мы знаем (или допускаем), что каждый че­ловеческий язык обладает фонологической системой, что фоно­логическое структурирование всегда иерархично. Тогда собственно фонологические обобщения следует рассматривать в пределах этих предварительных допущений.

5. 1. В каждом человеческом языке избыточность, измеряемая в фонологических терминах, близка к 50%.

Суть дела в том, что если избыточность значительно превыша­ет эту величину, коммуникация становится неэффективной и люди говорят быстрее или неряшливее; значительное снижение этой ве­личины ведет к непониманию, и люди замедляют темп речи и артикулируют более отчетливо.

Возможно, что, если измерить избыточность в лексико-грам-матических терминах, ее величина будет примерно такой же; воз­можно также, что эта приблизительная величина характерна для самых различных коммуникативных систем, по крайней мере для используемых людьми. Печатный английский текст <...> дает эту же величину избыточности для букв.

5.2. Малопродуктивно считать универсалиями фонемы.

Мы можем, конечно, говорить вполне обоснованно о фонемах при рассмотрении любого языка. Но их положение в иерархии фоно­логических единиц меняется от одного языка к другому, и, кроме того, оно в некоторой степени зависит от предубеждений или сим­патий исследователя. Но, с другой стороны, статус фонологических компонентов установлен раз и навсегда по определению: фонологи­ческие компоненты суть минимальные (далее неделимые) единицы фонологической системы. Если вся фонологическая структура иерар-хична, то точная организация этой иерархии, меняющаяся от одно­го языка к другому, становится важным основанием для классифи­кации, но не основанием для обобщений рассматриваемого типа.

На Кавказе имеются языки <...>, фонологические системы которых можно описать с помощью дюжины фонологических при­знаков, объединяющихся в 70—80 фонем, которые в свою очередь соединяются в примерно вдвое большее количество слогов. Каж­дый слог состоит из одной из семидесяти с лишним согласных фонем, за которой следует одна из двух гласных фонем. В подобном случае очевидно, что гласные «фонемы» лучше рассматривать про­сто как два дополнительных фонологических признака, так что единица, подобная /ka/, оказывается просто фонемой. В качестве альтернативы можно отказаться от термина «фонема» и говорить о признаках непосредственно в слогах. В любом случае ни в понятии «фонема», ни в понятии «слог» нет необходимости. Это крайний случай, но он реален и подчеркивает важность тех «антиуниверса­лий», о которых говорилось в разд. 5.2.

5.3. Каждый человеческий язык использует различия в окраске гласных.

Окраской гласных называется комбинация формант. Из акус­тики известно, что в языках типа английского различия окраски гласного очень важны для разграничения согласных, равно как и для различения гласных фонем.

5.4. Историческая тенденция к фонологической симметрии уни­версальна.

Р. Якобсон предложил ряд синхронных обобщений о фоноло­гических системах. Для некоторых из них, кажется, существуют немногочисленные маргинальные исключения. Например, в соот­ветствии с одним из утверждений язык не имеет спиранта типа [θ], если в нем нет ни [t], ни [s]; или в языке нет аффрикаты типа [č], если в нем нет ни [t], ни [š]. Однако в языке кикапу есть [t] и [θ], но нет [s]. Другое обобщение состоит в том, что в языке нет носовых непрерывных, более контрастных по месту артикуляции, чем смычные некоторого способа артикуляции. Можно проанали­зировать некоторые разновидности португальского языка в Брази­лии так, что это обобщение будет нарушено. Третье обобщение состоит в том, что в языке аспирированные и неаспирированные взрывные не противопоставляются, если в нем нет отдельной фо­немы /h/. Пекинский диалект китайского языка представляет со­бой почти исключение, потому что в нем согласным, ближайшим к [h], является дорсовелярный спирант.

Все же представляется, что имеется слишком много разнооб­разных подтверждений этим обобщениям, чтобы их можно было отбросить из-за горсточки исключений. Если факты не соответ­ствуют гипотезе, то, прежде чем отказаться от нее, следует попы­таться ее модифицировать. Все приведенные выше случаи, види­мо, представляют собой указание на историческую тенденцию к некоторой симметрии в системе. Эта тенденция может быть нару­шена, так что не каждая система с синхронной точки зрения бу­дет подчиняться некоторому правилу, но диахронически эта тен­денция существует.

5.5. В любой фонологической системе, когда бы мы ее ни анализи­ровали, обнаруживаются пробелы, случаи асимметрии, или «конфигу­рационного натяжения».

Большинство языковых систем в результате полумагической логистики исследователя могут быть приведены к состоянию чет­кости и симметричности. К подобным ухищрениям всегда стоит прибегать, но не для того, чтобы навязать симметрию там, где она отсутствует, а в силу их эвристической ценности. Они помогают вскрыть отношения внутри системы, которые в противном случае были бы не замечены. Однако элементы асимметричности, хотя и теснимые со всех сторон, все-таки остаются в системе.

5. 6. Звуковое изменение универсально. Оно определяется основны­ми признаками устройства языка, в частности— дуальностью.

Под «звуковым изменением» понимается механизм языкового изменения, не сводимый к другим механизмам <...>. Когда систе­ма характеризуется дуальностью, основной ролью ее кенематической <под>системы является идентификация и разграничение сообщений.

Обычно высказывание, порождаемое при некоторых обстоя­тельствах, далеко не незначительно отличается от любого другого высказывания, которое может быть порождено в том же языке при тех же самых обстоятельствах. Поэтому есть все возможности для появления неразличительной вариативности и в деталях арти­куляции, и, в еще большей степени, в форме речевого сигнала к тому времени, когда он достигнет ушей слушателя. Таким обра­зом возникает звуковое изменение. Роль звуковых изменений в фонологической и грамматической системах языка — это уже дру­гой вопрос <...>.

5.7. В любой фонологической системе противопоставлены типич­ные смычные согласные фонемы и фонемы, которые никогда не явля­ются смычными.

Смычные согласные — это звуки, образуемые при полной ртовой смычке и полной гортанной смычке. Под «типичными смыч­ными согласными фонемами» понимаются фонемы, которые яв­ляются смычными в медленной тщательной речи или в сильных позициях (key environments), тогда как в некоторых других пози­циях или в ускоренной речи они могут быть ослаблены или спирантизованы. Противопоставляемые им несмычные широко варь­ируются от языка к языку. В некоторых языках Новой Гвинеи бли­жайшими к несмычным являются носовые непрерывные. Гораздо чаще ими являются спиранты.

5.8. В любой фонологической системе имеется не меньше двух противопоставляемых позиций артикуляции смычных.

Засвидетельствованы лишь два случая с двумя позициями — это гавайский язык и несколько архаичный самоа, где лабиальные противопоставлены язычным. (В современном самоа развилось но­вое противопоставление апикальные/дорсальные.)

5.9. Если в языке есть система гласных, то в этой системе есть противопоставления по высоте подъема языка.

5.10. Если, по определению, система гласных включает все слогообра­зующие сегментные фонемы, тогда система гласных есть в любом языке.

Для того чтобы распространить 5.10 на упоминавшиеся ранее кавказские языки, необходимы некоторые уточнения. Если, по определению, система гласных включает все те сегментные фоне­мы, которые используются только как слогообразующие, то по крайней мере один язык — вишрам — имеет одноэлементную во­кальную систему, которая лишь в тривиальном смысле может быть названа «системой». С этой оговоркой 5.9 становится истинной универсалией, применимой ко всем человеческим языкам.

Иная формулировка 5.9 состояла бы в утверждении: если в языке есть противопоставления гласных, не являющиеся противопостав­лениями по высоте подъема, то в нем есть и противопоставления по высоте подъема, но не обязательно наоборот.

По всей видимости, можно было бы сформулировать дальней­шие обобщения, аналогичные последним трем, хотя все они в любой момент могут потребовать модификации с учетом эмпири­ческой информации о каком-нибудь пока еще не исследованном языке. В целом же они указывают на нечто весьма загадочное. Каза­лось бы, достаточно легко придумать систему фонем, в которой не было бы совсем смычных согласных или гласных и тому подобное. Несмотря на большое разнообразие, фонологические системы мира имеют больше общего, чем это строго «необходимо». Иначе гово­ря, степень существующего между ними сходства оказывается бо­лее высокой, чем это требуется лишь определяющими признака­ми языка и известными культурными и биологическими особен­ностями человеческого рода. Даже с учетом того, что на самом деле разнообразие может оказаться несколько значительней, чем мы представляем себе в данный момент, столь высокая степень сходства все-таки остается загадкой. Нет ли здесь ограничений, вызванных пока еще не известными особенностями органов речи и человеческого слуха? Не обусловлено ли сходство общностью происхождения, причем в относительно недавнее время — ска­жем, сорок или пятьдесят тысяч лет назад, — всех человеческих языков, о которых у нас есть или могут быть прямые свидетель­ства? (Последняя из этих гипотез, разумеется, не означает, что возраст языка ограничен этими цифрами; она лишь предполагает, что все другие более древние ветви отмерли.) Эти вопросы оста­ются открытыми; может быть, ответы на них в действительности следует искать совсем в другом направлении. <...>

II Фонология

Н. С. Трубецкой. Основы фонологии*

* Трубецкой Н.С. Основы фонологии/Перевод с нем. М., 1960. С. 7—93.

ВВЕДЕНИЕ

1. Фонология и фонетика

Каждый раз, когда один человек говорит что-либо другому, мы имеем дело с речевым актом, или речью. Речь всегда конкрет­на, она приурочена к определенному месту и к определенному времени. Она предполагает наличие говорящего («отправителя»), слушателя («получателя») и предмета, о котором идет речь. Все эти три элемента — говорящий, слушатель и предмет речи — ме­няются от одного речевого акта к другому. Но речевой акт предпо­лагает наличие еще одного момента: чтобы слушатель понимал собеседника, оба они должны владеть одним и тем же языком; наличие в сознании каждого члена языковой общности единого языка является предпосылкой любого речевого акта. В противопо­ложность однократному характеру речевого акта язык представля­ет собой нечто общее и постоянное. Язык существует в сознании всех членов данной языковой общности и лежит в основе беско­нечного числа конкретных речевых актов. С другой стороны, одна­ко, существование языка оправдано лишь постольку, поскольку он способствует осуществлению речевых актов; он существует лишь постольку, поскольку с ним соотносятся конкретные речевые акты, иначе говоря, поскольку он реализуется в этих конкретных рече­вых актах. Без конкретных речевых актов не было бы и языка. Та­ким образом, речь и язык предполагают друг друга. Они неразрыв­но связаны друг с другом и могут рассматриваться как две взаимосвязанные стороны одного и того же явления — «речевой деятель­ности». По своему существу, однако, это совершенно различные вещи, поэтому они и должны рассматриваться независимо друг от друга. <...>

Речевая деятельность (как язык, так и речь) имеет, согласно Соссюру, две стороны: обозначающее (le signifiant) и обозначае­мое (le signifié). Таким образом, речевая деятельность представляет собой сочетание и взаимосвязь обозначающего и обозначаемого.

Обозначаемым в речи всегда является совершенно конкретное сообщение, которое имеет смысл только как целое. Наоборот, обозначаемым в языке являются абстрактные правила: синтакси­ческие, фразеологические, морфологические и лексические. Ведь даже значения слов, поскольку они даны в языке, являются лишь абстрактными правилами, понятийными схемами, с которыми связаны те конкретные значения, которые всплывают в речи.

Обозначающим в речи является конкретный звуковой поток — физическое явление, воспринимаемое на слух. Но что является обозначающим в языке? Если обозначаемым в языке являются те правила, согласно которым вся область значений членится на со­ставные части, упорядоченные соответствующим образом, то обо­значающим в нем могут быть только такие правила, согласно ко­торым упорядочивается звуковая сторона речевого акта.

Число различных конкретных представлений и мыслей, кото­рые могут быть обозначены в речевых актах, бесконечно. Число же лексических значений, существующих в языке, ограничено; «вла­дение» языком как раз в том и состоит, что с помощью ограни­ченного числа семантических и грамматических средств, предо­ставляемых в наше распоряжение языком, мы выражаем все кон­кретные представления, мысли и их связи. Обозначаемое в языке в противоположность обозначаемому в речи состоит, таким обра­зом, из конечного исчисляемого числа единиц. Но точно такое же отношение между языком и речью имеет место и в сфере обозна­чающего. Артикуляторные движения и соответствующие им звуча­ния, возникающие в речи, до бесконечности многообразны, а зву­ковые нормы, из которых складываются единицы обозначающе­го, конечны, исчисляемы, количественно ограничены.

Так как язык состоит из правил, или норм, то он в противопо­ложность речи является системой, или, лучше сказать, множе­ством частных систем. Грамматические категории образуют грам­матическую систему, семантические категории — различного рода семантические системы. Все системы вполне уравновешены так, что их части поддерживают друг друга, восполняют друг друга, связаны друг с другом. Только поэтому и можно связать бесконечное многообразие представлений и мыслей, всплывающих в речи, с элемента­ми системы языка. Сказанное имеет силу и для обозначающего. Зву­ковой поток речи представляет собою непрерывную, на первый взгляд неупорядоченную последовательность переходящих друг в друга зву­чаний. В противоположность этому единицы обозначающего в языке образуют упорядоченную систему. И лишь благодаря тому, что от­дельные элементы, или моменты, звукового потока, проявляюще­гося в речевом акте, могут быть соотнесены с отдельными членами этой системы, в звуковой поток вносится порядок.

Таким образом, различные аспекты языкового процесса на­столько разнородны, что их исследование должно быть предметом ряда частных наук. Прежде всего совершенно очевидно, что обозна­чаемый и обозначающий аспекты речевой деятельности должны быть подведомственны различным дисциплинам. Действительно, «учение о звуках» <...> уже с давних пор являлось особой частью языкозна­ния, строго отграниченной от «учения о значении». Но, как мы уже видели выше, обозначающее в языке представляет собой нечто со­вершенно иное по сравнению с обозначающим в речи. Целесообраз­но поэтому вместо одной иметь две «науки о звуках», одна из кото­рых ориентировалась бы на речь, а другая — на язык. Соответственно различиям в объекте обе науки должны применять различные мето­ды: учение о звуках речи, имеющее дело с конкретными физически­ми явлениями, должно пользоваться методами естественных наук, а учение о звуках языка в противоположность этому — чисто лин­гвистическими методами (шире — методами общественных или гуманитарных наук). Мы будем называть учение о звуках речи фо­нетикой, а учение о звуках языка — фонологией. <...>

Однако, определив фонологию как учение о звуках языка и фонетику как учение о звуках речи, мы сказали еще далеко не все. Различие между этими двумя науками следует рассмотреть глубже и основательней.

Так как обозначающим в речи является звуковой поток, физи­ческое явление однократного характера, то наука, которая зани­мается его изучением, должна использовать методы естественных наук. Можно изучать как чисто физический, или акустический, так и чисто физиологический, или артикуляторный, аспект зву­кового потока в зависимости от того, что мы собираемся исследо­вать: его свойства или способ образования; но, собственно гово­ря, нужно одновременно делать и то и другое. <...>

Единственной задачей фонетики является ответ на вопрос: «Как произносится тот или другой звук?» Ответить на этот вопрос мож­но, лишь точно указав, как звучит тот или иной звук и каким образом, то есть благодаря какой работе органов речи, достигает­ся этот акустический эффект. <...> Звук — это воспринимаемое слухом физическое явление, и при исследовании акустической сто­роны речевого акта фонетист соприкасается с психологией вос­приятия. Артикуляция звука представляет собой наполовину авто­матизированную и все же контролируемую волей и управляемую центральной нервной системой деятельность; исследуя артикуляторную сторону речевого акта, фонетист соприкасается с психо­логией автоматизированных действий. Однако, несмотря на то, что область фонетики лежит в сфере психического, методы фонетики являются естественно-научными. Это связано, между прочим, с тем, что смежные области экспериментальной психологии также используют методы естественных наук, поскольку дело идет здесь не о высших, а о рудиментарных психических процессах. Есте­ственно-научная установка является для фонетики безусловно не­обходимой.

Особенно характерно для фонетики полное исключение како­го бы то ни было отношения исследуемых звуковых комплексов к языковому значению. Специальная тренировка, натаскивание слу­ха и осязания, которые должен пройти хороший фонетист, рабо­тающий на слух, как раз и состоит в том, чтобы приучить себя выслушивать предложения и слова, а при произнесении ощущать их, не обращая внимания на их значения, и воспринимать лишь их звуковой и артикуляторный аспекты так, как это делал бы ино­странец, не понимающий данного языка. Тем самым фонетику можно определить как науку о материальной стороне (звуков) че­ловеческой речи.

Обозначающее в языке состоит из определенного числа элемен­тов, сущность которых заключается в том, что они отличаются друг от друга. Каждое слово должно чем-то отличаться от всех прочих слов того же языка. Однако язык знает лишь ограниченное число таких различительных средств, а так как это число гораздо меньше числа слов, то слова по необходимости состоят из комбинаций различи­тельных элементов <...>. При этом, однако, допустимы не все мыс­лимые комбинации различительных элементов. Комбинации подчи­няются определенным правилам, которые формулируются по-раз­ному для каждого языка. Фонология должна исследовать, какие звуковые различия в данном языке связаны со смысловыми разли­чиями, каковы соотношения различительных элементов (или «при­мет») и по каким правилам они сочетаются друг с другом в слова (и соответственно в предложения). Ясно, что эти задачи не могут быть разрешены с помощью естественно-научных методов. Фонология должна применять, скорее, те же методы, какие используются при исследовании грамматической системы языка.

Звуки, которые являются предметом исследования фонетиста, обладают большим числом акустических и артикуляторных при­знаков. И все признаки существенны для исследователя, посколь­ку только полный учет их позволит дать правильный ответ на воп­рос о произношении того или иного звука. Но для фонолога боль­шинство признаков совершенно несущественно, так как они не функционируют в качестве различительных признаков слов. Звуки фонетиста не совпадают поэтому с единицами фонолога. Фонолог должен принимать во внимание только то, чтó в составе звука не­сет определенную функцию в системе языка.

Эта установка на функцию находится в самом резком противо­речии с точкой зрения фонетики, которая, как говорилось выше, должна старательно исключать всякое отношение к смыслу сказан­ного (то есть к функции обозначающего). Это препятствует подведе­нию фонетики и фонологии под общее понятие, несмотря на то, что обе науки на первый взгляд имеют дело с одним и тем же объек­том. Повторяя удачное сравнение Р. Якобсона, можно сказать, что фонология так относится к фонетике, как политическая экономия к товароведению или наука о финансах к нумизматике. <...>

Строгое разграничение фонетики и фонологии необходимо по существу и осуществимо практически. Такое разграничение — в интересах обеих наук. Оно, разумеется, не препятствует тому, чтобы каждая из указанных наук пользовалась результатами дру­гой. Надо только соблюдать при этом надлежащую меру, что, к сожалению, бывает не всегда.

Звуковой поток, изучаемый фонетистом, является континуумом, который может быть расчленен на любое число частей. Стремление некоторых ученых вычленить в континууме «звуки» основано на фонологических представлениях (опосредованных письменными об­разами). Так как вычленение «звуков» в действительности является весьма нелегкой задачей, некоторые фонетисты предложили разли­чать «опорные звуки» (Stellungslauten) и лежащие между ними «пе­реходные звуки» (Gleitlauten). «Опорные звуки», соответствующие фонологическим элементам, описываются, как правило, подробно, тогда как «переходные звуки» обычно не описываются, поскольку они, очевидно, рассматриваются как малосущественные или даже как совсем несущественные. Подобного рода подразделение элемен­тов звукового потока не может быть оправдано с чисто фонетичес­кой точки зрения; оно покоится на ошибочном перенесении фоно­логических понятий в область фонетики. Для фонолога известные элементы звукового потока действительно несущественны. Однако таковыми оказываются не только «переходные звуки», но и отдель­ные качества и признаки «опорных звуков». Разумеется, фонетист не может принять эту точку зрения. Несущественным для него может быть, скорее, лишь значение, смысл речевого акта, тогда как все элементы или части речевого потока для него равно существенны и важны. Конечно, фонетист всегда будет рассматривать известные типические положения органов речи и соответствующие им акусти­ческие явления как основные элементы фонации и таким образом сохранять основной принцип описания типичных артикуляционных и звуковых образований, извлекаемых из звукового и артикуляторного континуума. Однако такой подход допустим лишь в элементар­ной фонетике, к которой должна присоединяться другая часть, где исследуется структура фонетических целостностей высшего порядка. И совершенно естественно, что при описании фонетического строя языка учение о фонетических элементах в известной мере учитывает фонологическую систему данного языка, а фонологически существен­ные противоположения рассматриваются в нем более тщательно, нежели совершенно несущественные.

Что касается фонологии, то она, само собой разумеется, должна использовать известные фонетические понятия. Утверждение о про­тивоположности между глухими и звонкими шумными в русском языке, служащей для различения слов, принадлежит сфере фоноло­гии. Однако сами понятия «звонкий», «глухой», «шумный» являются фонетическими. Начало любого фонологического описания состоит в выявлении смыслоразличительных звуковых противоположении, которые имеют место в данном языке. Фонетическое описание дан­ного языка должно быть принято в качестве исходного пункта и материальной базы. Что же касается следующих, более высоких, сту­пеней фонологического описания — систематики и комбинатори­ки, — то они уже совершенно не зависят от фонетики.

Таким образом, известный контакт между фонологией и фоне­тикой, несмотря на их принципиальную независимость, неизбежен и безусловно необходим. Однако это взаимодействие должно касать­ся лишь начальных этапов фонологического и фонетического описа­ния (элементарной фонетики и фонологии); но и в этих пределах не следует переходить границ безусловно необходимого. <...>

2. Фонология и звуковая стилистика

Так как человеческая речь предполагает наличие говорящего, слушателя (или слушателей) и определенного предмета речи, о котором говорят, то каждое языковое выражение имеет три аспек­та: оно является одновременно выражением (экспрессией), или ха­рактеристикой, говорящего, обращением (или апелляцией) к слушателю (или слушателям) и сообщением (или экспликацией) о предмете речи. Большая заслуга Карла Бюлера состоит в том, что он в правильном свете представил этот, очевидно, простой и тем не менее столь долго остававшийся незамеченным факт.*

* Karl Вühler. Axiomatik der Sprachwissenschaft, «Kant-Studien», XXXVIII; его же, Sprachtheone, Jena, 1934.

Схема К. Бюлера сохраняет свое значение и для звуковой сто­роны языка. Слушая, как кто-нибудь говорит, мы слышим, кто говорит, каким тоном он говорит и что он говорит. Собственно говоря, в наличии имеется только одно акустическое впечатление. Но мы разлагаем его на составные части, причем всегда с точки зрения трех установленных Бюлером функций: одни качества вос­принимаемого звука мы осознаем как выражение, как знак, сви­детельствующий о говорящем (например, тон голоса), другие — как средство вызвать те или иные чувства у слушателя, и наконец, третьи — как признаки, по которым опознаются слова с опреде­ленным значением и состоящие из этих слов предложения. Мы как бы проецируем различные качества воспринимаемого звука на три разные плоскости: плоскость выражения, плоскость обращения и плоскость сообщения.

Спрашивается, должна ли фонология исследовать все три пла­на? Что план сообщения принадлежит фонологии, представляется непосредственно очевидным. Содержание воспринимаемого пред­ложения может быть понято лишь при том условии, если слова, из которых оно состоит, относятся к лексическим или грамматичес­ким элементам языка (langue), а обозначающее этих элементов необходимым образом состоит из фонологических единиц. Менее очевидно отношение к фонологии плана выражения и плана обра­щения. На первый взгляд оба эти плана находятся как будто в сфе­ре речи (parole) и, стало быть, подлежат не фонологическому, а фонетическому исследованию. Но при ближайшем рассмотрении это воззрение оказывается ошибочным. Среди звуковых впечатле­ний, благодаря которым мы опознаем личность говорящего и его намерение воздействовать на чувства слушателя, есть такие, кото­рые для их правильного восприятия должны быть соотнесены с определенными, установленными в данном языке нормами. Такие нормы следует трактовать как языковые ценности, они принадле­жат языку (langue) и должны, таким образом, рассматриваться в фонологии.

В первых работах по фонологии экспрессивная и апеллятивная функции едва принимались во внимание. <...> Поскольку фоноло­гия в противоположность фонетике должна исследовать функции звуков человеческой речи, она не может ограничивать себя одной экспликативной функцией. Наоборот, <...> фонология обязана при­нимать во внимание как экспрессивную, так и апеллятивную функ­ции звуков. Употребление отдельных звучаний в экспрессивной и апеллятивной функциях столь же условно, как их употребление в целях смыслоразличения: экспрессивные и апеллятивные средства, выполняющие в каком-либо языке указанные функции, не могут быть безоговорочно перенесены в другой язык. <...>

При нынешнем состоянии исследований не представляется воз­можным сказать что-либо определенное об экспрессивной и апел­лятивной фонологии; на этот счет могут быть высказаны лишь са­мые общие соображения.

Экспрессивная функция речи состоит в характеристике гово­рящего. Все, что служит в речи для характеристики говорящего, выполняет экспрессивную функцию. Элементы, выполняющие эту функцию, могут быть весьма многообразными: принадлежность говорящего к определенному человеческому типу, его физические и духовные особенности и т.д.— обо всем этом можно судить по его голосу, по его произношению, по общему стилю его речи, включая сюда выбор слов и построение предложения. Нас интере­суют, однако, только фонологически экспрессивные средства, то есть такие экспрессивные средства, которые содержатся в звуко­вой стороне языка как условной системе знаков.

Тем самым тотчас же из поля нашего зрения выпадает боль­шая часть характерных элементов человеческой речи. Прежде всего должно быть исключено все данное от природы, все обусловлен­ное чисто психологическими факторами. Ведь по голосу можно узнать не только пол и возраст говорящего, но иной раз и его самочувствие; даже не видя говорящего, можно по одному только его голосу определить, толстый он или худой. Все это, однако, не имеет никакого отношения к фонологии. Хотя мы и упоминаем здесь об акустически воспринимаемых симптомах, но эти симп­томы не принадлежат к условно установленной системе знаков данного языка; они сохраняют свой симптоматический характер даже при неязыковом функционировании речевого аппарата. То же можно сказать и о многих признаках речи, на основании кото­рых можно сделать заключения характерологического свойства. К экспрессивной фонологии принадлежат лишь условно установ­ленные средства звуковой характеристики говорящего. А так как язык является прежде всего общественным установлением, то ус­ловными в нем являются только средства, характеризующие при­надлежность говорящего к определенному, существенному для данной языковой общности, человеческому типу или группе. С помощью этих средств можно выразить, например, принадлежность к определенной возрастной группе, к тому или иному об­щественному классу, далее пол, степень образования, наконец, происхождение говорящего — и это именно потому, что все пе­речисленные признаки существенны для внутреннего членения языковой общности, для содержания и формы речи. Напротив, деление людей на толстых и тонких, простуженных и здоровых, флегматиков и сангвиников и т.д. было бы несущественным для жизни языковой общности, находящей свое выражение в различ­ных типах речи; поэтому такое деление не нуждается ни в каком условном языковом <...> обозначении; если подобного рода свойства говорящего и можно угадать по звуковой стороне его речи, то такая догадка является внеязыковым психологическим процессом. <...>

Само собой разумеется, что частности зависят от обществен­ной структуры данного народа и соответственно — данной языко­вой общности. В языковых общностях, слабо или вовсе не диффе­ренцированных в социальном отношении, исключительное зна­чение приобретают различия по полу и возрасту. В дархатском говоре монгольского языка все гласные среднего и заднего рядов в произ­ношении женщин слегка продвинуты вперед, так что мужскому и, о, а соответствует женское и˙, о˙, а˙, а мужскому и˙, о˙, а˙, — женское ü, ö, ä, помимо того, фрикативному х в мужском произношении соответствует взрывный k в женском произношении.*

* Г.Д. Санжеев, Дархатский говор и фольклор, Л., 1931. С. 17.

Богораз сообщает, что один из звуков языка чукчей (луоравет­ланов) на Камчатке произносится мужчинами как č' (палатализо­ванное č), а женщинами и детьми как с (= ts).* По свидетельству В. Иохельсона, в языке юкагиров (одулов) на северо-востоке Си­бири есть звуки, которые произносятся мужчинами как палаталь­ные взрывные t_j, d_j, детьми и женщинами как аффрикаты с, Z, a стариками как палатализованные č', Zˇ'.** Во всех этих случаях мы имеем дело с кочевниками, кочующими охотниками (или рыбо­ловами), у которых каждый пол (или половозрастной класс) об­разует замкнутую в себе общность, а какое-либо другое членение общества едва ли существует. Однако различия в произношении половозрастных групп обнаруживаются также и у народов с раз­витой общественной дифференциацией. Конечно, у таких наро­дов они, как правило, менее заметны. Так, например, в русском языке имеется общая тенденция усиливать лабиализацию ударного о в его начальной части и ослаблять ее к концу артикуляции; гласный о, таким образом, всегда звучит как своего рода дифтонг с убывающей лабиализацией. Но, тогда как различие между нача­лом и концом артикуляции о в нормальном мужском произноше­нии весьма ничтожно и даже едва заметно, в произношении жен­щин оно более значительно; некоторые женщины вместо о про­износят даже дифтонг uÜá (что, конечно, расценивается уже как нечто вульгарное). Различие между мужским и женским произно­шением заключается здесь лишь в степени дифтонгизации; одна­ко если мужчина произнесет о с лабиализацией, характерной для нормального женского произношения, такое произношение сра­зу бросается в глаза как женственное и аффектированное. <...> При внимательном наблюдении подобного рода тонкие условные различия между мужским и женским произношением можно, пожалуй, обнаружить в любом языке; обстоятельное описание фонологической системы какого-либо языка должно постоянно с этим считаться. Что же касается условных различий в произноше­нии разных возрастных групп, то они также наблюдаются во мно­гих языках, их определенно отмечают многие исследователи. Нужно только быть осторожным и не смешивать условные различия с различиями, данными от природы. Когда дети заменяют тот или иной звук другим, поскольку правильное произношение его ус­ваивается лишь со временем, в этом нет еще ничего экспрессив­но-фонологического (как и во всех случаях патологических оши­бок речи). Но экспрессивно-фонологический факт налицо, когда ребенок, будучи в состоянии вполне точно воспроизвести про­изношение взрослых, намеренно не делает этого или когда молодой человек преднамеренно остерегается воспроизводить произношение пожилых людей <...>, с тем чтобы только не показаться старомодным или смешным. Иной раз речь идет об исключительно тонких оттенках, таких, например, как нюансы интонации и т.п.

* Сборник «Языки и письменность народов Севера», III, Л., 1934. С. 13.

** Там же, с. 158.

В социально дифференцированных обществах особенно замет­ны различия в произношении, основывающиеся на сословном, профессиональном или культурном членении общества. Такие раз­личия наблюдаются не только в языках Индии, где они закрепле­ны кастовым делением (в тамильском, например, один и тот же звук в зависимости от кастовой принадлежности говорящего про­износится то как č, то как s), но и в других частях света. Венский разговорный язык в устах министерского чиновника звучит иначе, чем в устах какого-нибудь продавца. В дореволюционной России представители духовенства, например, отличались спирантным произношением g (как γ), хотя все остальные звуки они произносили согласно правилам литературного языка; в литературном рус­ском языке существовало особое «дворянское» и «купеческое» про­изношение. Расхождения в произношении горожан и крестьян, образованных и необразованных встречаются, пожалуй, в любом языке. Часто встречается особое «светское» произношение: харак­теризуясь небрежной артикуляцией, оно свойственно всякого рода щеголям и пшютам.

В любом языке можно обнаружить также локальные различия в произношении. Иной раз по этим различиям люди на сельском рынке узнают, из какой деревни их собеседник. Что касается об­разованных людей, говорящих на нормализованном литературном языке, то столь точные сведения о месте их происхождения на основе одного их произношения вряд ли возможны, однако и тут в основном можно догадаться, из какой языковой области такой человек происходит.

Условные звуковые экспрессивные средства часто свидетель­ствуют не о том, кем является на самом деле говорящий, а только о том, кем он хочет казаться в данный момент. У многих народов произношение, которое они употребляют в публичных выступле­ниях, отличается от произношения, которое имеет место в их обычном разговоре. Существуют особые признаки, отличающие слащаво-ханжеское и заискивающее произношение. Точно так же рядом звуковых условностей характеризуется и аффектированно-наивный щебет известного рода дам и т.п. Все фонологически-экспрессивные средства, которые служат для характеристики оп­ределенной языковой группы внутри какой-либо языковой общ­ности, образуют систему; совокупность этих средств может быть определена как экспрессивный стиль данной языковой группы. Говорящий не обязан употреблять всегда один и тот же экспрес­сивный стиль; он может пользоваться то одним, то другим стилем в зависимости от содержания беседы или характера собеседника; короче говоря, он сообразуется с обычаями, господствующими в той языковой общности, к которой он принадлежит.

Особым видом фонологических экспрессивных средств явля­ются «допускаемые звуковые суррогаты». В любом языке наряду с обычными звуками, употребляемыми всеми, то есть «средними говорящими», имеются единичные звуки, употребляемые лишь небольшим числом говорящих в качестве заменителей тех нор­мальных звуков, к которым они не чувствуют расположения. «Не­расположение» это основано либо на весьма распространенных ошибках произношения, либо на своего рода моде и т.п. «Звук-суррогат» может отличаться от «нормального звука» в разной сте­пени: иногда (например, в случае употребления различных сурро­гатов звука r во многих европейских языках) он сразу улавливает­ся любым наблюдателем, иной раз, однако, для восприятия этого различия нужно иметь хорошо натренированное ухо. Существен­но, что суррогаты допускаются языковой общностью и не подвер­гаются вытеснению, продолжая существовать наряду с нормаль­ными звуками. Поскольку отдельные лица усваивают такие сурро­гаты и употребляют их постоянно или почти постоянно в своем разговоре, суррогаты становятся средствами экспрессивной харак­теристики этих лиц.

Помимо чисто экспрессивных средств, есть еще и такие, кото­рые выполняют одновременно и специальную экспликативную функцию. Довольно часто произношение какой-либо группы гово­рящих отличается от обычного либо тем, что пренебрегает смыс-лоразличительными (а стало быть, существенными в экспликативном плане) противоположениями звуков, либо тем, что обна­руживает эти противоположения там, где они не известны произношению других групп. Вспомним, например, неразличение глухих и звонких, характерное для некоторых частей немецкой языковой области и проникающее даже в литературный язык; вспомним также столь типичное для марсельского произношения совпадение š и s, ž и z или различение безударных а и о, столь характерное для старшего поколения духовенства в дореволюци­онной России (такое произношение особенно резало ухо в цент­ральных и южных областях Великороссии, где безударные а и о уже не различались у представителей других слоев населения) и т.д. С точки зрения экспликативной функции мы имеем тут различные диалектные фонологические (или фонетические) системы, а с точки зрения экспрессивной функции — различные экспрессив­ные формы одной и той же системы. Случаи этого рода необходи­мо строго отличать от других, где характеристика отдельных соци­альных или локальных групп проявляется в произношении одной и той же фонемы, а не в числе различаемых фонем.

От фонологически-экспрессивных средств необходимо отли­чать фонологически- апеллятивные, или воздействующие, средства. Апеллятивные средства служат для того, чтобы вызвать, «возбу­дить» в собеседнике известные чувства. Часто, однако, самим го­ворящим эти чувства по-настоящему не переживаются, он стре­мится лишь к тому, чтобы ими был заражен собеседник. Пережи­вает ли сам говорящий эти чувства или только симулирует переживание, не имеет в данном случае никакого значения. Наме­рение говорящего состоит не в том, чтобы выразить свои собствен­ные чувства, а в том, чтобы возбудить какие-то чувства у собесед­ника.

Фонологически-апеллятивные средства в свою очередь необхо­димо строго отличать от естественных выражений чувства, даже если эти последние воспроизводятся искусственно. Если говорящий заи­кается от (мнимого или действительного) страха или волнения или если его речь прерывается рыданиями, то это не имеет никакого отношения к фонологии, ибо дело здесь идет о симптомах, которые обнаруживаются даже при внеязыковом выражении. Наоборот, та­кие явления, как сверхдолготы согласного и гласного в восторжен­но произносимом немецком schschöön!, представляют собой факт языка: во-первых, они обнаруживаются только в языке, не имея внеязыкового выражения, во-вторых, они наделены определенной функцией, в-третьих, они условны, как и все прочие наделенные функцией языковые средства. Следовательно, они принадлежат апеллятивной фонологии (поскольку дело в этом случае заключается в том, чтобы вызвать определенные чувства у слушателя).

При современном состоянии знаний трудно сказать, какими методами должна руководствоваться «апеллятивная фонология». Те­оретически для каждого языка следовало бы установить полный пе­речень всех фонологически-апеллятивных средств, иными словами, всех условных средств, с помощью которых возбуждаются извест­ные чувства и эмоции. Однако не всегда ясно, что следует рассмат­ривать в качестве отдельного апеллятивного средства и как эти апел-лятивные средства должны быть отграничены друг от друга.

Особенно трудным и тонким оказывается в этом случае раз­граничение языка и речи. Выше мы упомянули о сверхдолготе удар­ного гласного и непосредственно предшествующего ему соглас­ного в немецком языке. Как пример было приведено нем. schschöön! в восторженном произношении. Однако то же самое средство может быть с успехом использовано и для выражения других эмоций: schschöön! можно произнести не только в востор­женном состоянии, но и иронически; schschaamlos! можно про­изнести негодующе, lliieber Freund!— восторженно, иронически, с возмущением, убежденно, с грустью, с сожалением и т.д.— каждый раз с иной интонацией. Спрашивается, как же следует понимать эти различные оттенки интонации? Относятся ли все они к апеллятивной фонологии и вообще к языку? Или же они принадлежат только речи? Действительно ли они условны? Эмо­ционально окрашенные интонации встречаются довольно часто и во внеязыковых выражениях (при неопределенных, неартикули­руемых восклицаниях), причем конкретные эмоции, которые они должны вызывать, можно опознать с достаточной точностью. Оче­видно, внеязыковые интонации, вызывающие эмоции, имеют ту же структуру тона и интенсивности, что и слова, окрашенные теми же эмоциями (впрочем, все это еще ни разу не подвергалось обстоятельному исследованию). Можно также твердо установить, что многие из интонаций, вызывающих эмоции, имеют одно и то же значение в самых разных и притом далеко отстоящих друг от друга языках мира.* Напротив, сверхдолгота ударного глас­ного и предшествующего согласного предполагает наличие глас­ных и согласных, а также ударных и неударных слогов; следова­тельно, по самому своему существу она связана исключительно с языковыми выражениями и действительна лишь для определен­ных языков.

* Европейцы, например, понимают эмоции, которые хочет выразить хоро­ший японский актер, даже тогда, когда они не понимают ни слова из того, что он говорит; и это не только благодаря мимике, но отчасти также и благодаря интона­ции.

Вероятно, так обстоит дело с большинством фонологических апеллятивных средств: сами по себе эти средства не имеют пря­мого отношения к возбуждению какой-то определенной эмоции; они содействуют появлению множества самых различных эмоций; выбор же эмоций зависит от ситуации, в которой развертывается речь, а само возбуждение эмоций достигается необозримым мно­гообразием звуковых жестов, лишенных условного характера. За­дача апеллятивной фонологии состоит не в собирании, описании и систематизации этих эмоциональных звуковых жестов и не в приурочении их к определенным конкретным эмоциям, а в опре­делении тех условных признаков, которые, за вычетом названных выше звуковых жестов, способствуют различению эмоционально окрашенной речи от эмоционально нейтральной, спокойной речи. Так, например, можно сказать, что сверхдолгота ударного долго­го гласного и предударного согласного в немецком, удлинение согласных в начале слова и гласных в конце предложения в чешс­ком, удлинение краткого гласного (при сохранении специфичес­кого открытого, ненапряженного качества этого гласного) в вен­герском, удлинение первых согласных слова (accent d'insistance) во французском и т.д. являются знаками эмоциональной речи, то есть фонологическими апеллятивными средствами. И действитель­но, все названные особенности появляются в указанных языках лишь в случае необходимости вызвать какую-либо эмоцию и не­допустимы в спокойной, эмоционально нейтральной речи. Кроме того, они явно условны в противоположность, например, инто­нации ужаса, которая является, если можно так выразиться, це­ликом интернациональной, хотя в каждом отдельном языке она может употребляться лишь в таких словах, которые уже наделены условными апеллятивными средствами (например, удлинение предударного согласного в немецком языке). <...>

Отличить апеллятивные средства от экспрессивных не всегда легко. Иной раз экспрессивные стили отличаются усилением апеллятивной функции; иногда они отличаются ослаблением ее: сте­пень апеллятивности сама становится, таким образом, своего рода экспрессивным средством. Сравните, например, преувеличенно эмоционально окрашенную речь жеманницы и торжественно апа­тичную речь пожилого вельможи. Конечно, эти два экспрессивных стиля имеют свои специфические приметы, лежащие целиком в сфере экспрессивной фонологии. К этим приметам присоединяет­ся, однако, и способ использования апеллятивных средств. Задача исследователя в дальнейшем будет состоять, очевидно, в тщатель­ном разграничении экспрессивной и апеллятивной функций в раз­личных речевых стилях. В настоящее время это еще невозможно. Пока что следует собирать материал по возможности из самых раз­личных языков.

Таким образом, мы настаиваем на строгом разграничении экс­прессивных и апеллятивных средств. <...>

Соответственно этому, как уже сказано, следовало бы выде­лить две особые отрасли фонологии, одна из которых имела бы своим предметом экспрессивные, а другая — апеллятивные сред­ства; в качестве третьей сюда присоединилась бы та часть фоноло­гии, которая имеет дело с экспликативными средствами языка. <...> Однако если мы сравним между собою эти три части, то нас прежде всего поразит их несоразмерность. «Экспликативная фоно­логия», очевидно, охватила бы огромную область, тогда как на долю двух других отраслей фонологии достались бы небольшие группы фактов. Кроме того, экспрессивная и апеллятивная фоно­логии должны были бы обладать некоторыми общими чертами, отличающими эти области от «экспликативной фонологии». Про­блема разграничения условного и данного от природы возникает, собственно говоря, лишь в отношении экспрессивной и апелля­тивной фонологий и не имеет никакого значения для эксплика­тивной фонологии. В качестве экспликативных средств, лишенных условного характера, можно было бы рассматривать разве только прямые звукоподражания (ведь они не состоят из нормальных зву­ков). Однако такие звукоподражания (поскольку они действитель­но даны от природы и лишены условного характера) вообще вы­ходят за рамки языка. Когда кто-либо, рассказывая о том, что с ним произошло на охоте, чтобы оживить свой рассказ, подражает крику зверя или иным естественным шумам, то в этом месте он должен прервать свою речь: и это потому, что звук, служащий предметом подражания, как раз и является инородным телом, лежащим вне пределов нормальной экспликативной человеческой речи. <...> Совершенно иначе обстоит дело в сфере экспрессивно­го и апеллятивного. Условное и данное от природы переплетены здесь между собой: существенное для апеллятивной функции ус­ловное удлинение согласных или гласных выступает только в свя­зи с определенной эмоциональной интонацией, которая вполне естественна, а не условна; особое произношение известных зву­ков, в отдельных языках условно предписываемое женщинам, вы­ступает, как правило, в связи с женским голосом, который фи­зиологически обусловлен. Можно, пожалуй, сказать, что число условных экспрессивных и апеллятивных средств всегда меньше числа этих же средств, лишенных условного характера. Если, та­ким образом, на долю «экспликативной фонологии» приходится вся совокупность звуковых средств языка, существенных в плане экспликативной функции, то двум другим отраслям фонологии, очевидно, придется иметь дело лишь с немногочисленными экс­прессивными и апеллятивными средствами. В таком случае можно спросить: стоит ли в самом деле рассматривать три вышеупомяну­тые отрасли фонологии как равноправные и равноценные и целе­сообразно ли отрывать условные экспрессивные и апеллятивные средства от тех же средств, имеющих естественный характер, и включать их в сферу фонологии?

Все трудности, видимо, проще всего устранить, предоставив исследование экспрессивных и апеллятивных средств звука особой науке — звуковой стилистике; эту науку можно было бы разделить, с одной стороны, на экспрессивную и апеллятивную и, с другой стороны, на фонетическую и фонологическую. При фонологичес­ком описании любого языка следует привлекать и фонологичес­кую стилистику (в двух ее аспектах — экспрессивном и апеллятивном); однако подлинной целью такого описания все же должно быть фонологическое исследование «экспликативного плана» язы­ка. Отсюда вытекает, что фонологию не следует делить на экспрес­сивную, апеллятивную и экспликативную. Термин «фонология» надо сохранять в ограниченном употреблении, применяя его к исследованиям звуковой стороны языка, существенной в плане экспликативном. Что же касается исследования сторон звука, су­щественных в плане экспрессивном и апеллятивном, то оно оста­ется за «фонологической стилистикой», которая является в свою очередь лишь частью «звуковой стилистики».

ФОНОЛОГИЯ

Предварительные замечания

Выше мы говорили, что при восприятии речи отдельные при­знаки воспринимаемых звуков как бы проецируются на три раз­ные плоскости: плоскость выражения, плоскость обращения и плос­кость сообщения, при этом слушатель может концентрировать свое внимание на любой из этих плоскостей, отвлекаясь одновременно от двух остальных. Следовательно, качества звука, воспринимае­мые в плане экспликативном, могут восприниматься и рассматри­ваться совершенно независимо от тех качеств, которые лежат в плане экспрессивном и в плане апеллятивном. Не следует, одна­ко, полагать, что все признаки звука, лежащие в плане эксплика­тивном, выполняют одну и ту же функцию. Все они, конечно, служат для выражения интеллектуального смысла, заключенного в том или ином предложении (иными словами, все они причастны к языковым ценностям, наделенным определенным значени­ем). Тем не менее в этой области явно обнаруживаются три различ­ные функции. Одни признаки звука выполняют вершинообразующую, или кульминативную, функцию: они указывают, какое количество «единиц» (= слов, словосочетаний) содержится в дан­ном предложении, сюда относится, например, главное ударение в словах немецкого языка. Другие признаки звука выполняют раз­граничительную, или делимитативную, функцию: они указывают границу между двумя единицами (устойчивыми словосочетания­ми, словами, морфемами); сюда относится, например, сильный приступ в начальном гласном в немецком языке. Наконец, третьи признаки звука выполняют смыслоразличительную, или дистинктивную, функцию, способствуя различению значащих единиц, ср., например, нем. List «хитрость» — Mist «навоз» — Mast «мачта» — Macht «сила» и т.д. Любая единица языка должна содержать звуко­вые признаки со смыслоразличительной функцией, иначе ее нельзя будет отличить от других единиц языка. Различение языковых еди­ниц осуществляется исключительно с помощью таких звуковых признаков, наделенных смыслоразличительной (дистинктивной) функцией. Напротив, признаки звука, наделенные кульминативной и делимитативной функциями, не являются абсолютно необ­ходимыми для языковых единиц Существуют предложения, в ко­торых разграничение отдельных слов вообще не обозначено ника­кими особыми признаками звука и многие слова употребляются в составе целого, не имея специальных кульминативных образова­ний. В любом предложении всегда возможна пауза между словами, так что признаки звука с делимитативной и кульминативной функ­циями служат своего рода суррогатом, заменителями этих пауз. Следовательно, обе эти функции во всех случаях остаются всего лишь удобным вспомогательным средством, тогда как смыслораз-личительная функция не просто удобна, но абсолютно необходи­ма и неизбежна для понимания. Таким образом, среди трех функ­ций, которые можно выделить внутри экспликативного аспекта языка, смыслоразличительная функция является самой важной. <. >

Учение о смыслоразличении

(Дистинктивная, или смыслоразличительная, функция звука)

I. Основные понятия

1. Фонологическая (смыслоразличительная) оппозиция

Понятие различия предполагает понятие противоположения, или оппозиции. Две вещи могут отличаться друг от друга лишь постоль­ку, поскольку они противопоставлены друг другу, иными слова­ми, лишь постольку, поскольку межцу ними существует отноше­ние противоположения, или оппозиции. Следовательно, признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противопоставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции (звукового противоположе­ния). Звуковые противоположения, которые могут дифференци­ровать значения двух слов данного языка, мы называем фонологи­ческими (или фонологически-дистинктивными, или смыслоразличительными) оппозициями. <...> Наоборот, такие звуковые противоположения, которые не обладают этой способностью, мы определяем как фонологически несущественные, или несмыслоразличительные. Противоположение o—i в немецком языке является смыслоразличительным (фонологическим); ср. so «так» — sie «они», Rose «роза» — Riese «великан»; но противоположение переднея­зычного r увулярному r не является смыслоразличительным, по­скольку в немецком нет ни одной пары слов, которая различалась бы этими звуками.

Звуки могут быть взаимозаменимыми и взаимоисключающими. Взаимозаменимыми называются такие звуки, которые в данном языке могут находиться в одинаковом звуковом окружении (на­пример, о и i в приведенных выше немецких примерах); наоборот, взаимоисключающие в данном языке звуки никогда не встречают­ся в одном и том же звуковом окружении; в немецком это будут так называемые «ich -Laut» и «ach -Laut»: последний встречается толь­ко после и, о, а, аи, тогда как первый — во всех прочих положе­ниях, но только не после и, о, а, аи. Из сказанного следует, что взаимоисключающие звуки, как правило, не могут образовывать каких бы то ни было фонологических (смыслоразличительных) оппозиций: никогда не встречаясь в одном и том же звуковом ок­ружении, они не могут выступать в качестве единственного разли­чительного элемента двух слов. Немецкие слова dich «тебя» и doch «однако» отличаются друг от друга не только двумя разными ch, но и гласными; но, тогда как различие между i и о выступает в качестве самостоятельного и единственного дифференцирующего фактора во многих других парах слов немецкого языка (например, stillen «останавливать, унимать» — Stollen «штольня»; riβ «порвал» — Roβ «конь»; Mitte «середина» — Motte «моль»; bin «есмь» — Bonn «Бонн»; Hirt «пастух» — Hort «клад, сокровище» и т.д.), противо­положение «ich -Laut» — «ach -Laut» всегда сопровождается проти­воположением предшествующих гласных и, таким образом, не может различать два слова в качестве единственного дифференци­рующего средства. Так обстоит дело со всеми оппозициями взаи­моисключающих звуков. <...>

Что касается взаимозаменимых звуков, то они могут образовы­вать как смыслоразличительные, так и несмыслоразличительные оппозиции. Все зависит исключительно от функции, которую та­кие звуки выполняют в данном языке. Например, в немецком язы­ке относительная высота тона гласных в слове несущественна для его значения (то есть для его экспликативной функции). Различия между гласными по высоте тона в лучшем случае могут быть ис­пользованы как апеллятивное средство. Значение двусложного слова остается при всех обстоятельствах неизменным независимо от того, будет ли гласный второго слога выше или ниже гласного первого слога, будут ли оба слога произноситься с одинаковой высотой тона или нет. Если рассматривать низкое и высокое и как два раз­ных звука, то можно обнаружить, что в немецком языке эти два звука взаимозаменимы, но смыслоразличительной оппозиции не образуют. С другой стороны, звуки r и l в немецком тоже взаимо­заменимы, но они являются вместе с тем и членами смыслоразли­чительной оппозиции; ср., например, такие пары слов, как Rand «край» — Land «страна»; führen «вести» —fühlen «щупать»; scharren «копать, рыть» — schallen «звучать»; wirst «становишься» — willst «хочешь» и т.д., значения которых различаются лишь благодаря противоположению r — l. В противоположность этому r и l в японс­ком языке взаимозаменимы, но неспособны быть членами смыс­лоразличительной оппозиции: в любом слове звук r можно заме­нить звуком l, и наоборот; значение слова от этого никак не изме­нится. Однако относительная высота тона в слоге фонологически существенна для японского языка. Высокое и низкое и здесь не только взаимозаменимы, но и являются членами смыслоразличи­тельной оппозиции, благодаря чему, например, цуру может иметь три разных значения в зависимости от относительной высоты тона обоих и: цуру означает «тетива», если первое и выше второго; оно означает «журавль», если первое и ниже второго; оно означает, наконец, «удить», если оба и одинаковы по высоте тона. Таким образом, можно различать два рода взаимозаменимых звуков: зву­ки, которые в данном языке образуют смыслоразличительные оп­позиции, и звуки, которые образуют лишь несмыслоразличитель­ные оппозиции. <...>

2. Фонологическая (смыслоразличителъная) единица.

Фонема. Вариант

Итак, под фонологической оппозицией (прямой или косвен­ной) мы понимаем такое противоположение звуков, которое в данном языке может дифференцировать интеллектуальные значе­ния. Каждый член такой оппозиции мы называем фонологической (или смыслоразличительной) единицей. Из этого определения сле­дует, что фонологические единицы могут быть весьма различны­ми по объему. Такие слова, как bahne «прокладываю (путь)» и bаппе «изгоняю», отличаются друг от друга только типом усечения слога (а в связи с этим также количеством гласного и согласного); в такой паре, как tausend «тысяча» — Tischler «столяр», различие в звуках распространяется на все слово, за исключением анлаута; наконец, в такой паре слов, как Мапп «мужчина» — Weib «жен­щина», оба слова от начала до конца различны в звуковом отно­шении. Таким образом, фонологические единицы могут быть бо­лее крупными и менее крупными, и их можно классифицировать по их относительной величине.

Существуют фонологические единицы, которые можно разло­жить на ряд следующих друг за другом во времени более мелких фонологических единиц. К такому типу единиц принадлежат [mε:] и [by:] в немецких словах Mähne «грива» — Bühne «сцена». Из противоположений Mähne «грива» — gähne «зеваю» и Mähne «грива» — mahne «увещеваю, предупреждаю» следует, что [mε:] распадается на [m] и [ε:], а из противоположения Bühne «сцена» — Sühne «по­каяние» и Bühne «сцена» — Bohne «боб» вытекает, что [bу:] распа­дается на [b] и [у:]. Но такие фонологические единицы, как т, b, ε:, у:, уже нельзя себе представить в виде ряда следующих друг за другом еще более кратких фонологических единиц. С фонетической точки зрения каждое b, конечно, состоит из целого ряда движе­ний органов речи: сперва сближаются губы, затем они смыкаются друг с другом настолько, что полость рта полностью изолируется от внешней среды; одновременно поднимается нёбная занавеска и упирается в заднюю стенку зева, закрывая таким образом ход из глотки в полость носа; вместе с этим начинают колебаться голосо­вые связки; поступающий из легких воздух проникает в полость рта и скопляется за сомкнутыми губами; наконец, под напором воздуха губы размыкаются. Каждому из этих следующих друг за другом движений соответствует определенный акустический эф­фект. Но ни один из этих «акустических атомов» нельзя рассматри­вать в качестве фонологической единицы, поскольку такие «атомы» всегда выступают вместе, а не раздельно: за губной «имплози­ей» всегда следует «эксплозия», которая в свою очередь начинается «имплозией»; Blählaut («звонкий пазвук, гул») с лабиальной ок­раской, который звучит между имплозией и эксплозией, не мо­жет появиться без лабиальной имплозии и эксплозии. Следова­тельно, b в целом является фонологической, неразложимой во времени единицей. То же самое можно сказать и о других упомяну­тых выше единицах Долгое [у:] нельзя представлять себе как ряд кратких [у]. Конечно, с фонетической точки зрения это [у:] пред­ставляет собой некоторый промежуток времени, заполненный ар­тикуляцией [у]. Однако если попытаться заполнить часть этого от­резка времени другой вокалической артикуляцией, то мы не полу­чим другого немецкого слова (Baüne, Büane, Biüne, Buüne и др. в немецком языке невозможны). Именно с точки зрения немецкой фонологической системы долгое [у:] неразложимо во времени.

Фонологические единицы, которые с точки зрения данного языка невозможно разложить на более краткие следующие друг за другом фонологические единицы, мы называем фонемами. <...> Следовательно, фонема является кратчайшей фонологической еди­ницей языка. Каждое слово языка в плане обозначающего можно разложить на фонемы, представить как определенный ряд фонем.

Само собой разумеется, что не следует слишком упрощать факты. Не будем представлять себе фонемы теми кирпичиками, из кото­рых складываются отдельные слова. Дело обстоит как раз наобо­рот: любое слово представляет собой целостность, структуру; оно и воспринимается слушателями как структура, подобно тому как мы узнаем, например, на улице знакомых по их общему облику. Опознавание структур предполагает, однако, их различие, а это возможно лишь в том случае, если отдельные структуры отлича­ются друг от друга известными признаками. Фонемы как раз и являются различительными признаками словесных структур. Каж­дое слово должно содержать столько фонем и в такой последова­тельности, чтобы можно было отличить его от других слов. Ряд фонем, составляющий целое, присущ лишь данному единичному слову, но каждая отдельная фонема этого ряда встречается в каче­стве различительного признака также и в других словах. Ведь в любом языке число фонем, употребляемых в качестве различительных признаков, гораздо меньше числа слов, так что отдельные слова представляют собой лишь комбинацию фонем, которые встреча­ются и в других словах. Это нисколько не противоречит структур­ному характеру слова. Каждое слово как структура всегда представ­ляет собой нечто большее, нежели только сумму его членов (= фонем), а именно такую целостность (Ganzheitsgrundsatz), ко­торая спаивает фонемный ряд и дает слову индивидуальность. Но в противоположность отдельным фонемам эта целостность не мо­жет быть локализована в звуковой оболочке слова. Поэтому можно сказать, что каждое слово без остатка разлагается на фонемы, что оно состоит из фонем точно так же, как мы, например, говорим, что мелодия, написанная в мажорной тональности, состоит из тонов этой гаммы (хотя любая мелодия, кроме тонов, явно содер­жит еще нечто такое, что делает ее определенной индивидуальной музыкальной структурой). <...>

Одно и то же звуковое образование (Lautgebilde) может быть одновременно членом как фонологических (смыслоразличитель-ных), так и несмыслоразличительных оппозиций. Так, например, оппозиция «асh -L