Грамматические словосочетания с грамматическим сочетанием их частей

Такие словосочетания существуют, как я говорил, в языках, не имеющих форм отдельных слов. Сочетание частей словосочета­ния является грамматическим тогда, когда оно заключает в себе форму соединения слов в словосочетаниях. В этой форме формаль­ною принадлежностью является самый порядок расположения слов в словосочетании; например, в первом слове обозначается такою постановкою слова несамостоятельная часть словосочетания, а во втором слове — самостоятельная часть словосочетания, или, на­оборот, в первом слове обозначается самостоятельная часть слово­сочетания, во втором — несамостоятельная, или, наконец, может быть различие в этом отношении между местом несамостоятель­ной части в законченном и незаконченном словосочетаниях. Осо­бенно развиты формы сочетания слов в словосочетаниях в китай­ском языке, где при посредстве их различаются главные и второ­степенные части предложения, причем в самих значениях слов, соединяющихся в словосочетаниях, различаются известные клас­сы значений. <...>

Г. Глисон Введение в дескриптивную лингвистику*

Глава V Морфема

1. <...> Было показано, что в звуковой системе английского языка имеется 46 основных элементов — 46 фонем. <...> Зафикси­ровав встречающиеся <...> фонемы, любое высказывание в анг­лийском языке можно будет точно опознать на основе одной лишь письменной фиксации.

* Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику/Перевод с англ. М., 1959. С. 91-105.

Таковы те ценные результаты, которые дает установление фо­нем, составляющее неотъемлемую часть любого полного описания языка. Но для исчерпывающего анализа языка этого совершенно недостаточно. Как бы далеко мы ни вели исследование в этом на­правлении, мы ничего не узнаем о значениях высказываний в языке. Однако социальная функция любого языка заключается именно в передаче сообщений от говорящего к слушающему. Без этого речь была бы бесполезной и ее бы, вероятно, не существовало. Фоноло­гический анализ языка, даже самый детальный, ничего не скажет нам о значении, поскольку сами фонемы не имеют прямой связи с содержанием. Фонемы — это всего лишь такие единицы, при помо­щи которых говорящий и слушающий отождествляют морфемы, не более того. Для любого дальнейшего изучения языка надо рас­смотреть морфемы и их сочетания. При этом анализ системы языка переходит в совершенно иную плоскость.

2. Морфемы чаще всего представляют собой краткие последо­вательности фонем. Эти последовательности фонем повторяются, но не все повторяющиеся последовательности являются морфема­ми. Например, последовательность /én/ при чтении предыдущего параграфа встречается 13 раз, последовательность /@v/ — 10 раз.* Последовательности, подобные /in/ и /@v/, можно с успехом изу­чать как явления английской фонологии и сделать ряд важных обоб­щений относительно этих и сходных с ними сочетаний. В отноше­нии последовательности /én/ этим исчерпывается все, заслуживающее сколько-нибудь серьезного внимания. Иначе обстоит дело в случае с /@v/; /@v/, будучи последовательностью фонем, в каждом из этих десяти случаев является еще, кроме того, и морфемой и участвует тем самым в построениях другого, более высокого типа, к которому /én/ не имеет никакого отношения. Тот факт, что /én/ встречается чаще, чем /@v/, ничего не меняет.

* Имеется в виду оригинальный английский текст — Прим. сост.

3. Различие между /@v / и /én/ заключается в том, что в каждом из упомянутых выше 10 случаев /@v/ имеет значение, то есть опре­деленную связь с определенным элементом структуры содержания языка. Напротив, /én/ значения не имеет, за исключением тех слу­чаев, когда оно образует часть некоторых последовательностей, таких, как /kén/ can.

Будучи морфемой, /@v/ также находится в определенных отно­шениях с другими морфемами языка. Эти отношения бывают двух типов: во фразе study of language «изучение языка»* имеются некото­рые значимые связи между /@v/ и морфемами, предшествующими /@v/ и следующими за ним в данном отрезке высказывания. Они характеризуют данный отрезок как таковой. Помимо этого, морфе­ме of присущи некоторые более общие связи, не ограниченные та­ким образом и составляющие, следовательно, часть системы языка в целом. К таким обобщениям мы приходим, сравнивая study of language со многими другими сходными сочетаниями. Так, например, за of обычно следует существительное, но не глагол. В известных конст­рукциях of можно заменить предлогом on: ср. the hat of the man «шляпа мужчины» и the hat on the man «шляпа на мужчине». В дру­гих случаях of можно заменить 's; ср. the hat of the man и the man's hat «шляпа мужчины». Эти более широкие связи являются предме­том изучения особого раздела лингвистики — грамматики.

* Здесь и далее переводы введены составителями

4. <...> Лучше всего было бы определить морфему как наимень­шую единицу грамматики. Но тогда грамматику придется опреде­лить как учение о морфемах и их сочетаниях, а такое определе­ние — явная тавтология и, следовательно, уже не определение. Тем не менее оно все-таки помогает выделить нечто существенное. Морфема как основное понятие и не может быть определена иным, не тавтологическим образом. Поэтому вместо определения мы дол­жны просто описать некоторые характерные черты морфем и дать некоторые общие правила для их узнавания. Это и будет сделано здесь и в последующих главах.

5. Некоторые морфемы можно охарактеризовать как наимень­шие значимые единицы в структуре языка. Более точным было бы определение морфемы с точки зрения соотношения выражения и содержания, но для настоящей цели удобна менее точная форму­лировка. Под «наименьшей значимой единицей» мы понимаем та­кую единицу, которую нельзя расчленить, не разрушив или не изменив коренным образом ее значение. Например, /streynÊ%/ в strange «странный» является морфемой; оно имеет значение только как целое. Если /streynÊ%/ разделить, мы получим либо такие части, как /str/ и /eynÊ%/, которые не имеют никакого значения, либо /strey/, как в stray «заблудившийся», или /streyn/, как в strain «напряже­ние», которые обладают значениями, логически не связанными со значением /streynÊ%/. Любое членение /streynÊ%/ разрушает или коренным образом изменяет его значение. Следовательно, /streynÊ%/ подходит под наше определение морфемы как наименьшей значи­мой единицы в структуре языка.

Однако /streynÊ%nés/, как в strangeness «странность», хотя и име­ет значение, — это уже не одна морфема. Его можно разделить на /streynÊ%/ и /nés/. Каждая из этих частей значима, и значение всего сочетания связано со значениями этих двух частей. Следовательно, / streynÊ%nés/ представляет собой соединение двух морфем.

6. Морфема не равна слогу. Иногда, как в случае /streynÊ%/ и многих других, морфема является одновременно и слогом. Но, на­пример, /k@netékét/, как в Connecticut «Коннектикут (штат)», явля­ясь одной морфемой, тем не менее содержит четыре слога. С дру­гой стороны, и /gow/ и /z/ в goes «ид=ет» являются морфемами, хотя вместе они составляют всего лишь один слог. Морфемы могут состоять из одного или нескольких полных слогов, из частей слога или даже из любых сочетаний фонем, независимо от того, явля­ются ли они слогами или нет.

7. Морфема может состоять и из одной фонемы, как, напри­мер, только что упомянутое /z/ в goes. Но фонема /z/ и соответ­ствующая ей морфема /z/ далеко не тождественны. Фонема часто встречается там, где она не имеет никакого отношения к морфеме Примерами служат zoo /zúw/ «зоопарк» и rose /rówz/ «роза», каж­дое из которых содержит /z/, но не имеет ничего общего по значе­нию с /z/ в goes. Большинство морфем английского языка по своей протяженности колеблется от /z/ до /streynÊ%/, т.е. примерно от двух до шести фонем.

8. Часто два морфемных элемента бывают сходны по выраже­нию, но различаются содержанием. Такие пары называются омо­нимичными (омофонами), что значит (букв.) «звучащие одинако­во». Так, /z/ является морфемой и в goes /gówz/ «ид=ет» и в goers /gów@rz/ «ходок=и», но это не одна и та же морфема, /z/, означа­ющее «3-е лицо единственного числа», и /z/, означающее «мно­жественное число», являются омофонами. Сочетания морфем мо­гут быть, кроме того, омонимичными как другим сочетаниям мор­фем, так и отдельным морфемам. Ср., например, /rowz/ в Не rows the boat «Он гребет в лодке»; They stood in rows «Они стояли ряда­ми» и That flower is a rose «Тот цветок—роза».

9. Определяя морфему как наименьшую значимую единицу в структуре языка, нужно попытаться избежать неправильного по­нимания слов meaningful «значимый» и meaning «значение». Meaning «значение» должно обозначать отношения, которые существуют между морфемами как частями системы выражения какого-либо языка и соответствующими единицами в системе содержания того же языка Морфема — это наименьшая единица в системе выраже­ния, которая непосредственно соотносится с той или иной час­тью системы содержания.

Употребление термина meaning «значение» в его общеприня­том смысле часто приводит к недоразумениям. Однако, употреб­ленный с осторожностью, он послужит вполне приемлемым ра­бочим термином. Так, например, можно сказать, что cat «кошка» имеет значение, поскольку оно относится к определенному виду животных. Но оно также может быть применено и к людям, обла­дающим определенными индивидуальными характерными особен­ностями. В подобном же смысле можно сказать, что и go «ходить» обладает каким-то значением, поскольку оно обозначает, в част­ности, движение предмета. Но трудно и даже бесполезно пытаться точно установить, каково это движение. Ср. Не goes home. «Он идет домой»; John goes with Mary. «Джон сопровождает Мэри.» и The watch goes. «Часы идут». Go может относиться и к совершенно не­подвижному предмету: например This road goes to Weston. «Эта до­рога ведет в Уэстон». Эти различия в соотнесенности с внешним миром можно отчасти объяснить, предположив, что говорящий на английском языке научился так систематизировать содержание, что эти различные элементы опыта объединяются им в единую категорию. Значение go — это взаимосвязь между морфемой /gow/ и точкой в системе содержания, где все указанные явления сво­дятся воедино. <...>

11. У некоторых морфем значение в смысле соотнесенности с явлениями человеческого опыта за пределами языка полностью или в значительной мере отсутствует. Рассмотрим to в I want to go «я хочу пойти». Элементы I, want и go соотносятся через посредство структуры содержания английского языка с различными сторона­ми человеческого опыта. Но невозможно найти какой-либо опре­деленный фактор в ситуации, который можно было бы рассмат­ривать как «значение» to. Вместе с тем to все же выполняет какую-то функцию, поскольку без него * I want go бессмысленно. (Знак * используется для указания на то, что приведенная форма или не засвидетельствована, или невозможна.) То просто отвечает суще­ствующему в структуре английского языка требованию, согласно которому go не может следовать за want без to. Подобную функцию нельзя подвести под традиционное содержание, которое обычно вкладывается в слово «значение», но в том смысле, в каком мы используем его здесь (взаимосвязь между выражением и содержа­нием), «значение», правда с небольшой натяжкой, может вклю­чать и эту функцию.

12. Значение cat можно разъяснить (разумеется, лишь частич­но) человеку, не говорящему на английском языке, указав на животное, которое cat обозначает. Но объяснить таким же спосо­бом значение to невозможно. Вместо этого было бы необходимо привести ряд случаев его употребления и тем самым выделить кон­тексты, в которых to встречается регулярно, контексты, в которых оно может встречаться, и те контексты, в которых оно встречаться не может (например, * I can to go.). Иными словами, to имеет ха­рактерную для него дистрибуцию (распределение). Для иностран­ца именно дистрибуция является наиболее бросающимся в глаза признаком подобной морфемы и, следовательно, ключом к рас­крытию ее значения.

Дистрибуция характеризует не только морфемы, подобные to, но и все другие морфемы. Cat может встречаться в I saw the—, но не в I will— home. Go, напротив, может встречаться во втором, но не в первом случае. Дистрибуция какой-либо морфемы — это сумма всех контекстов, в которых она может встречаться, в отличие от тех контекстов, в которых она встречаться не может. Полное пони­мание какой-либо морфемы подразумевает понимание как ее ди­стрибуции, так и ее значения в обычном смысле. Отчасти именно по этой причине в хорошем словаре всегда приводятся примеры, иллюстрирующие употребление слов. Словари, лишенные иллюс­тративного материала, имеют весьма ограниченную пригодность, а часто даже вводят в заблуждение.

13. Тождество морфем может быть установлено только путем сравнения различных отрезков языка. Если можно найти два или более отрезков, имеющих некоторые общие для всех черты выра­жения и некоторые общие для всех особенности содержания, тог­да одно требование будет выполнено и эти отрезки можно предпо­ложительно считать единой морфемой с определенным значением. Так, boys /bO2yz/ «юноши», girls /g@2rlz/ «девушки», roads /rówdz/ «дороги» и т.д. сходны тем, что содержат s /z/ и имеют значение «два и более». Мы, поэтому, определяем s /z/ как морфему, имею­щую значение множественного числа. Но для полного доказатель­ства этого еще недостаточно: должно существовать еще какое-то различие между отрезками со сходным значением и содержани­ем — отрезками, содержащими гипотетические морфемы, и дру­гими, не содержащими их. Сравнение boys /bO2yz/: boy /bO2y/ слу­жит для подтверждения только что рассмотренного примера. Не­обходимость такого условия вытекает из наличия следующих слов: bug /b@2g/ «клоп», bee /bíy/ «пчела», beetle /bíytél/ «жук», butterfly /b@2t@rfláy/ «бабочка». Смешно было бы предполагать, что, поскольку все эти слова включают /b/ и все обозначают определенный вид насекомых, /b/ должно быть морфемой. Но это кажется смешным только потому, что английский язык для нас родной и мы знаем, что /@g/, /iy/, /iytél/ и /@t@rflay/ не существуют как морфемы, ко­торые можно ассоциировать с данными словами. И наконец, не­обходимо убедиться, что нами вычленена действительно отдель­ная морфема, а не сочетание морфем. <...>

14. Когда имеешь дело с родным языком, многое из того, о чем говорилось выше, кажется лишним. Это происходит потому, что подобные сравнения неоднократно производились в прошлом, если не сознательно, то бессознательно. Мы можем устанавливать тож­дество морфем английского языка без детального сравнения пото­му, что большинство из них мы уже отождествили. О том, что это относится даже к маленьким детям, свидетельствуют ошибки, ко­торые обычно встречаются в их речи. Ребенок слышит и учится ассоциировать show /šów/ «показывать» с showed /šówd/ «показы­вал», tow /tów/ «тянуть» с towed /tówd/ «тянул» и т.д. и на основа­нии этого предполагает, что go /gów/ нужно таким же образом ассоциировать с /gówd/. В данном конкретном случае он, конечно, не прав, но он прав в принципе. Он явно проделал морфемный анализ, и ему остается только узнать границы, в пределах которых установленная им модель имеет силу.

15. Некоторые конструкции, составленные из морфем, имеют строго установленный порядок. Например, обычным словом анг­лийского языка является re-con-vene «вновь созывать» (дефисы про­ставлены для отделения одной морфемы от другой), но не *соп-ге-vene или *re-vene-con. Последние не только необычны по звучанию и виду, но также и бессмысленны для говорящего на английском языке. Значение слова зависит не только от состава наличных мор­фем, но также и от порядка их следования.

Другие конструкции допускают некоторую, но только частич­ную, свободу расположения. Так, возможны и Then I went «Тогда я пошел» и I went then «Я пошел тогда», и между ними существует лишь небольшое различие в значении. Но *Went then I звучит невразумительно, потому что это сочетание отходит от установлен­ной в английском языке структуры. В целом, в тех построениях, элементы которых связаны более тесно (как, например, в сло­вах), порядок следования закреплен более строго, а конструкции с меньшей спаянностью элементов (как предложения) допуска­ют большую свободу. Но даже более длинные построения имеют некоторые определенные ограничения, причем иногда весьма тон­кие, касающиеся порядка следования элементов. Например, со­четания John came. He went away «Джон пришел. Он ушел» могут навести на мысль, что оба эти действия совершил Джон. Но Не came. John went away «Он пришел. Джон ушел» не могло бы иметь этого значения. Точная соотнесенность с лицом должна предше­ствовать местоименной соотнесенности с тем же самым лицом, если нет каких-либо особых уточнений. В этом своеобразие струк­туры именно английского языка, но не логики и не общей при­роды языка, поскольку некоторые другие языки имеют совершенно иные правила.

16. Языку присущ фиксированный порядок морфем в опреде­ленных конструкциях и в то же время известная степень свободы. В этом находит выражение системный характер структуры языка, составляющий подлинную сущность речи. Дело лингвистической науки описать эти принципы расположения (аранжировки) воз­можно более исчерпывающе и сжато. Такое описание и есть грам­матика языка. <...>

В том смысле, в каком данный термин использован в настоя­щей книге, грамматика охватывает два удобных, но не вполне чет­ко разграниченных подраздела: морфологию — описание более тесно спаянных соединений морфем, то есть, грубо говоря, того, что обычно называется «словами», и синтаксис — описание более круп­ных соединений, включающих в качестве основных единиц соеди­нения, охарактеризованные при определении морфологии языка. В понимании некоторых лингвистов термин морфология охваты­вает оба подразделения, и в этом случае он эквивалентен употреб­ляемому здесь термину грамматика.

17. Грамматику какого-либо языка нельзя сформулировать в виде правил аранжировки отдельных морфем. Это неудобно, поскольку общее число морфем в любом языке для этого слишком велико. Однако всегда оказывается возможным сгруппировать морфемы в определенные классы, каждому из которых присуща характерная для него дистрибуция (распределение). Структуру высказываний в языке можно охарактеризовать тогда при помощи таких классов морфем. Тем самым материал, который надлежит описать, долж­ным образом ограничивается.

Например, walk «идти», talk «говорить», follow «следовать», call «звать» и др. образуют обширный класс морфем. Точно так же s (обозначающее 3-е лицо единственного числа), еd и ing (показа­тель прошедшего времени и показатель причастия настоящего вре­мени) составляют менее обширный класс, причем они могут встре­чаться, лишь непосредственно следуя за одной из морфем первой группы (или за какой-либо эквивалентной конструкцией). Морфе­мы первой группы могут непосредственно предшествовать какой-либо из морфем второй группы, но могут встречаться и отдельно. Иначе говоря, формы walks, walked, walking и walk встречаются. Но в *swalk или *ingwalk порядок нарушен, и формы эти, следователь­но, невозможны. Форма *walkeding непонятна, так как ing не мо­жет следовать за еd. Не встречается также shelfed, поскольку shelf «полка» принадлежит к другому классу, морфемы которого ни­когда не предшествуют еd. Все эти и многие другие подобные им факты можно подвести под сравнительно небольшое число про­стых формул, относящихся к определенным классам морфем. С другой стороны, составить полный список всех возможных и невозможных последовательностей морфем даже в пределах како­го-либо строго ограниченного отрезка английского языка было бы затруднительно, а при увеличении числа рассматриваемых мор­фем — абсолютно невозможно.

18. Наиболее обширными и многочисленными классами мор­фем в английском языке, классами, встречающимися почти во всех языках мира, являются корни и аффиксы. Walk, talk, follow и т.д. — это один из классов корней; shelf, rug, road «полка, ковер, дорога» и т.д. — другой. Огромное большинство морфем английского языка составляют корни; число их достигает многих тысяч. Такие морфе­мы, как -s, -ed, -ing и т.д., — аффиксы. В дальнейшем аффиксы приводятся с дефисом, указывающим на способ их присоедине­ния.

Определение этих двух классов, применимое для всех языков, было бы чрезвычайно сложным, и здесь в нем, пожалуй, нет осо­бой необходимости. Гораздо легче дать определение корней и аф­фиксов применительно к одному какому-либо языку. Аффиксы, как правило, лишь дополняют корни, которые являются центра­ми таких образований, как слова. Корни часто длиннее аффиксов и превосходят их по численности.

19. В данном параграфе будут определены два разных типа аф­фиксов, которые имеются в английском и многих других языках. Префиксы — это аффиксы, стоящие перед корнем, с которым они связаны очень тесно. Примеры: англ. /priy-/ в слове prefix «при=ставка», /riy-/ в refill «пере=наполнить» и / iŋ- / в incomplete «не=полный». Префиксы встречаются также и во многих других языках. Ср. древнееврейское /b@-/ «в» в слове /b@báyit/ «в доме» и /hab-/ со значением определенного артикля в /habbáyit/ «опреде­ленный дом»; ср. /báyit/ «дом вообще». Суффиксы — это аффиксы, следующие за корнем, с которым они весьма тесно связаны. Ср. англ. /-iz/ в слове suffixes «суффикс=ы», /iŋ- / в going «ид=ущий» и /-iš/ в boyish «мальчиш=еский». Суффиксы также представляют собой обычное явление во многих других языках. Ср. швед. -еп (по­стпозитивный определенный артикль) в dagen «определенный день» и швед. -аr (суффикс множественного числа) в dagar «дни» (ср. dag «день»).

Отметим, что в английском языке встречаются и префикс /iŋ-/ и суффикс /iŋ-/, которые могут сочетаться с одной и той же морфе­мой: incomplete /iŋk@mplíyt/ и completing /k@mplíytiŋ/ «дополняю­щий». Положение этих аффиксов в слове и обусловливает различие между ними.

20. Аффиксы могут присоединяться как непосредственно к кор­ню, так и к сочетанию корня с одной или несколькими морфема­ми. Все это в целом составляет основу слова. Основа — это любая морфема или сочетание морфем, к которым можно присоединить аффикс. Английское слово friends / fréndz / «друзья» содержит осно­ву /frend/, которая является одновременно корнем, и аффикс /-z/; friendships /fréndšips/ «дружеские связи» содержит аффикс /-s/ и основу /fréndšip/, которая, однако, не совпадает с корнем, так как состоит из двух морфем. Основы или слова, содержащие два или более корней, называются сложными. Так, blackbird /blǽkb@rd/ «черный дрозд» — сложное слово, состоящее из двух корней — /blæck/ «черный» и /b@rd/ «птица», a blackbirds «черные дрозды» состоит из сложной основы и аффикса.

21. В некоторых языках определенные аффиксы служат прежде всего для основообразования и кроме этой функции не имеют как таковые никакого иного назначения в языке. Такие морфемы мож­но назвать основообразующими. Греческое /thermos/ «теплый» со­стоит из корня /therm-/, основообразующего /-о-/ и конечного аффикса /-s/. Последний, показывая, в частности, что слово мо­жет выступать в предложении в качестве подлежащего, не может быть присоединен к корню непосредственно. Форма /*therms/ не­возможна. Подобные основообразующие элементы весьма распро­странены в греческом языке.

Сложные слова в греческом языке образуются обычно путем сложения основ, а не корней. В английских словах, построенных по образцу греческих или образованных от греческих корней, суф­фиксы в конце слова или утрачиваются, или меняют свою форму, но основообразующий элемент первой основы полностью сохра­няется. Thermometer составлен из основ thermo- и meter; первая из них образована от корня therm- путем добавления основообразую­щего элемента - о -. Отсюда ясно, почему в словах этого типа столь часто встречается - о -: morph-o-logy, ge-o-graphy, phil-o-sophy и т.д.

Здесь необходимо сделать следующую оговорку: - о - является морфемой в английском языке не потому, что оно было морфе­мой в греческом, но потому, что выделение его обусловлено опре­деленными фактами структуры английского языка. Мы не можем согласиться с делением слова thermometer на thermo-meter или therm-ometer, ибо сравнение с isotherm показывает, что морфема здесь therm-, a meter может выступать в качестве отдельного слова. Ни thermo-, ни -ometer поэтому не представляют собой одну мор­фему. Знание того, что морфема - о - ведет свое происхождение из греческого языка, может помочь при знакомстве с историей этой английской морфемы, но и только. Никакого другого значения для структуры английского языка этот факт не имеет.

22. Некоторые морфемы имеют одну и ту же форму во всех окружениях, например англ. /iŋ/, как в coming, walking и т.д. <...> В других случаях морфема выступает в разных вариантах. Так, окон­чание множественного числа - s произносится обычно как /-z/ в boys / bO2yz /, как /-s/ в cats /kǽts/, и как /-éz/ в roses /rówzéz/. Не­смотря на различие в форме, ни один говорящий на английском языке не усомнится в том, что это в известном смысле одно и то же. Такое языковое восприятие подтверждается при изучении упо­требления этих трех морфем. Анализ обширного материала пока­зывает, что встречается только после и что ни /-s/, ни /-éz/ в этом окружении не наблюдаются, /-s/ и только /-s/ встре­чается после /р t k f θ/. /-z/ зафиксировано после всех остальных согласных и всех гласных. Выбор правильной морфемы происходит автоматически и для говорящего на английском языке почти безо­шибочно:; более того, нарушение этого правила может быть лишь сознательным, причем не имеет никакого значения, было или нет данное слово известно говорящему раньше: словосочетание two taxemes большинство прочитает как /tûw⁺tǽksiymz/. He все правильно произнесут основу taxeme, но все без исключения произнесут здесь -s как /-z/.

При описании таких случаев (а они встречаются часто) линг­висты разграничивают два понятия — понятие морфемы и поня­тие алломорфы. Алломорфа — это вариант морфемы, встречаю­щийся в определенных окружениях. Морфема — это группа из од­ной или нескольких алломорф, объединяемых по признаку общности (обычно легко устанавливаемой) дистрибуции и значения. Так, /-éz/, /-s/ и /-z/, о которых говорилось выше, являются тремя алломорфами одной морфемы, потому что они имеют опре­деленную установленную дистрибуцию, указанную выше, и оди­наковое значение.

23. Понятие алломорф и морфем, как и других «алло-» и «-ем», является одним из основных понятий дескриптивной лингвистики. Трудно переоценить их значение как средства проникновения в тайны функционирования языка. Эти понятия связаны с двумя основными единицами лингвистического анализа — фонемой и морфемой — и с другими, менее важными понятиями, такими, как графема. Именно благодаря разграничению морфемы и алло­морфы и пр. и стало возможным дальнейшее успешное развитие теории и методов лингвистики. Неприменимость (насколько нам известно) самого принципа разграничения подобных единиц в некоторых связанных с языкознанием дисциплинах составляет ос­новное различие между языкознанием и другими науками, изуча­ющими поведение человека.

24. Всякое явление считается обусловленным, если оно регу­лярно встречается в определенных устанавливаемых условиях. Это не означает, что оно этими условиями вызывается. Мы хотим лишь сказать, что они так или иначе встречаются одновременно и одно можно предсказать на основании другого. Where there's smoke there's fire «Где дым, там и огонь» и Where there's fire there's smoke «Где огонь, там и дым» — обе эти фразы выражают причинную связь. Только одна из фраз может быть понята как выражение причины, и нет никакой необходимости предполагать, что каждая из них ее обязательно выражает. Три алломорфы морфемы множественного числа /-z/, /-s/ и /-éz/ обусловлены, поскольку каждая из них встре­чается в известных, строго определенных условиях. В данном слу­чае обусловливающим фактором является фонетическая природа предшествующих фонем /-z/ встречается только после звонких звуков, /-s/ — только после глухих, a /-éz/ — после круглощелинных фрикативных и аффрикат. Мы можем поэтому сказать, что они обусловлены фонологически. Это значит, что если нам извест­ны условия дистрибуции, мы можем точно предсказать, какая из трех алломорф будет использована в том или ином месте. Поскольку английский язык является нашим родным языком, выбор алло­морф производится нами автоматически и подсознательно. Как лингвисты мы можем сформулировать наши языковые привычки в виде дескриптивных правил и на их основе сознательно осуще­ствить выбор той или иной алломорфы. Правила же имеют значе­ние лишь постольку, поскольку они приводят к тем же результа­там, что и подсознательные привычки говорящего.

Этот автоматический выбор — часть структуры английского языка, и им следует овладеть. Он отнюдь не является «естествен­ным», хотя и кажется таковым. Иностранцу он может показаться совершенно неестественным. Более того, указанная дистрибуция не является единообразной для всего английского языка: в Вирги­нии, в районе Голубых гор, /-éz/ употребляется не только после /s z š ž č j%/, но также после /sp st sk/. Так, wasps, posts, tasks «осы, столбы, задачи» произносятся как /wáspéz/, /pówstéz/, /fǽskéz/, a не как /wásps/, /pówsts/, /tǽsks/, что характерно для большинства диалектов И в том и в другом случае форма фонологически обус­ловлена, а выбор ее осуществляется совершенно автоматически и закономерно Речь идет о разных правилах дистрибуции, и каждое из них представляется говорящим вполне естественным.

25. Выбор алломорф может быть также обусловлен морфологи­чески В таком случае выбор алломорфы определяется конкретной морфемой или морфемами, образующими контексты, а не каки­ми-либо фонологическими особенностями Так, множественное число от ох «бык» — oxen /áksén/ «быки», где /-én/ — алломорфа морфемы множественного числа, сочетающаяся лишь с одним этим корнем /aks/ Для говорящих на английском языке и знающих это слово <...> /-én/ ставится после /aks/ автоматически, а форма /*ákséz/ отвергается как неправильная. Выбор /-én/ никак фоноло­гически не обусловлен boxes, foxes, axes «ящики, лисы, топоры» фонологически сходны, но в них используется /-éz/. Использова­ние /-én/ связано со своеобразием морфемы /aks/ как таковой, т.е. обусловлено морфологически. <...>

Л. В. Щерба О частях речи в русском языке*

В последние десятилетия в русском языкознании по поводу пересмотра содержания элементарного курса русской грамматики всплыл очень старый вопрос о так называемых «частях речи». В грамматиках и словарях большинства старых, установившихся языков существует традиционная, тоже установившаяся номенк­латура, которая в общем удовлетворяет практическим потребнос­тям, и потому мало кому приходит в голову разыскивать основа­ния этой номенклатуры и проверять ее последовательность. В сочи­нениях по общему языкознанию к вопросу обыкновенно подходят с точки зрения происхождения категории «частей речи» вообще и лишь иногда — с точки зрения разных способов их выражения в разных языках, и мало говорится о том, что сами категории могут значительно разниться от языка к языку, если подходить к каждо­му из них как к совершенно автономному явлению, а не рассмат­ривать его сквозь призму других языков.

* Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность Л., 1974. С. 77-100.

Поэтому, может быть, не бесполезно было предпринять пол­ный пересмотр вопроса применительно к каждому отдельному язы­ку в определенный момент его истории. Не претендуя на абсолют­ную оригинальность, я попробую это сделать по отношению к современному живому русскому языку образованных кругов об­щества. <...>

Прежде чем перейти, однако, к русскому языку, я позволю себе остановиться на некоторых общих соображениях.

1. Хотя, подводя отдельные слова под ту или иную категорию («часть речи»), мы получаем своего рода классификацию слов, однако самое различение «частей речи» едва ли можно считать результатом «научной» классификации слов. Ведь всякая класси­фикация подразумевает некоторый субъективизм классификато­ра, в частности до некоторой степени произвольно выбранный principium divisionis. Таких principia divisionis в данном случае мож­но было бы выбрать очень много, и соответственно этому, если задаться целью «классифицировать» слова, можно бы устроить мно­го классификаций слов, более или менее остроумных, более или менее удачных. Например, можно разделить все слова на слова, вызывающие приятные эмоции, и слова безразличные; или на ос­новные и производные, а первые — на слова одинокие, не имею­щие родственных связей, и на слова, их имеющие, и т.п. <...> Д. Н. Ушаков в своем отличном учебнике по языковедению прямо учит, что возможны две классификации слов — по значению и по формам.

Однако в вопросе о «частях речи» исследователю вовсе не при­ходится классифицировать слова по каким-либо ученым и очень умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать, какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языко­вой системой, или, точнее, — ибо дело вовсе не в «классифика­ции», — под какую общую категорию подводится то или иное лек­сическое значение в каждом отдельном случае, или, еще иначе, какие общие категории различаются в данной языковой системе.

2. Само собой разумеется, что должны быть какие-либо внеш­ние выразители этих категорий. Если их нет, то нет в данной язы­ковой системе и самих категорий. Или если они и есть благодаря подлинно существующим семантическим ассоциациям, то они являются лишь потенциальными, но не активными, как, напри­мер, категория «цвета» в русском языке.

3. Внешние выразители категорий могут быть самые разнооб­разные: «изменяемость» слов разных типов, префиксы, суффик­сы, окончания, фразовое ударение, интонация, порядок слов, особые вспомогательные слова, синтаксическая связь и т.д., и т.д.

Изменяемость по падежам является признаком существительных и прилагательных в русском языке*, однако в латинском и глагол может склоняться (ср. gerundium). Изменяемость по лицам в очень многих языках служит признаком глагола; однако есть язы­ки, где и имена могут спрягаться, т.е. изменяться по лицам (см.: А. Руднев. Хори-бурятский говор, вып. 1. [СПб.—Пгр., 1913-1914], стр. XXXVIII). Отсюда следует, между прочим, что мнение, будто категория лица является исключительно глагольным признаком, основано на предрассудке.

* Впрочем, едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются: скорее мы потому их склоняем, что они существительные. Я полагаю, что все же функция слова в предложении является всякий раз наибо­лее решающим моментом для восприятия Иначе обстоит дело, когда вопрос идет о генезисе тон или иной категории, и не только в филогенетическом аспекте, но и в онтогенетическом: тут важна вся совокупность лингвистических данных — морфологических, синтаксических и семантических.

Самая изменяемость глагола по лицам может быть выражена окончаниями, как в латинском: ат-о, am-as, am-at, или особыми префиксами, как во французском: j 'aime, tu aimes, il aime (ср. местоимения: moi, toi, lui), или в русском: я любил, ты любил, он любил (полный параллелизм этих форм с формами praesentis: я люблю, ты любишь, он любит, одинаковость синтаксических связей, отсутствие таких форм, как любилый, и т.д. — все это обусловливает восприя­тие всех этих форм как форм одного и того же слова — глагола любить).

Член европейских языков — является основным признаком су­ществительного: нем. handeln — «действовать», das Handeln— «действование».

Во фразе Когда вы приехали? ударение на когда определяет его как наречие, а отсутствие ударения во фразе Когда вы приехали, было еще светло определяет его как союз.

По интонации отличаем мы «определение» от «сказуемого»: рана пустяковая (в ответ на вопрос: Да что у него?) [и] рана — пустяковая.

Во французском les savants sourds— «глухие ученые» (les sourds savants — «ученые глухие» пример взят из: Vendryes. Le langage. [Paris, 1921]) существительное от прилагательного отличается лишь порядком слов, как, впрочем, и в русском (только в русском по­рядок иной, чем во французском).

Повелительное наклонение 3-го лица в русском выражается особым словом пусть: пусть придет или придут.

Если я напишу: она его... рукой, то всякий расшифрует точки как глагол.

Признаки, выразители категорий, могут быть положительны­ми и отрицательными: так, «неизменяемость» слова как противо­положение «изменяемости» также может быть выразителем кате­гории, например наречия.

Противополагая форму, знак — содержанию, значению, я по­зволяю себе называть все эти внешние выразители категорий фор­мальными признаками этих последних, ибо не вижу никакой пользы в выделении, среди прочих признаков, формальных морфем в осо­бую группу.

4. Существование всякой грамматической категории обуслов­ливается тесной, неразрывной связью ее смысла и всех формаль­ных признаков, так как неизвестно, значат ли они что-либо, а следовательно — существуют ли они как таковые, и существует ли сама категория. <...>

5. Категории могут иметь по нескольку формальных призна­ков, из которых некоторые в отдельных случаях могут и отсутство­вать. Категория существительных выражается своей специфичес­кой изменяемостью и своими синтаксическими связями. Какаду не склоняется, но сочетания мой какаду, какаду моего брата, какаду сидит в клетке достаточно характеризуют какаду как существитель­ное. Больше того, если в языковой системе какая-либо категория нашла себе полное выражение, то уже один смысл заставляет нас подводить то или другое слово под данную категорию: если мы зна­ем, что какаду — название птицы, мы не ищем формальных призна­ков для того, чтобы узнать в этом слове существительное.

6. Яркость отдельных категорий не одинакова, что зависит, ко­нечно, в первую голову от яркости и определенности, а отчасти и количества формальных признаков. Яркость же и формальной и смысловой стороны категории зависит от соотносительности как формальных элементов, так и смысла, так как контрасты сосредо­точивают на себе наше внимание: белый, белизна, бело, белеть очень хорошо выделяют категории прилагательного, существительного, наречия и глагола.

7. Раз формальные признаки не ограничиваются одними мор­фологическими, то становится ясно, что материально одно и то же слово может фигурировать в разных категориях: так, кругом может быть или наречием, или предлогом (см. ниже).

8. Если в вопросе о частях речи мы имеем дело не с классифи­кацией слов, то может случиться, что одно и то же слово окажется одновременно подводимым под разные категории. Таковы причас­тия, где мы видим сосуществование категорий глагола и прилага­тельного; таковы знаменательные связки, где уживаются в одном слове и связка и глагол (о чем см. ниже).

9. Поскольку опять-таки мы имеем дело не с классификацией, нечего опасаться, что некоторые слова никуда не подойдут, — значит, они действительно не подводятся нами ни под какую ка­тегорию. Таковы, например, так называемые вводные слова, кото­рые едва ли составляют какую-либо ясную категорию, между про­чим именно из-за отсутствия соотносительности. Разные усили­тельные слова вроде даже, ведь, и (= «даже»), слова отчасти союзного характера вроде итак, значит и т.п. тоже никуда не подводятся нами и остаются в стороне. Наконец, никуда не подводятся такие сло­вечки, как да, нет. <...>

Перехожу теперь собственно к обозрению «частей речи» в рус­ском языке.

I. Прежде всего очень неясная и туманная категория междоме­тий, значение которых сводится к «эмоциональности» и «отсут­ствию познавательных элементов», а формальный признак — к полной синтаксической обособленности, отсутствию каких бы то ни было связей с предшествующими и последующими элемента­ми в потоке речи. Примеры: ай-ай!, ах!, ура!, боже мой!, беда!, черт возьми!, черт побери!.

Совершенно очевидно, что хотя этимология таких выражений, как боже мой, черт побери, и вполне ясна, но это только этимоло­гия; значение же этих выражений исключительно эмоциональное, и понимать побери в черт побери как глагол значило бы смешивать разные исторические планы, приписывать современному языку то, чего уже в нем нет. Однако во фразе черт вас всех побери! мы имеем уже дело не с междометием, так как от побери зависит вас всех и, таким образом, формальный признак междометия отсутствует. То же и в известной пушкинской фразе Татьяна— ах!, если только ах не понимать как вносные слова. Для меня ах относится к Татьяне и является глаголом, а вовсе не междометием (см. ниже, отдел VIII).

Так как довольно многие слова употребляются или могут упот­ребляться синтаксически обособленно, то категория междометий, будучи вполне отчетливой в ярких случаях, является в общем до­вольно расплывчатой. Например, будут ли междометиями спасибо, наплевать и т.д.?

Едва ли не следует относить сюда обращения и считать зва­тельный падеж (в русском лишь интонационная форма) междо­метной формой существительных, хотя некоторые основания к тому и имеются. В известной мере родственными являются и фор­мы повелительного наклонения, и особенно такие слова и словеч­ки, как молчать!, тишина!, цыц!, тcс! и т.п. Само собой разумеет­ся, что так называемые звукоподражательные мяу-мяу, вау-вау и т.п. нет никаких оснований относить к междометиям.

II. Далее следует отметить две соотносительные категории: ка­тегорию слов знаменательных и категорию слов служебных. Разли­чия между этими категориями сводятся к следующим пунктам: 1) первые имеют самостоятельное значение, вторые лишь выра­жают отношение между предметами мысли; 2) первые сами по себе способны распространять данное слово или сочетание слов: я хожу — я хожу кругом; я пишу — я пишу книгу — я пишу большую книгу; вторые сами по себе неспособны распространять слова: на, при, в, и, чтобы, быть, стать (в смысле связок), кругом (я хожу кругом дома); 3) первые могут носить на себе фразовое ударение; вторые никогда его не имеют, кроме случая выделения слов по контрасту (он не только был вкусный, но и будет вкусный), что явля­ется особым случаем, так как по контрасту могут выделяться и неударяемые морфемы (части) слов. Второе и третье различия сле­дует считать формальными признаками этих категорий. Отнюдь не следует считать признаком служебных слов их неизменяемость, так как некоторые служебные слова изменяются, как, например, связки (спрягаются), относительные которые, какой (склоняются и изме­няются по родам).

С категорией слов знаменательных контаминируются более ча­стные категории: существительных, прилагательных, наречий, гла­голов и т.д.

III. Перехожу к существительным. Значение этой категории из­вестно — предметность, субстанциальность. При ее посредстве мы можем любые лексические значения, и действия, и состояния, и качества, не говоря уже о предметах, представлять как предметы: действие, лежание, доброта и т.д. Формальными признаками этой категории являются: изменяемость по падежам (которая в отдельных случаях может отсутствовать: какаду, пальто) и соответственные си­стемы окончаний; ряд словообразовательных суффиксов имен су­ществительных, как то: -тель, -льщик, -ник, -от-(-а), -изн-(-а), -ость, -(о)к, -(е)к и т.д.; определение посредством прилагательных; согласо­вание относящегося к данному слову прилагательного (красивый ка­каду; а меня, бедного, и забыли, нечто серое и туманное скользнуло мимо);отсутствие согласования с существительным, явным или непосред­ственно подразумеваемым; глагол или связка в личной форме, от­носящиеся к данному слову (я ехал в лодке; люди были несчастны, кто пришел?). Из сказанного явствует, что в выражениях этот нищий, все доброе и т.п. нищий и доброе будут существительными. С другой стороны, явствует и то, что целый ряд так называемых «местоиме­ний» приходится считать существительными: я, мы, ты, вы, он, она, оно, они, себя, кто? что? некто, нечто, кто-то, что-то, никто, ничто; кроме того, это (редко то) и всё, употребляющиеся в качестве существи­тельных в форме среднего рода; всякий и каждый, употребляющиеся в качестве существительных лишь в форме мужского рода; все, упот­ребляющееся в качестве существительного во множественном числе. <...> Примеры: я этого не переношу; это уже надоело; я предлагал ему и то и это; мой брат всегда всем очень доволен; я знаю все; всякий это знает; я берусь каждого провести; все убежали. Но надо сказать, что последние пять слов имеют скорее прилагательную природу и не терпят никакого прилагательного определения, так что во фразе я люблю все хорошее слово все является уже прилагательным, а хоро­шее — существительным. Любопытно отметить, что даже в таких сочетаниях, как на сцене появилось нечто воздушное, ничем хорошим не могу вас порадовать, можно спрашивать себя, что к чему отно­сится: нечто к воздушное, хорошим к ничем или наоборот.

Все перечисленные слова составляют, конечно, по содержа­нию обозначаемых ими понятий особую группу местоименных су­ществительных, так как содержание это крайне бедно и состоит в каждом случае из одного очень неопределенного признака. Фор­мально они объединяются невозможностью их определить пред­шествующим прилагательным; нельзя сказать: добрый я, славный некто и т.п. Что касается форм склонения, то они не являются одинаковыми у всех слов группы и потому невыразительны. Пре­жнее состояние языка с ясным местоименным склонением, выра­жавшим противоположение группы местоимений группе имен (су­ществительных и прилагательных), давно разрушено.

Выделяется в известной мере группа «личных местоимений» сво­ей функцией личных префиксов (правда, не вполне сросшихся) в спряжении глаголов; однако и там местоимение 3-го лица (бывшее указательное) склоняется иначе, чем местоимения 1-го и 2-го лица.

Вообще надо признать, что в этой области в русском языке в настоящее время не наблюдается никакой ясной, отчетливой сис­темы: старая группа местоимений распалась, а новых отчетливых противоположении местоименных прилагательных и существитель­ных, наподобие того, что имеется во французском (се, cette, ces, celui, celle, ceux, celles), не выработалось. Это в общем и неудивительно. Словечки местоименного характера немногочисленны, но играют значительную роль в структуре языка, и всякие пережитки сохра­няются здесь чаще всего, успешно сопротивляясь логическим унификационным стремлениям коллективного языкового творчества.

Кроме местоименных существительных, мы имеем в русском целый ряд категорий, обладающих большей или меньшей вырази­тельностью.

1) Имена собственные и нарицательные: первые, как правило, не употребляются во множественном числе. Ивановы, Крестовские и т.д. являются названиями родов и представляют из себя своего рода pluralia tantum.

2) Имена отвлеченные и конкретные: первые опять-таки нор­мально не употребляются во множественном числе. Радости жизни представляются нам чем-то конкретным и не идентичным словам радость, тоска, грусть, ученье, терпенье и т.п.

3) Имена одушевленные и неодушевленные: у первых форма винительного падежа множественного числа сходна с родитель­ным, а у вторых — с именительным.

4) Имена вещественные тоже не употребляются во множествен­ном числе: мед, сахар. А поскольку употребляются, обозначают тог­да разные сорта: вúна, маслá и т.п.

5) Имена собирательные (конечно, не стая, полк, класс, так как их собирательность никак не выражена). Наше современное пони­мание их исключительно объединяющее и индивидуализирующее. По-видимому, в старом языке было иначе, так как сказуемое при этих словах часто ставилось во множественном числе (см. материал по вопросу из Синод, списка 1-й Новгор. лет. у Е. С. Истриной — «Синтаксические явления...», 1923, стр. 60 и ел.).

Зато в современном русском имеется несомненная возможность образовывать имена собирательные посредством суффиксов -j- или -(е) ств- в среднем роде: солдатьё, мужичьё, тряпьё, офицерьё, профессорьё, офицерство, студенчество.

6) Далее, в русском имеется категория имен единичных: би­сер / бисерина, жемчуг / жемчужина, солома / соломина, образуемых посредством суффикса -ин-, они составляют своеобразную груп­пу, категорию.

О категории имен существительных см. у [А.А.] Шахматова в его «Очерке современного русского литературного языка» (литогр. курс лекций 1911/12 уч.г., ныне напечатанный — [1-е изд. Л., 1925]).

IV. Значение категории прилагательных в русском языке — ко­нечно, качество, как это прекрасно показано [А.М.] Пешковским в его «Русском синтаксисе...» [2-е изд. М.], 1920, стр. 54 и ел. Фор­мально она выражается прежде всего своим отношением к суще­ствительному: без существительного, явного или подразумеваемо­го, нет прилагательного. Далее она выражается формами согласо­вания с существительным, хотя это и не абсолютно обязательно; своеобразной изменяемостью, куда, между прочим, входит и из­менение по степени сравнения (тоже необязательное и общее с наречиями), рядом словообразовательных суффиксов, как то: -(е) н-, -ист-, -ан-, -оват- и т.д.; наконец, она выражается и определяю­щим ее наречием.

Из всего этого вытекает, что под категорию прилагательных мы подводим и такие «местоимения», как мой, твой, наш, ваш, свой, этот, тот, такой, какой, который, всякий, сам, самый, весь, каждый и т.п., и все «порядковые числительные» (первый, второй и т.д.), и все причастия, и, наконец, формы сравнительной степени при­лагательных в тех случаях, когда они относятся к существитель­ным, например: ваш рисунок лучше моего; эта местность красивее всего виденного мною; струя светлей лазури (из лермонтовского «Па­руса»). Относительно первых трех групп слов не может быть сомне­ния, что они подводятся нами под категорию прилагательных. От­носительно же сравнительной степени достаточно указать на то, что от наречия сравнительная степень прилагательных отличается своей относимостью к существительному, а от существительных, которые также могут относиться к существительному, — своей связью с положительной и превосходной степенями.*

* Что прилагательные могут быть неизменяемыми и считаться все же прилага­тельными даже в тех языках, где прилагательные изменяются, между прочим, показывает старославянский язык:исплънь, пр‡прость и др., хотя и не склоняют­ся. однако являются прилагательными.

Среди прилагательных выделяется группа прилагательных при­тяжательных, имеющая формальные признаки — именные окон­чания — по крайней мере во всех формах именительного падежа:

Но, по-видимому, эта категория разрушается, так как в детс­ком языке постоянно находим пап-ин-ая дочка; вместо отцов дом мы чаще скажем отцовский дом, а вместо бабье лето можно иногда слышать и бабее лето: такие же случаи, как с волчьей шкурой, при­ходится считать если не нормальными, то очень распространен­ными, особенно среди младшего поколения.

Что касается местоименной группы, то хотя она по значению и представляет из себя некую группу, но она не безусловно замк­нута: считать ли, например, относящимся к ней слово любой? Пешковский в часто цитированной уже книге (стр. 406) относит сюда же слова известный, данный, определенный. Отсутствие ясного фор­мального критерия не позволяет быть отчетливо осознанной груп­пе местоименных прилагательных, так как то обстоятельство, что в цепи прилагательных определений существительного они нор­мально ставятся на первое место (любой (всякий) порядочный вдум­чивый доктор), не чересчур навязывается нашему сознанию.

То же можно сказать и о порядковых числительных, хотя и им присваивается первое место в цепи прилагательных определений (я кончил вторую киевскую мужскую гимназию). Однако надо при­знать, что крепкая ассоциативная связь по смежности (при счете) энергично поддерживает смысловую связь и понятие «порядковости», «номерности» выступает довольно ярко, так что, пожалуй, все же приходится говорить о прилагательных порядковых.

Очень живыми представляются категории прилагательных ка­чественных, имеющих степени сравнения, и относительных, их не имеющих. Так, золотой может принадлежать к тем и другим: золо­тое кольцо / уж на что у тебя золотые кудри, а вот у нее еще золотее.

Причастия, конечно, составляют резко обособленную группу, будучи подводимы и под категорию глаголов. Теряя глагольность, они становятся простыми прилагательными. Ученое стихотворение может быть употреблено в двояком смысле: 1) «содержащее в себе много научного» — прилагательное и 2) «которое уже учили» — причастие.

V. Категория наречий является исключительно формальной ка­тегорией, ибо значение ее совпадает со значением категории прила­гательных, как это очевидно из сравнения таких пар, как легкий / легко, бодрый / бодро и т.д. Мы бы, вероятно, сознавали подобные наречия формой соответственных прилагательных, если бы в той же функции не употреблялось большого количества неизменяемых слов, не являющихся производными от прилагательных: очень, слишком, наизусть, сразу, кругом и т.д. Благодаря этому формальными призна­ками категории являются прежде всего отношение к прилагательно­му, к глаголу или другим наречиям, невозможность определить при­лагательным (если только это не наречное выражение), неизменяе­мость (однако наречия, производные от прилагательных, могут иметь степени сравнения)* и, наконец, для наречий, произведенных от прилагательных, окончания -о и -е, а для глагольных наречий (де­епричастий) особые окончания.

* Вообще мнение, будто наречия по существу являются неизменяемыми, со­вершенно неосновательно: французское наречие tout согласуется в роде с прила­гательным, к которому относится.

Самый деликатный вопрос — отличие наречий от существи­тельных, так как критерий неизменяемости возникает чаще всего на почве разрыва связи данного слова с формами соответственно­го существительного, т.е. в конце концов на почве значения: мыс­лится ли в данном случае предмет (существительное) или нет. Весьма вероятно, что если бы у нас не было прилагательных наре­чий и целого ряда случаев, где связь с существительным абсолют­но порвана, т.е. если бы категория наречий не имела бы своих и по форме несомненных представителей, то установление категории наречия на таких случаях, как заграницей, заграницу, представило бы большие затруднения. Впрочем, здесь на помощь может прийти и эксперимент; стоит попробовать придать прилагательное: за на­шей границей, за южную границу, чтобы понять, что это невозмож­но без изменения смысла слов и что, следовательно, заграницей, заграницу являются наречиями, а не существительными.

Что касается деепричастий, то они, конечно, составляют резко обособленную группу. В сущности это настоящие глагольные фор­мы, в своей функции лишь отчасти сближающиеся с наречиями. Формально они объединяются с этими последними относимостью к глаголу и якобы отсутствием согласования с ним (на самом деле они должны в русском языке иметь общее лицо, хотя внешне это ничем не выражается). Что особенно оправдывает это усмотрение в деепричастиях некоторой наречности — это их легкий переход в подлинные наречия: молча, стоя, лежа и т.д. могут быть то деепри­частиями, то наречиями.

VI. Особой категорией приходится признать слова количествен­ные. Значением является отвлеченная идея числа, а формальным признаком — своеобразный тип сочетания с существительным, к которому относится слово, выражающее количество. Благодаря этим типам сочетаний категория слов количественных изъемлется из ка­тегории прилагательных, куда она естественнее всего могла бы от­носиться, а также из категории существительных, с которыми она сходна формами склонения. Эти типы сочетаний состоят в том, что в именительном и винительном падежах определяемое ставится в родительном падеже множественного числа (при два, три, четыре— род. пад. ед.ч.), а в косвенных падежах ожидаемое согласование в падеже восстанавливается: пять книг — с пятью книгами, двадцать солдат — при двадцати солдатах. * Исторические причины таких странных конструкций известны, сейчас эти конструкции бессмыс­ленны и являются пережитками, однако утилизируются языком для обозначения особой категории, которую, конечно, лишь на­силуя непосредственное языковое чутье, можно смешивать с су­ществительными. Различие выступает очень ярко из сравнения: де­сять яблок, с десятью яблоками / десяток яблок, с десятком яблок; сто солдат, со ста солдатами / сотня солдат, с сотней солдат.

* К этой же категории относятся и слова много, немного, мало, сколько, несколько, которые по недоразумению считаются наречиями, я вижу несколько моих учеников / я ехал с несколькими учениками; в классе много детей / трудно заниматься со многими детьми и т д.

Любопытно отметить, что тысяча с обывательской точки зре­ния плохо представляется как число, а скорей как некоторое един­ство, как «существительное», что и выражается типом связи: ты­сяча солдат, с тысячью солдат. Однако ход культуры и развитие отвлеченного мышления дают себя знать: тысяча все больше и больше превращается в количественное слово, и тысяче солдатам был роздан паек не звучит чересчур неправильно (миллиону солда­там сказать было бы невозможно), а сказать приехала тысяча сол­дат, пожалуй, и вовсе смешно. Несомненно, что при пережитом падении денег и миллион и миллиард стали отвлеченнее, хотя, мо­жет, в языке это и не успело сказаться.

VII. Есть ряд слов, как нельзя, можно, надо, пора, жаль и т.п., под­ведение которых под какую-либо категорию затруднительно. Чаще всего их, по формальному признаку неизменяемости, зачисляют в наречия, что в конце концов не вызывает практических неудобств в словарном отношении, если оговорить, что они употребляются со связкой и функционируют как сказуемое безличных предложений. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что указанные слова не подводятся под категорию наречий, так как не относятся ни к глаголу, ни к прилагательному, ни к другому наречию.

Далее, оказывается, что они составляют одну группу с такими формами, как холодно, светло, весело и т.д. во фразах: на дворе ста­новилось холодно; в комнате было светло; нам было очень весело и т.п. Подобные слова тоже не могут считаться наречиями, так как эти последние относятся к глаголам (или прилагательным), здесь же мы имеем дело со связками (см. ниже). Под форму среднего рода единственного числа прилагательных они тоже не подходят, так как прилагательные относятся к существительным, а здесь этих последних нет, ни явных, ни подразумеваемых.

Может быть, мы имеем здесь дело с особой категорией состо­яния (в вышеприведенных примерах никому и ничему не припи­сываемого — безличная форма) в отличие от такого же состоя­ния, но представляемого как действие: нельзя (в одном из значе­ний) / запрещается; можно (в одном из значений) / позволяется; становится холодно / холодает; становится темно / темнеет; мо­розно / морозит и т.д. (таких параллелей, однако, не так много).

Формальными признаками этой категории были бы неизменя­емость, с одной стороны, и употребление со связкой — с другой: первым она отличалась бы от прилагательных и глаголов, а вто­рым — от наречий. Однако мне самому не кажется, чтобы это была яркая и убедительная категория в русском языке.

Впрочем, и при личной конструкции можно указать ряд слов, которые подошли бы сюда же: я готов; я должен; я рад / радуюсь; я способен («я в состоянии») / могу; я болен / болею; я намерен / намереваюсь; я дружен / дружу; я знаком / знаю (радый* не употреб­ляется, а готовый, должный, способный, больной, намеренный, дружный, знакомый употребляются в другом смысле).

* На некоторые слова этой категории указал мне Д. В. Бубрих.

В конце концов правильны будут и следующие противополо­жения:

я весел (состояние) / я веселюсь (состояние в виде действия)* / я веселый (качество); он шумен (состояние) / он шумит (действие) / он шумливый (качество); он сердит (состояние) / он сердится (со­стояние в виде действия) / он сердитый (качество); он грустен (со­стояние) / он грустит (состояние в виде действия) / он грустный (качество);

и без параллельных глаголов: он печален / он— печальный; он дово­лен / он— довольный; он красен как рак. / флаги— красные; палка велика для меня / палка— большая; сапоги малы мне / эти сапоги— слишком маленькие; мой брат очень бодр / мой брат— всегда бодрый и т.д.

* Пример: по лицу его видно, что он веселится, глядя на нас; но в он сегодня резвится и веселится, как школьник оттенок будет другой.

То же по смыслу противоположение можно найти и в следую­щих примерах: я был солдатом (состояние: «j'ai été soldat») / я солдатствовал (состояние в виде действия) / я был солдат (суще­ствительное: «j'ai été un soldat»); я был трусом в этой сцене / я трусил / я большой трус; я был зачинщиком в этом деле / я был всегда и везде зачинщик.*

* Надо, впрочем, признать, что этот оттенок не всегда бывает вполне отчетлив.

Наконец, под категорию состояния следует подвести