В условиях разложения государства происходила ваша вторая защита докторской. Как это происходило? Народ нищий, инфляция, административный бардак

Массон и его жена меня любили и помогали по трем причинам. Во-первых, я относился к ним с искренним восхищением. Вторая причина в том, что Станок обидел его жену Галину Федоровну Коробкову. И, естественно, моей защитой Массон хотел Станку попортить кровь. У них порядком испортились отношения после одного случая. Станко, как и товарищ Сталин, который в свое время нагрубил мадам Крупской, обидел жену Массона. Вот у Вадима Михайловича, видимо, и появились простые человеческие соображения отомстить. Суть конфликта лежит исключительно в области психологии и этологии.

Ученица Коробковой Галина Сапожникова, кстати, жена Сапога, устроилась лаборанткой к Станку и просмотрела все его коллекции, сделав определения. После чего Станок решил, что Коробкова ему больше не нужна и высказался в печати против нее в грубой и, кажется, в резкой форме. Впрочем, я не читал. Но слышал. Разумеется, их отношения тут же охладились. У Массонов очень нежный брак. Это производит какое-то трогательное впечатление, потому что все проходит в рабочей обстановке. Они практически не расстаются. Вместе работают и живут. Это ее второй муж. Сама Коробкова была в свое время супругой некогда довольно способного палеолитчика Игоря Коробкова, который у Массона поначалу работал, а потом спился. От первого брака у нее дочка. А с Массоном у них нет общих детей. Живут они вместе в необычайной тесноте, двухкомнатной квартире где-то около парка «Победа», с тещей, дочерью и двумя огромными турменскими овчарками.

А третья, самая главная и решающая причина заключалась в том, что я являюсь членом президиума одесского кошачьего клуба «Пушистая грация» и активным членом регионального общества защиты прав животных. У меня даже было соответствующее удостоверение с фотографией, и я, для понтов, почти всегда его имел при себе. Я даже не знал, что сам Вадим Михайлович занимает какие-то столь же высокие посты в петербургских кошачьих и собачьих кругах. В промежутке между двумя своими защитами я поехал к ним в гости в экспедицию в Молдавию, в село Иванча. Тогда Массон еще колебался, стоит ли со мной связываться после московского завала.

Приняли меня вежливо, но, поначалу, с некоторой прохладцей. Мы стали обсуждать мои диссертационные перипетии. Потом Массону это надоело, и он стал рассказывать, как, будучи в Париже, принял участие в работе кошачьей секции Всемирного конгресса по защите прав животных. И даже показал какую-то бумажонку, удостоверяющую его как инициативного члена этого благородного движения.

В ответ я тоже решил похвастаться и вытащил свое кошачье удостоверение. Ты даже не можешь себе представить, как он возбудился и обрадовался. Ведь родная душа! Настоящая! Обнял меня за плечо, и мы целый вечер сидели и обсуждали ужасы бесправного положения несчастных кошек и собак, как в нашей стране, так и за рубежом. Он даже достал бутылку коньяка, и мы ее радостно выдули. Об археологии и диссертации и не вспоминали. Кого, в сущности, это волнует? Но, когда мы уже расходились, Массон сказал: «Все ясно, быстрее оформляйте работу. Я сделаю все, что от меня зависит». В общем, мне была дана «зеленая улица»… Недаром кошки бродили стадами по моей диссертации в сортире краеведческого музея. Наверное, в этом был некий Промысл.

Сам Массон, кажется, родом из Средней Азии. Его отец, академик Михаил Евгеньевич Массон, маститый археолог, жил в Узбекистане или Казахстане. Вся его научная ориентация шла на Среднюю Азию. Многие его аспиранты были из Туркмении, там же он и копал. Массону принадлежит фраза: «Идите и становитесь кандидатом своих туркменских наук». Он жутко говорлив. Я по сравнению с ним просто парализованный глухонемой. Он очень светский, более комфортного собеседника трудно найти. И чрезвычайно внимательный к партнеру. У нас почти сразу сложились самые комплиментарные отношения.

Я прекрасно понимал, кто командует парадом в семье Массонов. Поэтому пришел к Галине Федоровне и рассказал всю историческую правду про Владимира Никифоровича. В деталях и в красках. О том, как он меня выгнал с работы, лишил средств к существованию, малые дети стонут от голода и прочее. Мои слезы чуть ли не капали на ее грудь. Она меня гладила по голове, успокаивала и утешала. Я, разумеется, был совершенно безутешен. Зная, до какой степени Станок этой защиты не желает, они сильно могли наломать ему кайф моей докторской степенью. Кроме того, Массон недолюбливал Киев со всеми их делами. В Питере тоже существовала жесткая дембельская мафия. Своих они не очень и не всегда пропускали. Некоторые киевляне бегали защищаться к Массону. Как только там появился докторский совет, все туда бросились. И их защитили, назло Киеву. Рыбаков и Артеменко были одной компанией. Поэтому первую докторскую я подавал на совет в МГУ. Ведь это другая, не академическая линия. Я отдавал себе отчет, что Плетнева может из своего Института гадить и доставать и этот совет, но это, все-таки, чужая для нее территория. У этих свои амбиции и МГУшные понты. Там Янин с Федоров-Давыдовым сидят, а они были друзьями Петра Осиповича. Вот они назло киевскому Институту и взяли мою работу...

В 1989 году Массон сделал собственный Институт ИИМК (Институт истории материальной культуры), который стал самостоятельной административной единицей. За полгода до моей первой защиты, им дали докторский совет. Но я уже был обречен защищаться в Москве.

После Чуфута отношения с Милой стали напряженными. По-видимому, я не оправдал ее ожиданий. Возможно, она хотела меня захомутать. Жила без мужа, с детьми в своей московской трехкомнатной квартире. Помню как в один свой приезд в Москву, попал к ней домой. Она меня начала немедленно укладывать: «Это твоя комната, ты будешь здесь жить». А тут пришел Игорь Волков, потому что я ему позвонил. В общем, я предпочел идти спать к нему в общежитие.