Аспектов общей программы) 16 страница

С точки зрения методологии проектирования больших систем (неизбежно включающих и «человеческий фак-

тор»), особый интерес представляет то, что Ломоносов уде­ляет внимание общим основаниям и принципам проектиро­вания. Приводимые ниже утверждения встречаются в его материалах трижды, причем один раз они сформулированы им на латинском языке. Мы приводим их по документу №395 («Всенижайшее мнение...»): «Для всякого предпри-емлемого важного дела должно полагать наперед непоколе­бимые основания и предписывать неложные правила, дабы в произведении оных (то есть при осуществлении "предпри-емлемых дел",— Е.К.) не подвергнуться каким преткнове­ниям, не просмотреть ничего нужного и не употребить бесполезного» (т. 10, с. 14). В связи с «исправлением» Ака­демии Наук эти основания сводятся к следующим положе­ниям: необходимо

- отвлекаться" от ситуации в том виде, как она сложилась к настоящему времени, и заботиться о некоторой обобщен­ности устанавливаемой системы. Важно, чтобы академиче­ский регламент «всякому будущему времени был приличен и согласен и везде полезен. Того ради не должно смотреть на лицо, заслуги и недостатки тех, которые находятся в Академии при нынешнем состоянии» (т. 10, с.14-15);

- предусматривать самообеспечение системы и ее внеш­ний полезный выход.— «Дабы Академия не токмо сама себя учеными людьми могла довольствовать, но размножать оных и распространять по всему государству» (т. 10, с.15);

- разумно использовать имеющийся опыт (свой и зару­бежный).— «Прилежно смотреть на учреждения славных академий в других государствах, из давных времен процве­тающих, как добрые примеры, выключая то, что с прочими узаконениями Российского государства не согласуется» (т.10, с.15);

^f - строить оптимальные межлюдские отношения в систе­ме: «Между равными, а особливо вышними чинами была бы всегда дружба и согласие, от нижних в высшим — пристой­ное почтение, от подчиненных к начальникам законное послушание» (т.10, с.15);

- дифференцированно подходить к оценке деловой акти­
визации людей в системе.— «Дабы добрые имели одобре­
ние, а злые — страх, должно определить по мере заслуг
награждения, по мере преступлений наказания, но так,
чтобы излишеством воздаяний не привести к высокоумию
и лености, безмерным истязанием — к подлости и отчая­
нию» (т.10, с. 15-16);

- неукоснительно и точно осуществлять порядок распре­деления руководящих функций в системе — «... положить учреждения (старо-славянск. "чреда" — порядок; речь идет об упорядочивающих постановлениях,— Е.К.), ни­когда и никем не отменяемые без высочайшего... повеле­ния,... и приписать точно пределы, до которых главные командиры (руководители,— Е.К.) в потребных обстоя­тельствах отмену учинить могут и что с общего членов согласия, что сами собою» (т. 10, с. 16);

- равномерно, целесообразно, пропорционально распре­делять материальые ресурсы. Поясняя этот принцип, Ломо­носов приводит аналогию с питанием тела и указывает на абсурдность ситуации, когда отдельные его части питаются и разрастаются несообразно целому (т. 10, с. 16).

5. Вопросы оптимизации межлюдских отношений в тру­де. Соответствующие идеи высказываются Ломоносовым, как мы уже не раз имели возможность убедиться, по поводу любого мало-мальски важного дела, будь то проверка кун­сткамеры, постройка зданий, работа Академии или работа в лаборатории. Характерны в этом отношении даже деловые заметки Ломоносова (для себя) по поводу организации тру­да работников лаборатории: «Игнат...Сперва помогать Гришке, после Кирюшке» (т.4, с.426), «Помогать Колото-шину» (т.4, с.432) и др. Сам Ломоносов, как Мы отмечали, относился к работающему человеку с теплотой и доверием, будь то академик или плотник. В «Регламенте» Академии, отметив, что геометр «должен приращения чинить в чистой высшей математике», Ломоносов указывает и на то, чтобы он старался «о сокращении трудных выкладок, кои часто употребляют астрономы, механики и обще, где в испытании натуры и в художествах требуются исчисления. Товарищам своим, кои в других науках упражняются и требуют иногда для поверения выкладки, кои превосходят их силы, может спомогатьпо-дружески» (т. 10, с. 144-145).»Академик, раз­бирающийся в древностях еврейских, греческих, римских и северных народов... с историографом сносясь, могут пода­вать один другому доброе взаимное вспоможение» (т. 10, с. 149). В заметках для себя он пишет: «На людей, имеющих заслуги перед республикой (общим делом,— Е.К.) науки, я не буду нападать за их ошибки, а постараюсь применить к делу их добрые мысли» (т.1, с.107). И еще: «Ошибки за­мечать не многого стоит; дать нечто лучшее — вот что при­личествует достойному человеку» (т.1, с. 129). ■

Как мы могли заметить, психологическое знание о труде и трудящемся М.В. Ломоносов учитывал и порождал не для академических деклараций, а для делового применения. В этом состоит важная и поучительная для современных пси­хологов специфическая черта великого ученого, определя­ющая его место и долю участия в нашей науке. Цели данной статьи, полагаем, будут достигнуты, если она побудит ко­го-либо к специальному системному историко-научному-исследованию, направленному на реконструкцию идейного наследия М.В. Ломоносова в области психологии труда.

2.2.3. Гипотеза «метелок» и развитие профессии психолога

[1992]³⁰ •

1. Отнесенность понятия профессии к психологии не оче­видна. Во всяком случае в наиболее распространенных у нас психологических словарях оно как таковое не раскрывается (Психологический словарь. 1983; Краткий психологиче­ский словарь. 1985), а в словаре К.К. Платонова (1984, с. 107) это понятие раскрыто в соответствии с его экономи­ческим значением (Краткий словарь-справочник... 1972, с.294-295), и общепринятым словоупотреблением. (Оже­гов, 1963, с.618; см. его же 1990, с.624-625; Совет­ский... 1983, с. 1070). Правда, отнесенность к нашей науке такого составного термина (и соответствующего понятия) как «профессия психолога» сомнений вызывать не может.

Парадокс состоит в том, что языковое, общественное сознание подводит понятие «профессия» под категории «де­ятельность», «род деятельности», а они являются для пси­хологов теоретически очень близкими. И тем не менее область психологического изучения профессий, их возник­новения, дифференциации, интеграции, отмирания освое­на психологами, надо признать, еще мало. Мало продвинуты пока и вопросы изучения профессии психолога как таковой (Гусейнова. 1989; Дмитриева, Арефьев. 1976; Сыркин.1923; см. также библиогр. в статье В.В. Гусейно­вой) *

Итак, в своей фундаментальной основе «профессия» — это также и психологическое понятие, если его рассматри­вать как частное выражение деятельности. Не чуждыми психологии являются и другие варианты понимания этого слова в научных и научно-практических текстах — как об-

13. К.Л. Климоа

ласть приложения сил человека, как социально фиксиро­ванный трудовой пост (могущий быть вакантным и предпо­лагающий, в частности, некоторую психологическую пригодность человека к делу), как система выполняемых человеком трудовых функций, как определенная квалифи­кация, опытность специалиста и, наконец, как общность людей, занятых определенным родом деятельности (под­робнее см. Климов, 1983 с.102-108; а также 1988, с.39-52, 68-98, 107-108).

Быть может, понятие «профессия» является в нашей на­уке чисто отраслевым, то есть относящимся исключительно к психологии труда и инженерной психологии? В этом не было бы ничего плохого. Но ответ на этот вопрос не прост. Этимологически слово профессия восходит к латинскому profiteri — «говорить публично» (Шанский и др. 1971. С. 370), что осмысливалось в свое время как «объявлять.дру-гим о своем деле, занятии, специальности». Для чего же объявлять? — Чтобы кто-то узнал в продукте моей дея­тельности предмет своей потребности, чтобы установился диалог, состоялись обмен ценностями, удовлетворение по­требностей. Таким образом, в феномене профессии исконно скрыты и общепсихологические, и социально-психологиче­ские события. Само собой разумеется, что профессия — это такое занятие, которому надо специально учиться (Плато­нов. 1984, с. 107, да, впрочем, и народная мудрость давно отметила — «Не учась и лаптя не сплетешь»); отсюда — понятие профессии «вклинивается» также в возрастную и педагогическую психологию.

2. Важность вопроса об истории профессий, в частности профессии психолога, обосновывается следующими сообра­жениями:

- психологическая теория деятельности останется недо­статочно общей, если будет строиться на фактах «ничьей» деятельности в «никакой» специальной области, как неред­ко и бывает;

- профессия (по крайней мере, в части случаев) может пониматься как некоторый исход из ситуации постоянно воспроизводящегося конфликта между личными качества­ми человека и объективными, нормативными требования­ми деятельности; поэтому исследования в области психологии профессий и их истории могут быть полезны для построения общей теории конфликта (Дружинлн и др., 1989);

* I *

- поскольку человек и профессия создают некоторую
внутренне напряженную развивающуюся систему, изуче­
ние вопросов истории профессий может рассматриваться
как источник полезной информации для построения общей
теории прогрессивной эволюции систем (Назаретян, 1986;
Пригожий, 1986);

-история культуры часто понимается как история дости­жений в художественной деятельности; в строгом значении слова предмет рассмотрения здесь должен быть широким — без истории профессий человечеству еще очень далеко до подлинной истории своей культуры;

- в условиях быстро обновляющейся жизни современно­го общества совершенствование профессионального образо­вания любого типа и уровня (в частности, и подготовки психологов) предполагает постоянное моделирование и да­же проектирование соответствующей трудовой деятельно­сти. А это в свою очередь предполагает глубокую ретроспекцию в область профессиональной культуры, в об­ласть истории профессии;

- адекватная система ценностных представлений про­фессионала, совершенно необходимая для построения пе­дагогической системы подготовки специалиста, возможна только при условии глубокой исторической ретроспективы;

- система подготовки психологов в вузе предполагает
формирование профессионального самосознания; это в
свою очередь означает, что должна быть построена по воз­
можности полная картина всего незримого сообщества,
включающего и ряд предшествующих поколений, обога­
тившего культуру не только теориями, но и практическими
умениями, жизненно значимыми событиями, построенны­
ми на психологическом знании.

Следует признать, что в эту общность пока обычно вклю­чают философов и ученых-психологов, тогда как психоло­ги-практики имеются в виду лишь постольку, поскольку они оставили публикации (то есть как раз не то, что они лучше всего умели делать); если мы как люди считаем приемлемым происходить от обезьян, то почему бы нам как профессионалам не происходить от тех членов человеческо­го сообщества, которые когда-то слыли ведунами, колдуна­ми, ведьмами или были просто наблюдательными и опытными в обращении с ближними, себе подобными? П равда, здесь не следовало бы упрощать дело: как отмечает Б.А. Рыбаков (1988, с.294-381), есть данные, что в струк-

13'. 371

туре язычества Древней Руси существовали примерно два десятка разновидностей служителей культа, для которых имелись специальные названия <от «облакопрогонителей», к которым, возможно захотят восходить специалисты по физике атмосферы, метеорологи, до «потворников», «ко­щунников», функции которых менее нам понятны; от «ведьм» до «обавниц», «наузниц» (указ. выше соч., с.298) и т.д. Так что, изучая происхождение и развитие профессии, уместнее иметь в виду выполняемые людьми функции, ко­торые могут быть распределены между ними самым причуд-ливым образом, а не «должности» и «звания». Новая профессия как деятельность может возникнуть из разных и многих источников, может как бы оказаться сотканной из набора функций, которые ранее были свойственны не про­сто разным, но и противопоставлявшим себя друг другу людям. Однако вернемся к вопросу о значимости, актуаль­ности обсуждаемой темы.

Излишне говорить, что так называемый «рынок труда» это не область свободного манипулирования бездушными объектами. Каждый человек в ситуации выбора или вынуж­денной смены профессии (профессиональной реориента-ции), в ситуации, когда он должен освоить новое непривычное дело, является еще и сознательным субъектом выбора — думающим, помышляющим о будущем, чувству­ющим, не только торжествующим, но и страдающим (ведь смена профессии это смена образа жизни и всех перспек­тив). Необходимо научными средствами систематически строить и обновлять представление о мире профессий, все время отслеживать его изменения и выдавать по соответст­вующему запросу потребную информацию.

При этом пространство выбора отнюдь нельзя сводить к бегло и поверхностно комментируемому списку профессий, как это, к сожалению, нередко случается в практике. Этот список теоретически и фактически насчитывает сотни и тысячи единиц. Но названия еще мало что говорят (ну, «обтяжчик», «сновальщица», «флотатор»...и что же — все понятно и можно уже выбирать профессию?). Кажущаяся понятность, например, слова «психолог» таит в себе множе­ство самых разных его пониманий даже в среде самих же психологов, не говоря уже о потенциальных потребителях психологической информации.

Профессия должна быть изучена всесторонне и, в част­ности, «изнутри» — ведь это и образ жизни, и образ мыс-

лей, и стереотипы восприятия мира, и социальный тип че­ловека. И вместе с тем — профессии (как бы они ни пони­мались) суть то, что объединяет людей, помогая преодолевать их частные различия и противостояния. Но чтобы это объединяющее начало обнаружилось, нужно что­бы каждый имел некоторый минимум профессиоведческой ориентировки — знал и понимал, чем заняты другие и очень разные сограждане. Мы много знаем о солнечной системе (этому учат в школе), но о том, что важное и нуж­ное делают люди за ближайшим забором, огораживающим фабрику или вычислительный центр, подчас и узнать неот­куда.

Представления о профессиях — разных, разнотипных, но равно обществу важных — должны культивироваться и существенно заполнять сознание подрастающих и взрослых людей. Но эти представления нельзя выдумать в порядке писательского энтузиазма — нужно научное производство. профессиографической (включая и психографическую) ин­формации. Тогда, может быть, более значительным содер­жанием наполнятся и школьные учебники, и видео-, радио-и другие каналы массовых сообщений. Все это предполагает разработку не только прикладных, но и фундаментальных вопросов психологического профессиоведения (включая историческое и сравнительное).

3. Будем исходить из того наиболее вероятного предпо­ложения, что человек, начиная с самых первых фаз антро­погенеза, неизбежно сталкивался с проявлениями психики как с обстоятельствами, содействующими или противодей­ствующими его важнейшей деятельности по жизнеобеспе­чению. А поскольку сталкивался, то начинал замечать, выделять их по каким—то опознавательным признакам и фиксировать опыт этих столкновений в доступной истори­чески конкретной форме (в слове, ответном или превентив­ном действии, поведении, в коллективном действе и т.п.). Что это за проявления психики? — Это могли быть: сон, прерывающий бодрствование и сопровождающийся снови­дениями, а также и освежающий сон; усталость/работоспо­собность и их колебания; ошибочные и удачные варианты действий; горе, радость, удивление, страх, гнев, боль, стой­кие черты нрава окружающих людей и т.п.

Неизбежно человек нащупывал, находил хоть сколько-нибудь эффективные средства овладения особенностями психической реальности. Скажем, настроиться на ответст-

венную и опасную деятельность помогает некий условный ритуал (хотя бы некоторые позы, звуки), избежать опасно­сти помогает то, что не забыл задобрить злых и добрых духов (вспомнив о них, вспомнил и об опасностях, а это уже неплохо,— в этом смысле знание о злых и добрых духах срабатывает ничуть не хуже, чем знание современной инс­трукции по технике безопасности, а быть может и лучше, поскольку инструкции не обязательно так же хорошо воз­буждают важные здесь эмоции, как это делают мифы) и т.п.

Обобщенно говоря, нечто во внешнем и внутреннем мире человека манифестирует себя сознанию в ситуации опреде­ленного столкновения, конфликта (в этом смысле конф­ликт — условие знания), а конфликты, манифестирующие психику, не могли отсутствовать уже на самых ранних фа­зах развития сознания; при этом (и поэтому) человек не мог не узнавать о психике. Другой вопрос — у него не было языка для обозначения и описания своих психологических обретений. Поэтому должен был возникать, развиваться и сам этот язык, который вовсе не был обязан походить на современный язык нашей науки. Как раз наша обязанность состоит в том, чтобы прорваться сквозь языковые барьеры исторически конкретных форм фиксации психологического знания и успешного опыта овладения закономерностями психики.

Примем еще одно очень вероятное предположение — люди неизбежно различались по способности фиксировать, накапливать и применять, культивировать возникающий душеведческий опыт. То, что это делалось в форме своеоб­разной психологической проекции, то есть в форме припи­сывания осознанных свойств души не мозгу, а каким-то внешним существам, населяющим природу, окружающую среду, сути вопроса не меняет. Пусть считалось (по крайней мере до 17 в.), что «бесица-трясавица» Глядея «спать не дает.- ума лишает», может «очи человеческие омрачити»; что мученики Гурий, Симон и Авив помогают жене, «если ее неповинно возненавидит муж», что Косьма и Дамиан «просвещали разум к изучению грамоты» и т.д. (по Н.М. Никольскому, 1988. С. 46-47). Все эти представления были также и средством остановить мысль на явлениях бессонни­цы, ума, разума, внутреннего психического состояния че­ловека, семейного конфликта и т.п.

Те члены сообщества (скажем, поселения наших языче­ских предков), которые осуществляли накопление душе-

ведческого опыта несколько лучше других, неизбежно ста­новились своеобразным источником психологических «ус­луг» и, следовательно, своего рода неформальными «психологами» — ведунами, знахарями, и пр. Таким обра­зом, мы допускаем мысль, что психологические трудовые функции (а значит и их носители) существовали в обществе всегда, то есть с первых фаз его развития.

Но что же мешает принять эту мысль? Почему же исто­рию психологии часто видят только в недрах истории фило­софии, а ее наиболее отчетливую самостоятельную ветвь ведут примерно со второй половины 19 века? Почему исто­рия предшествующей мировой культуры видится при этом как область некоей «психологической пустоты» или область в известном смысле депсихологизированная?

Что-то в нашем традиционном умонастроении не меша­ет, например, возводить историю техники и науки к тому моменту, когда безвестные гении придумали скребок или колесо, когда первобытный охотник или земледелец наблю­дали за окружающими явлениями и делали из этого выводы (В.А.Кириллин, 1986. С. 11—15). Считается, что они могли заниматься «в меру своих возможностей всем тем, что го­раздо позднее получило название науки и техники» (там же, с.12). Что же касается психологии, то мы здесь скорее сожалеем, что имеющаяся история очень кратка (Ждан. 1990. С. 7). Думается, что нам мешает некоторая гипотети­ческая схема «линейности» исторического развития того типа человека (или человека с некоторым определенным типом рациональности), которого мы согласны категоризо-вать как психолога. Да, психологи такого типа, который был для нас образцом в течение последних десятилетий, ведут свое начало, возможно от В. Вундта и И.М. Сеченова. Но можно представить и другую гипотетическую схему раз­вития профессии психолога, которая существенно раздви­гает горизонты нашего виденья «себе подобных».

4. Суть предлагаемой гипотезы состоит в следующем. Развитие профессии психолога как системы трудовых фун­кций идет не «циклами», не «по спирали», не «по возраста­ющей» и не «по нисходящей», а иначе — путем возникновения и изживания (чтобы не сказать — краха) определенного рода сменяющих друг друга объемлющих систем; при этом в принципе любая очередная система за­рождается в недрах предыдущей еще задолго то того, как та изживет себя. Говоря об объемлющих системах, мы имеем

в виду таки*е, которые по отношению к психологии как форме общественного сознания являются «надсистемами» (психология — их подсистема),— миропонимание и миро-отношение (мировоззрение); и это мы будем в дальнейшем иметь в виду без специальных оговорок.

Представленные на схеме 19]сетевидные (или древовид­ные) элементы являются схематическими изображениями траекторий развития упомянутых систем. Они весьма ус­ловны и к ним нужно относиться не как к ориентированным графам,* а скорее как к пиктограммам, поясняющим неко­торые положения. Поэтому-то мы их и называем «метелка­ми», а речь ведем всего лишь о гипотезе (если бы речь шла об утверждениях, эмпирически достаточно обоснованных, то соответствующие ориентированные графы были бы и более сложными, и разными).

b

:

* ш

Г

Схема 19], Связка метелок (Пояснения в тексте).

* Мы намеренно оставляем в стороне вопрос о возможности применения п нлшем случае теории графов (см., например. Математический...!988. с. 162-163)'

Будем различать в каждой «метелке» как отображении процесса развития системы следующие признаки: начало, срединную часть и конец. Так, началом первой «метелки» является область, которая в координатах предложенной схемы находится на пересечении ординат «а» и абсцисс 1. Можно обозначить эту область al. Как видим, начало хода развития системы отображено не точкой, а как бы слиянием ветвей (предположим, предыдущего процесса, пусть нам неизвестного) — это означает, что некий единый процесс может сложиться фактически из нескольких разных источ­ников; конец рассматриваемой первой «метелки» находит­ся в области примерно ЬЗ; он отображает явления инволюции, изживания системы, уменьшения разнообра­зия ее проявлений (малое количество ветвей «метелки»); пунктир ветвей (дуг графа) как бы указывает на очень большую неопределенность этого процесса (по признакам времени, содержания, направления и т.д.); срединная часть первой «метелки» — с2; здесь отмечается наибольшее ко­личество ветвлений, что означает развитость, «расцвет» отображаемой системы, вместе с тем где-то здесь же — в срединной части «цветущей» метелки берет начало, «за­рождается» следующая «метелка», расположенная по отно­шению к первой примерно ортогонально, это означает, что ход развития, отображаемый этой (второй) «метелкой», имеет по отношению к предыдущему (в котором он пусть и возник) много признаков отличия, независимости и, воз­можно, противостояния. Аналогичным образом дело обсто­ит и в отношении последующих пяти элементов предлагаемой схемы. «Метелку» в целом можно обозна­чить, указав ее начало и конец. Так первая слева может быть обозначена al-ЬЗ, вторая c2-d4 и т.д.

«Метелки» на схеме характеризуются не только фактами ветвления (бифуркаций) отображаемых ими процессов, но и тупиковыми путями развитая, и явлениями слияния раз­ных путей. Рано или поздно каждая из возникающих систем исчерпывает основные потенциалы своего развития (она перестает быть хорошим органом той функции, для реали­зации которой сложилась, возникла). Это отнюдь не зна­чит, что рушится или размывается все, как это может казаться людям, сращенным с этой системой: элементы со­храняются, включаются в другие, новые системы и вместе с этим преобразуются. Например, мифологические пред­ставления о злых и добрых духах, к которым первобытный

человек относился настолько серьезно, что мог даже уме­реть сам или убить другого в соответствующем конфликте, постепенно уходят в область развлекательных рассказов и сказок для детей; представления о рефлексе, из-за непоч­тения к которым можно было когда-то оказаться чуть ли не «врагом народа», становятся предметом спокойного истори-ко-научного анализа и т.п.

Новая система зарождается в период большего или мень­шего «расцвета» существующей. Это происходит в явлени­ях диалога, неизбежно сопровождающего даже самое «верноподданическое» ее освоение. Диалог — это все-таки борьба, а борьба имеет не обязательно кем-то ожидаемый или предначертанный исход. В профессиональной области мы сплошь и рядом имеем неожиданные исходы столкнове­ний человека и профессии: П.Я. Гальперин учился на врача, а стал специалистом по психологии обучения умственным действиям; В.Д. Небылицын учился на филолога, а стал специалистом по проблематике основных свойств нервной системы; В.Вундт был физиком (физиологом], а вошел в историю психологии как основатель экспериментальной психологии. Можно составить целую галерею профессио­нальных парадоксов указанного рода. Быть может, сами «еретики» иногда даже несколько стесняются указанных фактов профессионально-биографического характера — как-никак их можно понять по принципу «свой среди чу­жих, чужой среди своих», а это не всегда приятно. Но не исключено, что здесь мы имеем дело с закономерным явле­нием порождения одной ментальной системы в неизбежном диалоге с другой.

Новая система строится максимально независимо от предыдущей; по крайней мере, в сознании людей, уже срос­шихся с новой системой, могут даже доминировать идеи противостояния тому, что связано с предшествующей. При этом даже то, что на деле «неофиты» неизбежно заимствуют из прошлого, переобозначается и переосмысливается в кон­тексте (на языке) новой системы. В результате традицион­ная система интерпретируется так, что ретроспективно как бы лишается даже того* чего она на самом деле отнюдь не лишена. Скажем, психолог-атеист (убежденный материа­лист) противопоставляет себя служителю религиозного культа как распространителю «оциума для народа», хотя на самом деле оба используют одни и те же закономерные свойства психики человека (один, например, практикует

.

систему формул «аутогенной тренировки», а другой — мо­литву «Господи. приидеи вселися в ны...»). В обоих случаях положительный эффект происходит по одним и тем же при­чинам и законам. Но психолог, расположенный и ориенти­рованный в своей «метелке», хочет видеть и видит начала начал своей профессии в ее границах — где-то на «заре» появления людей именно с естественно-научным, напри­мер, типом рациональности. А служитель религиозного культа видит своих предшественников по профессиональ­ной общности также в начале «метелки», но — другой, а именно своей, родной. Так, например, представитель (слу­житель) христианской религии, в свою очередь, отвергает, как монотеист, языческие представления, борется с ними, утверждая «истинную веру». Но в то же время неизбежно должен считаться с неодолимыми закономерностями созна­ния, которые так или иначе были смоделированы и языче­ской практикой, и соответствующими верованиями. Как результат — языческие модели просто переобозначаются: например, языческий «скотий бог» Велес у нас на Руси в свое время трансформировался в покровителя животных христианского святого Власия (Мифилогический...1991, с. 128); и есть множество феноменов аналогичного рода, они составили целые периоды противоборства язычества и хри­стианства (Рыбаков. 1988. С. 382-411), «двоеверия» (Ни­кольский. 1988. С. 21-31).

Это же происходит и с системами научных психологиче­ских (профессиональных) школ. Один ищет и находит «со­творение мира» у С.Л. Рубинштейна, другой — у А.Н. Леонтьева, третий — хоть у Робинзона Крузо (который, кстати,— к чести Даниэля Дефо — совсем неплохо понял особенности сознания Пятницы и был успешен в психокор-рекционных и педагогических действиях в отношении его) и т.д. Но научные психологические школы — особый воп­рос. Вернемся к «крупноблочной» интерпретации «мете­лок» в связи с воп росом возникновения и развития (генезиса и эволюции) профессии психолога.

5. Соответствует ли что-либо в действительности той гипотезе, которую мы попытались объяснить читателю вы­ше? Надеемся, что да. На нашей гипотетической схеме представлены пять «метелок». Они, думается, соответству­ют некоторым фазам в развитии профессии психолога (да­лее без специальных оговорок будем иметь в виду материал отечественной истории). Начнем с «метелки» c4-d6 (чет-

вертой слева). Предположим, что она соответствует в целом тому, что мы называли обычно «советской психологией». Последняя, как известно, включала противоборствующие направления и сменявшие друг друга разноликие фазы раз­вития (Петровский, 1967). В этом смысле.модель «метелки» в принципе не противоречит действительности. При всех тонкостях авторских различий советская психология пред­ставляет собой нечто целостное — для специалистов харак­терно стремление развивать науку на экспериментальной основе и строить значительные теоретические обобщения фундаментального толка. Одновременно это сопровожда­лось некоторым (пусть неявным, но фактически достаточно последовательным) небрежением к отдельному человеку, его личным проблемам; отсюда неразработанность практи­ческих психологических техник, известного рода физика-листе ка я модель «хорошего» психологического исследования, доминирование убежденности в том, что проблемы каждого решаются на основе решения общих про­блем.