Французское общество периода революции

Революция 1789 г. была не только победой «нации» над королевским абсолютизмом, но и борьбой между отдельными общественными классами, из которых складывалась нация. В 1789 г. население Франции официально делилось на три сословия (ordres): духовенство, дворянство и третье сословие (tiers état). В сущности, это деление не вполне совпадало с фактическими отношениями. В первом сословии между высшим и низшим клиром была громадная разница; высшее духовенство, члены которого были, притом, большей частью из дворян, и дворянство сливались в один аристократический класс привилегированных (privil égié s), тогда как низшее духовенство тяготело, наоборот, к третьему сословию.

Между этим классом привилегированных и остальной массой населения существовала глубокая пропасть: лица третьего сословия были для «благородных» (nobles) ротюрьерами (roturiers = «пахотники»); это был класс податный (taillables), и в нем было немало людей, подвластных (justiciables) духовенству и дворянству (таковы были крестьяне, подчиненные сеньориальному суду), их «вассалов» и даже «подданных» (sujets, как обозначались крепостные). С другой стороны, третье сословие делилось на буржуазию и народ, причем в состав буржуазии (городской и сельской) входили не только представители промышленности, торговли и денежного капитала или землевладельцы и сельские хозяева (арендаторы), но и люди либеральных профессий, составлявшие непривилегированную интеллигенцию страны — ученые, писатели, адвокаты, врачи, судьи, чиновники и т. п. Между городским населением, свободным от всякой феодальной власти, и сельским людом, подчинявшимся еще многим остаткам феодализма, также существовала разница общественных положений[4, с. 21-25].

Особыми привилегиями пользовалось духовенство. Оно одно сохранило право политических собраний, на которых вотировало свой "добровольный дар" (don gratuit), заменявший для него все налоги, и составляло жалобы (doléances) королю. Оно считалось первым сословием государства и, составляя как бы единую корпорацию (corps), владело большими имениями и получало сеньориальные оброки, как и дворянство; его земли составляли почти четверть всей поземельной собственности и приносили дохода около 125 миллионов ливров в год, да немного меньше (100 миллионов) давали феодальные права. Кроме того, духовенство взимало в виде десятины (dîme) со всех земель почти 125 миллионов. Оно имело также свою особую казну (caisse du clergé), обогащавшуюся разного рода операциями и ссужавшую самого короля. Эти громадные доходы доставались главным образом высшему клиру и монастырям, многие из которых сделались своего рода дворянскими (женскими) общежитиями или просто доходными статьями для светских аббатов из дворян. Самые епископства раздавались перед революцией преимущественно придворной знати, за исключением каких-нибудь трех-четырех "лакейских епархий" (évêchés de laquais) с малыми доходами, уступавшихся ротюрьерам. Приходское, особенно сельское, духовенство находилось, наоборот, в печальном экономическом состоянии.

Во дворянстве тоже существовали два класса: высшее придворное и служебное (noblesse de robe) дворянство было весьма богато, причем придворное дворянство обогащалось непосредственно от королевских милостей, получая разные денежные подарки, пенсии, субсидии и т. п., поглощавшие (вместе с придворной роскошью) громадные суммы денег (что, впрочем, не мешало дворянам должать). Наоборот, низшее деревенское дворянство было большей частью разорено.

Политической роли в XVIII в. дворянство не играло, да и местное его влияние было незначительно. Крупные землевладельцы не жили в своих поместьях; они приезжали в родовые замки скорее в качестве дачников. Кроме этого "абсентеизма", причиной ослабления местного значения дворян было и общее падение местного самоуправления, за счет которого развилась административная опека. Интендант обыкновенно смотрел на сеньора какой-либо деревни лишь как на ее первого обывателя (premier habitant). Зато были велики привилегии дворянства. Как и духовенство, оно было освобождено от большей части налогов и сохраняло феодальные права, многие из которых были очень доходны. Для дворянина даже сокращался срок университетского учения. Только дворяне могли занимать многие должности в церкви, в армии, в администрации. В общей массе населения Франции, доходившего до 25 миллионов, привилегированных было около 270 тысяч (130 тыс. духовных и 140 тыс. дворян). Между привилегированными и народом в более тесном смысле слова стояла буржуазия, складывавшаяся из людей разных профессий и сама пользовавшаяся некоторыми привилегиями. Недовольная своим положением, она старалась подняться вверх по общественной лестнице - роднилась с дворянами посредством браков (бывших для дворян мезальянсами, но очень выгодными), приобретала должности, дававшие дворянство, покупала земли разорившихся дворян, брала в аренду феодальные права и т.д. Хотя буржуазия появилась в эту эпоху и в сельском быту, тем не менее настоящим местом ее деятельности был город. Со времен Людовика XIV города во Франции лишились самоуправления, но за ними все-таки оставались многие привилегии. В тех местностях, где сохранились провинциальные штаты, т. е. в так называемых pays d'é tats, города одни продолжали представлять собой третье сословие (тогда как в генеральных штатах с конца XV в. представляемы были и деревни), и пользовались своим представительством для того, чтобы облегчать для себя лежавшие на провинции податные тяжести, сваливая их на деревни.

Интересы горожан и поселян резко, таким образом, расходились; перед самой революцией, когда уже решено было собрать генеральные штаты, возникла мысль о необходимости рядом с тремя сословиями, на них представленными, учредить "сословие крестьян". В это время уже создавалось то представление о противоположности между буржуазией и народом, которое стало вытеснять все другие социальные различия в XIX веке. Совершенно неверно утверждение некоторых прежних историков (особенно Мишле), будто во время революции не было ни малейшего различия между народом и буржуазией: во многом их интересы совпадали, но во многом и расходились[11, с. 42-44].

К крупной буржуазии примыкала мелкая, которая в деревнях была представлена поднявшимися из крестьянства собственниками и фермерами, в городах — мелкими торговцами и цеховыми мастерами. Собственно говоря, третье сословие имело весьма пестрый классовый состав. Здесь были, во-первых, крупные финансисты, кредиторы государства, особенно озабоченные состоянием казны, которой грозило банкротство, и кредиторы разорявшихся дворян, не очень-то желавшие, чтобы последние утратили свои феодальные доходы. Эти же крупные финансисты являлись и в роли откупщиков государственных налогов (соляного, винного, табачного и т. п.), а потому не особенно были расположены к коренным финансовым реформам. Являясь посредниками между государственной казной и публикой, обращавшей свои сбережения в казенные процентные бумаги, или между той же казной и покупщиками обложенных в ее пользу продуктов, они сильно обогащались, но зато и в публике начинали тоже все более и более интересоваться вопросом о возможности государственного банкротства и вместе с тем понимать, как мало из платимых народом денег идет на действительные государственные нужды.

Второй важный класс третьего сословия составляли коммерсанты, интересы которых страдали от существования внутренних таможен и разных дорожных, мостовых и т. п. пошлин. Среди этого класса были разные монополисты, являвшиеся ревностными защитниками старого порядка, поскольку он оберегал их привилегии; таковы были в особенности разные хлебные барышники. Следующую категорию образовали фабриканты, которым правительство всячески покровительствовало в интересах «национального богатства», но вместе с тем регламентировало все мелочи производства, чем задерживался технический прогресс. Окрепшие под системой покровительства, фабриканты стали тяготиться правительственной опекой и стремиться к индустриальной свободе.

Особые категории представляли собой ремесленные мастера (maîtres) и подмастерья, которые были организованы в цехи (см.), в то время уже разложившиеся и бывшие орудием эксплуатации классом мастеров класса подмастерьев. Первые стояли за сохранение цехов; вторые чувствовали себя солидарными с нецеховыми мастерами, существовавшими вне городов, то есть не только в деревнях, но и в подгородных свободах («предместьях»); это были принципиальные противники цеховой организации. Именно в предместьях, на которые не распространялось действие цеховых уставов, устраивались большие мануфактуры, дававшие заработок многочисленным уже рабочим, из среды мелких мастеров, подмастерьев или переселявшихся в города крестьян.

Множество бедного люда жило в городах впроголодь, образуя громадную армию нищих, бродяг и т. п. «опасный элемент общества». В одном Париже на 720 тыс. жителей людей этого рода приходилось около 120 тыс., то есть около 1/6 всего его населения (будущие санкюлоты).

Последнюю категорию в составе третьего сословия представляли собой крестьяне, составлявшие (вместе с другими элементами третьего сословия в деревнях) около 75 % населения страны. В XVIII в. большая часть провинциальных кутюм (см. Право обычное Франции) не признавала крепостного состояния крестьян (coutumes franches), и лишь немногие (с. serves или mainmortables) его допускали. Упорнее всего держались остатки серважа в имениях духовенства. Предполагают, что из сельского населения Франции, доходившего до 18 млн, в состоянии серважа было около полутора миллиона, то есть немногим более 8 %. Положение сервов было неодинаково: одни находились в servitude personnelle, то есть были прикреплены к земле и состояли в личной зависимости от своих господ, другие же находились в servitude réelle, то есть подчинялись всем условиям несвободы, пока продолжали жить на наследственных участках земли, но, покидая свои земли, становились лично свободными.

Над сервами обеих категорий сеньоры продолжали пользоваться теми же правами, что и в средние века (см. Феодализм). Кутюмы, определявшие личные и имущественные права сельского населения, весьма разнообразные в отдельных провинциях, вообще держались старых юридических норм феодализма, так что гражданское право Франции в XVIII в. было то же, что и на исходе средних веков. Земли делились на благородные (nobles), изъятые от талии (см.), и подлые (roturières), подчиненные талии. Благородной собственностью были по преимуществу феоды (fiefs), которых во Франции насчитывалось около 70 тыс.; из них три тысячи было титулованных и в силу этого обладавших высшей и средней юстицией, ограниченной, правда, королевскими судами; владельцы простых феодов имели право лишь на низшую юстицию (см.).

Все ротюрные земли зависели от того или другого феода, в силу правила: «nulle terre sans seigneur». Это правило существовало в большей части кутюм, и лишь немногими из них признавалось противоположное правило: «nul seigneur sans titre». Все земли во Франции, кроме редких дворянских и крестьянских аллодов, были или феоды, или цензивы (censives), как назывались ротюрные участки. Наследственный собственник цензивы (цензитарий, чиншевик) мог ее заложить, продать, подарить и т. п., но над ней всегда оставались известные права сеньора, ни в каком случае не подлежавшие выкупу. Самое название свое цензива получила от ценза или чинша (cens), то есть оброка, платившегося сеньору. Последний имел право возвратить цензиву себе, если цензитарий отказывался ею владеть; когда цензива переменяла владельца по праву наследования, новый владелец формальным актом признавал свою цензуальную зависимость; покупщик цензивы должен был представить сеньору купчую крепость и заплатить ему особую пошлину и т. д. Денежный ценз был обыкновенно невелик, но очень тяжел был соединявшийся с ним шампар (champart), составлявший известную долю (около четверти) жатвы. В силу исключительного права охоты, принадлежавшего дворянству, собственник цензивы не мог истреблять дичь, портившую его посевы; не мог косить траву или жать хлеб, пока куропатка не выведет своих цыплят; не мог убивать ни голубей, которых держали сотнями в своих замках сеньоры в силу droit de colombier, ни кроликов, живших в заповедных участках леса (гареннах), хотя голуби и кролики наносили большой вред сельскому хозяйству.

В силу правила «nulle terre sans seigneur» владельцы феодов отбирали земли, бывшие в общинном пользовании целых деревень — пустоши, пастбища, леса и т. п. Цензуальные и общинные отношения в XVIII в. служили, наконец, предметом разорительных процессов, вследствие несправедливых притязаний сеньоров, запутанности феодального права, продажности и зависимости сеньориальных судов и т. д. Сеньорам принадлежало только право назначения судей и судебных приставов, но они пользовались этим правом, имея в виду лишь свои выгоды, то есть назначали на эти должности преданных им или зависимых от них людей, иногда своих же управляющих или откупщиков феодальных прав. Сеньорам принадлежала, далее, полиция в их владениях, между прочим, право делать распоряжения относительно времени уборки хлеба, винограда и т. п. Особую категорию составляли сеньоральные монополии, известные под названием баналитетов (banalités): бывали баналитетные мельницы, печи, точила, в которых крестьяне обязаны были молоть свои зерна, печь свой хлеб, выжимать сок из своего винограда. В пользу сеньоров поступали еще разные дорожные, мостовые, рыночные пошлины или откупные деньги, заменявшие собой разные натуральные повинности (вроде починки замка) или платившиеся за отмену баналитета. Новые сеньоральные права устанавливались еще в XVIII в., что влекло за собой весьма часто разорительные для крестьян процессы. Таково было юридическое положение крестьян. Экономически освобождение из крепостного состояния, начавшееся во Франции еще в конце средних веков, сопровождалось обезземелением освобожденных сервов; но если лишь некоторая часть крестьян владела мелкой собственностью, то большинство крестьян все-таки состояло из мелких хозяев, снимавших землю в аренду у крупных и средних землевладельцев. В XVIII в. сельская масса во Франции разделялась на самостоятельных хозяев (laboureurs), и батраков (manoeuvres, manovriers), то есть наемных сельских рабочих. Мелкое фермерство, однако, редко представляло собой денежную аренду: в громадном большинстве случаев это было половничество (m é tayage), при котором половник (m é tayer), получая ферму (m é tairie), обязывался уплачивать ее владельцу половину продукта. Можно сказать, что это было наиболее типическое отношение французского крестьянина к земле в XVIII веке. Уже тогда, однако, происходила замена мелких ферм крупными и натуральной ренты денежной, что вызывало жалобы крестьян. В общем, значит, и сельская масса во Франции далеко не была однородна. В одних отношениях расходились между собой интересы самостоятельных хозяев и земледельческих наемных рабочих, в других сближались интересы мелких собственников с интересами фермеров и интересы половников с интересами батраков. Крестьянин платил государству налоги, от которых были освобождены привилегированные: духовенству-— десятину; землевладельческой аристократии - феодальные оброки, повинности, пошлины; собственникам земли, какого бы звания они ни были, - ренту. Чуть не весь чистый доход с очень мелких хозяйств уходил на уплату налогов, феодальных повинностей и десятины, а с больших хозяйств - половина дохода.

Многие мелкие собственники прямо «дегерпировали», то есть возвращали свои земли сеньорам или отдавали сборщикам податей. При таких порядках сельское хозяйство не могло процветать: земля дурно обрабатывалась или пустовала; голодные годы повторялись весьма часто; хлеба или не хватало, или он был очень дорог; крестьяне, оторванные от земледелия вследствие невозможных условий, в какие оно было поставлено, устремлялись за заработками в города, где часто не находили никакой работы, нищенствовали, бродяжничали, нередко разбойничали или производили беспорядки, поводом к которым был обыкновенно недостаток хлеба: грабили булочные, хлебные амбары, транспорты муки. Была какая-то страшная несообразность во всем сельскохозяйственном быту Франции: жаловались постоянно на недостаток хлеба, а между тем пустовало множество земель, которые раньше обрабатывались; жаловались на недостаток рабочих рук, а между тем не знали, как отделаться от разных бродяг и нищих; жаловались на нищенство, а между тем положение тех, которые работали на земле, было не лучше: весьма часто половники питались хлебом и засевали поля зерном, взятым в долг у землевладельца, нередко всякий вообще земледелец должен был покупать хлеб на рынке у барышника (accapareur) или агента какой-либо хлеботорговой фирмы, если только было на что купить и если только был еще продажный хлеб.

О страшной нищете сельского населения Франции в XVIII веке свидетельствуют и официальные данные, и литературные произведения, свидетельствуют свои и чужие (между последними — Фонвизин, посетивший Францию в семидесятых годах, особенно же английский агроном Артур Юнг, оставивший весьма ценное описание своего путешествия по Франции). Бедность громадного большинства населения страны, дурное состояние сельского хозяйства, застой в промышленности и в торговле, тяжесть налогов, безумные траты двора на роскошь, на увеселения, на подачки куртизанам, постоянные дефициты, устраняемые невыгодными займами, упорный консерватизм правительства и привилегированных, произвол административных властей — все это порождало недовольство в разных слоях общества и накопляло горючий материал, который всегда готов был вспыхнуть. Голодный народ начинал бунтовать задолго до взрыва революции. Сами привилегированные, едва их коснулась реформа, стали на революционную почву и потребовали созыва генеральных штатов, близоруко полагая, что взаимоотношения общественных сил в 1789 г. были такие же, как и в 1614 г.

Между тем, благодаря деятельности Вольтера, Монтескье, Руссо и других писателей, из которых особенно важны группы физиократов и энциклопедистов, даже в умах образованной части французского общества произошел переворот. Ф. литература XVIII в. получила резко оппозиционный характер. Раньше всего почувствовал это католицизм, против которого главным образом направилась полемика деистов и энциклопедистов. Затем выступил целый ряд политических писателей, напавших на старые политические и социальные порядки во имя идей свободы и равенства, во имя «естественного права» (главным образом Руссо) и «естественного порядка» (физиократы), противополагаемых историческим правам монархии, церкви, аристократии и порядкам, установленным во времена «готического варварства». Правда, у писателей XVIII в. смелые выводы из логических предпосылок были нередко «просвещенной игрою ума», безо всякой надежды на осуществление в жизни; но традиционное миросозерцание общества было подорвано, и в сознание отдельных его членов вошла масса новых идей, по самому существу своему враждебных абсолютизму и феодализму. Вред старого порядка и практическое значение новых идей особенно ясно сознавала буржуазия. Сначала она уповала на благодетельную власть, как на ту силу, которая сокрушит старое здание и воздвигнет новое (идея просвещенного абсолютизма у Вольтера и у физиократов); но потом буржуазия все яснее и яснее стала понимать, что у нее много общих интересов с народной массой, и что главным образом крестьяне и городская «мелкота» (le menu peuple) в состоянии будут положить конец господству двора и привилегированных. Поэтому с течением времени буржуазия стала все больше и больше увлекаться демократической философией Руссо, Мабли, Дидро и др. К этой проповеди прислушивались, кроме того, и люди либеральных профессий, и некоторая часть дворянства, и приходское духовенство, и даже унтер-офицеры королевской армии. Североамериканская война за независимость, в которой приняли участие и французские добровольцы, и само правительство, как бы подсказывала обществу, что и во Франции возможно осуществление новых идей[14, с. 167-173].