Наемник и патриот

Конец Римской империи и упадок итальянского Возрождения дают два примера, среди множества прочих, свидетельствующих о триумфах наемничества. Когда вооруженные силы не состоят боль­ше из населения страны, а армия уже не есть народ с оружием, то империи гибнут. Сегодня все армии вновь постепенно превраща­ются в наемные. Как и в завершающий период эпохи Возрождения, современными наемниками руководят кондотьеры. Среди них есть те, кто стоит во главе националънъи отрядов специалистов в раз­личных областях военной технологии; другие возглавляют баталь­оны стражников - всемирных швейцарских гвардейцев; наконец, третьи руководят армиями стран-сателлитов, поддерживая гло­бальный порядок. Руками наемников совершены некоторые из наи­более ужасньи злодеяний, таких как в лагерях беженцев Сабра и

1.2. Подавление мятежей

Щатила в Бейруте в 1982 году. Или, скорее, как написал Жан Жене после посещения этих лагерей, то были наемники из наемников^т.

Однако в настоящее время война ведется уже не так, как в начальный период модернити. Позицию кондотьера нередко зани­мает инженер или, точнее, некто, связанный с рядом промышлен­ных отраслей, развивающих новые системы вооружений, связи и средств контроля. Сегодняшним наемникам приходится быть био­политическими солдатами, которым необходимо владеть набором технических, правовых, культурных и политических навыков. На­емник даже может стать главой государства в оккупированной стране, приговоренной судьбой к маргинальному положению в гло­бальной иерархии: эдакие гауляйтеры, то есть районные руководи­тели в нацистской партии, или Карзай и Чалаби, бизнесмены, вбро­шенные во власть, или, наконец, просто Курц, господствующий, как Бог, над подчиненными народами. Например, небольшая группа высококвалифицированньп наемников под зловещим наименовани­ем «Исполнение приговора», куда входят в основном бывшие воен­нослужащие Национальных сил обороны ЮАР, почти целое деся­тилетие решали вопросы государственной власти и контролировали основнъм отрасли промышленности, включая торговлю алмазами, в Уганде, Сьерра-Леоне и других странах Центральной и Западной Африки⁶¹.

Связи, которые складываются между имперскими аристокра­тами и наемниками, порой весьма тесны, а иногда довольно слабы. Наибольшие опасения вызывает то, что кондотьеры способны въктупитъ против имперской аристократии. Саддам Хусейн по­ступил так после того, как послужил своего рода швейцарским гвар­дейцем в противовес угрозам исламского Ирана; Усама бен Ладен сделал то же, когда освободил Афганистан от советского присут­ствия. Приход к власти наемника, как указывал Макиавелли, озна­чает конец республики. Власть наемников и коррупция становят- синонимами. Следует ли нам ожидать восстания наемников против нынешней глобальной империи или же им свойственны лишь мсимиляция и выполнение вторьт ролей в правящих структурах? Макиавелли учил нас, что лишь мощное оружие обеспечивает хоро-^шие законы^т. То есть можно заключить, что плохое оружие (а на я Макиавелли наемники - оружие негодное) приводит к дур-

71 Часть 1.Война

1.2. Подавление мятежей

ным законам. Иными словами, разложение военных приводит к загниванию всего политического строя.

Такая дорога к разложению - только один из возможнъи пу­тей в будущее. Другой - это возрождение amor patriae, любви к своей стране, такой любви, которая не имеет ничего общего с на­ционализмом или популизмом. Эрнст Канторович в замечатель­ном эссе по истории понимания смерти за родину «Pro Patria Mori» показывает, что соответствующий европейский концепт эпохи модернити на деле не ведет своего происхождения, как можно было бы ожидать, от древнегреческого или римского прославления героев, участвующих в битве. Скорее, его истоки прослеживаются в сред­них веках и эпохе Возрождения, когда любовь к стране в реальности не связывалась с какими-то ее институтами или, тем более, с на­циональной идентичностью. Убрав поверхностный слой с понятия любви к своей стране, Канторович обнаруживает не национализм, а республиканскую caritas, или чувство симпатии к собратьям. Оно преобразуется в amor humanitatis, любовь к человечеству, выходя­щую за пределы любой нации. Национализм и - даже в большей мере - прославление воинственного национализма являются, та­ким образом, искажением традиции патриотических чувств. Та­кое искажение нашло логическое завершение в фашистских режи­мах XX века^т.

Сегодня нам следует постараться придать таким чувствам подлинность и реальность, найти способ их противопоставления всем наемникам и наемническому, неправому присвоению идеи люб­ви к стране. Есть множество образцов такой возобновленной люб­ви к стране, которая открывает путь любви к человечеству, - сра­жения санкюлотов при Вальми, например, или битвы вьетнамских крестьян в антиколониальных войнах, - но памяти здесь не доста­точно. Политические времена и способ производства теперь иные. Нам нужно создать фигуру нового Давида, множества как победи­теля в асимметричном бою, работников нематериальной сферы, которые становятся бойцами нового рода, космополитичными bricoleurs* сопротивления и сотрудничества. Это те, кто спосо­бен вложить все свои богатые знания и опыт в общую борьбу с имперской властью. Таков настоящий патриотизм. Он свойстве-

" Bricoleur (фр.) - мастер на все руки, который собирает предметы произвольно, кто-то вроде рукодельника. - Прим. ред.

нен тем, у кого нет нации. Более чем когда-либо этот вид патрио­тизма принимает форму заговора, в котором участвуют многие, продвигаясь к необходимым решениям общим стремлением масс. Ка­кие наемники смогут противостоять этому? Сегодня вопль, кото­рым Макиавелли закончил «Князя», вновь столь же актуален и уместен, как и почти пять столетий тому назад. Это восклица­ние, направленное против несправедливости и разложения: «Вар­варское господство отвратительно каждому!»'⁰. Нам нужно изыс­кать средство, чтобы обновить призыв Макиавелли к освобождению на языке, которым сегодня говорит глобальное множество, и тем самым возродить подлинную традицию патриотизма.

Асимметрия и доминирование по всему спектру

Технологическое преимущество американских военных ставит не только социальные и политические вопросы, но и практические военные проблемы. Порой преимущество в тех­нологии оказывается вовсе не выгодным. Военные стратеги постоянно сталкиваются с тем фактом, что вооружения на ос­нове передовой технологии могут выполнять только некото­рые весьма специфические задачи, тогда как во многих случа­ях необходимы более старые, обычные оружие и стратегии. Это особенно верно при асимметричных конфликтах, в кото­рых у одной из противоборствующих сторон несравнимо боль­ше средств, чем у другой или других. В условиях симметрич­ного конфликта (такого как противостояние между Соединен­ными Штатами и Советским Союзом во времена «холодной войны») значение технологических преимуществ может ока­заться решающим (так, ядерная гонка играла очень важную роль), но при асимметричных конфликтах наиболее продви­нутые технологии зачастую недоиспользуются. Во многих слу­чаях у противника просто отсутствуют такого рода ресурсы, которым можно угрожать с применением самых сложных во­оружений; в иных ситуациях смертоносная мощь неуместна, и ^тРебуются иные формы контроля.

Тот факт, что в ходе асимметричного конфликта домини­рующая военная держава часто оказывается в невыгодном Положении, стал ключом к партизанской стратегии как мини-

Часть 1.Война

мум с тех времен, когда отряды испанских крестьян терзали наполеоновскую армию. Речь идет о выворачивании наизнан­ку отношений военной мощи и трансформации слабости в силу. Поражение Соединенных Штатов во Вьетнаме и СССР в Аф­ганистане, которое было нанесено несравнимо менее разви­тыми силами в плане военной мощи и технологии, может слу­жить символом потенциального превосходства слабости в асимметричном конфликте. Партизанские силы не могут вы­жить без поддержки населения и превосходящего знания со­циального и физического ландшафта. Партизанские атаки не­редко сильны своей непредсказуемостью: любой житель страны может оказаться партизаном, и нападения с неизвестными средствами следует ожидать отовсюду. Таким образом, парти­заны заставляют доминирующую военную державу пребывать в состоянии постоянной паранойи. В асимметричном конф­ликте эта держава вынуждена применять контрповстанчес­кие стратегии, направленные не только на нанесение против­нику поражения военными средствами, но и на обеспечение контроля над ним с помощью социальных, политических и физиологических инструментов.

Сегодня Соединенные Штаты, непревзойденная военная сверхдержава, находятся в асимметричных отношениях со всеми потенциальными врагами. Это ставит США в уязвимое положение относительно партизанских или нетрадиционных атак со всех сторон. Поэтому ныне контрповстанческие стра­тегии, получившие развитие в конце XX века д\я борьбы с менее сильными противниками в Юго-Восточной Азии и Ла­тинской Америке, а также контроля над ними, требуют обоб­щения и повсеместного применения Соединенными Штата­ми. Ситуация дополнительно осложняется тем, что в большинстве случаев конфликты, в которых сейчас участвуют США, являются нешаблонными или имеют низкую интенсив­ность, то есть относятся к серой зоне между войной и миром. Задачи, стоящие перед военными, колеблются между ведени­ем военных действий и установлением мира, поддержанием мира, принуждением к нему и строительством наций - при­чем порой трудно усмотреть границу между ними. Тенденция к последовательному сокращению контраста между войной и

1.2. Подавление мятежей

_миром, который мы выше рассматривали с философской точ­ки зрения, вновь возникает теперь в качестве составной части военной стратегии. В этой серой зоне меры противодействия мятежу должны быть действенными, обеспечивая борьбу с неопределенным и нередко неизвестным противником, а так­же контроль над ним. Однако в этой зоне, кроме всего проче­го, главенствующая военная держава особенно уязвима для нападения в ходе асимметричного конфликта. Например, ок­купация американцами Ирака показывает всю неоднознач­ность такой серой зоны.

Военные аналитики США весьма обеспокоены уязвимос­тью сильной стороны в асимметричном конфликте⁷¹. Они при­знают, что военной мощи как таковой здесь недостаточно. Признание ограничений и уязвимости в положении военно­го и технологического доминирования побуждает стратегов предлагать неограниченную форму господства с учетом всех измерений, всего спектра мощи. По их словам, требуется «до­минирование по всему спектру», то есть сочетание военной силы с социальным, экономическим, политическим, психоло­гическим и идеологическим контролем. Таким образом, воен­ные теоретики, в сущности, обнаружили суть биовласти. До­минирование по всему спектру непосредственно вытекает из прежнего хода развития стратегий борьбы с мятежами. При столкновении с нетрадиционными конфликтами и конфлик­тами низкой интенсивности, которые попадают в серую зону между войной и миром, военные аналитики советуют приме­нять «серую» стратегию, в которой смешаны военные и граж­данские компоненты. Если Вьетнам остается символом прова­ла Соединенных Штатов в асимметричном конфликте, то во­енные аналитики считают Никарагуа и Сальвадор наиболее яркими примерами успеха американцев и поддерживаемых ими сил, когда был задействован весь спектр мер противодей­ствия мятежам в ходе конфликтов низкой интенсивности.

Впрочем, следует признать, что подобную ничем не огра­ниченную стратегию тоже преследуют противоречия. Био­власть встречает сопротивление. Согласно новой стратегии борьбы с мятежами, суверенная власть - сталкиваясь, с одной ^стороны, с невозможностью установить прочные отношения с

75 Часть l.Bouna

местным населением и, с другой стороны, располагая средства­ми для полного доминирования, - просто создает те послущ-ные социальные субъекты, которые ей требуются. В качестве гипотезы многие авторы указывали на подобное силовое про­изводство субъекта, полное отчуждение гражданина и работ­ника и тотальную колонизацию жизненного мира как на оп­ределяющую особенность «позднего капитализма». Франкфур­тская школа, ситуационисты и различные критики технологии и коммуникации ставили в центр своего внимания тот факт, что власть в капиталистических странах становится тотали­тарной, производя послушные субъекты⁷². В какой-то мере преследовавшие таких авторов кошмары созвучны мечтани­ям стратегов абсолютного доминирования. Точно так же, как капиталист жаждет получить рабочую силу, состоящую из ра­ботников-обезьян, военные администраторы рисуют в своем воображении желанную картину армии, состоящей из умелых и надежных солдат-роботов, и прекрасно контролируемого, покладистого населения. Но эти кошмары и мечты нереаль­ны. Доминирование, даже самое многоаспектное, никогда не будет абсолютным и всегда вызывает сопротивление.

В данном случае военная стратегия сталкивается с фило­софской проблемой. У суверенной власти всегда имеются две сто­роны: доминирующая сила неизменно полагается на согласие или подчинение тех, над кем она господствует. Мощь сувере­нитета никогда не обходится без ограничений, и такие огра­ничения потенциально всегда могут быть преобразованы в сопротивление, точку уязвимости, угрозу. Тут опять возника­ет террорист-самоубийца - на этот раз как символ неизбеж­ной ограниченности и уязвимости суверенной власти; отка­зываясь вести подчиненную жизнь, он само свое существование превращает в ужасное оружие. Таков онтологический предел био­власти в его наиболее трагичном и отталкивающем воплощении. Подобное уничтожение выявляет только пассивный, негатив­ный лимит суверенной власти. Позитивный, активный ее пре­дел наиболее явно обнаруживает себя в связи с трудом и об­щественным производством. Даже будучи порабощен капиталом, труд все же непременно сохраняет свою автоно­мию, причем сегодня это все убедительнее подтверждается в

1.2. Подавление мятежей

отношении новых, нематериальных, кооперированных и со­вместных форм труда. Такая взаимосвязь не ограничена лишь экономической сферой. Как мы еще покажем, она переходит _и в биополитическую сферу жизни общества в целом, вклю­чая военные конфликты. В любом случае следует признать, что в асимметричных конфликтах победа, подразумевающая тотальное господство, недостижима. Все, чего можно достичь, _ _ЭТо временное и ограниченное поддержание контроля и по­рядка, за которым необходимо постоянно следить и который нужно охранять. Борьба с восстаниями - это работа на пол­ную ставку.

Здесь полезно отступить и рассмотреть ту же проблему в ином аспекте, а именно - с точки зрения формы. Ведь проти­водействие мятежам есть, в сущности, вопрос организацион­ной формы. Например, неприятный урок, который руководи­тели США и союзные им национальные государства вынуж­дены были усвоить после 11 сентября, состоит в том, что враг, с которым они имеют дело, - это не какая-то суверенная стра­на, а скорее сеть. Другими словами, враг обрел новую форму. На деле в нынешнее время асимметричных конфликтов стало общим условием, что враги и угрозы имперскому порядку воз­никают обычно в виде распределенных сетей, а не централи­зованных и независимых субъектов⁷³. Существенная черта распределенной сети заключается в отсутствии у нее центра. Неточно было бы считать, что власть в ней исходит от какого-то центрального источника. Сеть даже не полицентрична. Скорее, власть распределяется там по-разному, неровно и нео­граниченно. Другой важной характеристикой распределен­ной сетевой формы является то, что сеть постоянно подрыва­ет стабильные границы между тем, что находится внутри, и тем, что остается вне сети. Это не значит, что она всегда при­сутствует повсеместно; речь идет лишь о том, что ее наличие и отсутствие обычно неочевидны. Можно сказать, что у сети есть ^Тенденция к преобразованию всякой границы в порог. В та­ком смысле сети, в сущности, неуловимы, эфемерны, неизмен-^Но ускользающи. Поэтому в один момент они могут показать­ся Универсальными, а в следующий - растворяются в воздухе.

Подобные изменения формы серьезно сказываются на

77 Часть 1.Война

1.2. Подавление мятежей

военной стратегии. Так, для стратегов традиционного веде­ния войны государственными средствами сеть может быть раздражающе негодной в качестве объекта для удара: в ней нет центра и границ, так куда же нам бить? И, что пугает еще сильнее, сеть способна появиться где угодно, в любое время и в любом виде. Военные вынуждены быть в постоянной готов­ности для отражения неожиданных угроз и неизвестных вра­гов. Неудивительно, что столкновение с сетевым врагом мо­жет погрузить прежнюю форму власти в состояние полной паранойи.

Однако сетевой враг - не вполне новый. Так, во время «холодной войны» коммунизм был для Соединенных Штатов и стран Западной Европы врагом в двух смыслах. С одной сто­роны, он выступал как суверенный государственный против­ник, которого олицетворяли сначала Советский Союз, а затем Китай, Куба, Северный Вьетнам и другие страны, но, с другой стороны, он был также и сетевым врагом. Коммунистически­ми в принципе могли оказаться не только повстанческие ар­мии и революционные партии, но также политические объе­динения, профсоюзы и любое число прочих организаций. Потенциально коммунистическая сеть наличествовала повсе­местно, но она была недолговечной и быстро исчезала. (Кста­ти, это был один из элементов, подпитывавших паранойю маккартизма в Соединенных Штатах.) В годы «холодной вой­ны» сетевой враг отчасти ускользал из виду - в той мере, в какой его постоянно перекодировали в представления о со­циалистических государствах. То есть считалось, что у основ­ного суверенного врага просто очень много агентов. После завершения «холодной войны» национальные государства уже не застят горизонт, и сетевые враги полностью вышли на свет. Сегодня все войны обретают сетевые формы.

Чтобы понять, как стратегии борьбы с мятежами могут превозмогать сетевое сопротивление, нужно обернуться вспять. Там мы увидим, как развивались меры противодей­ствия мятежам на протяжении XX века, в особенности в ходе кампаний борьбы с восстаниями. Они велись против городс­ких и сельских партизанских движений, сражавшихся за на­циональное освобождение в Африке, Азии и Латинской Аме-

ике⁷⁴. Стратегии борьбы с мятежами получили развитие по­тому, ^что партизанские организации строились в соответствии

_иной формой, нежели традиционные военные организации, и следовательно, требовали других методов нападения и кон-тооля. Традиционная, самостоятельная военная структура имеет пирамидальную форму с вертикальной структурой ко­мандования и коммуникации: небольшая группа или отдель­ный лидер наверху, более многочисленная группа полевых командиров посередине и солдатская масса у основания. Та­ким образом, традиционная армия составляет боевой орга­низм - с генералами в качестве головы, лейтенантами вместо туловища, рядовыми солдатами и моряками в роли конечнос­тей. Традиционная армия обычно действует, базируясь на су­веренной территории своей страны, вдоль относительно яв­ных и определенных линий фронта, в силу чего глава военно­го тела может оставаться в безопасности на удалении от передовой. Иными словами, в описанном смысле традицион­ная военная структура опознаваема вдоль и поперек. Парти­занские же отряды выглядят, по крайней мере с точки зрения господствующей державы, совершенно размыто. Обычно у партизан нет собственной территории и безопасных зон; они мобильны и, как правило, действуют исключительно на вра­жеской территории. Хотя, в общем, партизаны действуют на пространстве без явных границ, в джунглях и городах, даже этой неопределенности недостаточно, чтобы в полной мере их защитить. Их защите содействует также сама по себе орга­низационная форма, поскольку партизанские организации имеют склонность к формированию полицентричного коман­дования и горизонтальных коммуникаций, когда мелкие груп­пы или подразделения могут самостоятельно связываться со многими другими группами. Партизанская армия - не единый организм, а нечто больше напоминающее волчью стаю или многочисленные стаи волков, за которыми приходится охо­титься противоповстанческим силам.

С точки зрения такого противодействия, сетевая форма представляет собой продолжение и завершение тенденции, которая была описана в виде перехода от традиционных к партизанским организациям. Вехи в этой схеме выглядят как

Часть 1.Война

1.2. Подавление мятежей

движение по направлению к все более сложным типам сетей. Традиционную военную структуру можно описать как сеть с одним узлом в центре или в форме звезды, в которой все ли­нии связи и командования расходятся подобно радиусам. Партизанская структура предполагает полицентричную сеть с множеством относительно самостоятельных кластеров, у каждого из них свой центр, подобно тому, как это имеет место во Вселенной, где каждая звезда определяет движение пла­нет на своей периферии и связана с другими звездами. Еще одной моделью этого рода является распределенная, или пол­номатричная, сеть, у которой нет центра, а все ее узлы могут непосредственно сообщаться со всеми другими. Если тради­ционная армия напоминает единое вооруженное тело, отно­шения между частями которого носят органичный и центра­лизованный характер, а партизанская армия похожа на стаю волков и имеет относительно автономные ячейки, которые способны действовать самостоятельно или в координации, то распределенную сеть можно себе вообразить в виде муравей­ника или пчелиного роя - как аморфное множество, способ­ное ударить в одной точке со всех сторон и рассеяться по ок­рестностям, став практически невидимым⁷¹. Отловить пчелиный рой весьма сложно.

Ясно, что против пчел прежние контрповстанческие стра­тегии неработоспособны. В качестве примера представим себе метод «обезглавливания», концептуально опирающийся на естественную идею, согласно которой если лишить мятеж ру­ководства, то он зачахнет и прекратится. В практическом пла­не «обезглавливание» подразумевает ссылку, тюремное зак­лючение или физическое уничтожение вожаков повстанцев. Такой метод широко использовался против армий националь­ного освобождения и партизанских движений, но он оказыва­ется все менее эффективным, когда повстанческие организа­ции принимают полицентричную или распределенную форму. К ужасу стратегов борьбы с мятежами, всякий раз, когда они отрубают голову, на ее месте появляется другая, как у отвра­тительной Гидры. У партизанской организации много голов, а у роя их нет вовсе.

Вторая стратегия противодействия мятежам опирается на

д_ель «уничтожения среды обитания». Согласно этой стра-егии, признается, что враг организован не так, как традици­онная армия, а потому его нельзя просто обезглавить. Допус­кается даже, что его и его организационную форму невозможно выявить с полной достоверностью. Но такое знание и не яв­ляется необходимым для применения данного метода: суве­ренная держава избегает того, чтобы ей вредили недоступ­ным ее знанию образом, и концентрируется на том, что может быть ей известно. Для достижения успеха прямое нападение на врага не требуется. Для этого нужно разрушить среду его обитания, как материальную, так и социальную. Вылейте воду -и рыба умрет. В частности, эта стратегия разрушения среды обитания привела к ковровым бомбардировкам во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, разгулу убийств, пыток и запугиваний кре­стьян в Центральной и Южной Америке и массовому подав­лению групп активистов в Европе и Северной Америке. В метафорическом смысле напалм можно было бы расценить как образцовое оружие стратегии «уничтожения среды обитания». Такая стратегия осознано и неизбежно груба и неразборчива. Многочисленные жертвы среди не участвующих в войне лю­дей уже нельзя отнести к косвенным потерям, потому что, по сути дела, они составляют непосредственную цель, даже если их уничтожение - лишь средство нанести удар по основному противнику. Ограниченные успехи применения подобных мер становятся все меньшими по мере того, как группы повстан­цев создают более сложные, распределенные сетевые структу­ры. Поскольку враг рассредоточен, не поддается локализации и его нельзя идентифицировать, то среда его обитания все бо­лее расширяется и становится беспредельной. Столкнувшись с такой тенденцией, приверженцы традиционной военной силы испытывают побуждение отказаться от дальнейшей борь­бы и, подобно безумному антигерою Йозефа Конрада, кричать ^в озлоблении: «Истребить всех тварей!»

Теперь нам понятно, что контрповстанческие стратегии УЖе не могут полагаться исключительно на негативные при­емы, такие как убийство лидеров восставших и массовые аре-^сты, а должны также породить «позитивные» методы. Иными Иовами, меры против мятежей должны не уничтожать их

81 Часть 1. Война

питательную среду, а создавать взамен свою среду и держать ее под контролем. Доминирование по всему спектру, о кото­ром мы говорили выше - это одно из видений подобной пози­тивной стратегии по контролю сетевых противников. С се­тью ведут борьбу не только вооруженную, но также экономи­ческую, политическую, социальную, психологическую и идеологическую. Здесь следует задаться вопросом, какая фор­ма власти готова применять такую общую, рассеянную и спе­цифическую стратегию по борьбе с мятежами. Действитель­но, традиционные, централизованные, иерархические воен­ные структуры, по всей видимости, не способны к ее применению и не могут адекватным образом противостоять сетевым военным машинам. Для борьбы с сетью нужна другая сеть. Однако превращение в сеть предполагает радикальное изменение структуры традиционных военных инструментов, как и форм суверенной власти, которую они представляют.

Сфокусировавшись на форме, нам легче уяснить значение (как и изъяны) РВД и стратегий участия в асимметричных конфликтах. Вне сомнения, в особенности на технологичес­ком уровне, РВД гласит, что традиционные военные машины прибегают к сетям с нарастающим успехом - к сетям инфор­мационным, коммуникационным и так далее. Распределение и блокирование информации и дезинформации вполне может оказаться важной сферой ведения борьбы. Однако требуется гораздо более радикальная трансформация: военным следует не просто использовать сети. Вся их организация должна обре­сти форму распределенной сети. Традиционные военные ма­шины уже давно пытались имитировать практику боевых дей­ствий партизан - к примеру, используя мелкие десантно-ди-версионные отряды, - но такие попытки до сих пор имели узкий масштаб и ограничивались тактическим уровнем. В том же направлении указывают некоторые перемены, отмечаемые в нынешней трактовке РВД, которые сосредоточены, скажем, на достижении большей гибкости и мобильности боевых час­тей. Но требуются еще более существенные подвижки, захва­тывающие командную структуру и, в конечном счете, форму общественной власти, на которую опирается военный аппа­рат. Как может командная структура перейти от модели цент-

1.2. Подавление мятежей

ави

авй к модели распределенной сети? Какую переме-v это влечет за собой в формах общественной и политичес-ой власти? Это была бы не только революция в военном деле, яо и изменение формы самой власти. Как мы себе это пред­ставляем, данный процесс есть часть перехода от империализма с присущей ему централизованной формой власти, основан­ной на национальных государствах, к сетевой Империи. Она включала бы в себя не только господствующие державы в фор­ме государств, но и наднациональные администрации, объе­динения, представляющие интересы деловых кругов, а также многочисленные прочие неправительственные организации.

Теперь, наконец, мы можем вернуться к вопросам, кото­рые были поставлены в самом начале, касательно «исключи­тельной» роли американской мощи в нынешнем глобальном порядке. Анализ стратегий противодействия мятежам гово­рит нам, что войска США (а также американская мощь в бо­лее широком плане) должны превратиться в сеть, отринуть свой национальный характер и стать имперской военной ма­шиной. В таком смысле отказ от одностороннего контроля и обретение сетевой структуры не есть акт доброй воли со сто­роны сверхдержавы. Скорее, подобный шаг продиктован зап­росами стратегии борьбы с мятежниками. Такая военная не­обходимость заставляет вспомнить о спорах между привер­женцами односторонности и многосторонности, о стычках между США и ООН, но по существу вопрос стоит гораздо шире. Сегодня только сетевая форма власти способна созда­вать и поддерживать порядок⁷⁶.

Судя по некоторым признакам, американская военная машина, по крайней мере, на уровне идеологии, в последние десятилетия занимала амбивалентную позицию, где-то между империализмом и Империей. Можно сказать, что как мини­мум с начала 1990-х годов внешняя политика и военные обя­зательства США колебались между империалистической и имперской логикой. С одной стороны, все военные обязатель­ства и любую внешнеполитическую ориентацию в целом при­ходится объяснять и оправдывать с точки зрения нацио­нальных интересов США, будь то особые интересы, такие как Доступ к дешевой нефти, или более общие, такие как поддер-

83 Часть 1.Война

жание стабильности рынков или обеспечение военно-страте­гических позиций. В этом отношении Соединенные Штаты действуют как национальная держава, уподобляясь современ­ным европейским империалистическим государствам. С дру­гой стороны, всякая американская военная акция, как и внеш­неполитическая ориентация страны в целом, одновременно несут в себе имперскую логику, которая отталкивается не от ограниченных национальных интересов, а от интересов всего человечества. Логика прав человека - это самый важный при­мер подобной имперской логики, которая не имеет в виду спе­цифический интерес какой-либо нации или народа. Напро­тив, она, по определению, в равной мере распространяется на все человечество. Другими словами, мы не должны считать гуманитарную и рассчитанную на весь мир риторику дипло­матии и военных действий США всего лишь фасадом, пред­назначенным для того, чтобы замаскировать глубинную логи­ку национальных интересов. Вместо этого следует признать их обе в равной мере реальными: это две соперничающие ло­гики, действующие в отношении одного и того же военно-по­литического аппарата. В некоторых конфликтах, например, в Косово, может доминировать имперская гуманитарная логи­ка, а в других, таких как в Афганистане, главной оказывается национальная имперская логика. В то же время еще в каких-то конфликтах, скажем, в Ираке, две это логики перемешаны до состояния неразличимости. Во всяком случае, обе они, в разных дозах и видах, прослеживаются во всех этих конф­ликтах⁷⁷.

Здесь нам нет необходимости ввязываться в надоевшую всем полемику по поводу глобализации и национальных госу­дарств, основанную на предположении, будто они несовмес­тимы друг с другом. Мы, напротив, полагаем, что национальные идеологи, функционеры и администраторы все в большей мере обнаруживают, что ради достижения своих стратегических целей им нельзя действовать и думать только в национальных рамках, без учета остального мира. Управление делами Импе­рии не требует упразднения национальных администраторов. Напротив, сегодня имперское управление по большей части осуществляется структурами и кадрами господствующих на-

1.2. Подавление мятежей

пиональных государств. Точно так же, как национальные ми­нистры экономики и руководители центральных банков мо­гут действовать и зачастую фактически действуют, руковод­ствуясь имперскими, а не узкими национальными интересами, как мы еще убедимся ниже, когда совершим путешествие в Давос, так и национальные военные деятели и министры обо­роны ведут имперские войны⁷⁸.

Таким образом, необходимость сетевой формы власти лишает смысла споры вокруг односторонности и многосторон­ности. Ведь невозможно проконтролировать сеть из какой бы то ни было отдельной, единичной командной точки. Иначе говоря, Соединенные Штаты не могут «пройти весь пусть са­мостоятельно», а Вашингтон не способен осуществлять монар­ший контроль над глобальным порядком без содействия дру­гих ведущих держав. Это не означает, что решения, принимаемые в Вашингтоне, в каком-то смысле вторичны или несущественны. Точнее было бы сказать, что они всегда долж­ны выстраиваться в увязке со всей сетью глобальной власти. Если воспринимать США в качестве монаршей силы на миро­вой сцене, то, используя старую терминологию, монарху сле­дует постоянно вести переговоры и работать с различными глобальными аристократиями (такими как политические, эко­номические и финансовые элиты). В конечном счете, вся эта структура власти должна постоянно иметь дело с конструк­тивным глобальным множеством, которое составляет подлин­ную основу сети. Необходимость сетевой формы глобальной власти (а следовательно, также и военной науки) - это не иде­ологическое заявление, а признание неотвратимого матери­ального обстоятельства. Отдельно взятая держава может по­пытаться - и Соединенные Штаты поступали так не раз -игнорировать необходимость перейти к сетевой форме и за­действовать множественные отношения власти, но то, что аме­риканцы выкидывают в дверь, всегда пробирается назад че-Р^ез окно. Когда страна, занимающая центральное положение ^в мире, пытается оттолкнуть от себя сеть, это напоминает по­пытку отмахнуться палкой от набегающей волны. Рассмотрим лишь один пример: кто заплатит за войны, которые ведутся одной державой? Опять-таки Соединенные Штаты выглядят

85 Часть 1.Война

как монарх, не способный профинансировать свои войны са­мостоятельно и вынужденный обращаться за финансами к аристократам. Но те отвечают: «Никаких налогов без пред. ставительства». То есть они отказываются финансировать вой­ны, если их голоса и интересы не будут представлены в про­цессе принятия решений. Короче говоря, монарх может узурпировать власть и начать вести войны в одностороннем порядке (что способно привести к крупным трагедиям), но вскоре придется платить по счетам. Таким образом, подобная односторонняя авантюра - не более чем переходная фаза. Без содействия аристократии монарх, в конечном счете, бессилен⁷⁹. Чтобы бороться с сетевыми врагами и контролировать их, то есть для того, чтобы сами традиционные суверенные струк­туры стали сетями, имперский ход мыслей в отношении поли­тической, военной и дипломатической активности со сторо­ны Соединенных Штатов и других ведущих держав должен возобладать над империалистическим ходом мыслей. Военной же стратегии следует перейти от опоры на централизованные структуры к распределенным сетям. В идеологическом смыс­ле национальный интерес и национальная безопасность ста­ли слишком узкой основой для объяснения или действия во времена сетевой борьбы, но еще важнее то, что традиционная структура военной мощи уже не способна победить или сдер­жать своих противников. Сетевая форма налагается на все гра­ни власти непосредственно из-за необходимости обеспечить дей­ственность управления. То есть мы приближаемся к состоянию войны, в котором сетевые силы имперского порядка сталки­ваются с сетевыми врагами на всех направлениях.

1.3. Сопротивление

[Панчо] Вилье пришлось придумывать метод ведения боевых действий с самого начала... Ему ничего не было известно о европейских стандартах стратегии или дис­циплины... Когда его армия идет на войну, то ему не отдают честь, то есть четкие выражения уважения по отношению к офицерству отсутствуют... Это похоже на потрепанную республиканскую армию, которую На­полеон вел в Италию.

Джон Рид

Огонь по штабам.

Мао Цзэдун

Рассмотрев контрповстанческие стратегии, мы заметили, как менялись на протяжении XX столетия формы восстания, бунта и революции. Произошел переход от традиционных, централизованных военных структур к партизанским органи­зациям и, наконец, к более сложным формам распределенных сетей. Из такого повествования можно вынести впечатление, будто стратегии борьбы с мятежами диктуют изменение форм беспорядков. На самом деле, как указывают сами рассматри­ваемые термины, происходит как раз наоборот. Теперь нам нужно зайти с другой стороны и выявить ту логику, которой подчиняется происхождение форм восстания и бунта. Эта ло­гика и соответствующая траектория трансформаций помогут нам определить, каковы сегодня и какими будут в дальней­шем наиболее влиятельные и предпочтительные организаци­онные формы неповиновения и революции. Наконец, мы смо­жем понять, что нужно делать для решения самой важной задачи сопротивления сегодня, а именно - для противостоя­ния войне.

Сопротивление как исходная точка

В нашей экспозиции войны и конфликтов с применением силы мы начали с рассмотрения контрповстанческих мер, хотя, конечно, в реальности сперва происходит мятеж, а отпор ему

87 Часть 1. Война

всегда идет следом. Мы приступили к делу со стороны проти­водействия мятежам практически по той же причине, по ка­кой Маркс в предисловии к первому тому «Капитала» объяс­няет, почему разговор о богатстве предваряет у него обсуждение труда, который, собственно, служит источником богатства. Согласно марксову объяснению, метод экспозиции, или изложения, его аргументации (Darstellung) отличается от метода исследования (Forschung). Его книга начинается с об­суждения капитала и, в особенности, с мира товаров: такое вступление логично, поскольку именно подобным образом мы получаем первое фактическое представление о капиталисти­ческом обществе. С этой точки Маркс открывает рассмотре­ние динамики капиталистического производства и труда, даже несмотря на то, что капитал и товары представляют собой результаты труда - как в материальном отношении, посколь­ку это продукты труда, так и в политическом - ведь капиталу приходится постоянно реагировать на угрозы и осложнения, исходящие от труда. Если изложение у Маркса начинается с капитала, то его исследование должно начинаться с труда и непременно учитывать, что в действительности в основе все­го лежит труд. То же самое верно и в отношении сопротивле­ния. Даже если привычное употребление данного термина намекает на противоположное - что сопротивление представ­ляет собой ответ или реакцию, - когда речь идет о власти, сопро­тивление первично. Данный принцип снабжает нас иным виде­нием развития современных конфликтов и проявлений нынешней перманентной глобальной войны. Признание пер­венства за сопротивлением позволяет увидеть весь процесс снизу. Оно также делает зримыми для нас возможные сегодня альтернативы.

В великой традиции классической немецкой философии, на которую опирался Маркс, сложилось хорошо развитое по­нимание философского метода, опирающегося на взаимосвязь между изложением, или презентацией, и манерой исследова­ния. Младогегельянцы, то есть философы, которые в начале XIX века адаптировали и трансформировали учение Гегеля для германских «левых», в частности Людвиг Фейербах, Да­вид Фридрих Штраус, Арнольд Руге, Мозес Гесс и Генрих Гей-

1.3. Сопротивление

_не брали за точку отсчета Darstellung Гегеля, его описание раз­вертывания Духа в мире. Однако их исследование перевора­чивает эту идеалистическую перспективу мира и ставит ее с гловы на ноги, развивая термины для обозначения реальных, материальных субъектов. На базе этого Forschung и благодаря его опоре на материальные субъекты они могли изложить Neue Darstellung, новое видение действительности. Такая новая экс­позиция не только снимает мистический налет с идеалисти­ческой точки зрения, которую они отбросили, но и активно создает иную реальность. Субъекты, обнаруживаемые в ходе исследования - это творцы новой реальности, реальные про­тагонисты истории. Фактически в этом и состоит метод само­го Маркса. Его изучение природы труда и производительнос­ти тех, кого эксплуатирует капитал, ориентировано не только на новое восприятие мира с точки зрения эксплуатируемых, но также на новую реальность, созидаемую в ходе их истори­ческой деятельности. Теперь таким же точно образом мы долж­ны начать осознавать нынешнее глобальное состояние вой­ны и его изменение с помощью изучения родословной социальных и политических движений сопротивления. В конечном счете это приведет нас к новому видению мира, а также выявлению субъектов, способных воздвигнуть новый мир.

Как мы уже убедились, военными вопросами никак нельзя заниматься изолированно, причем во времена биовласти и биополитики они все теснее переплетаются с социальными, культурными, экономическими и политическими проблемами. Чтобы дать здесь первый набросок субъектов сопротивления, нам, следовательно, нужно предвосхитить некоторые из ре­зультатов анализа второй части этой книги, которые касают­ся как социального, так и технического состава множества, то есть того, как люди интегрированы в системы экономическо­го производства и воспроизводства, какие работы они выпол­няют и что именно они производят. Мы покажем, что в насто­ящее время сцена труда и производства видоизменяется ^Вследствие гегемонии нематериального труда, то есть такого ^тРуда, посредством которого создаются нематериальные про-Д, а именно информация, знания, идеи, образы, отноше-

89 Часть 1. Война

ния и эмоциональные реакции. Это не означает, что больщ_е нет промышленного рабочего класса, чьи мозолистые руки работают с механизмами, или сельскохозяйственных работ­ников, возделывающих землю, и даже того, что в глобальном масштабе количество таких работников сократилось. Мы хо­тим лишь сказать, что качества и особенности нематериально­го производства ведут к трансформации других форм труда и, по сути, общества в целом. Некоторые из подобных особенно­стей решительно нельзя приветствовать. Когда, к примеру, эк­сплуатируются наши идеи и чувства (или эмоции) и когда они тем самым по-новому становятся подвластны воле хозяина, мы нередко испытываем возобновленные и усиленные формы вмешательства и отчуждения. Более того, в силу контрактных условий и принципов вознаграждения за нематериальный труд, которые имеют тенденцию к распространению на весь трудовой рынок, положение труда в целом становится менее прочным. В различных формах нематериального труда есть, например, тенденция к размыванию различий между рабочим и нерабочим временем, вследствие чего рабочий день беспре­дельно увеличивается и заполняет всю жизнь. Еще одна его черта сводится к тому, что нематериальный труд осуществля­ется без прочных долговременных контрактов и тем самым оказывается в рискованной ситуации обретения повышенной гибкости (дая выполнения одновременно нескольких задач) и мобильности (для постоянного перемещения между различ­ными местами работы). Отдельные особенности нематериаль­ного труда, которые ведут к трансформации иных трудовых форм, содержат в себе грандиозный потенциал для позитив­ных социальных изменений. (Однако положительные харак­теристики, как это ни парадоксально, составляют оборотную сторону негативных изменений.)

Во-первых, нематериальному труду свойственно выходить за пределы ограниченной сферы сугубо хозяйственных про­цессов, вовлекаться в общественное производство и воспро­изводство как таковые. Скажем, производство идей, знаний и образов не просто создает средства, через которые общество формируется и сохраняется. Такого рода нематериальный труд прямо порождает и социальные отношения. Нематериальный

1.3. Сопротивление

ТРУД является биополитикой в той мере, в какой он направлен на создание форм общественной жизни; но в таком случае он обычно уже не ограничивается экономикой, а сразу становит­ся общественной, культурной и политической силой. В конеч­ном счете, если рассуждать на языке философии, то производ­ство, о котором мы здесь говорим, есть производство субъективного, иначе говоря, создание и воспроизводство новых обществен­ных субъектов. Что мы собой представляем, как мы смотрим на мир и как мы друг с другом взаимодействуем - все это оп- ' ределяется в ходе такого общественного, биополитического

производства.

Во-вторых, нематериальный труд имеет тенденцию при­обретать общественную форму сетей, основанных на комму­никации, сотрудничестве и эмоциональной привязанности. Нематериальный труд возможен лишь сообща и во все боль­шей степени ведет к изобретению новых, независимых сетей кооперации, в которых осуществляется нематериальное про­изводство. Способность к вовлечению и трансформации всех сторон жизни общества и сетевая форма сотрудничества - вот две исключительно мощные черты, которые нематериальный труд сообщает другим видам труда. Эти черты могут послу­жить предварительными характеристиками социального со­става того множества, которое сегодня придает импульс дви­жениям сопротивления против перманентного, общемирового состояния войны.

Нам также требуется дать первый набросок политичес­кой ориентации этого множества, вкратце предвосхищая ре­зультаты анализа, который будет проведен в третьей части. Мы утверждаем, что главные силы, направлявшие историю битв сопротивления и освободительных движений современ­ности, наряду с наиболее эффективными движениями сопро­тивления наших дней, в принципе приводятся в действие не только борьбой с бедностью и нищетой. Свою роль играет так­же глубинное стремление к демократии - к настоящей демок­ратии, то есть власти для всех, осуществляемой всеми, кото-Рая опиралась бы на равные и свободные взаимоотношения, акая демократия - мечта, зародившаяся в ходе великих ре-^в°^Л!°Ций эпохи модернити, но так до сих пор и не реализо-

91 Часть 1. Война

ванная. В настоящее время новые качества складывающегося множества и его биополитическая продуктивность дают не­бывало мощные средства, позволяющие приблизить исполне­ние этой мечты. Стремлением к демократии проникнут весь цикл протестов и демонстраций, вызванных проблемами гло­бализации, начиная с драматических событий на встрече ВТО в Сиэтле в 1999 году и заканчивая заседаниями в рамках Все­мирного социального форума в Порту-Алегри (Бразилия). То же стремление составляет ядро различных движений и демон­страций, направленных против войны 2003 года в Ираке и перманентного состояния войны в принципе. В нынешних ус­ловиях демократический запрос непосредственно совпадает со стремлением к миру. Поскольку война стала теперь осново­полагающим элементом политики, а состояние исключитель­ности - постоянным, то для множества мир становится выс­шей ценностью и необходимым условием всякого освобождения. Однако в данном контексте непосредственно отождествлять ин­тересы множества исключительно с достижением мира было бы упрощением. На протяжении периода модернити, да и се­годня, движениям сопротивления приходилось противосто­ять войне и насаждаемому ею насилию, иногда прибегая к жестокости, а порой обходясь без нее. Вероятно, точнее было бы сказать, что крупные освободительные войны в конечном счете направлены (или должны направляться) на «борьбу с войной», то есть представлять собой активное усилие по раз­рушению насильственного режима, который продлевает со­стояние войны, поддерживает системы неравенства и подав­ления. Таково условие, обязательное для демократии множества.

Распознание основных черт множества дает нам возмож­ность правильно сориентировать наше представление о мире. После экспозиции нынешнего состояния войны исследование природы и состояния множества позволяет достичь новой точки зрения, встав на которую, можно увидеть подъем под­линно творческих сил, достаточных для создания нового мира. Производство субъекта множества, его биополитический по­тенциал, его борьба против нищеты, его постоянное стремле­ние к демократии - все сливается здесь с происхождением

13. Сопротивление

движений сопротивления, унаследованных от начала совре­менной эры и продолжающихся по сию пору.

Поэтому в следующих разделах мы проследим генеало­гию освободительных битв, от формирования народных ар­мий во времена великих революций до партизанской борьбы и наконец, до современных форм сетевого противостояния. Фактически, если рассматривать их происхождение как про­цесс, то меняющиеся формы сопротивления выявляют три ру­ководящих принципа, которые на самом деле укоренены в истории и определяют ее ход. Первый принцип, направляю­щий ход развития, имеет отношение к исторической случай­ности, то есть к той форме сопротивления, которая наиболее действенна в борьбе с конкретной формой власти. Второй принцип устанавливает взаимосвязь между меняющимися формами сопротивления и преобразованиями в хозяйствен­ном и общественном производстве: другими словами, как вы­ясняется, в каждую эпоху модель сопротивления, доказываю­щая свою наивысшую действенность, имеет ту же форму, что и главенствующие модели хозяйственного и общественного производства. Третий принцип, который станет нам ясен, просто касается демократии и свободы: всякая новая форма сопротивления направлена на противодействие авторитарным аспектам прежних форм, что порождает цепь все более демок­ратичных движений. Наконец, проследив происхождение ос­вободительных войн и движений сопротивления, мы обнару­жим самую адекватную форму организации сопротивления и освободительных сражений в ныне сложившейся экономичес­кой и политической ситуации.

Прежде чем продолжить анализ, отметим, что некоторые из основных, традиционных моделей массовой политической активности, классовой борьбы и революционной организации сегодня устарели и утратили смысл. В чем-то они были подо­рваны тактическими и стратегическими ошибками, а в чем-то их нейтрализовали контрповстанческие инициативы. Но бо­лее существенной причиной их ухода в прошлое стала транс­формация самого множества. Нынешняя общемировая пере­группировка общественных классов, преобладание нематери­ального труда и форм принятия решений, основанных на

93 Часть 1. Война

сетевых структурах, радикально меняют условия развертыва­ния революционного процесса. Так, традиционное для эпохи модернити понимание восстания характеризовалось перехо­дом от бунта масс к формированию политических авангардов от гражданской войны - к созданию революционного прави­тельства, от образования подрывных организаций - к завое­ванию государственной власти, от инициирования избиратель­ного процесса - к установлению пролетарской диктатуры. Оно в основном оформилось в многочисленных исторических эпи­зодах, начиная от Парижской коммуны и заканчивая Октябрь­ской революцией. Описанную последовательность революци­онной деятельности сегодня невозможно себе даже вообра­зить. Опыт восстания вновь и вновь познается плотью множества. Как представляется, повстанческая активность уже более не подразделяется на отдельные стадии, а все они раз­виваются одновременно. Как мы еще покажем в этой книге, сопротивление, массовый исход, лишение противника власти и строительство множеством нового общества представляют собой единый процесс.

От народных армий к партизанским действиям

Эпоха модернити была полна гражданскими войнами. После крупной крестьянской войны в Германии в начале XVI века крестьянские восстания вспыхивали по всей Европе, глав­ным образом как реакция на переход к капитализму. В то же время колониализм породил продолжительную волну конф­ликтов и восстаний вне Европы. Сложилось гигантское насле­дие современных крестьянских бунтов, гражданских войн в подлинном смысле слова, иногда чрезвычайно жестоких, ко­торые прокатились по разным странам - от Испании до Рос­сии и от Мексики до Индии⁸". Приемы их подавления, полу­чившие развитие в ходе капиталистической модернизации, будучи самыми зверскими, в равной мере применялись про­тив бунтовщиков, бандитов и ведьм. Но сопротивление и вос­стания не были чем-то чуждым современности. Модерниза­ция послужила моделью развитию и по другую сторону, в силу чего крестьянские отряды сложились в армии. Народные ар-

13. Сопротивление

_иИ организовывались против армий королей и колонизато­ров: Кромвель стоял во главе армии йоменов во время Анг­лийской революции, а санкюлоты построили современную армию, отталкиваясь от теории классовой войны; бойцы-парти­заны на Юге Соединенных Штатов сформировали армию, что­бы нанести поражение Корнваллису и войскам англичан. Ни одно крупное революционное выступление современности против колониальных держав, будь то в Северной и Южной Америке или в Азии и Африке, не обошлось без объединения вооруженных отрядов, партизан, повстанцев и бунтарей в народную армию. Такова основополагающая перемена, кото­рая происходит во время современной гражданской войны: организация в единую армию разбросанных и нерегулярных повстанческих сил.

Разнообразные теории гражданской войны, которые в эпоху модернити развивали авторы левого направления, все без исключения подробно останавливались на превращении повстанцев в регулярную армию, то есть на преобразовании партизанских действий в организованное противостояние власти. Фридрих Энгельс, например, анализируя восстания 1848 года в Германии, описывал непременный переход от во­оруженного пролетарского бунта к формированию коммуни­стической армии. Если следовать его логике, то важно выя­вить прочную связь между актами мятежа, неповиновения в конкретных условиях и саботажа, с одной стороны, и создани­ем армии, то есть единой вооруженной структуры, с другой⁸¹. Лев Троцкий и остальное руководство Красной армии, всту­пив в гражданскую войну против белогвардейцев в России, встали перед той же проблемой: как организовать единое цен­тральное командование мобильными крестьянскими парти­занскими силами? Как с помощью современных вооружений ^и организационных структур обеспечить условия для подчи­нения крестьян существующему военному руководству? Иса­ак Бабель вспоминал, как отряды казаков, созданные Семе­ном Буденным, нашли одно из возможных решений, оснастив пулеметами свои сельскохозяйственные повозки (тачанки); тем самым были созданы одни из наиболее эффективных боевых частей Советской власти⁸². Таким образом, посыл к централи-

95 Часть 1. Война

зации военной организации возник в ряду других попыток сплотить разные общественные классы и отдельные уровни экономического развития в одном общем политическом про­екте. Главная черта революционной концепции современной гражданской войны, исходящей слева от социалистов и ком­мунистов, включает в себя переход от партизанских отрядов к централизованной армейской структуре.

Следовательно, формирование народной а_рмии в ходе современной гражданской войны во многих случаях соответ­ствует переходу от крестьянской жизни к опыту промышлен­ных рабочих. Городской пролетариат тут же включился в цен­трализованные военные формирования, тогда как восстания в деревнях обычно оставались изолированными и не вели к установлению внешних связей. Современная народная армия стала воинством промышленных работников, а партизанские силы в основном создавались в форме крестьянских отрядов. Поэтому в аграрных странах путь модернизации представлял­ся многим революционерам единственно возможной страте­гией. Что требовалось в подобных обстоятельствах для созда­ния народной армии, так это рассчитанный на долгий срок проект объединения и коммуникации. Например, Великий поход Мао Цзэдуна в середине 1930-х годов привел в дей­ствие два разнонаправленных движения: центростремитель­ное сводило вместе разбросанные отряды восставших, чтобы сформировать из них нечто вроде народной армии, а центро­бежное, в ходе скитаний по различным районам Китая с юга на север, оставляло по всему пути следования революцион­ные группы, занимавшиеся пропагандой революции⁸³. Соот­ношение между восстанием и революцией, между бунтом и гражданской войной, между вооруженными бандами и рево­люционной народной армией, таким образом, складывается наряду с представлениями о захвате власти и строительстве нового общества. Вспомним также о процессе образования народной армии из всякого сброда в ходе революции в Мек­сике более чем двумя десятилетиями ранее: крестьяне отря­дов Эмилиано Сапаты на юге передвигались пешком и вер­хом; батраки же под водительством Панчо Вильи на севере иногда использовали лошадей, а порой реквизировали поез-

1.3. Сопротивление

да чтобы пересечь пустынные равнины. Это была своего рода деревня на рельсовом ходу - с пушками, солдатами и их домо­чадцами. Грандиозный масштаб подобного массового исхода, или революционного каравана, прекрасно передали Диего Ривера, Хосе Ороско и Давид Сикейрос в своих величествен­ных фресках. Опять-таки, основное значение имело постоян­ное движение, которое и позволило разнокалиберным и изо­лированным партизанским силам слиться в народную армию. Конечно, в процессе военной модернизации крестьяне не ста­новятся пролетариями. Но когда они объединяются в совре­менную армию, им удается покончить с изолированностью, которая прежде была характерна для крестьянского парти­занского восстания.

Описанный таким образом переход еще больше занимал умы авторов реакционных теорий гражданской войны вре­мен модернити. Карл фон Клаузевиц, к примеру, в начале XIX столетия вдохновлялся партизанскими действиями испанских крестьян против армии Наполеона, однако в противополож­ность тому, что мы обнаруживаем в коммунистических теори­ях, настаивал, что такие вооруженные отряды никогда не дол­жны превращаться в армию. Клаузевиц исключал всякое революционное образование, которое могло бы привести к партизанской освободительной войне. В его представлении, партизаны из крестьян должны были оставаться привязанны­ми к земле, несмотря на гражданскую войну или даже вслед­ствие нее. Карл Шмитт, полтора столетия спустя после Клау­зевица, тоже утверждает, что партизан - фигура «земная», привязанная к почве, существующим отношениям производ­ства, фольклору и традициям. Эти черты стали общими для всех националистических течений в Европе, боровшихся за свою легитимацию после 1848 года. Эта теллурическая кон­цепция гражданской войны надежно блокирует модернизи­рующую тенденцию соединения в народную армию восстаний, в итоге пребывающих в раздельности, изоляции. Поэтому они несовместимы с республиканским и революционным проек­тами. Шмитта больше всего пугает, что земной партизан, пос­ледний страж земли, может превратиться в «моторизованно­го» бойца⁸⁴.

97 Часть 1. Война

Привязанность к почве, наряду с расколами и внутренни­ми противоречиями иного рода, нередко препятствовала ус­пеху восстаний и революционных проектов. Так, запутавшись движение Гарибальди в Италии XIX века, в котором реально присутствовали основательные элементы социальной револю­ции, терпело провал всякий раз, как только пыталось объеди­ниться в народную армию. Это происходило главным обра­зом из-за указанных вредных влияний. Антифашистское сопротивление в Польше, Украине, России, Италии, Франции Югославии и других странах основывалось на логике соеди­нения и унификации, но и там нередко тоже присутствовало нестабильное сочетание компонентов: классовая борьба, на­ционализм, традиционная защита своей земли и набор реак­ционных воззрений. Такого же рода сочетания и расколы об­наруживали себя и во многих войнах национального освобождения, прокатившихся по Африке и Азии в последу­ющие десятилетия⁸⁵. Не случайно, что меры по борьбе с мяте­жами часто сосредоточены на подобных внутренних несты­ковках. Это позволяет развести в стороны разные действующие лица и усугубить их идеологические разногласия, что делает­ся с целью помешать политической реорганизации. Часто, хотя и не всегда, попытки изолировать друг от друга разные ком­поненты сопротивления следуют линиям классового деления⁸¹'. В противоположность этому, путь модернизации, ведущий к фор­мированию объединенной армии народа, является единственной стратегией, пригодной в гражданской войне эпохи модернити.

Однако появление объединенной народной армии, даже подтвердившей свою наивысшую действенность в данный период в качестве формы сопротивления и свержения власт­ных структур, не всегда приводило к искомым политическим результатам. Помимо прочего, вооруженное сопротивление должно было служить и проектом учреждения новой нации: победившей армии следовало, помимо прочего, подвести дело к появлению нового национального правительства и админи­стративного аппарата. Между тем по своей политической фор­ме народная армия, конечно, жестко иерархична и централи­зована. Ей приходилось либо брать власть в свои руки (как это чаще всего и происходило), либо передавать полномочия

13. Сопротивление

_по управлению новым государством гражданскому правитель­ству, ^{чем по} завершении колониальных времен зачастую при­ходилось заниматься, не имея опыта соответствующих исто­рических прецедентов. Централизованное устройство народной армии смотрится как стратегия, приносящая побе­ду, вплоть до того момента, когда победа уже достигнута, пос­ле чего с болезненной ясностью обнажаются слабости унифи­цированной и иерархической структуры. Демократия вряд ли может быть гарантирована народной армией⁸⁷.

Таким образом, трансформация рассредоточенных парти­занских организаций в объединенную народную армию име­ет два несхожих между собой проявления. С одной стороны, она совпадает с основными направлениями модернизации. Не случайно, что теориям перехода от капитализма к социализ­му, или, в сущности, от докапиталистических режимов к ин­тенсивной фазе модернизации (эти две траектории часто столь тесно совпадают, что их трудно различить) принадлежит ис­ключительно важная роль в размышлениях о военной науке эпохи модернити. Партизанские и освободительные войны, предстающие в различных обличьях - это, со структурной точ­ки зрения, моторы модернизации. Они сказываются на логи­ке взаимоотношений собственности и производства, опреде­ляя главные формы самостоятельной индустриализации, приводя к перемешиванию населения и повышая его образо­вательный уровень. Фактически ложным является утвержде­ние многих реакционеров, будто в некоторых странах модер­низация пошла бы быстрее, если бы там не произошли освободительные гражданские войны. Напротив, революци­онные гражданские войны служили движущей силой модер­низации. С другой стороны, и централизация, и иерархичность, связанные с формированием народной армии, приводят к ра­дикальной утрате независимости различных партизанских организаций на местах и восставшего населения в целом. Тер­пимость в отношении недемократической природы современ­ной народной армии допустима в фазе сражения, когда она считается необходимой для победы, но не тогда, когда от нее зависит характер политической структуры, которая устанав­ливается после войны.

99 Часть 1. Война

13. Сопротивление

Классовые и освободительные войны эпохи модернити вызвали небывалый размах производства субъективности. Представим себе, что происходило в мексиканской сельской глубинке или в Юго-Восточной Азии и Африке, когда побуж­дение к восстанию и созданию народной армии в основопола­гающей, конституирующей войне исходило из мира страда­ний и порабощения. Вообразим, насколько глубокую энергию пробуждал подобный запрос - ведь речь шла о призыве не просто к оружию, а к конструированию индивидуальных и общественных организмов. В конечном счете, на самом деле та­кие основополагающие войны порождают огромное стремление к демократии, которое впоследствии они часто не в состоянии удов­летворить. Одним из примеров подобного производства субъективного в ходе движений сопротивления и освобожде­ния XX столетия являются чрезвычайные анархистские экс­перименты во время гражданской войны в Испании, когда политическое восстание организовывалось посредством изме­нения формата военных и социальных связей. Все, кто вел хронику данного периода, даже в Советском Союзе, призна­вали большое значение Буэнавентуры Дурутти, крупного анар­хистского лидера в Каталонии, и осуществленной им социаль­ной трансформации мятежа⁸⁸.

В 1960-е годы по всему миру наблюдалось возрождение партизанских объединений. Оно совпало с нарастающим от­торжением централизованного устройства народной армии. Это отторжение было в значительной мере вызвано стремлением к большей свободе и демократии. Конечно, вопросы возника­ли и по поводу действенности военной структуры объединен­ной а