Майкл Хардт, Антонио Негри

Майкл Хардт, Антонио Негри

Множество: война и демократия в эпоху империи / Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Культурная революция, 2006. - 559 с. ISBN 5-902764-09-2

Michael Hardt, Antonio Negri

MULTITUDE

War and Democracy in the Age of Empire

Центр исследований постиндустриального общества Журнал «Свободная мысль-ХХ1»

Майкл Хардт, Антонио Негри

МНОЖЕСТВО

война и демократия в эпоху империи

The Penguin Press

New York, London

Перевод с английского под редакцией В.Л. Иноземцева

КУЛЬТУРНАЯ Москва • 2006

Майкл Хардт, Антонио Негри

Множество: война и демократия в эпоху империи / Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Культурная революция, 2006. - 559 с. ISBN 5-902764-09-2

Предлагаемая книга - яркий образец современной зарубежной леворадикальной мысли. Ее авторы М. Хардт и А. Негри излагают свои неординарные идеи и гипотезы на практически забытом в нашей стране языке «высокого марксизма», используя логически строгую схему ана­лиза обширного фактического материала. Предлагаемый ими «проект множества» нацелен на построение новой социально-политической структуры глобального общества, опирающейся на производственные отношения XXI века. Главная идея книги - обоснование возможности избавления мира от войн и насилия, созидания подлинной демокра­тии для всех людей.

Для политологов, экономистов, социологов, специалистов в облас­ти международных отношений, а также широкой общественности.

ISBN 5-902764-09-2

© Майкл Хардт, Антонио Негри.

Текст, 2004 © Майкл Хардт, Антонио Негри.

Предисловие к русскому

изданию, 2005 © Центр исследований

постиндустриального

общества. Перевод на русский

язык, 2005 © В.Л. Иноземцев. Вступительная

статья, 2005 © Культурная революция, 2006

Содержание

В.Л. Иноземцев. Глашатаи нового мира................... VII

Предисловие к русскому изданию........................XLIII

Слова благодарности................................... XLIX

Предисловие. Жить сообща...............................1

Часть 1. Война

1.1. Симплициссимус.................................... 13

1.2. Подавление мятежей............................... 55

1.3. Сопротивление..................................... 87

Часть 2. Множество

2.1. Опасные классы.................................... 133

2.2. De corpore......................................... 195

2.3. Зачатки множества................................235

Часть 3. Демократия

3.1. Долгий путь демократии...........................281

3.2. Глобальный запрос на демократию.................326

3.3. Демократия множества............................395

Примечания............................................433

Указатель..............................................485

Глашатаи нового мира

Это десятая - и последняя - книга из серии, с 2001 по 2005 год издававшейся Центром исследований постиндустриаль­ного общества совместно с журналом «Свободная мысль-ХХ1». Эта серия была составлена мною из философских, социологи­ческих, экономических и политологических работ, столь же непохожих друг на друга, как и их авторы. По моему глубоко­му убеждению, к продуктам интеллектуальной деятельности не приложима одна и та же мерка, поэтому я и мои коллеги не усматривали необходимости выдерживать какой-то «общий уровень» всей коллекции, на чем порой настаивают специа­листы-издатели; в этой серии, по нашему замыслу, читатели должны были увидеть многообразие и динамизм современной западной обществоведческой мысли.

До поры до времени мне казалось, что это нам удается. Но именно до поры до времени, а точнее - до того момента, пока в сентябре 2004 года мне в руки не попала новая книга Майкла Хардта и Антонио Негри, написанная ими в продол­жение широко разрекламированной, но отнюдь не впечатлив­шей меня в свое время «Империи»¹. Я машинально купил ее в гарвардском книжном магазине, как всегда покупаю - не от­крывая - книги тех авторов, чьи работы мне уже приходилось читать, а затем, перелистывая ее первые страницы в зале ожи­дания бостонского аэропорта, понял, что именно она должна стать «завершающим аккордом» в нашем издательском про-

¹ См.: Hardt, Michael and Negri, Antonio. Empire, Cambridge (Ma), London: Harvard Univ. Press, 2000 (рус. изд.: Хардт, Майкл и Негри, Антонио. Империя, Москва: Прак-сис, 2004).

VII

В. Иноземцев

екте. Мне показалось, что именно в этой книге сошлись широ­та подходов к проблемам современного обществоведения, научная смелость авторов, глубина их социологического и ис­торического анализа - при очевидном следовании марксистс­кой традиции исследования. Иными словами, в этой книге читатель может увидеть все то, что предполагалось показать ему во всей нашей библиотечке.

Авторы «Множества» - люди не только особенные, но и непохожие друг на друга, насколько это возможно. 45-летний американец Хардт, при нашей первой встрече на вопрос о том, чем он занимается, ответивший: «Всем понемногу», - по­чти полная противоположность 72-летнему итальянцу Негри, убежденному революционеру, который не один год скоротал в тюрьме, идеологу «Красных бригад» и автору более чем двух десятков философских трактатов. Однако это не помешало им еще в начале 1990-х написать первую совместную работу «Тру­ды Дионисия», выпущенную издательством Миннесотского университета, в котором выходили и выходят книги самых интересных и оригинальных западных философов конца XX -начала XXI столетия². Затем последовали «Империя» и «Мно­жество». Майкла Хардта, профессора современной европейс­кой литературы из Университета Дьюка в Северной Кароли­не, я рискнул бы назвать скорее искусным популяризатором идей Негри, чем равным ему соавтором; вместе с тем бесспор­но, что именно Хардту принадлежит немалая заслуга в том, что их совместные работы обрели всемирную известность, покоряя сначала англоязычную аудиторию, а уже потом по­ступая на книжные полки в переводе на множество иностран­ных языков, в том числе на итальянский. В отличие от Хардта, Антонио Негри хорошо известен как в кругу интеллектуалов, так и среди сторонников протестных движений самого разно­го толка, причем отнюдь не только одними своими научными трудами.

7 апреля 1979 года А. Негри и еще 30 его соратников были арестованы в Милане по подозрению в попытке свержения государственного строя. Негри считался в то время руково-

² См.: Hardt, Michael and Negri, Antonia Labor of Dionysus: A Critique of the State-form, Minneapolis (Mn.): Univ. of Minnesota Press, 1994.

VIII

Глашатаи нового мира

дителем ультралевой организации, имевшей политическое крыло в виде союза «За независимость рабочих» и военизиро­ванное - в виде так называемых «Красных бригад». На следу­ющий день ему было предъявлено обвинение в похищении и убийстве в марте-мае 1978 года христианского демократа Аль-до Моро, пять раз занимавшего пост премьер-министра Ита­лии. К концу года к этому обвинению добавились другие, в том числе в 17 убийствах и ряде террористических актов. След­ствие по делу Негри и его сообщников стало одним из самых резонансных событий в Италии начала 80-х годов, но к сере­дине 1982-го обвинение по большинству эпизодов стало раз­валиваться из-за недостаточности улик. Когда 24 февраля 1983 года в Риме открылся судебный процесс, список обвине­ний сократился более чем втрое. Негри к тому времени стал широко известен, в том числе и как автор пяти книг, написан­ных за время заключения; популярность позволила ему выс­тавить свою кандидатуру на парламентских выборах, состо­явшихся в самый разгар слушаний, 25-26 июня 1983 года. Его избрание в парламент одновременно от центральных окру­гов Милана, Рима и Неаполя не стало неожиданностью. 8 июля процесс был прерван, и Антонио Негри покинул римскую тюрьму Ребиббия. Вскоре, однако, органы правосудия иници­ировали процедуру лишения Негри иммунитета; накануне го­лосования в Палате депутатов 20 сентября 1983 года (которая дала согласие на его уголовное преследование минимальным большинством в 300 голосов против 293) он вынужден был уехать во Францию, где провел долгих 14 лет, заседая в Сове­те Международного философского колледжа, а с 1984 года за­нимая кафедру профессора социологии и политологии в Уни­верситете Париж-8 в Сен-Дени.

Тем временем суд первой инстанции в Риме признал А. Негри виновным по некоторым пунктам обвинения, вклю­чая терроризм и попытку свержения конституционного строя, и приговорил его к 30 годам заключения. Апелляции сокра­тили впоследствии этот срок до 13 лет. В 1997 году Негри - к тому времени уже всемирно известный философ - доброволь­но вернулся в Рим в ту же тюрьму Ребиббия, которую покинул за 14 лет до этого. В 2001 году он был переведен под домаш-

IX В. Иноземцев

ний арест, а в 2003-м освобожден, хотя в Италии ему по сей день запрещено принимать участие в выборах и заниматься преподавательской деятельностью в любых учебных заведе­ниях.

Антонио Негри - автор множества книг, наиболее извес­тны среди которых Politico, di classe: II motore e la forma (1980), II Comunismo e fo Guerra (1980), lAnomalia selvaggia: Saggi su potere e potenza in Baruch Spinoza (1981), Macchina tempo: rompicapi, liberazione, costituzione (1982), Italie: Rouge et noire (1985), Communists Like Us [совместно с Φ. Гваттари] (1986), Fabbriche del soggetto (1987), Des entreprises pas comme les autres (1989), Constituent Power (1991), Le bassin de travail immatwiel [совместно с А. Корсани, M. Лаццарато и И. Мулье-Бутаном] (1996), Empire [совместно с М. Хардтом] (2000) и Time for Revolution (2003). В 1990 году А. Негри с коллегами основали в Париже ежеквартальный об­щественно-политический журнал Le futur antwieur.

О чем же пишут в своей новой книге мэтр итальянского марксизма и его молодой заокеанский коллега? Прежде все­го - о том кризисном, а вернее, нестабильном, переходном со­стоянии, в котором оказалась современная цивилизация. О ра­дикальных переменах в экономике, общественной жизни и политической практике, которые произошли в последней чет­верти XX века и сделали современный мир столь мало похо­жим на тот, что пытался изменить радикал Негри в свои мо­лодые годы. О состоянии всеобщей и всепроникающей войны, которая маскируется сегодня риторикой борьбы с террориз­мом и обеспечения безопасности, а на деле представляет со­бой изощренную систему способов подавления жизненной воли широких народных масс. И, разумеется, о том самом ги­потетическом «множестве», которое, приходя на смену «мас­сам», может вывести человечество из исторического тупика и открыть ему дорогу «в светлое будущее». В исторической час­ти, касающейся европейской ли политической экспансии, ми­рового ли «революционного движения», или эволюции фило­софских воззрений, книга М. Хардта и А. Негри в такой мере основана на реальных фактах, что порой кажется не столько теоретическим, сколько историческим исследованием. В то же

χ

Глашатаи нового мира

время она так оптимистична по духу, что авторов нетрудно заподозрить в приверженности утопиям. В общем, эта книга -одна из самых удачных (если не самая удачная) попыток тео­ретического осмысления мира, сформировавшегося столетие спустя после смерти основоположников марксизма.

Теоретический характер своей книги М. Хардт и А. Не­гри подчеркивают на всем ее протяжении (см., напр. ее. 8,180 и 395). И даже на последних страницах, вовсю, казалось бы, предавшись футурологическим мечтаниям, они находят в себе силы остановиться и напомнить: «Наша книга посвящена тео­рии, а потому тут не место прогнозам о том, насколько близко подошло время для принятия революционного политическо­го решения» (с. 431). Вполне теоретическими остаются и ис­ходные посылки их исследования. Начав с анализа радикаль­ных перемен, происшедших на протяжении последних десятилетий как в организации производственного процесса, так и в характере самого труда, они переходят затем к иссле­дованию соответствующих изменений в структуре современ­ных развитых обществ и в глобальном сообществе в целом. Следующий шаг- исследование природы, характера и направ­лений развития существующих ныне властных структур - как национальных, так и способных регулировать глобальные по­литические процессы. Затем авторы возвращаются к пробле­ме «войны всех против всех», с драматического описания ко­торой и начинается их книга. Хотя логика самого исследования и не совпадает с ходом изложения его результатов, я рискнул бы настаивать на том, что она именно такова, как я ее предста­вил в этом абзаце, и потому попытаюсь выстроить основные положения книги М. Хардта и А. Негри вдоль именно этой

линии.

Начну с характера и главных особенностей современного трудового процесса. В соответствии с основными выводами теории «постиндустриального общества», М. Хардт и А. Не­гри констатируют, что «в заключительные десятилетия XX ве­ка индустриальный труд утратил гегемонию, и на смену ему пришел "неовеществленный" труд, то есть - обеспечивающий либо создание нематериальных благ (знаний, информации, свя­зей или отношений), либо эмоциональной реакции» (с. 139).

XI В. Иноземцев

Важнейшими особенностями нового вида труда они считают, во-первых, то, что ему «свойственно выходить за пределы ог­раниченной сферы сугубо хозяйственных процессов, [напря­мую] вовлекаться в общественное производство и воспроиз­водство» (с. 90); во-вторых, то, что этот вид деятельности несет на себе печать аффективное™ (см. с. 139); и, в-третьих, то, что «нематериальный труд имеет тенденцию приобретать обще­ственную форму сетей, основанных на коммуникации, сотруд­ничестве и эмоциональной привязанности» (с. 91). Главным следствием распространенности нематериального, или неове-ществленного труда в книге представлено появление так на­зываемой неовеществленной собственности, которую можно воспроизводить бесконечно и которая поэтому способна на­ходиться повсеместно в одно и то же время (см. с. 380).

Справедливости ради следует отметить, что до этого мо­мента М. Хардт и А. Негри скорее повторяют известные по­ложения теории «постиндустриального», или «информацион­ного» общества, чем развивают их. Однако если для «постин-дустриалистов» характерно стремление связать эти положения с распространенными представлениями о социальном и эко­номическом развитии, то наши авторы спешат обнаружить в новой деятельности те и такие черты, которые свидетельство­вали бы о принципиальной чуждости ее буржуазным устоям. Они полагают, что деятельность, характеризующаяся посто­янным сотрудничеством между бесчисленными индивидуаль­ными производителями, не создает продукта, который можно обратить в частную собственность; при этом, по их мнению, расширение сферы нематериального производства «способно непосредственно расширить сферу того, чем мы владеем сооб­ща» (с. 147), а отсюда следует вывод о неизбежности расшире­ния сферы общего (коммунитарного) и сокращения сферы ча­стного (буржуазного). В доказательство приводятся как сооб­ражения относительно угрожающей частному владению легкости воспроизведения, от которой зависит ценность ин­формационных продуктов (см. с. 223), так и указания на во­люнтаристский характер присвоения в частную собственность результатов научных исследований, осуществляемого на фоне деклараций о продукте традиционных видов производства

XII

Глашатаи нового мира

знаний как общем наследии всего человечества (см. с. 229). Однако какими бы ни оказывались конкретные аргументы, именно изменение характера труда рассматривается М. Хардтом и А. Негри в качестве главной причины происходящей в совре­менном мире модификации отношений собственности и обмена.

Думаю, что такая причинно-следственная связь возмож­на, но отнюдь не обязательна. Представленный в книге под­ход имеет важное преимущество перед традиционным марк­сизмом, и оно состоит в том, что становление нового вида труда служит предпосылкой обретения производством общественно­го характера, а не его следствием. В то же время известно, что в различные исторические периоды объектом собственности -пусть и не частнокапиталистической - становились как про­дукты коллективной деятельности, так и вообще блага, не яв­лявшиеся продуктом труда (как, например, земля), и даже сами люди. Общение между индивидами во все времена было про­изводственным ресурсом, но оно не было преградой для част­ного присвоения. Поэтому хотя мысль о расширении сферы общего под влиянием перемен в трудовой деятельности в це­лом представляется верной, делать из этого вывод о преодо­лении частной собственности не вполне, на мой взгляд, кор­ректно.

Но М. Хардт и А. Негри идут гораздо дальше, двигаясь к своей центральной идее - к идее «биополитического». По их мнению, изменение характера современной деятельности обус­ловливает стирание границ между рабочим и свободным вре­менем, между деятельностью на производстве и «работой для себя», между отчужденной деятельностью и творчеством (см. с. 90 и др.). Отсюда следует смелый вывод: в новых условиях «среди различных форм труда нет... приоритетных форм: ныне всякий труд задействован в общественном производстве» (с. 137). Он подтверждается также тем, что «производство зна­ний, языковых форм, сетей коммуникаций и отношений соци­ального сотрудничества охватывает все общество, включая его беднейшие слои» (с. 166). «Для общественного производства, -пишут М. Хардт и А. Негри, - принципиально важны креа­тивность и изобретательность, свойственные бедноте, безра­ботным, лицам с частичной занятостью и мигрантам. Точно

XIIIВ. Иноземцев

так же, как общественное производство осуществляется сегод­ня внутри и за пределами фабричных стен, оно в равной мере присутствует в рамках отношений найма и вне таковых. Нет общественной черты, которая разделяла бы производитель­ных и непроизводительных работников. Пора полностью от­казаться от старого... марксистского противопоставления про­изводительного и непроизводительного труда» (с. 173).

Это новое общественное производство - можно сказать, «производство всего усилиями всех» - М. Хардт и А. Негри называют биополитическим производством; «прилагательное биополитический, - подчеркивают они, - указывает на прогрес­сирующее размывание традиционных различий между эконо­мической, политической, социальной и культурной сферами» (с. 140). Идея «биополитического» является одной из централь­ных в книге, но не стоит обманываться относительно глубины ее проработанности. Несмотря на ясно заявленный теорети­ческий характер работы этих современных марксистов, за каж­дой их теоретической выкладкой скрываются недвусмыслен­ные практически-революционные выводы. В данном случае таковых просматривается два. С одной стороны, концепция «биополитического производства» призвана убедить читате­ля в том, что уход с исторической арены традиционного инду­стриального пролетариата и крайняя раздробленность и ра­зобщенность подавленных классов не мешают организации всеобщего сопротивления. Более того, все угнетенные - от вы­сокооплачиваемого наемного программиста до нищего индий­ского крестьянина - едины в своем качестве производителей «общего», а потому могут стать базой революционного движе­ния. С другой стороны, «эксплуатация в условиях гегемонии нематериального труда не есть... присвоение стоимости, из­меренной в единицах индивидуального или коллективного рабочего времени, а, скорее, это захват ценностей, произве­денных кооперативным трудом и, тем самым, обретающих общность в результате циркуляции в общественных сетях (кур­сив мой - В.И.)» (с. 146). Поэтому господствующий класс есте­ственным образом глобализируется, и вечный непримиримый конфликт между угнетенными и угнетателями переносится из

XIV

Глашатаи нового мира

узких пределов национального государства на безграничные пространства всего земного шара.

Подытожим. Вывод М. Хардта и А. Негри о том, что про­исходящие изменения в характере современной трудовой де­ятельности создают основу для преодоления ряда закономер­ностей капиталистического производства и для созидания нового типа общности, вполне убедителен. Можно - пусть от­части - согласиться и с тем, что продукты нематериального производства не могут (или не должны, что не одно и то же) обращаться в частную собственность; ведь «частное владение знаниями и информацией - лишь помеха к контактам и со­трудничеству, лежащим в основании социального и научного творчества, и ничего более» (с. 230). Однако утверждения, со­гласно которым совершенствование форм труда создает осно­ву для такого «биополитического производства», которое уст­раняет все различия между отдельными видами человеческой активности, требуют более серьезной аргументации. В логику авторских построений не вполне укладывается и их желание зачислить представителей глобального доминирующего клас­са в паразитирующую прослойку - ведь и их «деятельность» (пусть даже деструктивную), если быть последовательными, следовало бы относить к биополитическому производству от­ношений, сетей и смыслов.

Но авторы идут своим путем. Охарактеризовав значение нематериального труда в глобальном «биополитическом про­изводстве», они настаивают: этот труд тоже эксплуатируется, причем его эксплуатация становится лишь более изощренной. В этом пункте возникает понятная потребность придать соот­ветствующую концептуальность новому социальному проти­востоянию: определить, что именно приходит на смену тра­диционным общественным классам, а также прояснить вопрос о том, кто является коллективным субъектом биополитичес­кого производства, обретающего глобальный масштаб.

Ответ на каждый из этих вопросов имеет принципиаль­ное значение для судеб марксизма. Как известно, ни осново­положники марксистской теории, ни (тем более) их последо­ватели не смогли уйти от классового подхода и от традицион­ной дихотомии «индивид - общество». Если сегодня можно

XVВ. Иноземцев

Глашатаи нового мира

соглашаться с прогнозом К. Маркса и Ф. Энгельса о становле­нии в будущем бесклассового общества, то их убежденность в том, что путь к такому обществу лежит через победу пролета­риата, оказалась явной ошибкой. Они сумели заглянуть за го­ризонт столетий, когда говорили о новом обществе как своего рода постэкономическом, но ошибались, связывая его начало с преодолением капиталистического, а не экономического строя. Их логика была безупречна, когда они обосновывали идею преодоления частной собственности в коммунистичес­ком обществе, однако давала сбой при доказательствах, будто степень «обобществления» производства, достаточная для ста­новления такого общества, уже была достигнута.

М. Хардт и А. Негри - и в этом состоит их несомненный вклад в марксистскую теорию - предприняли попытку отой­ти от подхода, свойственного марксистам индустриальной эпохи. Выход из «западни», в которую попали ортодоксаль­ные марксисты, они видят в новой парадигме, рассматриваю­щей формирующееся глобальное сообщество как множество (multitude), которое не сводимо ни к массе, ни к классу, ни к народу. Понятие множества занимает центральное место в их книге, и потому на нем следует остановиться подробнее.

Если народ представляет собой общность, сплоченную определенной идентичностью, и потому воспринимает себя как некое естественное единство (см. с. 4); если сущность мас­сы состоит в ее неразличимости, и она способна «двигаться в унисон лишь потому, что составляет расплывчатый, единооб­разный конгломерат» (с. 5); если, наконец, понятие пролета­риата «имеет ограничительный характер - не только для того, чтобы отличать рабочих от собственников, которым не нужно трудиться, чтобы заработать на жизнь, но и чтобы отделить рабочий класс от остальных трудящихся» (там же), то мно­жество «является активным социальным субъектом, действу­ющим на базе того, что связывает личности воедино. Множе­ство - это внутренне разнообразный, сложный социальный субъект, строение и деятельность которого базируются не на идентичности или единстве (и тем более не на отсутствии раз­личий), а на том, что в нем есть общего (курсив мой - В.И.)» (с. 130). Множество невозможно свести к какому-то одному об-

XVI

лику, поскольку оно составлено из представителей отдельных культур, рас, этносов, тендеров, сексуальных ориентации, раз­ных форм труда, образов жизни, мировоззрений и устремле­ний; «множество - это плюральность, не поддающаяся упро­щению; единичные социальные различия, присущие множе­ству, всегда должны находить свое выражение и не должны нивелироваться до состояния одинаковости, единства, общей идентичности или нейтральности» (с. 135). В общем, оно «ха­рактеризуется радикальными различиями составляющих его личностей, которых нельзя синтезировать в единую идентич­ность» (с. 429).

Эти особенности множества проявляются и на политичес­ком уровне. Если признавать за множеством способность к экономической, политической и общественной самоорганиза­ции, то «унитарный суверенитет постепенно становится из­лишним... Дело не только в том, что суверенитет более не от­носится исключительно к сфере политического. Множество просто изгоняет суверенитет из политики» (с. 410) - хотя бы потому, что само не является и не может быть источником су­веренитета (подробнее см. с. 397).

Итак, что же такое множество? Можно ли определить его в более позитивном ключе, не прибегая к постоянным проти­вопоставлениям, не вполне проясняющим суть вопроса? Что представляют собой элементы множества? Как они соотно­сятся между собой? Эти и подобные им вопросы немедленно возникают у любого читателя, и на них следовало бы поискать ответы, тем более что здесь имеет место еще одна проблема.

Возможно, внимательный читатель заметил в приведен­ных выше цитатах своего рода неуверенность авторов книги: описывая множество, они говорят то о «личностях», то о «пред­ставителях разных культур», то о «единичных социальных раз­личиях», то еще о чем-либо подобном. В данном случае следу­ет заметить: это не ошибки или непоследовательность авторов; ответственность за эту нестройность несем мы - переводчики и редакторы книги. В оригинале во всех этих отрывках³ М. Хардт и А. Негри говорят о том, что они называют сингу-

^! Этим отрывкам соответствуют: странице 4 русского текста - страница XIV англий­ского оригинала; страницам 135 и 429 - страницы 105 и 355 оригинала.

XVII

J В. Иноземцев

лярностью, или сингулярием (singularity), применяя понятие, которым пользуются в естествознании и которое образовано от латинского singularis - отдельный, особый. Сингулярий яв­ляется своего рода квантом множества, но в то же время во всем множестве невозможно встретить двух одинаковых син-гуляриев - и именно это отличает авторскую дихотомию «син­гулярий - множество» от традиционного противопоставления индивида и общества. К сожалению, несмотря на все пред­принимавшиеся мною и моими коллегами усилия, воспроиз­ведение терминологического стиля авторов не могло быть обеспечено без предельного усложнения текста; поэтому в большинстве случаев понятие «сингулярий» переводится в книге как «личность». Понимая, что эти два термина не могут считаться идентичными, я все же счел возможным пойти на это - основываясь в том числе и на своем собственном опыте использования термина «личность» вместо понятия «индивид» при описании человека, способного к творческой, и потому несводимой к любой иной, деятельности⁴. Рассуждая о сингу­лярий, М. Хардт и А. Негри имеют в виду «социального субъек­та, чья оригинальность не может быть сведена к чертам сходства и отличает его от других (курсив мой - В.И.)» (с. 129), причем особо подчеркивают, что «компоненты "массы" или "толпы" не проявляют себя как личности (в оригинале более жестко: are not singularities - В.И.) - и это с очевидностью доказывается тем, как легко различия между ними утопают в однообразии целого (курсив мой - В.И.)» (с. 130). Таким образом, здесь и далее под личностью мы понимаем нечто большее, нежели индивида в традиционном смысле слова - а именно человека, который не может и не должен презрительно считаться компонентом без­ликой и серой массы.

Установив, что наиболее значимым взаимодействием в современном мире является взаимодействие между сингуля­рием, или личностью, и множеством, М. Хардт и А. Негри идут дальше, пытаясь выяснить, что именно способно сплотить мно­жество; вопрос этот оказывается особенно актуальным, если

⁴ См., напр.: Иноземцев, Владислав. За пределами экономического общества. Постиндуст­риальные теории и постэкономические тенденции в современном мире, Москва: Aademia, Наука, 1998, ее. 247-285.

XVIII

Глашатаи нового мира

учесть, что истории практически неизвестны широкие соци­альные движения, которые предполагали бы, по сути, отказ от коллективной идентичности их участников. В качестве отве­та на этот вопрос они предлагают версию, которая, с моей точ­ки зрения, больше представляет собой субститут, нежели пол­ноценное решение проблемы. Так как «строение и деятель­ность множества базируются на том, что есть общего» между составляющими его членами, то это общее и называется авто­рами основой сплоченности множества. М. Хардт и А. Негри пишут: «Парадоксальным образом, общее возникает на обоих концах биополитического производства: это и его конечный продукт, и исходное условие. Общее является одновременно и естественным, и искусственным; это наша первая, вторая, третья и так далее натура. Нет такой личности, которая не конституировалась бы во множестве. Нет коммуникации, ко­торая не имела бы всеобщего характера, поддерживающего и приводящего ее в действие. Нет и такого производства, кото­рое не было бы одновременно сотрудничеством, основанным на общности. При таком биополитическом устройстве мно­жества пересекаются с другими множествами, и из тысяч то­чек пересечения, из тысяч корней, соединяющих множествен­ные производства, из тысяч отражений, рождающихся в каж­дой личности, неизбежно восстает жизнь множества. Множество представляет собой разрозненный набор личнос­тей, порождающий общую жизнь; это своего рода социальная плоть, организующая саму себя в качестве нового обществен­ного тела» (ее. 420-421). Множество, добавляют они, консти­туирует само себя, являясь «чем-то вроде языка, способного к самовыражению» (с. 409). Сколь убедительна эта позиция и что она дает для дальнейшего анализа?

На мой взгляд, в ней есть как минимум один позитивный момент, но в то же время и несколько - пусть не множество -недостатков. Положительной особенностью позиции, пред­ставленной в книге, является отказ от поиска объединитель­ных элементов в общественном, и перенос акцента на общее. Как уже отмечалось выше, в марксистской теории традицион­но было принято рассматривать в качестве альтернативы час­тному именно общественное - что приводило к хорошо изве-

XIX

В. Иноземцев

стным последствиям: централизации и подавлению личности. Мысль о том, что прогресс связан не с навязыванием множе­ству единых стандартов, а с поиском реально объединяющих отдельные личности начал, не снижающих степени их уникаль­ности, достойна восхищения. Учитывая нынешнее состояние «множества», следует согласиться с авторами в том, что во имя текущей борьбы поиск «общего» оказывается вполне рацио­нальным. Не исключено, что М. Хардт и А. Негри в чем-то следуют раннему К. Марксу, который в свое время предпочи­тал понятию «производственные отношения» термин «фор­мы общения» (Verkehrsformf; именно в новой форме общения, как нам кажется, видят они выход из противоречий современно­го глобализирующегося общества.

Однако их аргументация все же выглядит в изрядной мере тавтологичной. По сути, М. Хардт и А. Негри исходят из того, что множество формируется только там, где возникает нечто общее - взаимодействия, коммуникации, новые формы нема­териальной деятельности. Но совершенно неочевидно, что тем самым «множество организует само себя» в некое единое це­лое. Скорее, оно возникает из целостности общества, сложив­шейся помимо естественной эволюции того, что авторы пони­мают под собственно множеством. Нынешнее состояние множества есть продукт процесса, в котором само множество как таковое не принимало участия; и поэтому утверждать, что уже сегодня можно различить основания его сплоченного един­ства, кажется преждевременным. Современное множество едино в своем желании конституироваться как множество; но это еще не значит, что оно знает, как это можно сделать. В этом отношении апелляции к чему-то общему выглядит бес­проигрышно, потому что только к нему и остается взывать; но сам призыв во многом бессодержателен. К тому же, общее во множестве не зря связывается М. Хардтом и А. Негри с ком-

⁵ Так, например, К. Маркс и Ф. Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «Ein frueheres Interesse, dessen eigentuemlische Verkehrsform schon durch die einem spaeteren angehoerige verdraengt ist, noch lange im Besitz einer traditionellen Macht, in der den Individuen gegenueber verselbstaendigten scheinbaren Gemeinschaft (Staat, Recht) bleibt, einer Macht, die in letzter Instanz nur durch eine Revolution zu brechen ist» (Marx-Engeb Werhe, Bd. 3, S. 72f) [см. также: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 3, с. 69].

XX

Глашатаи нового мира

муникациеи и взаимодействием сингулярных личностей - ведь сами сингулярии не могут быть похожими друг на друга; сле­довательно, общее возникает в данном случае в общении, что опять-таки тавтологично, потому что сам акт общения требу­ет множественности его субъектов. Идея плодотворна, но в ее нынешней форме она вряд ли может служить прочной опо­рой для дальнейшего исследования.

Но авторы неумолимо идут вперед. Их следующее утвер­ждение касается имманентной демократичности множества, что дает богатую пищу для размышлений.

Демократия изначально трактуется М. Хардтом и А. Не­гри образом, позволяющим легко «соединить» ее с требовани­ями множества; в той же степени как современное производ­ство - это «производство всего усилиями всех», современная демократия - это «управление каждого каждым» (с. 131). Се­годня, пишут они, «приходится иметь дело с иной антрополо­гической реальностью, с новыми агентами производства и субъектами эксплуатации, которые выступают в то же время и как личности. Активность таких личностей следует считать матрицей свободы и множественности для каждой из них. Тут демократия становится непосредственной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных терминах - как предел равенства, или же в социалистических - как меру свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как сво­боды, так и равенства - без всяких ограничений (курсив мой - В.И.)» (с. 273). Особое внимание обращается в книге на необ­ходимость восстановления этого понимания демократии -единственного, которое, по мнению авторов, соответствует исконному смыслу данной категории. Они дают очень инте­ресный обзор трактовок демократии, доминировавших в раз­личные исторические периоды на протяжении последних двух­сот лет (см. ее. 298-300), и показывают, как далеко ушли мы сегодня от первоначального ее понимания. Приводя опреде­ление Дж. Ная, согласно которому «демократия - это правле­ние должностных лиц, которые подотчетны и могут быть сме-Щены большинством народа, на территории, на которую распространяется их юрисдикция» (с. 298), М. Хардт и А. Не­ действительно заставляют читателя поверить в то, что

XXIВ. Иноземцев

большая часть современного глобального политического класса считает обывателей безнадежными простаками, если верит, будто такое понимание имеет нечто общее с исходным смыс­лом демократии. «Когда наши полномочия передаются груп­пе правителей, то с этого момента все мы не занимаемся уп­равлением, мы уже отделены от власти и представительства», -подчеркивают авторы (там же), и с ними в данном случае очень трудно не согласиться.

Какие же выводы делают М. Хардт и А. Негри из этих смелых утверждений? Они полагают, что требования демок­ратии следует «очистить» от двух ограничений - от классово­го характера и от национальной структуры. Они напоминают, что на протяжении долгого времени одним из лозунгов соци­алистов было требование «демократии рабочих» или «само­управления трудящихся», но это несбыточное пожелание либо тихо умерло по мере прогресса промышленной революции в середине XX столетия (на Западе), либо, «теряя последние элементы связи с множеством, деградировало и ужалось до фикции демагогического контроля и популистского консенсу­са» (в СССР и странах «народной демократии») (см. ее. 306, 307). В то же время, утверждают М. Хардт и А. Негри, не ме­нее опасно и ограничение демократии рамками одного наци­онального государства, обычно обосновываемое отсутствием планетарного «демоса» и сложностью (а проще говоря - не­возможностью) организации глобального представительства. Оба эти обоснования объявляются М. Хардтом и А. Негри несостоятельными - причем с точки зрения формальной логи­ки их аргументация выглядит почти бесспорной.

Во-первых, они напоминают читателю дискуссии о демок­ратии, охватившие европейских и американских интеллекту­алов в XVIII столетии. Тогда широко распространились воз­зрения, согласно которым демократия была возможна в рамках греческих полисов, но неосуществима в пределах националь­ного государства (см., напр., с. 289). Но сегодня мало кто вспо­минает эти дебаты, а «сторонники демократии сталкиваются с таким же скептическим аргументом: демократия, вероятно, мыслима в пределах отдельных стран, но в масштабах глоба­лизированного мира выглядит совершенным абсурдом» (с. 375).

Глашатаи нового мира

Должно ли это убеждать человека, верящего в прогресс и зна­комого с ходом истории? Вряд ли, говорят авторы, и здесь мы соглашаемся с ними.

Во-вторых, проблема глобального представительства дей­ствительно выглядит практически неразрешимой. М. Хардт и А. Негри предлагают несколько схем «всемирной ассамблеи» -но только для того, чтобы показать, что все они нереализуемы (см. ее. 357-359), а наиболее развитая наднациональная поли­тическая форма - Европейский Союз - отличается прежде всего отсутствием традиционно понимаемого представительства (см. с. 362). Но у авторов книги есть на это готовый ответ: «Глав­ным осложнением в предложениях по созданию нового пред­ставительного органа для всего мира... является понятие пред­ставительства как такового» (с. 360). Нужно уйти от самой этой идеи, чтобы открыть путь к самоуправлению множества - не больше и не меньше, утверждают они. Самоуверенно? Возмож­но, хотя и не очевидно.

Итак: с одной стороны, необходимо отступить назад - в XVIII век, во времена Просвещения, чтобы в наше время, полное шаблонов и стереотипов, возродить атмосферу интел­лектуального поиска; с другой стороны - нужно осуществить скачок в будущее, чтобы отказаться от идеи представитель­ства, определяющей принципы демократии. В условиях упад­ка национальных государств и снижения роли и значения су­веренитета «нет другой основы для производства норм, кроме множества» - утверждают М. Хардт и А. Негри (с. 258); «мно­жество оказывается единственным социальным субъектом, которое способно реализовать идею демократии, понимаемой как управление каждого каждым» (с. 131), а «созидание демок­ратии, [в свою очередь] - это единственный путь, позволяю­щий закрепить власть множества» (с. 272). Но что такое «власть множества», если не состояние свободы? Поэтому демократия и свобода отныне - да и впредь - неразделимы; невозможно и даже безрассудно требовать свободы сейчас, а демократии -попозже (см., например, с. 288). «Демократию, при которой мы все, участвуя в биополитическом производстве, совместно создаем и в то же время сохраняем социальные связи, мы и

XXII

XXIII В.Ин

называем "абсолютной"» (с. 423) - суммируют авторы свое ви­дение проблемы.

Здесь нужно ненадолго остановиться. По сути, выше были изложены концептуальные положения, содержащиеся в кни­ге М. Хардта и А. Негри; теперь начинаются их политические следствия. Ведь несмотря на то, что «никогда не ощущалось большей потребности в демократии, нежели сейчас» (с. 2), предложения по демократизации мира никогда не сталкива­лись со столь мощным сопротивлением, как теперь (см. с. 365), а ощущение подавленности и несвободы давно не было столь всеохватывающим. Почему? Потому, отвечают авторы, что подъем множества - это страшная угроза для того господству­ющего глобального класса, который присваивает универсаль­ный продукт этого множества. Именно этот класс воплощает в наше время всемирную реакцию, задача которой - не допус­тить не столько «освобождения» множества, сколько его кон­солидации и осознания им самого себя именно как множества -всевластного и всемогущего. А для достижения такой цели хороши любые средства, поскольку ставки в борьбе высоки как никогда прежде.

Борьба «множества» с диктатурой господствующего клас­са разворачивается сегодня не только «по всей линии фрон­та», но идет и «в тылу» у каждого из противников. В наши дни война превратилась из ужасной аномалии в нормальное со­стояние, из конфликта между отдельными государствами и народами в некое подобие гоббсовской «войны всех против всех». Она «обретает генерализированный характер, подав­ляя все проявления общественной жизни и навязывая свой собственный политический порядок, [тогда как] демократия выглядит безвозвратно утерянной, глубоко погребенной под режимами милитаризации и обеспечения безопасности» (с. 2). Примечательно, что М. Хардт и А. Негри начинают свою кни­гу именно с рассмотрения этого «состояния войны», а не с ана­лиза трансформаций труда, производства или форм обществен­ной жизни. Почему? Ведь если они называют свою работу теоретической и если все современные конфликты и войны объясняются через формирование множества и ожесточенное сопротивление господствующих классов, не правильнее было

XXIV

Глашатаи нового мира

бы начать с тех методологических аспектов, которые обрисо­ваны выше? Разве К. Маркс начинал «Капитал» с описания ужасов относительного и абсолютного обнищания пролета­риата? Напротив, он завершал его первый том соответствую­щими главами. Что же в таком случае обусловливает структу­ру книги, отнюдь не соответствующую высоким стандартам теоретичности, заданным предшественниками наших авторов? Ответ достаточно очевиден: причина тому в нас, читателях. Как Д. Кэмерон, снимая свой «Титаник», не мог воспроизвес­ти исторически строгую картину катастрофы, в момент кото­рой самые богатые пассажиры лайнера не боролись за места в шлюпках, как это представлено в фильме, а с достоинством принимали смерть, потому что знал: современный зритель не поверит в иное^к, - так М. Хардт и А. Негри не хотят строить свою книгу по законам теоретического жанра, поскольку впол­не отдают себе отчет в том, что нынешние сингулярии - пред­ставители боготворимого ими творческого множества - вряд ли соизволят «продираться» сквозь теоретические дебри, ко­торые в XIX веке не казались тогдашним читателям - всего лишь каким-то жалким индивидам - «непроходимыми». Имен­но поэтому на первых же страницах книги мы встречаемся с катастрофическими сценами вселенской войны, а не с мето­дичным анализом двойственной природы товара и созидаю­щей его трудовой деятельности. И это заставляет задуматься: а такими ли уж творческими являются те сингулярии, кото­рым авторы адресуют свои рассуждения о неотвратимо при­ближающемся новом мире? Но не будем о грустном...

В своем описании современной всеобщей войны М. Хардт и А. Негри исходят из понимания нынешней эпохи как «пере­ходного периода, или, скорее, поры межвременья,., в ходе кото­рой национальная парадигма государств эпохи модернити переходит в новую глобальную форму и которая характеризу­ется избытком новых властньи структур (курсив мой - В.И.)» (ее. 200, 201). Глобализирующаяся экономика с необходимос­тью требует установления глобальных правил; «экономичес-

Это признание, сделанное самим Д. Кэмеронои, и вытекающие из него следствия °писаны в книге: Закария, Фарид. Будущее свободы. Нелиберальная демократия в США и ³«их пределами, Москва: Ладомир, 2004, ее. 262-263.

XXV В.Ин

кие, политические и чиновничьи элиты мира должны рабо­тать вместе и находиться в постоянном контакте» (с. 207), и целью такого взаимодействия является прочное доминирова­ние над теми, кого авторы предпочитают обобщенно имено­вать «опасными классами» (см. ее. 133-194). Этот термин очень точен; сегодня правительства в самых разных регионах мира не столько стремятся выступать посредниками между трудя­щимися массами и предпринимательской верхушкой, как это было, например, в первой половине и середине XX века, сколь­ко «полностью стоят на стороне капитала, и какие-либо по­среднические механизмы для переговоров по поводу его кон­фликтных отношений с рабочим классом отсутствуют» (с. 220). Поэтому современная власть - какой бы она ни была - прак­тически всегда проявляется как антидемократическая; по той же причине «государства - как мощные, так и уступающие им в силе - не склонны к последовательным действиям по устра­нению нищеты и неравенства» (с. 367): ведь наличие разде-ленности и присутствие в мире отчаявшихся и оттого возму­щенных масс поддерживает то ощущение опасностей, борьбе с которыми якобы посвящают себя государства. В результате «присущие эпохе модернити взаимоотношения между поли­тикой и войной превратились в свою противоположность. Война не является отныне инструментом, находящимся в рас­поряжении политических сил, к которому они прибегают в ограниченном числе случаев - напротив, сама война опреде­ляет основу политической системы» (с. 411). «Повседневная жизнь и нормальное отправление властных функций, - зак­лючают М. Хардт и А. Негри, - теперь пронизаны угрозой и ожесточением, присущими военному конфликту» (с. 25).

Однако это «межвременье» имеет немалые шансы затя­нуться, так как присущая ему простая логика выглядит весьма привлекательной для господствующего класса и открывает перед ним новые возможности. Во-первых, в новых условиях война с внешним противником сливается с борьбой с внут­ренними врагами, а потому существовавшие и прежде возмож­ности ограничения свобод ввиду внешней угрозы становятся гораздо более широкими. Сегодня все акты борьбы, где бы они ни отмечались, «разворачиваются внутри глобальной си-

XXVI

Глашатаи нового мира

стемы, ею обусловлены и, в свою очередь, на нее воздейству­ют» (с. 14). Именно поэтому всякая война в современном мире обретает черты, ранее присущие лишь гражданским войнам или повстанческим движениям (см. ее. 1-3); ниже мы еще вер­немся к следствиям, проистекающим из этого факта. Во-вто­рых, враг в этих войнах становится если и не невидимым, то весьма смутным; в качестве такового «выступают не опреде­ленные национальные государства, политические сообщества или даже отдельные люди, а скорее абстрактные понятия или, скажем так, некие ситуации» (с. 26). Соответственно и «грани­цы военных действий становятся неопределенными - как в пространственном, так и во временнум смысле» (с. 27). В ре­зультате, снова подчеркивают авторы, «война обретает гене­рализированный характер, подавляя все проявления обще­ственной жизни и навязывая собственный политический порядок» (с. 2). Трудно с этим поспорить.

М. Хардт и А. Негри, развертывая картину всепроникаю­щей войны (они не могут удержаться от соблазна назвать ее IV-й мировой - см. ее. 56-57)⁷, с необходимостью приходят к выявлению двух примечательных особенностей современной жизни, которые нетрудно обнаружить и в современной рос­сийской действительности. Первой из них является резкое из­менение риторики господствующего класса: «Одним из пока­зателей нового, активного, конституирующего характера войны является переход в политике от "обороны"к "безопасности" (курсив мой - В.И.)» (с. 34-35). При этом «концепция безопас­ности ведет к устранению различий между внешней и внут­ренней сферами, между армией и полицией; если "оборона" предполагает наличие защитного барьера против внешних угроз, то "безопасность" оправдывает постоянную военную ак­тивность - как на собственной территории, так и за рубежом» (с. 36). Можно к этому добавить, что обеспечение безопаснос­ти становится делом упоминавшихся уже избыточных струк-

В последнее время упражнения в периодизации истории «мировых войн» XX и XXI веков стали весьма распространенным занятием {ст., напр.: Podhoretz, Norman. "How to Win the World War IV?" in: Commentary, 2002, February, no. 113, pp. 19-29, или Bacevich, Andrew. The New American Militarism. How Americans are Seduced by War Supremacy, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2005, pp. 175-182, а также многие другие публи­кации на ту же тему).

XXVII тур власти - не военных и не правоохранителей, а разного рода представителей спецслужб, разведывательных структур, тайных агентов и т. п., - всех тех, для кого в русском языке нашлось емкое слово «силовики». Их призвание, действитель­но, состоит не более чем в демонстрации силы, так как реаль­ное устранение существующих угроз совершенно не входит в их намерения. Второй важной особенностью оказывается то, что возможности этих сил подавления крайне ограничены -причем не их потенциалом или силой сопротивляющихся, но самой логикой современных силовых акций. По сути, в новых условиях власть, борющаяся за обеспечение «безопасности», больше легитимизирует себя через установление порядка (той же пресловутой «стабильности»), чем добивается лояльности граждан. Однако силовики не заинтересованы в достижении стабильности уже потому, что таковая ставит под сомнение их собственную необходимость. Поэтому нынешнее состояние можно сравнить с функционированием ядерного реактора -система действует до тех пор, пока воспроизводится угроза (т. е. графитовые стержни не опущены слишком глубоко), и потому ее адепты стремятся ускорить реакцию; однако после­днее способно привести к неконтролируемым процессам, и в таком случае исчезнет уже не потребность в поддержании «по­рядка», а сам «порядок», который следует поддерживать. На­силие, к которому прибегают современные власти, «не обяза­тельно законно или нравственно, но будет считаться оправданным [до тех пор, пока] приводит к воспроизводству имперского порядка. Однако как только принуждение пере­станет обеспечивать порядок,., основа его легитимации ис­чезнет». Поэтому силовая верхушка обеспечивает себе лишь «самую сомнительную и нестабильную» из форм легитимнос­ти (с. 48). Заметим, что логика развития событий, например, на Северном Кавказе убедительно подтверждает точность по­добного «диагноза».

Стремления нынешних властей - как отдельных стран, так и глобального господствующего класса - в целом вполне по­нятны. Используя предельно широкие определения террориз­ма и обозначая этим термином весьма разнородные процессы, в том числе выступления против формально законных прави-

XXVIII

Глашатаи нового мира

тельств, практику ведения войны с нарушением установлен­ных правил и даже нарушение прав человека со стороны со­предельных государств (подробнее см. ее. 30-31), «сильные мира сего» пытаются криминализировать любые протестные движения, прививая обывателям то же самое ощущение их «противозаконности», с каким сами относятся к практически любой форме социального протеста. Тем самым, используя пре­дельно общие формулировки, можно сказать, что власти по­рождают атмосферу, создающую «препятствие для всех сил, нацеленных на общественные изменения» (с. 28). Но на этом они не останавливаются. Еще более важной задачей оказыва­ется формирование условий для бесконечной и непрекраща­ющейся «борьбы за безопасность», причем в сферу этой борь­бы попадают хозяйственная деятельность и экономические интересы государства. Ко всему же, что так или иначе нахо­дится вне компетенции силовиков, следует относиться не бо­лее чем как объекту контроля и регулирования {см., напр., с. 252). Яркой иллюстрацией этого положения в российском случае служит желание силовой олигархии сделать «прозрач­ными» общественные организации, но никак не «Роснефть». «В общественном плане, - пишут М. Хардт и А. Негри, - тен­денция состоит в том, чтобы все сделать публичным, то есть открыть для правительственного наблюдения и контроля; в то же время в экономическом плане дело идет к приватиза­ции и подчинению всего и вся праву частной собственности» (с. 253). Эта борьба за собственность - и за возможность при­сваивать многое из того, что всегда считалось общественным или что по праву должно принадлежать лишь множеству, -является, по мнению авторов, основной, хотя, безусловно, да­леко не «окончательной» целью тех, кто олицетворяет собой и воплощает в себе современную глобальную власть.

Более отдаленной представляется задача создания такого всемирного порядка, который способен закрепить сложивше­еся положение дел. «Война с террором», «конфликт цивилиза­ций», «противостояние экстремизму и фундаментализму» - все ^это слова и лозунги, призванные оправдать насилие, к кото-Рому власти готовы прибегнуть в любой момент и в любой точке мира {см. с. 292). Одним из средств такого оправдания

XXIXслужит новая глобальная «правовая» система, базирующаяся на идее «защиты прав человека», преследованиях за «преступ­ления против человечности» и международном судопроизвод­стве, что в конечном счете «направлено на разрушение прав и суверенитета народов и стран с помощью практики наднаци­ональной юрисдикции» (с. 46). Следует заметить, что авторы отнюдь не возражают против практики защиты попираемых прав, против предоставления человеку возможности отстаи­вать их как находясь под национальной юрисдикцией, так и оказавшись за ее пределами (подробнее см. с. 333); они обра­щают внимание лишь на тот факт, что к правам человека на­чинают относиться как к правовой категории, хотя на самом деле соответствующая доктрина в нынешнем ее состоянии является не более чем «фигурой речи». Все акции по «защите прав человека», напоминают М. Хардт и А. Негри, предпри­нимаются сегодня отдельными государствами или их коали­циями, причем в ходе таких акций попирается суверенитет других стран. Сами же государства-защитники прав человека не горят желанием ограничить свои суверенные полномочия, хотя на их территории права человека нарушаются порой не менее очевидным образом, чем на мировой «периферии». По­этому «осуществимость прав человека по всему миру не будет достигнута до тех пор, пока для этого нет законной институ­циональной структуры» (с. 334), а эпизодические усилия стран Запада по их соблюдению обусловлены скорее их экономи­ческими и геополитическими интересами, чем стремлением принести благо всему человечеству.

Этот новый мировой порядок М. Хардт и А. Негри счита­ют глобальной Империей, которая господствует сегодня над миром и является орудием капиталистического класса. Ее осо­бенность состоит в том, что она пытается управлять миром не посредством прямого и систематического насилия, как то делали, например, колониальные державы, захватывавшие значитель­ные заморские территории, а посредством страха, вызываемого угрозой насилия - волюнтаристского и порой беспричинного. Сход­ство результата, каковым, при различии в методах, оказывает­ся подавление воли к сопротивлению и расширение ареала господства, и позволяет авторам называть возникающий ми-

XXX

Глашатаи нового мира

повой порядок имперским, но не империалистическим (см. с. 3). Этот порядок подразумевает как неограниченную свободу действий всемирной властной элиты, так и ее минимальную ответственность за их результаты - и то, и другое обусловлено самой логикой доминирования в современном мире.

Специфическими особенностями этой системы являются преобладание силы и экономической мощи над правом и нрав­ственностью. Соединенные Штаты, ставшие к концу XX сто­летия единовластным лидером формирующегося нового ми­рового порядка, пришли к этому статусу, как подчеркивают М. Хардт и А. Негри, отнюдь не потому, что имеют за плечами масштабный опыт демократии и республиканизма, а в первую очередь потому, что являются державой, самой мощной в во­енном отношении и извлекающей все возможные преимуще­ства из своего несокрушимого экономического положения, а также контроля за глобальными финансовыми потоками. И в той мере, в какой становится общепризнанным, что «в чрез­вычайной ситуации суверену надлежит встать выше закона и взять все бразды правления в свои руки,., исключительная мощь США и способность к доминированию в рамках сложив­шегося мирового порядка» (с. 21) делают их «незаменимой нацией», о чем так часто и охотно рассуждают и американские демократы, и американские республиканцы. При этом Соеди­ненные Штаты пытаются укреплять свое господство и иным путем: через насаждение во всем мире своих законов (что не­которые исследователи называют процессом возникновения имперского права - см. с. 337), которые принимаются сначала предпринимателями, заключающими контракты и договоры по американским стандартам, затем международными эконо­мическими и финансовыми организациями, а потом нацио­нальными юристами.

Если рассматривать складывающийся глобальный мир «с высоты птичьего полета», то можно вести речь о проникнове­нии экономического духа в сферы, которые прежде остава­лись для него практически закрытыми. В эпоху модернити любая государственная власть не только давала ее обладате­лю определенные преимущества, но и возлагала на него оче­видную ответственность. Теперь же главные инструменты дав-

XXXI В.Ин

ления на другие страны имеют экономическую природу, им-перскость не требует контроля над территориями и потому не предполагает серьезной вовлеченности в дела мировой периферии. Институты, управляющие современным миропо­рядком - от МВФ до Пентагона, - «организованы противопо­ложным образом, нежели механизмы общественного или по­литического представительства, и, кроме того, не отвечают даже минимальным критериям буржуазного либерализма или публичной сферы... Подобная замена политики администри­рованием, - заключают авторы, -является общим феноменом, который противоположен демократической легитимности»

(ее. 355-356)⁸.

Однако это ощущение мощи и могущества - не более чем иллюзия. На деле, отмечают М. Хардт и А. Негри, западный мир отнюдь не так всемогущ, как может показаться. Избега­ние ответственности за судьбы периферии и желание лишь «снимать сливки» с неуправляемых процессов глобализации приводит к стремительному росту количества своеобразных «черных дыр» - территорий, где не существует законов и пра­ва, где развиваются социальные и экономические процессы, все больше угрожающие господству Запада над миром⁹. Отту­да же подчас проистекают и явно антисистемные движения, которые в последнее время наносят мощные удары по запад­ной цивилизации. Успех этих движений обусловлен прежде всего их асимметричным характером, не позволяющим Запа­ду подготовиться к их отражению. С глобальным «центром» борются сегодня движения, имеющие сетевую природу, что стало очевидно в последние годы; прежде наличие таких дви-

⁸ К аналогичным оценкам современной ситуации, вытекающим из анализа практи­чески тех же самых явлений, я пришел, сопоставляя «глобализацию по-американс­ки» с той «европеизацией» мира, которая имела место во второй половине XIX-го -начале ХХ-ro столетий (см., напр.: Иноземцев, Владислав. "Глобализация по-амери­кански как альтернатива вестернизации" в: Косшгюлис, 2003-2004, Зима, № 4 (6), ее. 44-58 и Иноземцев, Владислав. "Вестернизация как глобализация и 'глобализа­ция' как американизация" в: Вопросы дЗилософии, 2004, № 4, ее. 58-69). ⁵¹ Хороший обзор неконтролируемых полукриминальных процессов, развертываю­щихся в современном мире, предложен в работах М. Найма, главного редактора влиятельного журнала «Foreign Policy» (см., напр.: NaHm, Moisfls. "The Five Wars of Globalization" in: Foreign Policy, 2003, January/February, no. 134, и более подробно: Nairn, Moisife. Illicit. How Smugglers, Traffickers, and Copycats are Hijacking the Global Economy, New York, London: Doubleday, 2005).

XXXII

Глашатаи нового мира

жений скрывалось коммунизмом, который был первым «сете­вым» противником Запада, хотя и воспринимался в обличье социалистических стран, то есть национальных государств. «Считалось, - пишут М. Хардт и А. Негри, - что у основного суверенного врага просто очень много агентов; [но] после за­вершения "холодной войны" национальные государства уже не застят горизонт, и сетевые враги полностью вышли на свет» (с. 78). Однако этот их «выход» можно назвать таковым толь­ко с большой натяжкой; несмотря на то, что сегодня более или менее понятно, откуда исходит угроза, непосредственный ис­точник опасности в большинстве случаев остается скрытым даже от глаз профессиональных борцов за безопасность. Вра­ги глобальной Империи практически неуловимы, да и масш­таб противостоящих «армий» не вполне ясен (подробнее см. ее. 48-49). Для подавления такого сопротивления американ­цы и их союзники используют так называемую «серую» стра­тегию, в которой смешаны военные и гражданские компонен­ты, а военная сила самыми разнообразными способами сочетается «с социальным, экономическим, политическим, пси­хологическим и идеологическим контролем» (с. 75).

Но и самые изощренные методы контроля не обещают полной и окончательной победы. В конфликтах, происходя­щих в этой «серой» зоне, силы Империи оказываются недо­статочными, что подтверждает опыт не только Вьетнама 1960-1970-х годов, но и Ирака 2000-х (подробнее см. с. 74). «В мире, где... насилие не будет [считаться] легитимным, в принципе допустимо называть всякое насилие терроризмом» (с. 43), ут­верждают М. Хардт и А. Негри, и они несомненно правы. А коль скоро американские военнослужащие в Ираке или рос­сийские солдаты в Чечне воспринимаются местным населени­ем как сеющие смерть террористы, вся разработанная в США или России идеология антитеррористической борьбы обора­чивается против самих борцов с террором, а сетевые структу­ры, противостоящие им, начинают множиться с невиданной быстротой. Когда же та или иная «страна... пытается оттолк­нуть от себя сеть, это напоминает попытку отмахнуться палкой °т набегающей волны (курсив мой - В.И.)» (с. 85). Результатом становятся разочарование и паника; законопослушное насе-

XXXIII В. Иноземцев

ление начинает понимать, что «война с террором» приводит к свертыванию свобод и упадку того общества, в котором ему привычно жить; но в то же время отказ от борьбы тоже не сулит ничего хорошего... «Если мы ничего не предпринима­ем, то нас уничтожают наши враги; если мы начинаем воевать с ними, то все равно в конце концов губим сами себя» (с. 23) -вот печальный вывод авторов.

Это - одни из самых впечатляющих выводов в книге М. Хардта и А. Негри. Трудно не согласиться со многим из того, что они пишут относительно иллюзорности победы в войне с террором. Похоже, что современные политики, все больше втягиваясь в борьбу с этим несомненным злом, утра­чивают чувство реальности, оказываются все сильнее скован­ными примитивными идеологическими предрассудками. Чи­татель найдет в книге немало убедительных доказательств, что у современного «обострения» антитеррористической борьбы есть свои вполне понятные причины, и большинство наличе­ствующих тенденций свидетельствует о том, что эта борьба не будет выиграна.

Однако, читая о перипетиях всепроникающей глобальной войны и охотно соглашаясь с тем, что она не может быть выиг­рана, невольно ощущаешь какую-то неполноту рисуемой в книге картины. Если