2015-05-23
443
"Про Ибн эль-Араби рассказывают, что люди сказали ему: 'Ты окружаешь себя только нищими, крестьянами и ремесленниками. Разве ты не можешь сделать своими сторонниками образованных людей, ведь тогда, наверное, к твоим учениям относились бы с б?льшим уважением?' Он ответил: 'День беды оказался бы значительно ближе, если бы влиятельные мужи и ученые стали меня восхвалять. Ведь, без сомнения, они стали бы делать это лишь ради себя, а не для блага нашего дела'".
Идрис Шах. "Мудрость идиота"
На каждый доклад, который Винникотту приходилось читать перед так называемыми научными обществами, приходила как минимум дюжина социальных работников, представителей детских организаций, учителей, священнослужителей и т.д. Он был особенно рад возможности поговорить с простыми людьми, которые с большим участием заботились о других, будь то дети, оказавшиеся в нужде взрослые или несчастные, потерявшиеся в мире, с которым они не могли справиться своими силами. Причина этого заключалась в том, что из таких встреч он выносил гораздо больше, чем из полемики со своими высокоинтеллектуальными коллегами. Ему также не нравились претензии на остроумие, к которым, надо признаться, чересчур склонны нынешние психоаналитики. Кроме того, Винникотт имел возможность продемонстрировать людям, интересовавшимся не столько лечением, сколько уходом за душевнобольными, будь то дети или взрослые, парадокс, которым являлся он сам.
Ни в одной другой области исследовательской работы потребность в парадоксах, столь характерная для Винникотта, не проявлялась более отчетливо, чем в двух направлениях его клинической работы: при работе с детьми с использованием игры в каракули и при аналитическом лечении взрослых, которых он буквально поддерживал во время их продолжительной регрессии на ступень зависимости, возникавшей в аналитической ситуации. Атмосфере "особого рода интимной близости" с ее спонтанностью слов и действий во время игры с ребенком в ходе терапевтического сеанса он противопоставлял не прекращавшуюся поддержку пациента, регрессировавшего в аналитической ситуации к состоянию зависимости. В работе "Терапевтические консультации в детской психиатрии" содержатся наглядные примеры клинической работы Винникотта с его маленькими пациентами. Но нигде не рассказывается о том необычном - совершенно спокойном и вместе с тем крайне деятельном - физическом присутствии, которое отличало его в клинической ситуации. Только тот, кто имел привилегию принадлежать к его пациентам и проходить у него лечение, может подтвердить уникальную особенность его внимания: он слушал душой и телом.
Первое подробное клиническое описание регрессии на ступень зависимости у взрослого пациента Винникотт дал в своей статье "Метапсихологические и клинические аспекты регрессии в рамках психоанализа" (1954). Касаясь своей теории, он писал: "Впрочем, я не думаю, что имеет смысл употреблять слово 'регрессия' каждый раз, когда в истории болезни пациента всплывает инфантильное поведение. Слово 'регрессия' приобрело популярное значение, которое нам не нужно перенимать. Когда в психоанализе мы говорим о регрессии, то подразумеваем наличие организации Я и угрозы хаоса. Форма, в которой индивид накапливает воспоминания, идеи и возможности, предоставляет богатый материал для исследования. Как будто имеются ожидания, что, возможно, появятся благоприятные условия, оправдывающие регрессию и предоставляющие новые возможности для дальнейшего развития, которые вначале были невозможными или оказались затрудненными из-за фрустрации со стороны внешнего мира" (Winnicott 1958, 281).
В этом высказывании особенно следует подчеркнуть формулировку: "Ожидания, что, возможно, появятся благоприятные условия, оправдывающие регрессию". Винникотт считал - а клинический опыт других аналитиков подтвердил это, - что в тот момент, когда человек испытывает необходимость регрессировать на ступень зависимости, он не может осуществить эту регрессию самостоятельно или выразить такую потребность, если рядом нет кого-то, кто ощущал бы ее в нем и пошел бы ему навстречу. В своей работе с так называемыми "делинквентными детьми" он показал, что антисоциальные поступки являлись способом выражения потребности и предъявления требований (Winnicott 1956). В аналитической ситуации ему удалось установить, что оказавшийся в трудной ситуации пациент неспособен претендовать на то, в чем он нуждается, - не из-за своего сопротивления, а из-за неспособности включаться в "игру", которую мы называем свободным ассоциированием. Фрейд был гениальным человеком и обладал достаточной способностью вчувствоваться в другого, чтобы понять, что неспособность пациента выразить "свою правду" представляет собой не отказ, а бессознательное сопротивление и что пациенту можно помочь выйти из его тяжелого положения, раскрыв причины сопротивления. Винникотт добавил к этому новый параметр. Он понимал: существуют люди, которые получали недостаточно любви и внимания в раннем детстве, а потому все, о чем им приходится говорить, относится к тому времени, когда еще они не обладали необходимыми способностями Я, чтобы справиться со своей ситуацией или хотя бы ее осознать. Они могли просто ее регистрировать. Поэтому аналитик должен это понять, пойти им навстречу, осознать их потребность и на нее ответить.
В связи с этим Винникотт указывает на важное различие между ролью желаний и ролью потребностей в клиническом процессе: "Имеет смысл говорить о желаниях пациента, например о желании быть незаметным. Однако в отношении регрессировавшего пациента слово 'желание' все же не является верным; мы используем вместо него слово 'потребность'. Если регрессировавший пациент нуждается в покое, то без удовлетворения этой потребности вообще ни к чему нельзя подступиться. Если потребность не удовлетворяется, то результатом будет не гнев, например, а всего лишь воспроизведение ситуации фрустрации со стороны внешнего мира, которая стала причиной задержки процессов развития Самости. Способность индивида 'желать' оказалась в значительной мере нарушенной, и теперь мы становимся свидетелями воспроизведения первоначальной причины чувства бессмысленности.
Регрессировавший пациент близок к переживанию заново воображаемых и всплывающих в памяти ситуаций; повторное проигрывание мечты может оказаться средством обнаружения того, что является нужным. За этим следует беседа о том, что было проиграно, о самом акте проигрывания и о том, чего нельзя было предупредить" (Winnicott 1958, 288).
Коллеги Винникотта, обвинявшие его в том, что он вызывает регрессию у своих пациентов, забывали об этом различии. Кроме того, Винникотт говорил о неспособности пациента, обусловленной фрустрациями со стороны внешнего мира, которую он может представить себе в аналитической ситуации благодаря такому совершенно особого рода "отыгрыванию". Схематическое описание Винникоттом процессов, протекающих в этом случае, выглядит следующим образом:
"1. Создание рамок, способствующих доверительным отношениям.
2. Регрессия пациента на ступень зависимости при надлежащем учете связанного с нею риска.
3. Пациент достигает нового понимания собственной Самости, прежняя Самость растворяется в целостном Я. Новое продвижение отдельных процессов, которые оказались приостановленными.
4. 'Размораживание' ситуации фрустрации, обусловленной внешним миром.
5. С новой позиции сильного Я теперь ощущается и выражается гнев по поводу прежней фрустрации, обусловленной внешним миром.
6. Возвращение регрессии на ступень зависимости при надлежащем продвижении в направлении независимости.
7. Инстинктивные потребности и желания могут теперь реализоваться с настоящим душевным подъемом и настоящей жизненной силой" (там же, 287).
Винникотт сравнивал клиническую ситуацию и свое отношение к регрессировавшему пациенту с тем, как "обычная способная к самоотдаче мать" заботится о своем младенце и маленьком ребенке. В этих отношениях особой проверке на прочность подвергаются так называемая чувствительность к контрпереносу и способность аналитика контролировать возникающие у него чувства. Эту проблему он подробно обсудил в статье под называнием "Ненависть при контрпереносе" (1947). Я хотел бы привести здесь лишь один важный фрагмент: "Когда аналитика справедливо упрекают в эмоциональной жестокости, он должен быть заранее к этому подготовлен, ибо он обязан с терпением относиться к тому, что оказывается в такой ситуации. Прежде всего ему нельзя отрицать ненависть, существующую в нем самом. Ненависть, оправданная в данной ситуации, должна быть отсортирована, сохранена и держаться наготове для возможной интерпретации" (Winnicott 1958, 196).
Винникотт полностью понимал, какую огромную неблагодарность проявляет пациент в момент регрессии к своей потребности и что на эту неблагодарность при переносе следует отвечать не сочувствием или интерпретациями, а только дозированной ненавистью. Если ненависть при контрпереносе отрицается, то клинические отношения, как правило, вырождаются в лесть и досаждающее сочувствие пациенту или в "затыкание" пациента многословными интерпретациями, которые только оскорбляют пациента и еще больше усиливают его неспособность.
Еще одну характеристику особого рода внимания, которого регрессировавший пациент требует от аналитика, лучше всего можно описать на примере того, что Винникотт назвал "первичной материнской заботой": "Если мать в достаточной мере отвечает потребностям младенца, то тогда его собственная линия развития лишь в крайне незначительной степени нарушается из-за реакций на вторжения. (Речь, разумеется, идет о реакциях на вторжения, а не о вторжениях как таковых.) Фрустрация со стороны матери вызывает реакции на вторжения, а эти реакции прерывают 'прогрессирующее бытие' младенца. Избыточность такой реакции вызывает не фрустрацию, а угрозу уничтожения. Это, на мой взгляд, является весьма реальным примитивным страхом, который предшествует любому другому страху, содержащему в своем описании слово 'смерть'.
Другими словами, основой установления Я является достаточность 'прогрессирующего бытия', которая не уменьшается из-за реакций на вторжения. Эта достаточность 'прогрессирующего бытия' возможна только вначале, когда мать находится в том состоянии, которое (как мне кажется) является совершенно реальной вещью - в состоянии здоровой беременной матери, в конце ее беременности, а также в течение нескольких недель после рождения ребенка.
Только если мать сенсибилизирована в описанном мною смысле, она может войти в положение младенца и вместе с тем удовлетворить его потребности. Сначала ими являются телесные потребности, которые постепенно превращаются в потребности Я, в то время как в результате развития воображения формируется психология. Затем устанавливается контакт между Я матери и ребенка, от которого мать в конечном счете снова освобождается и в результате которого ребенок в надлежащий момент приходит к представлению о матери как человеке. Под этим углом зрения мать обычно осознается как человек в позитивном смысле, а не воспринимается как символ фрустрации. Результатом неумения матери приспособиться к нуждам ребенка в этой ранней фазе может быть только уничтожение Самости младенца.
Что мать делает правильно, а что - нет, на этой стадии младенцем никак не воспринимается. Этот факт вытекает уже из моего тезиса. Осечка матери ощущается не как таковая, а как угроза личному существованию.
В этом смысле ранняя стадия построения Я является, следовательно, 'молчаливой' стадией. Первая организация Я возникает из переживания угрозы уничтожения, которая затем все же не заканчивается уничтожением и где всегда возможно восстановление. Эта вера в восстановление, в основе которой лежит подобного рода опыт, ведет к постепенному формированию Я, способности Я справляться с фрустрациями" (там же, 303-304).
Я подробно привел эту цитату прежде всего потому, что здесь перечислены все основные кризисы, с которыми мы сталкиваемся в ходе клинического лечения пациента, регрессировавшего на ступень зависимости. Все без исключения неудачи в аналитической ситуации возникают вследствие нашей неспособности отвечать на потребность пациента, а не из-за его сопротивления. Кроме того, если заменить понятие материнской роли, описываемой Винникоттом, понятием "чувствительность аналитика к потребности пациента", мы получаем полезную схему, в соответствии с которой мы можем выстраивать наше поведение при обращении с пациентом.
Клиническое обращение с потребностью пациента в момент, когда он регрессировал на ступень зависимости, обязательно предполагает влияние, но не интерпретацию. В своих работах Винникотт выделяет три основных типа влияния:
1. Качество аналитической среды: ее спокойствие и то обстоятельство, что пациент не подвергается вторжениям;
2. Аналитик предлагает то, в чем нуждается пациент: это могут быть вмешательства посредством интерпретаций и/или это может быть просто физическое присутствие и/или он позволяет пациенту свободно проявлять себя и делать то, что ему необходимо;
3. Влияние, которое может оказывать только социальное и семейное окружение; его спектр - от помещения в клинику до заботы со стороны членов семьи и друзей.
Говоря о проблеме влияния, необходимо заметить, что речь здесь не идет о том, чтобы уступать настроениям и желаниям пациента, или о том, чтобы вместо оказания помощи давать ему успокоение. В действительности влияние означает, что в клинической ситуации и вне ее пациента стремятся приспособить к внешнему миру, добиться адаптации, которая отсутствовала у него в процессе развития и без которой он может существовать только благодаря использованию защитных механизмов и потенциала Оно. Только тогда, когда влияние оказало свое воздействие на пациента, интерпретационная работа может получить свое клиническое значение. Влияние и интерпретация часто осуществляются параллельно; они подкрепляют и усиливают друг друга в общем переживании пациента.
Благодаря совершенствованию своих умений, а также расширению и углублению своих знаний Винникотт мог вызывать регрессию на ступень зависимости в символической форме, например в фантазии. Наглядный пример этого Винникотт приводит в статье "Зависимость при уходе за младенцами и детьми и в психоаналитической ситуации" (1963). Постепенно он пришел также к выводу, что то, чего должен был достичь пациент, является фазой регрессии, но совершенно не обязательно сохраняющимся регрессивным жизненным стилем. В своей последней формулировке эта идея выглядит следующим образом: "Здесь, как и в аналогичных случаях, я пришел к выводу, что для регрессии к зависимости пациент нуждается в переносе, который позволил бы ему пережить во всей полноте адаптацию к потребностям. Условием этого, без сомнения, является способность аналитика (матери) идентифицироваться с пациентом (с ребенком). Благодаря такому переживанию он достигает едва ли не полного слияния с аналитиком (с матерью), в результате чего пациент становится способным жить и устанавливать отношения, не пользуясь проективными и интроективными механизмами идентификации. Затем наступает болезненный процесс, в ходе которого объект отделяется от субъекта; в результате этого отделения аналитик оказывается за пределами всемогущего контроля пациента. Поскольку аналитик выдерживает деструкцию, связанную с этим изменением, и не противится ей, может возникнуть нечто новое: использование объекта-аналитика пациентом и возникновение новых отношений, основанных на перекрестной идентификации. В таком случае пациент может представить себя на месте аналитика; вместе с тем аналитик сделает правильно, если со своей надежной позиции войдет в положение пациента" (Winnicott 1971b, нем. изд., 154-155).
За сорок с лишним лет интенсивной клинической работы Винникотт постепенно пришел к своеобразному синтезу своих различных клинических методов и теорий. В последней книге "Игра и реальность" (1971b) он представляет этот синтез в окончательной форме. По его мнению, все элементы (строгая дисциплина, сдержанность и такт, необходимые для того, чтобы поддерживать пациента в фазе его регрессии на ступень зависимости; все, что относится к управлению, влиянию и к "особого рода интимному доверию" в процессе терапии детей, где жесты и речь проявляются во взаимодействии и рефлексивно) имеют характер игры. Винникотт проводит различие между "использованием игры", то есть обычной клинической практикой в детском анализе, и игрой как "вещью в себе". Он приходит к важному разграничению между существительным "игра" и субстантивированной формой глагола "играть". Основную гипотезу Винникотта можно передать двумя цитатами: "Психотерапия осуществляется там, где пересекаются две сферы игры: сфера игры пациента и сфера игры терапевта. Психотерапия имеет дело с двумя людьми, играющими друг с другом. Из этого следует, что работа терапевта там, где игра невозможна, направлена на то, чтобы из состояния, в котором пациент не может играть, привести его в состояние, в котором он играть может" (там же, 49). И далее: "Все сказанное здесь мной об игре детей относится, по существу, и ко взрослым, разве что эти явления описать гораздо сложнее, когда материал пациента выражается в основном в процессе вербальной коммуникации. Я думаю: мы должны исходить из того, что игра при анализе взрослых представляет собой точно такое же высказывание, как и при нашей работе с детьми. Она проявляется, например, в выборе слов, в интонации и, безусловно, в настроении" (там же, 51).
Важно иметь в виду то обстоятельство, что игра в каракули не является методом терапевтической работы с детьми. Она представляет собой всего лишь средство достижения цели, причем этой целью является наступление того критического момента (который Винникотт называл "священным моментом"), когда ребенок и терапевт вдруг совершенно точно начинают понимать особенности аффективной и психической ситуации, в которой вынужденно оказался ребенок и которая тормозит его дальнейшее развитие и сдерживает его на пути к собственной Самости. Умение включаться в такую игру предполагает совершенно особого рода психосоматическую чувствительность, которой и обладал Винникотт. Подражание игре представляет собой лишь уродливую карикатуру на то, что Винникотт делал с большим удовольствием и со всей серьезностью, что доставляло наслаждение зрителям и читателям, но вместе с тем оказывало также глубочайшее терапевтическое воздействие.
До сих пор я обсуждал клиническую работу Винникотта прежде всего в аспекте ее влияния и воздействия на пациентов, вынужденных регрессировать в аналитической ситуации на ступень зависимости. Я намеренно говорю "в аналитической ситуации", а не при переносе, поскольку это является существенным различием, которые мы не должны здесь упускать из виду. Чтобы иметь возможность использовать перенос как таковой, личность пациента в процессе своего развития и созревания должна достичь определенной зрелости. К сожалению, аналитики слишком часто предполагают наличие у своих пациентов способности устанавливать при переносе контакт и пользоваться переносом, которая нужна аналитикам для того, чтобы иметь возможность осуществлять свою работу, тогда как в действительности она присуща далеко не всем пациентам. Случай, описанный Мэрион Милнер (Milner 1969), является убедительным и наглядным примером такого положения дел. В своей статье "Клинические разновидности переноса" (1955) Винникотт описывает его очень четко: "Там, где существует сохранное Я, а аналитик способен принимать эти самые ранние проявления заботы о ребенке как данность, рамки анализа с точки зрения интерпретационной работы являются несущественными. (Под 'рамками' я понимаю всю совокупность влияний.) Тем не менее и обычный анализ всегда включает в себя определенную степень влияния, с чем в той или иной степени согласны все аналитики.
В работе, о которой здесь идет речь, рамки являются более важными, чем интерпретация. Акцент смещается с одного на другое.
Поведение аналитика - представленное тем, что я назвал рамками, достаточной способностью приспосабливаться к потребностям - постепенно понимается пациентом как нечто пробуждающее у него надежду на то, что истинная Самость в конечном счете сможет оказаться способной подвергаться риску, связанному с началом восприятия жизни.
В конце концов ложная Самость уступает аналитику. Это является периодом выраженной зависимости и настоящего риска, и пациент, естественно, находится в состоянии глубокой регрессии. (Под регрессией я здесь понимаю регрессию на ступень зависимости и регрессию к ранним процессам развития.) Это является также очень болезненным состоянием, поскольку пациент - в отличие от младенца в реальной ситуации - полностью осознает данный риск. В некоторых случаях здесь задействуется такая большая часть личности, что в этом состоянии пациент нуждается в заботе и опеке. Тем не менее протекающие процессы можно изучить лучше в тех случаях, когда эти феномены более или менее ограничены временем аналитических сеансов.
Характерной особенностью переноса на этой стадии является то, каким образом мы позволяем пациенту сделать прошлое настоящим. Эта идея содержится в книге мадам Сешейе под названием "Символическая реализация" (1951). Если при неврозе переноса прошлое проявляется в кабинете врача, то в данной работе правильнее, пожалуй, будет говорить о том, что настоящее возвращается обратно к прошлому и становится прошлым. Благодаря этому аналитик находится по отношению к первичному процессу пациента в рамках, в которых он обладал своим первоначальным значением" (Winnicott 1958, 297-298). Далее Винникотт говорит нечто весьма характерное для его образа мышления: "То, как происходит изменение от переживания подавленности к переживанию гнева, является предметом, интересующим меня прежде всего, поскольку именно здесь в моей работе меня подстерегала большая неожиданность. Речь идет о том, что пациент пользуется неудачей аналитика. Ему просто-таки необходимо, чтобы допускались ошибки, и на самом деле нет даже попытки окончательного приспособления. Я бы сказал, что ошибки наносят этим пациентам меньший вред, чем невротикам. Возможно, другие здесь будут столь же удивлены, что грубая ошибка может оказаться малозначительной, тогда как вроде бы несущественное неверное суждение иногда приводит к серьезным последствиям. Это объясняется тем, что пациент использует промах аналитика именно тогда, когда может относиться к нему как к неудаче в прошлом, как к неудаче, которую он может понять и из-за которой теперь, в настоящее время, может разгневаться. Аналитик должен уметь использовать собственные неудачи в их значении для пациента, и он должен по возможности уметь объяснять каждый промах, даже если это предполагает исследование собственных бессознательных контрпереносов" (там же, 298).
Подробное описание того, каким образом Винникотт помогает пациенту найти в психоаналитической ситуации собственную Самость и вместо острого шизоидного ухода в себя как формы существования начать делиться своими бурными чувствами, содержится в работе под называнием "Фрагмент одного анализа" (Winnicott 1972c). В ней почти дословно воспроизводятся ассоциации пациента и интерпретации аналитика.
В связи с этим я бы хотел несколько подробнее поговорить о представлениях Винникотта об "антисоциальной тенденции" и соответствующих выводах, касающихся психоаналитической техники, поскольку это понятие является связующим звеном между клинической работой с пограничными пациентами и работой с так называемыми нормальными людьми, нуждающимися в терапевтической помощи прежде всего потому, что сами они не считают себя благополучными и/или отмечают, что их потенциал и способности не реализуются в жизни в полной мере. Винникотт показывает, что "антисоциальная тенденция не является диагностическим термином. Ее нельзя непосредственно сопоставлять с другими диагностическими категориями, такими, как невроз или психоз. Антисоциальная тенденция может быть присуща нормальному индивиду, как, впрочем, и тем, кто является невротиком или психотиком" (Winnicott 1958, 308).
Винникотт четко и убедительно определяет этиологические детерминанты антисоциальной тенденции: "Если существует антисоциальная тенденция, то это значит, что ей предшествовала настоящая депривация (а не просто дефицит). То есть произошла потеря чего-то хорошего, чего-то, что в переживании ребенка до определенного момента являлось позитивным, а затем исчезло: лишение распространилось на длительный период времени - более длительный, чем тот период, на протяжении которого у ребенка могут сохраняться воспоминания о жизненных переживаниях. Если резюмировать, то депривация включает в себя как ранние события, так и поздние, как относящуюся к определенному моменту травму, так и хроническое травматическое состояние, почти нормальные явления и, вне всякого сомнения, аномальные" (там же, 309).
То, как этот поиск имевшегося когда-то опыта происходит в переживании ребенка или взрослого, Винникотт описывает следующим образом: "В антисоциальной тенденции всегда имеются два основных направления, хотя бывает так, что одно является более выраженным, чем другое. Одно направление репрезентируется типичным образом в воровстве, а другое - в деструктивности. В одном случае ребенок ищет чего-то где-то, и если он не может этого найти, то ищет в другом месте, пока сохраняется надежда. В другом случае ребенок стремится к той степени стабильности окружения, которая способна вынести тяготы, обусловленные импульсивным поведением. Это является поиском исчезнувших условий во внешней среде - человеческого отношения, на которое можно положиться и которое, следовательно, предоставляет индивиду свободу действий и эмоциональных проявлений.
Особенно вследствие второго из этих основных направлений ребенок провоцирует тотальные реакции со стороны внешнего мира, словно он пытается найти становящиеся все более широкими рамки, окружение, первым примером которого являлись руки матери или ее тело.
Можно установить определенную последовательность - тело матери, ее руки, родительское отношение, дом, семья, включая двоюродных братьев и родственников, школа, местожительство с его полицейскими участками, родная страна с ее законами.
При рассмотрении нормального в целом человека и корней антисоциальной тенденции (относящихся к индивидуальному развитию) я всегда стремлюсь учитывать оба основных направления: поиск объекта и деструктивность" (там же, 310).
Я отдаю себе отчет в том, что слишком часто цитирую Винникотта. В свое оправдание мне бы хотелось здесь привести одно замечание, которое как-то высказал мне покойный Хайнц Гартманн: "Все ссылаются на мои труды, но мало кто их читает". Некоторые концепции Винникотта обманчиво просты. Кто-то, наверное, о них слышал и думает, что понял их значение и важность. Но в действительности такой случай - редкость.
Винникотт продолжает свое обсуждение с вопроса: "Можно ли объединить оба основных направления, воровство и деструктивность, поиск объекта и того, что провоцирует, либидо и агрессивные импульсы? Я бы сказал, что то и другое изначально объединены у ребенка и что это представляет собой тенденцию к самолечению, исцеление расслоенных инстинктов.
Если к моменту первоначальной депривации уже имеется определенная степень слияния агрессивных корней с либидинозными, то в таком случае ребенок предъявляет свои требования к матери в форме некой смеси воровства, оскорбления и беспорядка в зависимости от специфики той стадии эмоционального развития, на которой он находится. Если же настоящего слияния пока еще не произошло, то в этом случае поиск объекта и агрессия ребенка разделяются еще больше, что ведет к более выраженной диссоциации. Из этого следует: важным фактором, а в благоприятном случае также благоприятным фактором, указывающим на потенциальные возможности восстановления утраченного слияния либидинозных и моторных импульсов, является степень беспокойства, доставляемого антисоциальным ребенком.
Обычная мать постоянно сталкивается со "степенью доставляемого беспокойства" при уходе за своим ребенком. Например, часто бывает так, что младенец писает на мать, сося ее грудь. Позднее это проявляется в виде кратковременной регрессии во сне или при пробуждении, и тогда он мочится в кровать. Любое превышение степени беспокойства, доставляемого младенцем, может указывать на наличие в той или иной степени выраженной депривации и антисоциальной тенденции.
Проявления антисоциальной тенденции включают в себя воровство и ложь, невоздержанность и общий беспорядок. Хотя каждый из этих симптомов имеет свое специфическое значение и свою особую ценность, в рамках стоящих передо мною задач и при попытке описать антисоциальную тенденцию я беру в качестве общего знаменателя степень беспокойства, доставляемого симптомами в целом. Эта степень доставляемого беспокойства используется ребенком, и делается это не случайно. Хотя многое в его мотивации является бессознательным, но далеко не все" (там же, 311).
Вскоре после этого Винникотт высказывает крайне важную мысль, позволяющую понять, с какого рода проблемой сталкивается пациент в аналитической ситуации: "Отметим в скобках: иногда говорят, что мать, приспосабливаясь к потребностям своего ребенка, должна просто отказывать. Разве это не является неправильным представлением, которое основывается лишь на рассмотрении потребностей Оно и пренебрегает потребностями Я? Наверное, при удовлетворении требований инстинктов мать должна отказывать, но она может добиться полного успеха благодаря тому, что не оставляет ребенка 'в беде', считается с его потребностями Я, причем до тех пор, пока у младенца не появится интроецированный, подкрепляющий Я образ матери и, пожалуй, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы и впредь сохранять эту интроекцию, даже несмотря на отсутствие поддержки Я со стороны реального окружения" (там же, 312).
После этого Винникотт заключает: "Я хотел бы здесь подчеркнуть определенный момент: в основе любой антисоциальной тенденции лежит утраченный прежний позитивный опыт. При этом, несомненно, важной предпосылкой является то, что младенец уже достиг стадии развития, позволявшей ему понять причину катастрофы как коренящуюся во внешнем мире. Верное осознание того, что причина депрессии или дезинтеграции является внешней, а не внутренней, ведет к искажению личности и к возникновению стремления достичь исцеления посредством новых внешних факторов. Зрелая стадия Я, обеспечивающая подобное понимание, и предопределяет то, что развивается антисоциальная тенденция, а не стадия психотической болезни. На ранних стадиях развития имеется множество антисоциальных импульсов, которые успешно нивелируются родителями. Однако антисоциальные дети постоянно стремятся к исцелению посредством внешних мер (бессознательно или с сознательной мотивацией), не будучи способными их использовать.
Создается впечатление, что первоначальная депривация возникает в период, когда младенец или маленький ребенок находится в процессе достижения слияния либидинозных и агрессивных элементов Оно. В момент надежды
- ребенок находит новые рамки, содержащие некоторые элементы надежности;
- ощущает стремление, которое можно назвать поиском объекта;
- осознает, что безжалостность как фактор будет играть в будущем определенную роль, и поэтому доставляет беспокойство своему непосредственному окружению, пытаясь обратить его внимание на опасность и заставить его организоваться, чтобы оно с терпением относилось к доставляемому беспокойству.
Если ситуация не меняется, все снова и снова приходится испытывать внешний мир, способен ли он выдерживать агрессию, сдерживать или компенсировать деструктивность, с терпением относиться к доставляемому беспокойству, видеть позитивный элемент в антисоциальной тенденции, а также предоставлять в распоряжение и сохранять искомый объект" (там же, 313-314).
Я столь подробно изложил представления Винникотта об антисоциальной тенденции прежде всего потому, что эта гипотеза помогла мне полностью изменить свой подход к пациентам в аналитической ситуации. Она также позволила мне по-новому и более позитивно расценивать то, что выглядит как сопротивление или негативная терапевтическая реакция. Наш клинический опыт показывает: мы предлагаем (то есть обещаем) нашим пациентам пространство, время и возможность выразить свое нарушение и депривацию на языке, которым они владеют. При этом мы выдвигаем встречные требования: пациенты должны подлаживаться под жестко организованную систему нашего метода и разговаривать с нами в такой манере, которая значительно превышает их умения и возможности. Благодаря исследовательской работе Винникотта сложнейшая терапевтическая задача, которую мы "унаследовали" от Фрейда, - задача создать атмосферу, в которой другой человек постепенно сможет избавиться от своей нужды и неспособности и научится испытывать и переживать все, что прежде вызывало тупую боль и являлось упрямой попыткой самолечения, и благодаря этому переживанию приобретет действительную способность доверять другим людям и самому развиваться как личность, не ощущая угрозы самоуничтожения и не "подыгрывая" в той уступчивой манере, которая в конечном счете означает диссоциацию от истинной Самости, - эта задача была расширена Винникоттом и поставлена еще более определенно.
Фрейд показал, что каждый симптом содержит в себе исполнение желания; Винникотт идет еще дальше и показывает, что любое антисоциальное поведение позволяет понять, какая неудовлетворенная потребность лежит в его основе.
В опубликованной после его смерти статье "Делинквентность как знак надежды" (1973) Винникотт проводит крайне важное различие: "Мы видим теперь, что речь идет о двух аспектах одного и того же явления, то есть антисоциальной тенденции. Первый я бы связал с отношением между маленьким ребенком и матерью, а второй - с более поздним развитием, которое затрагивает отношение ребенка к отцу. Первый аспект касается всех детей, второй - прежде всего мальчиков. Первый связан с тем обстоятельством, что мать благодаря своему пониманию потребностей маленького ребенка помогает ему творческим образом находить объекты. Она способствует творческому использованию мира. Если это не удается, ребенок теряет контакт с объектами; он теряет способность находить что-либо творческим образом. В момент надежды 'ребенок выходит из себя' и крадет объект. Это является навязчивым действием, и ребенок не знает, почему он так делает. Нередко ребенок злится из-за того, что чувствует потребность что-либо сделать, но не знает, зачем. Разумеется, авторучка, которую он крадет в универмаге, его не удовлетворяет; это не тот объект, который был нужен. Кроме того, ребенок пытается обрести способность находить, а не объект сам по себе. Тем не менее то, что делается в момент надежды, дает определенное удовлетворение. Яблоко, украденное из соседского сада, уже не просто яблоко. Оно может быть спелым и вкусным, удовольствие может доставлять и то, что удалось убежать от садовника. Но яблоко может быть и зеленым; у мальчика, после того как он его съел, может разболеться живот. Возможно, что мальчик не съест украденное яблоко, а подарит его кому-то или, быть может, он - только лишь зачинщик, подстрекающий воровать, но сам не рискующий лазать через забор. В этой последовательности мы видим переход от обычного озорства к антисоциальному поведению".
Невротические симптомы характеризуются тем, что они содержат в себе конфликт. В отличие от них с помощью антисоциального поведения предпринимается попытка объективировать в личности элементы, чуждые Я, и переместить их вовне. Поэтому невротик является единственным свидетелем собственных переживаний, тогда как человек, способный переживать все, что его мучает, только тогда, когда отыгрывает, всегда ищет свидетелей. Для аналитического процесса и аналитической ситуации это создает проблемы совершенно особого рода. Закрытость аналитической ситуации и процесс переноса соответствуют потребности невротика рассказывать о том, в чем ему самому нужно убедиться. И наоборот, антисоциальная тенденция и тысячи форм поведения, выражающих ее хитроумным способом, ставят перед аналитиком требование уметь расширять диапазон, протяженность и цели аналитического процесса таким образом, чтобы он охватывал все важные переживания, которые в соответствии с присущей им закономерностью должны возникать вне аналитической ситуации. Только в том случае, если учитывается это обстоятельство, у пациентов возникает доверие, позволяющее им подвергнуть символической проверке аналитическую ситуацию и аналитические отношения. Вытесненные желания с легкостью трансформируются в символические процессы, тогда как фрустрация потребностей стимулирует стремление к их реализации, прежде чем происходит превращение в символ. Один из важных вкладов Винникотта в развитие психоаналитической техники заключается в том, что он сумел объяснить эту клиническую проблему. Он обсуждает ее в своей статье "Классификация: в чем состоит вклад психоанализа в психиатрическую классификацию?" (1959). Винникотт определяет проблему классификации следующим образом: "У каждого индивида в самом начале процесса эмоционального развития имеются три элемента: на одном полюсе находится наследственность, на другом полюсе - внешний мир, который стимулирует, фрустрирует или травмирует, а посередине находится индивид, который живет, защищается и растет. В психоанализе мы имеем дело с индивидуальной жизнью, индивидуальной защитой и индивидуальным ростом. При классификации мы все же учитываем всю феноменологию, и это делать лучше всего, если вначале классифицировать состояния внешнего мира, затем можно перейти к классификации защит индивида и, наконец, можно попытаться рассмотреть наследственность. Наследственность представляет собой главным образом присущую индивиду тенденцию к росту, интеграции, установлению отношений с объектами и созреванию" (Winnicott 1965b, нем. изд., 178-179).
Последний раз Винникотт высказывается по поводу важной проблемы распада личности при психотических заболеваниях в статье под названием "Страх распада" (1974). Он пишет: "Неверно представлять себе психотической заболевание как распад; скорее оно является организованной защитой, которая связана с перенесенной в раннем детстве невыносимой болью, и обычно она является успешной (кроме тех случаев, когда окружение недостаточно помогало ребенку и обрекло его на танталовы муки, - пожалуй, худшее, что может случиться с ребенком)".
В заключение говорится: "Я утверждаю, что клинический страх распада является страхом распада, который данный человек уже пережил. Он является страхом перед первоначальной невыносимой болью, вызвавшей организованную защиту, которая проявляется у пациента в виде болезненного синдрома... Стремление к тому, чтобы не существовать как личность, можно исследовать аналогичным образом. Можно констатировать, что небытие является здесь частью защитного механизма. Личное существование выражается посредством проективных элементов, и человек пытается проецировать все, что может быть личным. Это может стать относительно рафинированной защитой, цель которой заключается в том, чтобы избежать ответственности (в депрессивной позиции) или преследования (на ступени, которую я бы отнес к самоутверждению, то есть на стадии 'Я большой', при этом имплицитно подразумевается: Я отвергаю все, чем не являюсь).
В религиях это представление может проявляться в идеях единения с Богом или со Вселенной. Отрицание этой защиты можно найти в трудах и учениях экзистенциалистов. Здесь существование становится культом в попытке противодействовать личной тенденции к небытию, которая является частью организованной защиты.
Во всем этом может присутствовать позитивный элемент, то есть элемент, не являющийся защитой. Можно сказать, что бытие способно возникнуть только из небытия. Удивительно, насколько рано (возможно, еще до рождения, но, несомненно, во время процесса родов) может мобилизоваться восприятие раннего Я. Однако индивид не может развиваться из ядра Я, если оно существует отдельно от психосоматического опыта и первичного нарциссизма. Именно в этот момент начинается интеллектуализация функций Я. При этом следует иметь в виду, что все это появляется задолго до возникновения того, что можно было бы назвать Самостью".
