На щите

ТОХА

Нелепый случай! Нет, это не то слово, тут и сказать нечего, только руками развести, если бы нашлись силы в то мгновение разводить руками. Он вскрикнул, такая острая боль, такой пронзительный хруст оглушили, бро­сили пластом на землю, не давая ни вдохнуть, ни выдох­нуть, ни утереть разом выступившие слезы.

Сразу никто не понял, что произошло. Ваня бросился поднимать, и тогда он застонал снова.

— Балинский, ты что, Балинский?

Это Эля. Уж она-то знает, что, если он не смог сдер­жаться, значит, дело серьезное. Повернул голову, с уси­лием приоткрыл сведенные болью глаза. Перед самым ли­цом растерянно переминались заляпанные сырым песком кеды Вани Морозова, обескураженного случившимся. На­до найти силы и приободрить парня, дескать, ерунда, все в порядке, не переживай. Но какая уж тут улыбка, боль и злость, ничего другого, даже воздуха, комом вставшего поперек горла, не продохнуть.

Из черной, едва оттаявшей земли торчали бледные иг­лы новорожденных трав. На их острия нанизывались влажные хлопья вновь закружившегося снега. Это он сне­жинка, нанизанная на лезвие зеленой, всепоглощающей боли. Все гудит. Все дрожит. Потом догадался, что это не от боли, что это земля передает движение самосвалов, ле­тящих с гравзавода по недалекой бетонке. Машины проно­сились, дрожь и рев стихали, боль оставалась.

Было мокро, под спину подложили штормовки. Он еще рассчитывал отлежаться. Даже сказал, чтобы ребята про­должали разминку — не срывать же занятия из-за того, что кто-то потянул мышцы! Конечно, это всего лишь рас­тяжение. Есть такое упражнение — «вешать соль». Спина к спине, руки захлестнуты, то ты, нагибаясь, взваливаешь партнера на себя, то партнер то же самое проделывает с тобой. То ли резко поднял ноги, то ли Ваня переусердствовал, слишком подавшись вперед, но вдруг почувство­вал, что летит через голову и что вывернуться как-то пе­ред ударом о землю уже не успеет.

— Балинский! Тоха! Ну что ты?

Вот тебе и начали. Все стояли вокруг с траурными фи­зиономиями, ошеломленные столь непривычным видом его полной беспомощности, не зная, чем и как помочь. Даже «скорую» никто вызвать не догадался. В голову никому не пришло, что ему, Балинскому, может понадобиться «скорая помощь». А он все никак не мог приспособиться к такой непомерной боли, подлаживаясь то дыханием, то напряжением мышц, то подкладывая под спину кулак, то затаившись, выжидая, когда она отступит все-таки, ну сколько может длиться такая сумасшедшая, нечеловече­ская боль?..

Потом его повели домой: Эля с одной стороны, Ваня Морозов с другой. Прохожие нет-нет да и усмехнутся по­нимающе: встретил, дескать, парень конец рабочей недели, успел! Но ему не до этих усмешек, добраться бы до дому! От стадиона до Седьмой площадки два шага. В одно ды­хание вымахнуть по лестнице на подъем, а там второй дом от угла, первый подъезд, второй этаж. Когда с собой не оказывалось ключей, ему ничего не стоило попасть в дом через балкон, даже нравилось это. Два-три точных движения, подтянулся — и дома. Но так было вчера, се­годня утром, полчаса назад. Сейчас он виснет на забот­ливо подставленных плечах, и в глазах темнеет, словно идет бог знает на какой высоте.

Стянул поясницу свитером — это позволило перестав­лять ноги. Вытерпел подъем от моста через еще не на­бравшую силу Каиндинку, одолел лестницу на второй этаж. Тут постояли. И дух надо перевести, и сообразить, как войти втроем, как поместиться в прихожей. И без то­го узкая, она была вся увешана рюкзаками, завалена спальными мешками, ботинками, ледорубами, бухтами ве­ревки и репшнура, напоминая склад спортивного инвента­ря, подсобку пункта по прокату снаряжения, но уж никак не прихожую квартиры из двух комнат с кухней и пре­словутым санузлом. Санузел тоже забит горными приму­сами, связками карабинов и крючьев, аккуратными тюч­ками палаток, касками, кошками, всем прочим, что может понадобиться в горах целой группе людей, понимающих толк в своем деле. Горы были везде. В гостиной и в спаль­не. На фотографиях и на магнитофонной ленте, в коробочках с диапозитивами, в окнах, куда бы они ни выходили, даже в трудовой книжке. Это не было нарочитым, так по­лучалось. Кто-то дарил картину, и она водружалась на стену. Кто-то привозил книги, и они ставились на книж­ную полку. Но на этой картине были горы, в книгах бы­ли горы...

Он долго стоял у стены, держась за трубу отопления, совершенно не представляя, куда и как будет ложиться. На тахту? Нет, нельзя, слишком мягко. На пол? Пожа­луй, но как согнуться? В конце концов, с помощью Эли получилось и это. Вот только утром долго ничего не могли сделать, когда на вызов вместо больничной «Волги» с удобными для такого случая задними дверцами и выдвиж­ными носилками к дому подрулил «Москвич», посланный как нарочно и только для того, чтобы показать, на что он, Балинский Анатолий Павлович, 1934 года рождения, русский, коммунист, слесарь-монтажник участка бетонно-опалубочных работ Управления основных сооружений Нарынгидроэнергостроя, кандидат в мастера спорта по альпинизму, теперь годен.

Рентген показал: компрессионный перелом двенадца­того позвонка.

НА ЩИТЕ

Американец Рэнд Геррон благополучно спустился с устрашающей Нанга-Парбат. Возвращаясь с Гималаев че­рез Каир, он разбился на пирамиде Хефрена, оступив­шись там, где проходят тысячи туристов...

Евгений Абалаков... Этот известнейший советский альпинист погиб в своей московской квартире. Не на вой­не, не на семитысячных высотах Памира, впервые поко­ренных именно им, — у себя дома. Из-за неисправной га­зовой горелки.

Лешу Страйкова Балинский знал не понаслышке. Один из первых в Киргизии мастеров по альпинизму, этот ки­нооператор вышел живым из тяжелейших испытаний на Победе и погиб на городском асфальте в центре города под колесами вывернувшейся из-за угла шальной ма­шины...

Случайность! Слепое стечение пустячных обстоятельств! И все планы, труд многих дней, многих лет, то, что далось предельным напряжением воли, а то и отказом от необходимых для каждого человека благ, радостей жиз­ни, — все летит к черту!

Он лежит на щите, на вытяжке, лежит прямо на спи­не и глядит в потолок. Больше-то некуда смотреть, толь­ко в потолок. Наискось, с угла на угол над ним тянется тонкая сеть трещины, и эта сеть напоминает абрис горной вершины. Он видит Победу. Он разглядывает ее то как бы из лагеря на леднике Диком, то словно с перемычки перед Хан-Тенгри, он мысленно раскладывает перед собой пась­янс различных фотографий, вновь и вновь примериваясь к массивным взлетам ее станового хребта, к сумрачной цитадели вершинных скал, вечно объятых космами вьюг и снежных флагов. Конечно, он и раньше думал об этой горе. Но все это были туманные, предположительные меч­тания, пока два года назад не испытал себя на самом вы­сотном маршруте страны — на пике Коммунизма. Сле­дующей ступенькой могла быть, по логике вещей, только Победа. Не обломится ли теперь под ногой эта сту­пенька?

...Такие дела. Исмаилов говорит, что если он, Балинский, будет себя хорошо вести и выполнять все предписа­ния, то месяцев через пять-шесть будет совершенно здо­ров. В том смысле, что сможет ходить даже без корсета, а может быть, и вернется к работе. Но, разумеется, не к прежней. О створе надо забыть. Никаких гор, никаких нагрузок, если нет желания отправиться прямиком на тринадцатую площадку. Исмаилов Яшар Газиевич глав­ный хирург больницы и, надо полагать, знает, что гово­рит. Тринадцатая площадка — это кладбище. Седьмая площадка — жилой массив на правобережье Каиндинки. Шестнадцатая площадка — это почти створ. Площадкой в Кара-Куле называли любой мало-мальски ровный кло­чок земли, где могли разместиться какие-то объекты, строительные подразделения, дома. Иные площадки отвое­ваны у гор взрывчаткой, бульдозерами, и все они напере­чет. Теперь вот и у него площадка появилась, персональ­ная. Больничный стол.

Толя лежит на столе и смотрит на трещину. Прав глав­врач. Не пора ли кончать с этими горами, взрослый чело­век, не мальчишка, а чуть что — горы, горы, а что это дает? Сам, как говорят, выше слесаря не поднялся. Жена, дипломированный техник-геофизик, работает на складе ВВ, потому что после каждой смены получает три свободных дня и, значит, лишнюю возможность выбраться в горы.

Квартира — проходной двор. Одеваются тоже не поймешь как. Элю в платье никто не видел: пуховки, штормовки, бриджи, брюки, да и есть ли у нее платье?

Через пять-шесть месяцев он встанет на ноги. А что будет через пять-шесть месяцев? Да, это будет август, парни пойдут на гору. Гена Курочкин прислал письмо, их экспедиция планирует Победу сразу по нескольким марш­рутам. И не только Победу. Не только москвичи будут в экспедиции, приглашаются и они, «киргизы», та же чет­верка, что в 1968 году. Уже составлены списки, в них фи­гурирует Толя Тустукбаев, Володя Кочетов, Женя Стрельцов и он, Балинский. Так что готовься, Тоха, впе­реди Победа.

Готов!

СКОЛЬКО ВЕСИТ СОЛЬ!

А ведь он в самом деле начал готовиться к Победе. Даже на Кашак-Су сходили для начала. Кашак-Су — это в Ферганском хребте, километрах в сорока от Кара-Куля, за Березовой рощей. Гора простенькая даже с севера, но только не в феврале. Снегу оказалось столько, что к ше­сти вечера они с Элей едва-едва выбрались под предвер­шинные скалы, а всю группу пришлось оставить вовсе под гребнем. Да и сами до вершины не дошли, хотя остава­лось не больше ста метров. Прикинули, не получается по времени, ну и отказались. По своим следам быстро скати­лись к группе, повели ребят вниз. Уже в сумерках из-под ног ушла небольшая лавинка, впрочем, достаточная для того, чтобы кто-то от неожиданности охнул, а недоволь­ная воркотня сторонников борьбы до победного конца за­метно поприутихла. Но внизу, у костра, когда штормовки перестали звенеть, а шнурки ботинок стали гнуться и поддаваться рукам, воркотня началась снова. Перешла в дискуссию. О том, что такое смелость. О том, где благо­разумие переходит в трусость. Высказывалось недоуме­ние, дескать, как это так, называются мастерами спорта или там кандидатами в мастера, на Кавказе были, и на Памире, и на Центральном Тянь-Шане, а перед такой пус­тяковой вершиной спасовали, а?

Балинский отмалчивался. Для себя он решил эти во­просы пятнадцать лет назад. Но новички ждали ответа, и Балинский скучным голосом начал проводить воспита­тельную беседу. О том, что пустяковых вершин не бывает. Что большинство несчастных случаев приходится именно на такие вот «пустяковые». Что восхождение было учеб­ным, и главная цель достигнута. В пятницу тренировка, и ему не очень бы хотелось, чтобы кто-то пришел на нее с обмороженными ногами. Жареных альпинистов ему ви­деть как-то не приходилось, а вот помороженных сколько угодно!

В пятницу, 27 февраля, сразу после работы собрались на тренировку. Собственно, это и было началом регуляр­ной подготовки к лету 1970 года. Немного побегали. При­нялись «вешать соль». Очень неплохое упражнение для брюшного пресса, плечевого пояса, для спины. А если еще «уголок» сделать да носки оттянуть, как на перекладине, да...

Черт возьми! Елки-палки! Ну почему так упорно, так систематически, из года в год не везет?!