Это не беда

Из года в год? Ну это, наверное, сильно сказано, хотя в прошлом году ему действительно очень не повезло. Он запросто мог бы жетон мастера спорта заработать, если б в Каракол поехал. Люди за траверс третье место получили, бронзовые медали привезли. А это шесть бал­лов, те самые, которых ему недостает до мастерского зва­ния... И ведь хотел ехать с ребятами, тем более что Эля тоже шла на траверс! Что говорить, он обязательно был бы с ними, если б не тот нелепый срыв!

Альгис виноват! Ага, вот кто виноват, Альгис! Толя был дома, поил чаем заглянувших на огонек гостей, когда уже поздно вечером в дверях появился Альгис Видугирис, сразу же и без всяких извинений перейдя к делу. Он сни­мает фильм... Да, художественный. Это будет фильм... Словом, Чоро — это такой человек. Все люди как люди, а этому, видишь ли, интересно, что там, на скале, блестит. А скала высокая, даже Чоро — на что уж охотник и по горам привык ходить, — и тот подняться не может. И он строит лестницу. Лестницу в небо! Он забивает клинья в скалы, вяжет перекладины и лезет, лезет вверх! Но лест­ница рушится, Чоро падает, да и на той скале ничего, кроме птичьего помета, нет, понимаешь! Черт с ним, все это не беда... Кстати, неплохое название для фильма, а? «Это не беда!» Как считаешь?

Альгис уговорил. Во-первых, потому что это был Альгис. В Кара-Куль вдоволь поездило разного репортерско­го народа, но все это были рыцари на час, на день, на не­делю, а Альгис Видугирис, оператор и режиссер студии «Киргизфильм», считался своим. Он много снимал на створе, подолгу жил в Кара-Куле, всех знал. А все знали Видугириса. Его уважали за настырность, за умение рабо­тать, за готовность в любое мгновение в каске, в потре­панной кожаной курточке, с камерой и поясом для стра­ховки лезть по стене, болтаться в воздухе над Нары-ном, плыть по Нарыну на самодельном плоту, лишь бы только снять картину так, как хочется и как еще никто не снимал.

И тогда Альгису понадобился Балинский. Скалу Аль­гис нашел где-то в ореховых лесах близ Сары-Челека, в Арките. И вот нужен человек, кто смог бы построить на эту скалу лестницу. Лестницу в небо. Разве это не по ча­сти Балинского? И еще нужно поработать дублером. По­играть в Чоро. В браконьера. Полазить по крутизне. Сва­литься в речку. Словом, возможности большие. Впрочем, обычные для каскадера. Вот еще одна профессия будет, а, Толя? По рукам?

Что ж, Толя согласился. Для Альгиса. Ну и для се­бя, конечно. Его всегда незнакомое дело влекло, а тут са­мо в руки просится, можно и глянуть. Одно смущало. В июле сборная киргизских альпинистов шла на траверс четырнадцати вершин хребта Терскей Ала-Тоо, и этот маршрут был заявлен на первенство страны. Но Аль­гис к июлю обещал эпизоды со скалой отснять, и, таким образом, все складывалось как нельзя лучше — Толя успевал.

Кого-кого, а Толю Балинского никак в излишней до­верчивости упрекнуть нельзя: и хмыкнет в ответ на самые клятвенные обещания, и коэффициент соответствующий введет, поправку на «ветер». Но тут и его коэффициентов не хватило — не знал он киношников! Даже Альгиса Ви­дугириса. Пылало лето. Плавились на вершинах Терскея июльские снега. Терпеливо одолевали «бронзовый» марш­рут товарищи по сборной, а он, Балинский, жарился, как шкварка, на макушке раскаленной конгломератовой скалы в Арките и, чертыхаясь, в который уж раз кричал:

— Так, что ли?

В руках у Толи большое зеркало. Он должен направить солнечный зайчик точно в объектив кинокамеры. Ки­нокамера и Альгис находятся в зарослях на дне ущелья, в котором, наверное, куда прохладней, чем здесь, на солн­цепеке. Ну киношники! Сначала просили только навесить лестницу! Только залезть на скалу! Только затащить зеркало, только немного посветить, кто еще это сделает? И все не так. Надо все повторить. Еще и еще дубль, а конца им нет. То солнце справа, а нужно слева. То солн­це слева, а нужно справа. То нет облачка. То есть облач­ко. То тайганы охотника Чоро разленились и не хотят бе­жать. А если бегут, то совсем в другую сторону. А потом и вовсе сбежали, и их никак не найти, и без них нельзя, ведь начали снимать именно этих собак. Ассистент режис­сера в слезах. И это самые натуральные слезы. А Альгис невозмутимо покуривает возле камеры, и, пока облачко не передвинется так, как того требует композиция кадра, Альгис мотор не включит. Время идет, в небе штиль, об­лачко дрейфует на месте. Толя чертыхается, встает, подни­мает зеркало над головой и, убедившись, что за ним на­блюдают, швыряет зеркало вниз.

Эхо разносит объединенный вопль съемочной группы. Ведь другого зеркала нет, и, значит, сегодня работа со­рвана. Кто хватается за голову, кто ввинчивает окурок в трещину скалы, а Толя доволен. Нет, отыгрался. Отвел душу. Это вам за сроки, за сорванный траверс, за то, что без меры гоняли по этой конгломератовой стене, наверное, полагая, что для Балинского это как семечки грызть. А он, Балинский, тоже не муха, ему, как всем, не так и легко по потолку прогуливаться. Да и перфоратор не детская погремушка. И скала вон какая, за что ни возь­мись, сыплется, каждую опору нужно сделать: забурить шпур, забить деревянную пробку, забить стальной ан­кер, подвесить лесенку. Ту, которая вам нужна... Как иначе?

— Так, что ли? — снова кричит Балинский. Груп­па вскакивает на ноги. Альгис сдвигает кепочку на гла­за, а Балинский с безразличным видом направляет в объ­ектив камеры предусмотренный сценарием солнечный зайчик, Альгис ничего не понимает. Откуда зеркало? Ведь Балинский его раскокал, вон осколки блестят! У под­ножия!

Балинский смеется. Злая, конечно, шутка, да как было удержаться? Даже зеркало ради этого другое нашел. На­верх не поленился захватить. Кстати, что за примета, если разбить зеркало? Что за знак неба — сухая гроза? Ну и гроза была в Арките! Никогда такой не видел. Такие чер­ные, такие грозовые тучи, вот, думал, ливень будет, все зальет! А ни капли. Только молнии. Одна померкнуть не успела, бьет другая, так бьет, что кажется — горы горят. И гром, да такой, хоть пятый угол ищи... Угол не угол, а к перфоратору бросился. Тот на стене висел. Снять, швырнуть куда-нибудь понадежнее: ударит молния, чем работать?..

А потом было вот что. Вскоре после грозы. Работал на своей скале, понадобилось попасть на узкую полочку, ко­торая была чуть ниже, метрах в двух, на другой стороне расселины. Он, в общем, осторожен в горах, когда других ведет. На «вы» с горами. А когда один остается, случает­ся, и на «ты» перейдет, чего уж там! Была страхующая веревка. Были грудная обвязка и схватывающий узел. Ослабил узел, взялся за веревку и прыгнул. На полочку. Должен был попасть. Вот же она, рядом! И промахнулся. Полетел вниз. Опустить руки? Довериться схватывающе­му узлу? Но метров пять уже «просвистел» по основной веревке, вдруг репшнур пережгло? Нет, нельзя руки раз­жимать, руки должны вытерпеть!

Он прожег до кости ладони, оставляя на веревке ко­жу и кровь. Но пальцы не разжал. Встал на ноги, замахал руками — это пришла боль. Подоспели ребята. Решили, что Балинский показывал «класс», и поспешили выразить восхищение. Увидев руки, охнули, бросились за аптечкой и извели все запасы бинта.

— Это не беда, — только и оставалось сказать Балинскому, — так, что ли, Альгис?

А сам страдал. Не только от боли. От досады, от злости на себя, на «невезуху», на то, что «пропало лето». Работать нельзя, он изнывал от безделья, а возвращать­ся в Кара-Куль тоже не имело смысла, да и стыдно: отли­чился! Лучше бы уж поехал в экспедицию. «Мастера» бы выполнил! Ему, собственно, безразлично, мастер он или не мастер, но других это почему-то живо интересует. Де­скать, сколько лет занимается, а все кандидат. Может, это потолок для него? Предел? Надо бы их разубедить. Тем более что нет в этом никакой проблемы. Шесть «пятерок» нужно для мастерского звания. А у него их двенадцать. Ему баллов не хватает. А для высоких баллов, присуждае­мых за участие в первенстве, мало сделать хорошее вос­хождение. Надо, чтобы еще немного и повезло.