Начало. Первые «единички»

В тот день, 18 августа, когда Бушман попал в аварию, Балинского в Кара-Куле не было. Он не дежурил у боль­ницы, даже не знал ничего, да и не мог знать, он тихо-мирно устраивался на ночлег в жесткой от мороза палатке, иногда выглядывая и посматривая вниз, на оставшуюся глубоко внизу белую ступень Памирского фирнового пла­то. Всласть чаевничая, балагуря с товарищами, Толя чувствовал себя вполне счастливым человеком, и прежде всего от ясного сознания того непреложного факта, что цель, к которой он шел многие годы и до которой осталось теперь всего лишь два дневных перехода, вполне по си­лам и, следовательно, никуда не уйдет...

...Когда-то Толя Балинский играл в футбол. Вернув­шись после службы во флоте, снова пришел на стадион, начал играть, но прежнего удовольствия от игр уже не получал. Раздражали болельщики. Вернее, те накачанные пивом субъекты, которые здесь, на трибунах, находили узаконенную традициями возможность наораться матерно и злобно, выплеснуть на кого-то все то жестокое и тупое, что таилось в их душах. Ненавидел подножку. Удар в спину, удар по ногам вместо мяча, прочие «секреты мастер­ства», когда человек как сноп валится на землю, корчится от боли, а все бегут мимо, потому что игра продолжается, потому что все сделано «в пределах правил». Но без спор­та после флота не мог. А если не футбол, то что же?

Однажды в горкоме комсомола узнал об организации в Оше секции альпинизма. Вспомнил книжку Абалакова. Свои восхождения на Сулейманку. С детства, с тех пор, как себя помнит, влекли взгляд заснеженные пики Кичик-Алая, на которые, оказывается, тоже можно подняться... Неужели в Оше есть альпинисты?

—Да-а, — сказали ему в горкоме, — приехал один такой фанатик из Фрунзе. Будем проводить сборы обще­ственных инструкторов... Маречек, слышал?

Тут вспомнил, что слышал. Давно, чуть ли не десять лет назад. От одного парня, Митьки Чечеткина, закрой­щика. Тот во Фрунзе учился, в профтехучилище, там ходил в горы. На восхождения. Митька показывал фото­графии, и надо было видеть, как он ими гордился:

—Вот мы на самой вершине! Вот Маречек. А это еще один инструктор, Шубин... А вот я!

Так Толя Балинский оказался в горах, в ущелье Киргиз-Ата. Инструктор из Фрунзе Боривой Рудольфович Маречек прочел несколько обзорных лекций, вывел на практические занятия. Оказывается, есть такая штука — техника передвижения по травянистым склонам! Есть тех­ника передвижения по осыпям и снегу, по льду и скалам, есть обязательное, как закон, правило трех точек опоры, не соблюдая которое нечего делать в горах.

Потом были восхождения. На две «единички». Это да­ло всем участникам право на значок «Альпинист СССР первой ступени». Значок был красивый, с двуглавым Эльбрусом и золотым ледорубом, он надежно привинчи­вался к куртке, но Толя не обольщался, понимал, какой из него альпинист. Пока.

У Маречека на выгоревшей штормовке голубел не­большой значок «Альпинист СССР второй ступени». Это был невысокий, плотный, общительный человек с приятным лицом, с зачесанными назад прямыми светлыми волосами, которые то и дело приходилось поправлять рукой. Веселый взгляд, неистощимое желание вновь и вновь рассказывать про горы, про альпинизм; эта увлечен­ность не могла не передать слушателям, не располо­жить к себе.

Сами горы Толю разочаровали. Он готовился к встре­че с грандиозными скалами, с жуткими трещинами и кар­низами, с теми бергшрундами и жандармами, о существо­вании которых узнал еще из книжки Абалакова. Ничего этого не было, и даже на Сулейманке он испытывал куда больше страху, если, конечно, ввернуть с натоптанных троп.

А тут просто шли. Сначала по арчовым лесам, затем по альпийскому лугу, по моренам, потом по крутой утоми­тельной осыпи с раннего утра и до полудня, пока идти стало некуда. Это и была вершина. На самой макушке, на гривке рыжих скал торчала сложенная из камней пирамидка, откуда-то из-под пирамидки, которая называ­лась туром, Маречек извлек заржавленную консервную банку, насквозь пробитую то ли молнией, то ли штычком ледоруба. В банке оказалась записка. Маречек про­чел ее вслух, спрятал в карман, написал новую, в кото­рой также указал, кто поднялся, когда, по какому мар­шруту, куда намерены спускаться, про погоду и настрое­ние, а в конце добавил: «Привет последующим восходи­телям».

Посидели на вершине, поспорили, что там виднеется в мареве Ферганской долины, Ош или не Ош, пошли вниз, подобрав веревки, на которых сидели и которые так и не пришлось ни разу использовать. Едва сошли с вершины, мир словно сузился, а солнце и небо померкли, из откуда-то чуть ли не мгновенно возникшей тучи ударила по лицам злая крупа. Но тут же все пронеслось, и солнце засияло еще ярче, а на скалах заблестели мокрые потеки, заискрились мхи мириадами цветовых капель, и даже крикнуть захотелось, чтобы все содрали с голов надвинутые капюшоны, темные светозащитные очки и посмотрели вокруг.

А многим уже не до красот природы, не до мхов, не до скал причудливых, не до ветвящейся жилки реки и ее притоков, вспыхнувших в предвечернем солнце чистым белым огнем: у кого кровь из носа идет, у кого голова разболелась, а вон та девушка и вовсе расклеилась, и ребятам пришлось взять ее под руки. Да и сами ребята словно полиняли немного, кто зол,.кто отмалчивается, кто безразлично выбрасывает вперед ноги, не видя куда, лишь бы скорей вниз, к палатке, чтобы стащить с ног эти обитые железом кандалы и больше их никогда не надевать.

Вот тебе и самая легкая вершина! Вот тебе и «единич­ка»! Значит, не такая уж она и легкая, «единичка А»! Значит, на «единичке Б» будет немножко посложней и, значит, поинтересней! А на «двойке А»? Говорят, там можно будет уже полазить. А на «двойке Б» может при­годиться и веревка. А на «тройке» без веревки вовсе нельзя, говорят, с «троек» и начинается альпинизм, тот альпинизм, где рубят ступени, бьют крючья, спускаются дюльфером, где если страхуют, то не просто держат в руках веревку, а держат в руках жизнь товарища, а вместе с ней и свою. А еще есть «четверки». Есть «пятер­ки». Их немного, о них пишут книги, о них слушают за­таив дыхание, их названия знают даже те, кто никогда не был в горах... Ужба. Шхельда. Хан-Тенгри. Пик Комму­низма. Пик Победы... Впрочем, Эльбрус тоже знаменит, а это всего лишь «двойка»! Нужна целая куча побежден­ных эльбрусов, нужен целый реестр пройденных «троек» и «четверок», чтобы тебе была доверена честь помериться силами с «пятеркой». А у тебя всего лишь одна-единственная «единичка», да и та «А».

Через несколько дней их стало две. А спустившись в город, узнал, что можно попасть еще на одни сборы, еще на десять дней, благо насчет освобождения от работы есть договоренность. Начиналась форменная «горная болезнь», альпинистская лихорадка. Едва разобрав рюкзак и под­сушив вещи, он снова ушел в верховья Кичик-Алая, в Киргиз-Ату, чтобы увидеть, что такое «двойка А», «двой­ка Б», что такое траверс, то есть «последовательное про­хождение по гребню через несколько вершин». Альпини­сты говорят: «сделать гору». Он сделал траверс Карагай-Баши, вершины Кара-Тоо, Первомайскую, два перевала. Эти названия вчера и ему ничего не говорили. Но теперь, записанные в альпинистскую книжку, они документально свидетельствовали о том, что Анатолий Павлович Балинский выполнил третий спортивный разряд. Шел июль 1959 года. Толе было 25 лет. Не так и мало для начинаю­щего. Некоторые в таком возрасте уже в мастерах ходят. Засиделся...

Подумал об июле. Самое время! Снег на вершинах почти сошел, лед чистый. А у него плохо с ледовой тех­никой. Поехать бы в лагерь, пройти настоящую школу, но кто пошлет, кто отпустит, и так почти месяц не был на работе: даже добрейший Иван Андреевич и тот чуточку стал суше разговаривать, не нравится ему что-то!..

А если в отпуск? Ему положен трудовой отпуск! Са­мое время. Курортный сезон. Взял отпуск, улетел во Фрунзе, купил путевку в альплагерь «Ала-Арча». Это не­далеко от города. Километров сорок. Потом, конечно, он будет ездить в другие лагеря, получше, поизвестней, куда-нибудь на Кавказ, в Баксан, в Домбай, ну а пока для первого раза и Ала-Арча сойдет. Ему бы только ледовую технику...

В альплагере удивились. Не то слово, умилились. В лагерь подчас приезжают делать разряды, поспешно перескакивая из третьего во второй, из второго в первый, ничего толком не умея и не желая уметь, лишь бы скорей. Наплевать, что за вершина, как называется, красивая ли, что с нее видно, главное, знать, «двойка» или «тройка», пойдет ли она в зачет. А если не пойдет, то зачем она?

И вдруг — «мне бы только ледовую технику»... Так нарочно не придумать, чтобы расположить к себе. Но он не стремился располагать к себе, не кокетничал. Это ста­ло ясно, когда его увидели на скалах Алакуша, по кото­рым он ходил как хотел, на сыпучих стенках вершин Адыгене, где одной силой не возьмешь, где скалу нужно чувствовать, где можно почувствовать и самого человека.

«Лед» и «снег» ему дали отведать на Короне. Да и только ли «лед» и «снег»?

Из лагеря тронулись после обеда. Не спеша миновали сумрачный полог Аксайского ельника, по торной, разно­шенной, как хорошие ботинки, тропе поднялись на высо­кий уступ Тепше, нависший над Ала-Арчой. Пошли вдоль Аксая, поглядывая сверху на светлые россыпи гранит­ных валунов, на темные островки еловых и рябиновых куртин, а когда оставили позади растрепанные ветром струи Аксайского водопада, когда, взмокшие от пота, выбрались на верблюжий горб чертовски крутой Аксайской морены, когда всплыли над этой мореной, над самой го­ловой, кое-где приглушенные облачностью северные стены Аксайских вершин, тут, может быть, впервые Толя поду­мал о том, что Ала-Арчи хватит надолго, возможно, на всю жизнь. Он увидел Корону с ее свободно струящейся мантией висячего ледника, по-царски ниспадающей от полукружья шести гранитных башен; пик Семенова-Тян-Шанского, его ледово-скальный шатер, покоящийся на мощных гранитных опорах, строго очерченных белыми полосками лавинных желобов. Он глядел на снеговой ку­пол Теке-Тора, на изломы карнизов Ак-Тоо, на гудящий от высоты тонкий каменный лемех пика Свободной Кореи, на Байлям-Баши, накрепко стянувшую все эти вершины в прекраснейшую Аксайскую подкову, которую только на счастье и дарить.

Он думал о людях, с которыми здесь познакомился. Они тоже выстраивались в столь же тесный, накрепко сбитый круг и так же были похожи и непохожи друг на друга, так же влекли к себе. Первый в жизни инструк­тор — ученый, доктор наук Абрам Константинович Кико­ин. Первый в жизни начальник учебной части — мастер спорта, орнитолог, изучающий птиц высокогорья Киргиз­ского хребта, литератор, пишущий свои альпинистские рассказы, Александр Александрович Кузнецов. Старший инструктор — мастер спорта, преподаватель института физкультуры и большой спец по льду, чаю, шутке и гор­ным лыжам Алим Васильевич Романов. Старший инструк­тор — альпинист с этюдником, человек доброй, незлоби­вой души, стремящийся и умеющий видеть красоту, художник Афанасий Лазаревич Шубин. В жизни Толи Балинского были разные люди, а таких не знал. Вот когда почувствовал, как недоставало ему такого общения. И он был благодарен альпинизму. И он понимал, что все это серьезно и, может быть, навсегда.

Домой вернулся с желанием и энергией. Действовать! Надо делать секцию. Рядом Киргиз-Ата, сколько там нетронутых вершин, рядом Большой Алай, весь Памир, где еще заниматься альпинизмом, как не в Оше? Есть люди. Желающих целый список. Но как заниматься, если нет ни одного конца веревки? Ходить с бельевой?

Познакомился с Фрейфельдом. Оказывается, этот старший инженер по нерудным полезным ископаемым, грузный, большой человек с обвислыми украинскими усами, которого Толя столько раз встречал в Геологическом городке, тоже альпинист, причем со стажем, перворазряд­ник! Нашли общий язык. Стали неразлучны. Однажды в горах разбился парень — студент, приехавший в экспе­дицию на геологическую практику. То, в чем не могли убедить ходатайства и просьбы, доказал несчастный слу­чай. Был организован спасательный фонд. Появились подтриконенные ботинки, веревка, тяжеленные геологические спальные мешки. Бог с ними, что тяжелые, главное, можно ходить в горы!

Как-то пришел к Примакову насчет освобождения от работы, положил на стол список.

— Не на прогулку же, Иван Андреевич. Да и сколько там, четырнадцать человек!..

— Да-а, — сказал Примаков, — а у нас всего семьде­сят три. Садись, Толя. Разговор есть. Растолкуй мне, по­жалуйста, из чего складывается фонд заработной платы, на что предприятие живет? Разъяснишь, растолкуешь, как
быть, чтобы и тебя уважить, и чтоб было чем зарплату платить рабочим, подпишу без слова. Не сможешь, ну что ж, не взыщи.