Индивидуальности

Это относится прежде всего к телу, к "эго тела", в котором Фрейд видит

основу личности. <i>"Эго человека, --</i> утверждает он, <i>-- есть прежде всего эго</i>

<b><i>телесное"</i></b>. Подобное растворение личности, ее призрачность неизбежны при

глубоких расстройствах восприятия и образа тела. Уэйр Митчелл* понял и

блестяще описал это, работая во время гражданской войны в Америке с

пациентами, перенесшими ампутацию или страдавшими от поражения нервных

волокон. Его знаменитая полудокументальная повесть до сих пор остается

лучшим и самым точным описанием подобных травм и сопутствующих им состояний.

Вот что пишет о них герой книги, врач и пациент Джордж Дедлоу:

* Силас Уэйр Митчелл (1829--1914) -- американский невролог и новеллист;

см. библиографию в конце книги.

<i>К ужасу своему я обнаружил, что временами гораздо слабее прежнего

осознавал себя и свое существование. Это переживание было так ново и

незнакомо, что поначалу до крайности изумляло меня. Мне беспрестанно

хотелось осведомиться у окружающих, по-прежнему ли я Джордж Дедлоу или нет,

но, предвидя, сколь нелепыми показались бы им такие расспросы, я удерживался

от них, еще решительнее вознамериваясь отдать себе точный отчет в своих

ощущениях. Временами убеждение в том, что я не вполне я, достигало во мне

силы болезненной и угрожающей. Думается, лучше всего описать это как изъян

ощущения личной особенности и самоосознания.< /i>

Именно этот изъян в структуре "личной особенности и самоосознания"

переживает Кристина, хотя время и новые навыки лишают это чувство былой

остроты. Что же касается особого ощущения бестелесности, вызванного

органическим нарушением, то оно остается таким же сильным и жутким, как в

тот страшный первый день ее болезни. Сходные переживания описывают пациенты,

перенесшие разрывы высоких отделов спинного мозга, но такие пациенты,

разумеется, парализованы, тогда как Кристина, несмотря на "бестелесность",

может двигаться.

Время от времени наступает частичное улучшение, особенно при кожной

стимуляции. Кристина любит открытые машины, где может лицом и всем телом

чувствовать воздушные потоки (чувствительность к легкому прикосновению у нее

почти не пострадала).

-- Волшебное ощущение, -- говорит она. -- Я чувствую ветер на руках и

на лице и, пусть слабо и смутно, знаю, что у меня <i>есть</i> руки и лицо. Это,

конечно, не выход, но все же хоть что-то -- тяжелая мертвая пелена на время

приподнимается.

В целом же ситуация Кристины остается "витгенштейновской". Она не может

с уверенностью сказать себе: "Вот моя рука". Утрата суставно-мышечного

чувства лишила ее бытийного и познавательного фундамента, и никакие ее

действия или рассуждения этого факта не изменят. Она не уверена в своем

теле, -- любопытно, что сказал бы Витгенштейн, окажись он на ее месте?

Удивительное дело -- она и победила, и проиграла. Восстановив действие,

она утратила бытие. Пустив в ход все ресурсы нервной системы, а также волю,

мужество, выдержку и независимость, она приспособилась к новой жизни.

Столкнувшись с беспрецедентной ситуацией, она вступила в схватку со страшным

врагом и выжила -- огромным напряжением физических и духовных сил. Ее можно

причислить к когорте безвестных героев неврологии. Но при этом она

по-прежнему остается инвалидом и жертвой. Никакие высоты духа, никакая

изобретательность, никакие адаптивные механизмы не могут справиться с

абсолютным молчанием проприоцепции -- жизненно важного шестого чувства, без

которого наше тело утрачивает реальность, уходит от нас навсегда.

Сейчас 1985 год, и бедная Кристи чувствует себя все такой же

"вылущенной", как и восемь лет назад. И по сей день я не встречался ни с чем

подобным. Кристина остается первым и единственным среди человеческого рода

представителем бестелесных существ.

¶Постскриптум §

У моей пациентки все же появились друзья по несчастью. Из статьи Х.

Шомбурга, впервые описавшего этот синдром, я узнал, что по всему миру

отмечается появление новых случаев сенсорных невропатий. У самых тяжелых

пациентов, как у Кристины, наблюдаются нарушения образа тела. Большинство из

них помешаны на здоровье и сидят на безумных витаминных диетах, принимая в

огромных количествах витамин В6 (пиридоксин). Итак, мы можем констатировать

возникновение сотен новых "бестелесных" существ. В отличие от героини этой

истории, у них есть надежда на улучшение -- конечно, при условии, что они

перестанут отравлять себя пиридоксином.

4. Человек, который выпал из кровати

Однажды, много лет назад, в бытность мою студентом-медиком, одна из

сестер в больнице вызвала меня по телефону и в сильном недоумении рассказала

удивительную историю: накануне утром в отделение поступил новый пациент,

молодой человек; весь день он вел себя примерно и казался совершенно

нормальным -- вплоть до момента, когда несколько минут назад, ненадолго

задремав, проснулся. Он возбужден, говорила сестра, и ведет себя странно --

в общем, сам не свой. Каким-то образом он вывалился из кровати и сейчас

сидит на полу, кричит, машет руками и отказывается снова лечь. Не мог бы я

прийти поскорее и разобраться, в чем дело?

Оказавшись на месте, я обнаружил пациента рядом с кроватью. Он лежал на

полу, пристально разглядывая свою ногу. В выражении его лица смешивались

гнев, тревога, недоумение и веселое изумление -- главным образом, недоумение

с примесью испуга. Я попросил его вернуться в постель и справился, не нужна

ли помощь, однако все мои просьбы и расспросы еще больше выводили его из

себя. Тогда я присел рядом с ним на пол, и вот что он мне рассказал.

Этим утром он явился в клинику на обследование (сам он ни на что не

жаловался, но невропатолог, решив, что у него "капризничает" левая нога,

направил его сюда). Весь день он чувствовал себя прекрасно и к вечеру

задремал. Проснулся он тоже в полном порядке, и все было хорошо, пока он не

попытался перевернуться на другой бок. В этот момент он, по его словам,

обнаружил в кровати чью-то ногу -- <i>отрезанную человеческую ногу,</i> -- дикая

история! Сначала он просто оторопел от удивления и брезгливости: ни разу в

жизни он ни с чем подобным не сталкивался, даже помыслить такого не мог.

Затем осторожно потрогал ногу. На вид она казалась совершенно нормальной, но

была холодная и "странная". И тут его осенило. Он понял, что произошло: это

была шутка! Оригинальная, конечно, но жестокая и не уместная шутка. Дело

было под Новый год, все гуляли -- полклиники навеселе, дым коромыслом,

хлопушки, карнавал... Очевидно, одна из сестер с особо мрачным чувством

юмора пробралась в прозекторскую, стащила оттуда отрезанную ногу и, пока он

спал, подложила ему под одеяло. Это объяснение его успокоило, но шуткам тоже

есть предел, и он вышвырнул эту гадость из кровати. И все было бы хорошо,

но, разделавшись с ней (тут ему изменил спокойный тон, и он вдруг скривился

и побледнел), он сам каким-то образом выпал следом, и теперь нога составляла

с ним одно целое.

-- Да вы посмотрите на нее! -- вскричал он с отвращением. -- Видели вы

в жизни своей что-нибудь более дикое и гнусное? Я всегда думал, что трупы

мертвые. Но это... это... просто жуть! И уж не знаю как, страшно даже

подумать, оно ко мне прилипло.

Он взялся за ногу обеими руками и яростно попытался оторвать ее от

себя. Когда же это ему не удалось, он в гневе ее ударил.

-- Постойте! -- пытался я его урезонить. -- Не кипятитесь! Главное --

спокойствие. Я бы на вашем месте ногу эту так не колотил.

-- Это еще почему? -- спросил он раздраженно и воинственно.

-- Да потому что это <i>ваша собственная нога,</i> -- ответил я. -- Вы что,

свою ногу не узнаете?

В его ответном взгляде было изумление, недоверие и страх, к которым все

еще примешивалось лукавое подозрение.

-- Э, нет, док! -- сказал он. -- Меня не проведешь. Вы сговорились с

медсестрой. Зря вы это, нельзя с пациентами так шутить.

-- Тут не до шуток, -- возразил я. -- Это на самом деле ваша нога.

По моему лицу он понял, что я говорю совершенно серьезно, -- и

испугался.

-- Так это моя нога? Но должен же человек узнавать свою собственную

ногу?

-- Вот именно, -- ответил я. -- <i>Должен узнавать</i>. Я даже представить

себе не могу, чтобы не узнал. Так что вы, похоже, сами тут шутки шутите.

-- Богом клянусь, не шучу... Человек должен знать свое тело, что его и

что нет, но эта нога, эта мерзость, -- тут он опять вздрогнул от отвращения,

-- неправильная она, чужая, ненастоящая.

-- Ненастоящая?.. А какая? -- спросил я в замешательстве, удивленный

уже не меньше его.

-- Какая? -- повторил он медленно. -- Я вам скажу какая. <i>Дурацкая</i>,

<i>дикая</i>, <i>ни на что не похожая нога</i>. Как она может быть моя?! Ума не приложу,

чья... к чему вообще... -- тут он осекся в испуге и потрясении.

-- Послушайте, -- сказал я ему. -- Вы ослабели. Давайте-ка вы сейчас

ляжете обратно в постель. Я только хочу напоследок внести ясность: если вот

это -- не ваша нога (в ходе разговора он назвал ее подделкой и поразился,

что было приложено столько усилий, чтобы изготовить точную копию), то где же

сейчас ваша настоящая левая нога?

Он опять побледнел, и так сильно, что я думал, он упадет в обморок.

-- Не знаю, -- проговорил он. -- Не могу понять. Исчезла. Ее нигде

нет...

¶Постскриптум §

После публикации этой истории я получил письмо от известного невролога

Майкла Кремера. Он писал:

<i>Недавно меня пригласили осмотреть необычного пациента в отделении

кардиологии. Из-за мерцательной аритмии у него образовался большой эмбол*,

который привел к параличу левой половины тела. Меня просили взглянуть на

него, поскольку он каждую ночь падал с кровати, и кардиологи никак не могли

выяснить причину.</i>

* Эмбол -- патологическое образование неопределенной структуры и

состава, циркулирующее в кровеносной системе и способное вызвать закупорку

кровеносных сосудов.

<i>Когда я стал расспрашивать его, что происходит, он откровенно

рассказал, что каждый раз, просыпаясь ночью, обнаруживает у себя в постели

мертвую, холодную, волосатую ногу. Объяснить, откуда она берется, он не

может, но и потерпеть ее рядом с собой тоже не может, и поэтому руками и

здоровой ногой выталкивает ее наружу, сам тут же выпадая за ней.</i>

<i>Это хороший пример того, как больной может полностью потерять ощущение

парализованной конечности. Любопытно, что мне так и не удалось выяснить у

него, куда делась его собственная нога, поскольку все его внимание и силы в

тот момент были целиком поглощены схваткой с отвратительной чужой ногой.</i>

5. Руки

Мадлена Д. поступила в клинику Св. Бенедикта под Нью-Йорком в 1980

году. Эта слепая от рождения женщина шестидесяти лет, страдавшая

церебральным параличом, всю жизнь прожила дома, на попечении семьи. Зная о

ее жалком состоянии -- у нее наблюдались спазмы и атетоз (непроизвольные

движения обеих рук), а также недоразвитие глаз, -- я ожидал встретить

умственно отсталого, опустившегося человека.

Опасения мои оказались напрасны. Речь Мадлены была почти не затронута

спазмами, и она говорила свободно и выразительно, оказавшись при более

близком знакомстве жизнерадостной, умной и начитанной женщиной.

-- Как вам удалось прочесть столько книг? -- спросил я ее. -- Вы,

наверное, свободно владеете Брайлем?

-- Вовсе нет, -- ответила она. -- Все эти книги я слушала -- в записи

или когда мне читали. Сама я читать по Брайлю не умею. Я вообще ничего не

могу делать руками -- не знаю даже, зачем они мне. -- Она с издевкой

помахала ими в воздухе. -- Ни на что не годные, бессмысленные куски теста. Я

даже не ощущаю их частью себя.

Это меня поразило. Обычно церебральный паралич не затрагивает руки, во

всяком случае, не до такой степени, чтобы они совершенно не действовали.

Руки могут быть спастичны, ослаблены или деформированы, но при этом обычно

сохраняют основные функции (с ногами дело обстоит иначе, возможен их полный

паралич, что называется болезнью Литтла, или церебральной параплегией).

Руки Мадлены действительно были подвержены спазмам и атетозу, но я

быстро установил, что чувствительность почти не затронута. Она без труда

определяла легкое прикосновение, боль, изменение температуры и положения

пальцев. Все нарушения, таким образом, относились не к области базовых

ощущений, а к области восприятия. Я давал ей потрогать и подержать самые

разнообразные объекты, и она не смогла распознать ни одного, включая мою

собственную руку. Она не просто не распознавала -- она даже не исследовала,

не совершала никаких активных "вопрошающих" движений руками, так что они и в

самом деле казались абсолютно инертными и ни на что не годными "кусками

теста".

В чем же было дело? Никакого серьезного сенсорного дефицита не

наблюдалось. С виду Мадлена обладала полноценной парой рук, но на деле была

совершенным инвалидом. А не оказались ли ее руки такими бесполезными просто

потому, что она никогда ими не пользовалась? Ведь с самого рождения с ней

возились и нянчились, и в результате она могла пропустить ту естественную

для любого нормального младенца стадию развития, когда происходит освоение

подручного мира. Я заподозрил, что так оно и было, что ее постоянно брали на

руки взрослые, выполняя за нее все те действия, которые развивают функцию

верхних конечностей.

Если эта неожиданная (и единственная в моем распоряжении) гипотеза была

справедлива, это означало, что на шестидесятом году у Мадлены имелся шанс

научиться тому, чем она должна была овладеть в первые недели и месяцы жизни.

Встречалось ли такое в прошлом? -- задавал я себе вопрос. Описана ли

подобная ситуация -- и попытки справиться с ней -- в литературе? Я вспомнил,

что читал об аналогичных случаях в книге Леонтьева и Запорожца

"Восстановление движений". Имея дело с обстоятельствами совершенно другого

рода, эти авторы упоминали о сходных симптомах. Их пациенты, около двухсот

солдат, жаловались на "отчуждение" рук после обширных травм и хирургических

операций. Несмотря на сохранившиеся сенсорные и неврологические функции, эти

пациенты тоже описывали ощущения чужеродности, омертвения, бесполезности и

отторжения поврежденных конечностей. Леонтьев и Запорожец предполагали, что

"гностические системы", отвечающие за возможность перцептивного (то есть

основанного на ощущениях) использования рук, могут разлаживаться из-за травм

или операционного вмешательства, а также в результате последующих

многонедельных периодов бездействия конечностей. Внешне случай Мадлены

выглядел похоже -- бесполезность, омертвение, отчуждение, но "бездействие"

продолжалось всю ее жизнь. Ей нужно было не восстанавливать функцию, а

открывать, обнаруживать, "выращивать" у себя руки; не настраивать

поврежденную гностическую систему, а создавать новую. Посильная ли это

задача?

Солдаты, с которыми работали Леонтьев и Запорожец, до ранения нормально

владели руками. Им требовалось лишь вспомнить забытое, восстановить

утраченное. Мадлене же нечего было вспоминать -- она никогда не пользовалась

и не владела руками. Ей казалось, что у нее вообще нет рук. Она ни разу

самостоятельно не ела и не ходила в уборную, ничего никогда не доставала и

не брала -- все это ей помогали делать окружающие. Целых шестьдесят лет она

прожила фактически без рук.

Да, мы столкнулись с нелегкой задачей. У нашей пациентки полностью

сохранилась система ощущений, но она была не способна довести их до уровня

связанных с миром и с нею самой восприятий. Она не могла сказать о своих

руках "<i>я чувствую", "я распознаю", "я хочу сделать", "я делаю"</i>.

Леонтьев и Запорожец установили, что для восстановления движений

следовало каким-то образом побудить раненых к действию -- они должны были,

так сказать, "дать волю рукам". Именно этим мы и решили заняться с Мадленой,

надеясь добиться двигательной интеграции. Как говорил Рой Кэмпбелл,

"интеграция достигается в действии".

Сама Мадлена отнеслась к нашему проекту с одобрительным интересом, хотя

особой надежды и понимания он у нее не вызвал. "Ну что я вообще смогу

сделать этими пластилиновыми культями?" -- спрашивала она.

Гете пишет, что "вначале было действие". Это, может, справедливо для

ситуаций этического и экзистенциального выбора, но решительно не годится для

проблем, затрагивающих истоки движения и восприятия. Однако и здесь обычно

происходит нечто неожиданное: первый шаг (или первое слово, как "вода" у

Элен Келлер*), первое движение, первый взгляд, первый импульс -- как гром

средь ясного неба, из ниоткуда, из хаоса и бессмысленности. "Вначале был

импульс". Не действие или рефлекс, а импульс -- нечто более элементарное и в

то же время более загадочное, нежели действие и рефлекс. Мы не могли просто

сказать Мадлене "действуй!" -- вся надежда была на импульс, и мы ожидали

его, создавали для него условия, пытались его спровоцировать...

* Элен Келлер (1880--1968) -- известная американская писательница и

защитница гражданских прав, слепоглухая с 18 месяцев.

Вспомнив, как младенцы тянутся к груди, я предложил сестрам попробовать

как бы невзначай ставить еду для Мадлены немного подальше, так чтобы она не

могла до нее дотянуться.

-- Морить ее голодом и подразнивать не стоит, -- сказал я им, --

просто, когда вы ее кормите, усердствуйте чуть меньше.

И вот в один прекрасный день долгожданное событие случилось:

проголодавшись и устав терпеливо ждать помощи, Мадлена протянула руку,

нашарила бублик и поднесла ко рту. Это было ее первое осмысленное действие

рукой за шестьдесят лет! В этот момент она родилась и как " двигательный

субъект"**, и как "субъект восприятия", ибо восприятие явилось тут

существенной частью действия. Ее первое восприятие было узнаванием бублика,

различением "бубличности" -- подобно тому как начальный акт узнавания у Элен

Келлер был связан с водяной субстанцией и написанием слова "вода".

** Термин Шеррингтона, который означает возникающий в физическом

действии аспект личности. (<i>Прим. автора</i>)

После первого осмысленного действия события стали разворачиваться

стремительно. Вслед за обычным голодом проснулся голод познавательный, и

Мадлена принялась исследовать мир. Все началось с пищи -- она ощупывала и

изучала продукты, упаковки, посуду... Обычное для нас распознавание объектов

для нее было возможно лишь окольным путем, на основе логических выводов и

догадок, поскольку, не пользуясь с самых первых дней ни зрением, ни руками,

она не накопила никакого запаса простейших внутренних образов (в

распоряжении Элен Келлер имелись, по крайней мере, образы осязательные).

Мадлене помогли исключительный интеллект и начитанность: она воспользовалась

чужими образами, черпая их из литературы, из языка, из <i>слова</i>. Без этой опоры

она оказалась бы беспомощна, как новорожденный младенец.

Вначале она определяла бублик как круглый кусок хлеба с дыркой

посредине, вилку -- как удлиненный плоский объект с острыми зубьями, но

вскоре этот предварительный анализ уступил место непосредственной интуиции.

Объекты стали распознаваться немедленно, со всем их характером и внешностью,

как старые знакомцы, которых ни с кем не спутаешь. Это прямое синтетическое

узнавание вызывало живой восторг и чувство открытия мира, полного

волшебства, красоты и тайны.

Мадлена радовалась простейшим предметам, а это, в свою очередь,

вызывало желание воспроизвести их. Она попросила глины и стала лепить.

Первой ее скульптурой оказался всего лишь рожок для обуви, но даже он ожил

под ее пальцами, проникся силой и юмором и своими плавными, мощными изгибами

напомнил мне ранние работы Генри Мура*.

* Генри Мур (1898--1986) -- английский скульптор, чьи работы отличаются

плавно и органично перетекающими друг в друга формами.

А дальше -- всего через месяц после первого прорыва -- ее радостное

внимание переключилось на людей.

У предметов, пусть даже преображенных ее невинным и часто забавным

гением, имелись пределы выразительности; исчерпав их, Мадлена

заинтересовалась человеческими лицами и фигурами -- в покое и в движении.

Попасть к ней в руки было ощущением незабываемым. Еще совсем недавно вялые и

бесформенные, руки эти были теперь наделены сверхъестественной жизнью и

чутьем. Человек не просто подвергался исследованию, более подробному и

тщательному, нежели любой осмотр, -- Мадлена словно пробовала его на ощупь,

внимательно и вдумчиво оценивая индивидуальную сущность с художественной и

творческой точки зрения. Перед нами был прирожденный -- новорожденный --

мастер. В прикосновениях Мадлены чувствовались не просто руки слепой

женщины, но руки подлинного художника, свободный и творческий дух, которому

внезапно открылась вся чувственная и эстетическая природа мира. Это новое

знание также требовало воссоздания и отражения в материале.

Мадлена стала лепить головы и человеческие фигуры и через год

прославилась как слепая ваятельница из клиники Св. Бенедикта. Ее

скульптурные портреты, в половину или три четверти натуральной величины,

простые и узнаваемые, обладали редкостной выразительностью. Для всех нас, да

и для нее самой это было потрясением, почти чудом. Кто мог вообразить, что