2015-06-10
282
— Су-уукии! Они обещали, что боли не будет.
— Ну, не огорчайся, это только начало… — Очевидно, пауки сплели бандитам басню про то, что ставят им нечто вроде абсолютной пси-защиты от моей атаки. Значит скоро я стану совсем «знаменит». Чёрт, как это всё не вовремя!..
Следующий импульс был намного сильнее, бандит распластался по полу, словно раздавленный червь. Сейчас его мозг закипал от невыносимой боли, казалось, объявшей всё его тело. Спасения от неё не было, крик из парализованного горла не выходил, а сознание не могло отключиться, позволив сбежать в спасительное забытьё обморока. Но дольше продолжать было опасно, поэтому я отпустил. Охотник был прав, с людьми всё получалось значительно проще и без особых энергозатрат: голова осталась ясной, кровотечения не было, даже сил не убавилось. Как только я убрал импульс, тело бандита обмякло, расслабилось.
— Ну что теперь скажешь, нравится экскурсия?
— Че… Чего тебе надо. Всё сделаю, только пусти… Убей сразу.
— Это тоже надо заслужить, приятель. Ты готов пойти со мной к Борову, без всяких своих хитростей? Помни: я их почувствую, а то состояние, что ты испытал — только начало путешествия в боль. Ты веришь мне?
Измотанный пленник только согласно мотнул головой, на губах у него выступила жёлтая пена. Он не понимал, как мне удалось обойти защиту пауков и теперь его страх ассоциировался только со мной. Развязав ему руки и подняв на ноги, я молча указал стволом пистолета на провал в полу.
— Веди. Но помни: обманешь и смерть твоя будет длиться объективных пару секунд, но для тебя это будет вечность. Не финти, дружок.
Лом побрёл к провалу, и с каждым шагом походка его становилась всё увереннее, на ходу он утёр ошмётки пены с губ и вполне стал похож на себя прежнего. Само собой, контроль за ним я не ослаблял, порой вот такие пассажиры склонны выкидывать совершенно неожиданные фортели. Но что-то говорило мне, что на этот раз всё должно пройти штатно. Продвигались мы осторожно, при этом я сохранял дистанцию между собой и пленным. Ровно три метра. При этом пистолет я держал у бедра, чтобы в случае чего, Лом не смог сбить линию прицела и уйти из сектора огня.
Вниз вела лестница в четыре пролёта, оканчивающаяся длинным, метров семь, тоннелем, освещаемым весьма скудно: горело от силы треть ламп, вместо остальных зияли пустые гнёзда «патронов». Я послал пленному импульс боли, тот остановился и застонал.
— Где «сюрприз», родной?
— Чисто тут всё!.. «Папа» только у двери в бункер пароль спросит, да фотокарточку в камеру поглядит… Нет подлянок тут, бля буду, нету ничего… Пусти!..
Дар лишь слегка нагрелся. Бандит просто боялся и надеялся кликнуть Борова у двери, ведь полевая труба связи скорее всего внутри той норы, куда мы идём. Но это ход предсказуемый, мне есть что ответить и на него.
— Ну, веди дальше, время дорого. Шевелись.
Коридор поворачивал резко влево и заканчивался бронированной дверью, овальной формы. Слева в верхнем углу застыл цилиндр камеры наблюдения. Красный глазок горел, значит камера в активном режиме. Я замер за углом, придав пленнику ускорение пинком под зад. Спотыкаясь, чуть не упав на грязный, покрытый тонким слоем наносной пыли и мелким щебнем бетонный пол, Лом двинулся дальше. Надо было видеть, какой злобой и радостью буквально осветилось лицо пленного. Забыв про всё, он рванул к двери, но тут же замер, а потом лицо его словно застыло. Как я уже и говорил, ход был предсказуем, поэтому взять под частичный контроль искалеченный разум бандита особого труда не составило. Теперь, испытывая с трудом переносимую боль, Лом деревянной походкой зашагал к интеркому, который размещался справа от двери в бункер. Негнущимся указательным пальцем правой руки, Лом нажал кнопку переговорного устройства. Сквозь шум помех, из динамика раздался раздражённый голос Борова. Я это понял, потому, что раз десять до этого слушал бандитскую волну и этот характерный сиплый бас ни с каким другим голосом уже не перепутаешь, если хоть единожды слышал его.
— Чё надо опять?
— Пахан — Почти ровным и нормальным голосом начал пленный — Ключ от оружейки дай. Там за периметром у шоссе народ какой-то трётся. Граники нужны, да к пулемёту цинка два.
— А те три, что ты на смену брал, куда делись?… Да и гранатомёты тебе зачем? Шуганите этот сброд с вышек. Верняк — это оборвыши из кодлы Беса озоруют: как их хитрожопого атамана шлёпнули, совсем нюх потеряли, фраера непуганые…
Вот так вот: урка что-то почуял, или просто страхуется. Похоже, что дверь придётся открывать по старинке, только вот хватит ли тех трёхсот грамм эластита, чтобы прожечь запоры, я был не уверен. Но Лом меня опередил, видимо страх перед болью был очень велик. Повысив голос до истерического визга, он почти в одну фразу выпалил целую тираду.
— Слушай, Боров! Ты конечно бугор и всё такое… Но мы уже один раз прощёлкали, до сих пор хлебаем. Или ты мне сейчас ключ даёшь или я собираю свою бригаду и сваливаю! Сиди тут со своими мазуриками один. Я во второй раз в блудняк не впишусь. Сам всё разруливай, понял?!
Такого спектакля даже я не ожидал и поэтому решил несколько скорректировать план относительно Борова. Меж тем, послышалось ровное гудение, видимо дверь была на замках с электромоторами. Дальше я действовал быстро: Лому я послал мощный болевой импульс, а сам в два прыжка оказался с ним рядом, втолкнув ничего не соображающего от боли братка внутрь комнаты.
В помещении было светло как днём, стены увешаны коврами, а пол покрыт ламинатом. Чисто гитлеровское «волчье логово» в миниатюре. У стены напротив входа стоял длинный письменный стол и резное кресло. Справа от него был проход в другую комнату, но там свет не горел. Не глядя, я ударил рукоятью пистолета в лоб того, кто выскочил из-за стола, нам навстречу. Человек рухнул с глухим стуком, утонув в густом ворсе красного ковра, лежавшего на полу посреди комнаты. Лом сам упал лицом вперёд и не шевелился. Этот теперь будет в отключке минут двадцать. Я быстро, но внимательно осмотрел помещение: похоже, что кроме нас троих тут никого не было. Бункер представлял собой квадратное помещение из двух комнат, ближняя к выходу — это, скорее всего спальня, о чём говорила роскошная, двуспальная кровать, сейчас неприбранная: серое от грязи постельное бельё, навивало мысли о клопах и других «друзьях человека». Войдя снова в кабинет, я заметил, что Лом изменил позу. Видимо очнулся и снова хочет попытать счастья. Нарочито небрежно, я подошёл к лежащему урке на расстояние с которого ничто не мешало тому броситься. Что он и проделал, мне нужно было только отступить влево и сломать ему два ребра, одним прямым ударом кулака. Комбез — комбезом, но перчатки у меня тоже имели накладки из какого-то полимерного сплава, поэтому хруст ломающихся костей был отчётливо слышен. С криком Лом снова упал на ковёр и оттуда изрыгнул почти трёхминутную матерную и довольно виртуозную комбинацию. Потом попытался вскочить, но снова вынужден был опуститься на пол.
— Не вставай пока. Позже поговорим.
— Сука — Только и смог выплюнуть Лом, добравшись до стены ползком и прислонившись к ней спиной. Потом он затих, вроде как признавая, что от его придумок хуже становится только ему.
Я же занялся оглушённым положенцем. Видимо приложил его слишком сильно, потому что приходить в себя он пока не собирался. Связать и привести Борова в чувство, было делом пяти минут. Часто видя это худое, костистое лицо на снимках, как-то трудно было привыкнуть к тому, что вот он — живой и относительно здоровый, самый главный уголовный авторитет в Зоне, сидит на полу собственного кабинета, связанный и скоро я наконец-то смогу обменять этот мешок с костями на любимую женщину.
Прислонив положенца к стене возле входа в бункер, рядом с дверью, я слегка пнул бандита в брюхо, чтобы привести его в чувство. Боров вздрогнул от удара всем телом и открыл глаза. Взгляд его некоторое время блуждал по комнате, видимо урка получил лёгкое сотрясение мозга и ни как не мог толком понять, что же произошло. Чтобы не дать ему опомниться, я снова пнул уголовника под дых, начав разговор проникновенным тоном, сняв маску и со своей самой «доброй» улыбкой.
— Ну, здравствуй, Семенчук Петро Власьевич, сорок девятого года рождения, трижды судимый, детей нет. Ты про меня тоже наверняка слышал — Тут я сделал паузу, чтобы удостовериться, что Боров действительно понимает большую часть того, что я ему говорю — А вот теперь довелось и свидеться.
— Бабу свою, ты только мёртвой теперь получишь… — Тут я без замаха пнул бандита в морду, от чего губы у него лопнули, а нос чуть скосился набок.
— Про обмен мы ещё поговорим, Семенчук. Всему своё время. Пока меня интересует лаз, который ты, крыса, где-то тут замаскировал. И говорить надо быстро, поскольку нам с тобой ещё в путь неблизкий отправляться. Так, где дверка, ты говоришь?
— Хитрый — Боров видимо решил потянуть время — Как про лаз узнал?…
Тут я послал урке концентрированный импульс боли, вроде того, которым чуть раньше, успел «насладиться» Лом.
— Снова неправильный ответ, Семенчук. Я спрашивал про то, где он, а не про то, кто мне про дверь рассказал.
Всё это я говорил под акомпонемент хрипов и судорожного бульканья, которое издавал «авторитет». Конвульсии сотрясали его тело, и он почти загибался в обратную дугу, показывая чудеса пластики. Наконец, я отпустил пленного, от чего тот сразу обмяк и как-то жалобно заскулил.
— Так, где дверка-то, Петро Власьевич? Или дальше будем в инквизицию играть? Сразу говорю: времени у меня не так чтобы очень много. Но на твою продолжительную и болезненную кончину я посмотреть успею, а дверь и так, и так найду. Но решай сам: если договоримся мирно — будешь жить, в том слово своё даю.
Боров начал было угрожать и крыть меня всякими нехорошими словами, проявляя низкую изобретательность. Видимо, он никогда особо в ругательствах силён не был, однако испытав ещё один кратковременный, но более сильный приступ чистой, незамутнённой боли, сдался.
— В кабинете, под ковром люк железный… Там через первый горизонт лаборатории идти надо… Ход безопасный, на северную дорогу почти выходит. Чё теперь делать будешь? Мои так итак тебя разыщут, спрятаться не выйдет, служивый.
— А я всё-таки попробую, вдруг а угадаю со схроном. Да и ты со мной вместе пойдёшь, приятеля вон твоего тоже захватим. Ладно, оденься тепло, харчей в дорогу не бери, пойдём быстро, на обеды останавливаться не будем. Советую без фортелей — накажу.
Ещё когда всё это планировалось, я заинтересовался историей того места, где сейчас квартировал боров сотоварищи. Примерно с год назад, была тут крупная заваруха, когда некий сталкер в одиночку пробрался на ещё плохо тогда обжитую бандитами территорию. По странному стечению обстоятельств, тот смельчак нарвался на самого Борова и чуть местного «корлеоне» не пристрелил. Вернее, Боров сам пустил слух о своей кончине, чтобы провернуть под шумок пару дел. Дальнейшие события все излагают по-разному, сходясь только в одном: лабораторию вскрыли и тому, что в ней обосновалось после эвакуации научного персонала, поскольку учёные свалили ещё раньше, проникновение неизвестного гостя совсем не понравилось. Потом пришли вояки, был большой бой и на некоторое время база пришла в запустение, пока Боров не собрал новую команду и не отбил местечко обратно у зверья, да пары мелких банд, что претендовали на автобазу. Логично было предположить, что положенец учтёт прошлые ошибки и на этот раз, не станет экономить на охране и строителях. Так, в общем-то и получилось: устроившись основательно, Боров и его люди почти вросли в местную землю. Поэтому логично предположить, что как умный человек, битый жизнью и имеющий за плечами в общей сложности двадцать лет лагерей, Семенчук не станет загонять себя в угол, прячась в подземной коробке с одним выходом. Говоря про потайной ход, я блефовал лишь в той части, что точно не знал, где этот ход. Само собой запасным планом было прорваться за периметр, пользуясь паникой, но так бы пришлось долго и муторно петлять, путая след. Вот я и сделал упор на более безопасный план отхода.
Вышли мы уже втроём, поскольку на Лома у меня образовались некие планы, на случай если Боров окажется слишком упрям. Связав обоих нейлоновым шнуром, я заставил каждого из них снять разноимённые ботинки и положил в каждый по кусочку гравия. Путь под землёй предстоял хоть и длинный, но надо было исключить любую возможность нештатных действий со стороны моих подопечных — когда в подошву ноги впивается острый предмет, особо не побежишь.
Лаз представлял собой стакан колодца уходящий под землю метра на четыре, куда надо было спускаться по витой, железой лестнице. Боров походя щёлкнул большим поворотным выключателем, когда мы все достигли дна колодца и вспыхнул неяркий, жёлтый свет, который давали пыльные лампы промышленного освещения, забранные в толстостенные решётчатые плафоны. Построившись в шеренгу, мы двинулись вперёд: Боров впереди, за ним Лом и замыкающим, с верёвкой, притороченной к поясу, собственно я. Понукать моих пленников особо не пришлось, хоть коридор и был прямым, почти без резких поворотов, но что-то зловещее и тревожное витало в воздухе. По мере того как мы продвигались вперёд, я отмечал ориентиры на всякий случай. Постепенно, мне стал понятен нервный настрой Борова и его подручного: коридор был искусственным. Сложенный из пенобетонных блоков, тоннель создали уже внутри каких-то других коммуникационных тоннелей, видимо, чтобы то, что было в лаборатории, уже с гарантией не смогло бы проникнуть внутрь. Сколько людей урки положили при постройке, даже не хотелось думать: помимо тягот подневольного труда, тут ещё как минимум существовали и другие опасности. Однако поле трёх часов пути, проделанных быстрым шагом, мы без приключений выбрались на свежий воздух. Я глянул на часы — было шесть тридцать семь утра среды. До точки рандеву было идти примерно часов сорок пять относительно быстрым шагом. Я сверился с картой и задал направление на северо-запад, так мы обогнём осиротевшее разбойничье гнездо и под прикрытием довольно густой лесополосы, тянущейся с юго-востока, на север Зоны. Места это были небезопасные, но точка встречи была именно там. О пути следовало навестить схрон с оружием, где я оставил автомат и боеприпасы. Место будет засвечено, но я уверен, что ни Боров, ни его подручный не будут настолько наивны, чтобы предположить, будто бы я ещё раз воспользуюсь этим местом для хранения чего-либо.
В одного мне переговоры с братвой не потянуть, а теперь есть реальный шанс свести всё не только к обмену, но и получить некое влияние на группировку Борова. Есть нечто такое, что любой амбициозный и достаточно беспринципный человек ценить часто гораздо выше собственной жизни и репутации, это нечто — власть над другими людьми, возможность распоряжаться чужими жизнями, карать и миловать. Именно это я и хотел предложить Лому в обмен на мир. Кроме того, тогда появлялся реальный рычаг давления не этого хитрого и, без всякого сомнения, опасного бандюка. Но это подождёт, до того времени, пока мы выйдем на место ночёвки, часов через шесть. Там, с глазу на глаз, можно будет и поговорить с начальником охраны Борова. Думаю, что моё предложение будет ему по душе.
К захоронке мы вышли уже спустя сорок минут. Стреножив обоих пленников, так, чтобы они не смогли быстро убежать или развязаться, приторочив обоих спиной друг к другу у разных деревьев, чтобы, если вдруг захотят пообщаться, я тоже смог услышать. На землю пал туман, в его густом, похожем на овсяный кисель мареве любое слово или звук очень отчётливо будут слышны. А я быстро навестил тайник и подготовил всё к взрыву. Место засвечено, сюда больше возвращаться нельзя. За то время, пока я довооружался. Оба пленника не произнесли ни звука, только Боров жалобно стонал, видимо я чуть сильнее, чем положено приложил его по лбу. Снова связав обоих пленников попарно, я жестом указал направление и мы быстрым шагом двинулись к месту встречи. Я сообщил Норду, чтобы двигался сразу к деревне, в чём-в чём, а в плане подготовки такого мероприятия как затевавшийся обмен, я доверял Юрису полностью.
Местность кишела всякой живностью, пару раз пришлось отгонять привязчивую стайку слепых собак, чуявших страх обоих пленников и не ощущавших у них наличия оружия. Но после того, как я пристрелил вожака, собаки сначала отстали, а потом и вовсе скрылись из поля слышимости. Вернулись к трупу товарища, чтобы пожрать его и начать делёжку освободившейся вакансии. От бандитской базы с запада нас надёжно прикрывал невысокий горный хребет, тянущийся на северо-восток, километров на десять. Лесополоса напоминала обычный, дикий лес, но чувствовалось, что в своё время тут поработал человек: иссохшие, перекрученные деревья слишком правильно росли и были почти все одного возраста. Шли мы по узкой тропинке, петляющей среди чёрных, совершено не похожих на живые, деревьев. Лес в Зоне вообще не подчиняется никаким обычным природным законам, общее ощущение от него можно охарактеризовать, как застывший и ждущий чего-то. Затаившаяся внутри каждой последней травинки жизнь, казалось, только ожидала сигнала к пробуждению. Что мешало в этом странном месте смене времён года и каким образом небо почти всегда оставалось пасмурным, так никто и не выяснил. Как и многие другие вопросы, на эти тоже ни у кого не было ответов, окружающий мир либо принимаешь таким, какой он есть, либо ищешь себе другое место под солнцем, которое тебе больше подходит. Или на худой конец такое, где с некоторыми вывертами и капризами матери-природы можно смириться настолько, чтобы противно не было каждый день. Многие из тех, кого я тут встречал, постоянно говорили о некоем денежном минимуме, который им нужен, чтобы свалить отсюда и отправиться куда-то ещё, где, по их мнению, был рай земной и море водки с озёрами пива и плавающей в них воблой. Проходило какое-то время, сталкеры пропадали за «колючкой», подняв достаточное количество хабара и… снова возвращались обратно, максимум через пару недель. Многие со страшными, выпученными глазами плели байки о некой «магии Зоны», якобы метящей бродяг и заставлявшей их возвращаться. Но всё это были только отговорки. Мир обычных людей очень жесток к тем, кто живёт по законам войны. Инстинкты говорят тебе одно, а уголовный кодекс и подводные течения, скрывающие острые как бритва рифы подвохов обыденности — совершенно другое: будь как все, не выделяйся. Глотай обиды, помалкивай, а унижение будет чем-то вроде постоянного захребетного паразита, причиняющего нестерпимую душевную боль. Иначе, минимум, что тебе светит — это лет семь тюрьмы за вооружённый рабой или «пятнашка» за убийство с причинением «особо тяжких». Как ни парадоксально это звучит, но мне как человеку сумевшему выжить и там, и там, мир обычных людей кажется гораздо опасней и жёстче. В нём не важно, насколько быстро ты умеешь убивать или как хорошо маскируешься. У мирян всегда есть способы тебя отыскать и вычислить. Мне повезло в том плане, что помимо боевой подготовки нам давали навыки оперативной работы в глубоком тылу. Стать незаметным на гражданке стало моей главной боевой задачей и удалось успешно её выполнить: я ни разу не нарушил закон так, чтобы меня поймали, ни единым словом или поступком не вызвал неудовольствия начальства или коллег. Как максимум, меня считали слишком замкнутым и флегматичным, но за все годы мирной жизни я только один раз побывал в КПЗ, да и то этот случай, пошёл мне на пользу, так как его следствием стало знакомство с Ник-Ником, а потом я попал сюда. С детства я запомнил одну вещь: у каждого человека есть место в этом мире, нужно только прислушиваться к себе, искать в окружающем пространстве знаки и приметы, которые приведут тебя туда, где ты будешь дома.
Как только вижу серое, с сизыми подушками облаков небо Зоны, сразу вспоминаю своего приятеля, соседа по площадке. В армейку нас забирали одновременно, только он всеми правдами и неправдами отбрыкивался и хотел остаться на гражданке. Звали его просто — Серёга. Меня занесло сначала в сержантскую школу а потом в мою родную часть, откуда я и начал свой путь к которому, как оказалось, стремился изначально, только не всегда это осознавал. Серёгу сразу загребли в мотострелки, сначала от него приходили письма, каждый месяц, я получал штуки две. Друзьями мы никогда особо не были, скорее, такие отношения можно назвать приятельскими, слишком уж по-разному мы смотрели на мир и его законы. Но скоро письма перестали приходить. Отношения заглохли и я встретился с приятелем только через пять лет, когда он по контракту уезжал в Чечню. Будучи в отпуске и в своём теперешнем звании, я заехал навестить маму. Отец к тому времени снова уехал в какую-то экспедицию на Алтай, на раскопки очередных могил. Он всегда злился, когда у нас затевался старый спор, по поводу целесообразности разорения захоронений и выставления костей покойных под стеклом в музее. Я всегда считал, что не следует тревожить умерших, а уж тем более выставлять их останки на всеобщее обозрение. К счастью, в тот раз спора не вышло и, благополучно отдав сыновний долг, уже к вечеру, налегке, без гостинцев, которые привёз из далёкой солнечной республики, я бодро вышел из подъезда. Совсем уже выйдя на тротуар, чтобы направиться к автобусной остановке, услышал оклик.
— Тоха! Васильев, ты?
Я сразу узнал приятеля, хотя теперь, это был уже совсем другой человек. Лицо приобрело тот красноватый оттенок, какой бывает у пьяниц. Глаза стали водянистыми, вместо нижних четырёх передних зубов были фиксы, походка стала более уверенной, но добавилась лёгкая хромота. Радости по поводу встречи я не испытывал, скорее это были любопытство и настороженность. Кто знает, как может измениться человек за пять лет. Тем не менее, мы пожали друг другу руки и обнялись. Потом снова вернулись в подъезд и поднялись в Серегину квартиру. Он теперь жил с девчонкой, которую я раньше видел на одной из школьных вечеринок, класса на два младше нас. Помню, что звали её Неля, это была высокая, немного грузноватая девушка, главной деталью её внешности можно считать громкий, весёлый голос и удивительно чистые и наивные голубые глаза. В остальном — ничего особенного. Серёга потащил меня за стол, выпили, закусили крупно нарезанными помидорами с луком и только что отваренным молодым картофелем с постным маслом. Жил Серёга бедно, но после третьей фазы розлива, посветил меня в свой план быстрого обогащения. Он торопливо рассказал мне, как вышел на вербовщика и какие заработки сулит служба в горячей точке.
— Прикинь, Тоха: можно за месяц пол-лимона поднять …
— А ты в курсе, что там стреляют и можно пролететь мимо денег или потратить их все на лекарства. Брось, Серый, ты же отличный шофер, можешь зарабатывать и без этого…
— Завидуешь?
В глазах приятеля появилось незнакомое по отношению ко мне чувство злобы и даже обиды от сознания того, что я не разделяю его стремления разбогатеть на войне.
— Да чему тут завидовать, просто сомневаюсь, что дело выгорит. Это не твоё, Серёга, слишком там всё отличается от того, что ты видел в армейке на действительной…
— Пошёл ты!..
Серёга вскочил из-за стола и замахнулся, намереваясь провести хук слева в голову. Я вовремя успел перехватить его довольно внушительный кулак, взял на болевой, стол опрокинулся. Надо ли говорить, что дело закончилось тем, что я просто ушёл, извинившись перед Нелей, за безобразную сцену, и пару разбитых тарелок. Но девушка не рассердилась, сказав на прощание, что из всех друзей её мужа, я единственный, кто пытался, пусть неуклюже, но отговорить его от контракта. Дав свой номер почты, через который к нам в подразделение шла пересылка всей корреспонденции, я уехал тогда, чтобы вернуться уже в девяносто девятом году. Серёга вернулся из Чечни с простреленным лёгким и без денег, добираясь до дому словно бомж, поскольку ни денег на проезд домой, ни даже новой повседневной формы ему в госпитале после выписки не выдали. Насобирал из того, что было на вещевом складе, потом всё пришлось выкинуть — вещички были так себе: частью с чужого плеча, частью почти утиль…
Добрался он до дома только через месяц, а «боевые» так и не получил, поскольку в ведомостях части и подразделения где он служил, не было отметок о его участии в боевых действиях. Он всё время повторял, сбивающимся от волнения и обиды голосом:
— Не было тебя там, говорят!.. Бумажки всё в морду тычут, а я всё капитана из финчасти помню, что предлагал поделиться 70/30, тогда, мол и деньги получишь, и как белый человек на самолёте домой улетишь… Сука, рыло его свинячье!..
Потом, было всё как обычно: суды, комиссии и наконец — разбой и тюрьма: приятель просто вломился в продуктовый ларёк, с припасённой со службы боевой «эфкой». Тогда он был ещё и в сильном подпитии. Повязали их с новым корешем, таким же алконавтом через пару часов. С тех пор Серёга так и не вырвался из этого порочного круга, так точно описанного в одном комедийном фильме: «украл — выпил — в тюрьму». Страшная по своей сути эта формула, ставшая образом жизни, загубила не только его, но и Нелю и их дочурку, которая из-за травмы головы перестала разговаривать, замкнулась в себе, стараясь спрятаться, как только слышала громкий звук чьего-нибудь голоса. С Серёгой мы потом виделись ещё пару раз, но это был разговор двух иностранцев: ничего кроме самобичевания, перераставшего в плачь по загубленной жизни я от моего приятеля не услышал. Вскоре Неля спилась, не выдержав побоев от мужа и нищеты, а маленькую Танюшу, забрали к себе Нелины родители, живущие в одной из пригородных деревень. Поэтому, когда я смотрю на здешнее небо, то вспоминаю Серёгу и тех многих парней, которым было не место на войне. Перед любым человеком лежит множество дорог, и много дверей, которые можно открыть. Если правильно читать знаки судьбы, то непременно пойдёшь верной дорогой, которая приведёт к заветному порогу, за которым и есть твоя земля, твоё место под солнцем.
Постепенно стемнело, идти по тропе становилось всё труднее. Я сверился с картой: если взять южнее и сойти с тропы, то метрах в двухстах от неё была небольшая поляна, вполне подходившая для привала. Объяснив пленникам, что будет привал, я сменил направление и мы уже через полчаса были на месте. Костёр я запретил разводить, раздав пленным уркам только по пятьдесят грамм воды. Лом держался неплохо, видимо ещё не успел разжиреть на командирской должности, а вот Боров был никакой: он даже воду только расплескал, выпив едва полглотка. Но тут ничего уже не поделаешь: если «положенец» будет совсем плох, придется держать его на стимуляторах до обмена — если урка загнётся уже у своих, то это будут не мои проблемы.
Неожиданно, сознание царапнул импульс мыслеобраза: я сидящий в темноте и двое пленников. Потом картина изменилась и… Передо мной оказался Охотник. Появился побратим как всегда эффектно. Последовавшие за этим события произошли одновременно, от этого всё вышло даже слишком сумбурно и чуть комично, если вы любите чёрный юмор. Пленники заметили моего побратима не сразу: как только Охотник вышел из режима маскировки, его со спины узрел Лом. Урка шарахнулся было в панике, но завалился на землю, совсем забыв про связанные ноги, рухнул мордой в траву. Боров сначала увидел падение своего охранника и лишь потом узрев кровососа, хрипло завопил и просто покатился в заросли шиповника на краю поляны. Чертыхнувшись и показав побратиму кулак, я с трудом приволок обоих бандитов на их прежние места.
— Тихо! Этот кровосос ничего вам пока не сделает, к тому же, они не питаются падалью. Сидите тихо оба, а то подрежу языки и сломаю по пальцу на ноге!
Перестав дёргаться, пленники замерли, боясь даже шелохнуться. Я их понимаю: увидеть самое опасное существо в здешних краях так близко от себя, да ещё узреть, как оно общается с человеком — слишком много всё это для одного дня. Меж тем Охотник, сев на корточки так, чтобы видеть и меня, и пленников, замер. От побратима исходила волна теплоты и грусти — он явно был рад встрече, но все эти мутные пророчества, о которых говорил в прошлый раз Видящий, тяготили его своими мрачными перспективами. Общались мы мысленно, поэтому пленники, замершие до состояния одеревеневших статуй, нас не слышали. Со стороны наша с Охотником беседа выглядела как если бы человек и кровосос просто сидели рядом, не произнося ни слова и не двигая ни единым мускулом тела.
— БРАТ СНОВА ВЗЯЛ ДОБРУЮ ДОБЫЧУ. Я СМОТРЕЛ, ТЫ БЫСТРО ДВИГАЛСЯ — Охотник окрасил мыслеобраз в удовлетворение с оттенком иронии.
— Само собой, как у тебя пока не получается.
— ЭТО НЕВОЗМОЖНО. ЛЮДИ, ДАЖЕ ТАКИЕ КАК ТЫ, НИКОГДА НЕ СРАВНЯТСЯ С ИЗМЕНЯЮЩИМИ В СКОРОСТИ. НО Я ПРИШЁЛ ГОВОРИТЬ О ДРУГОМ.
— Знаю. Близится развязка, я это тоже чувствую. Ты всё ещё не веришь, что можно переписать узор?
— НЕЛЬЗЯ ИЗМЕНИТЬ ТО, ЧТО ВСЁ РАВНО ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ. Я ГОВОРИЛ ТРИДЦАТЬДЕВЯТЫЙ: НЕ ВАЖНО, КТО ИЗ НАС УМРЁТ. ПОЛЕ СЛЕДУЮЩЕЙ ОХОТЫ, БУДЕТ ТОЛЬКО ПОЛЕМ ОДНОГО, ПРОТИВ МНОГИХ. ЭТО НЕИЗМЕННО: ТАКОВ НАШ С ТОБОЙ ПУТЬ, БРАТ.
На этот раз мысли побратима читались как грустные, но с оттенком удовлетворения, может быть от сознания, что близкая смерть будет не напрасной. Я только кивнул соглашаясь. В конце концов, каждый из нас верил в свои пророчества. Моё верование было самым банальным: всякое может случиться, только само событие даст прямой ответ через действия участников, а заранее думать о проигрыше, значит уже наполовину дать противнику одержать верх. Мне хотелось удивить Судьбу, разорвать паутину, сплетённую странными существами из той материи, что никому не покоряется насовсем. Мне виделось, что Ткачи слишком уж самоуверенно полагаются на свои знания, видящиеся им полным абсолютом. Думаю, что не следует недооценивать противника, каким бы уязвимым и слабым он ни казался на первый взгляд. Любой поворот дороги может открывать новые горизонты. Во всяком случае, я не собирался молча идти на заклание, всегда привык бороться до достижения полной ясности. Больше всего не люблю думать, об упущенных возможностях.
