2015-06-14
320
И когда тои дела у нас в Руси уставятся, то чем им лен да пеньку продавать, лучше нам продавать им готовые полотна, парусные, и канаты, и камордки, и рубки, и миткали и брать у них за те полотна ефимки и иные потребные нам вещи.
Я чаю, что можно нам на всю Европу полотен наготовить и пред их нынешнею ценою гораздо дешевле продавать им можно. И чем им от наших материалов богатиться, то лучше нам, россиянам, от своих вещей питаться и богатиться.
Токмо трудно нам заводы завести да установить те дела, а когда русские люди научатся и дела сии установятся, то нельзя не вполцены им ставиться.
И ради царственного обогащения надлежит для таких производств вначале построить предприятия из царской казны на пространных местах в тех городах, где хлеб и харч дешевле, в заоцких* местах или где что пристойно делать, и наложить на них оброк, чтобы люди богатились, а царская казна множилась.
Також де и в прочих мастерствах, которые царству прибыльны, а мастера маломочны и собою им великих заводов завести нечем, то и таковым надлежит на созидание мастерских домов давать деньги из ратуш или откуда его и. в. повелит, дабы всякие дела расширялись, и не токмо на строение, но и на всякие к тем делам на надлежащие инструменты и на всякие припасы, чтобы в удобное время всяких припасов припасали без оскудения. И земским бурмистрам за ними присматривать, чтоб напрасные траты деньгам не чинили и не бражничали бы, но употребляли бы их в сущее дело, и те данные деньги и прибыльные по установлению или по мере необходимости погодно ж брать.
Також де надлежит достать и таких мастеров, кои могут делать волоченное железо мельницами, и жесть и кровельные доски железные. И хотя и с трудом, а весьма надобно их добыть и отослать их на сибирские заводы и чтобы тому мастерству и наших русских людей научили.
Також де надлежит добыть мастеров, кои умеют гладкие и травчатые трипы делать, также и бумазейных мастеров, и завести бы и такие дворы и учеников им дать, чтобы и тому мастерству научить человек десяток, другой.
А буде кто из своей охоты заведет какие дела, царству потребные из своего иждивения, и тем людям таков бы указ дать, чтобы им гулящих ребят мужского пола и женского брать и учить и, научив, владеть ими вечно, чьи бы они до поимки ни были, крестьяне или дворовые люди, быть им тут вечно.
И таковым порядком нищие, бродяги и тунеядцы все изведутся, и вместо уличного скитания все будут промышленники. И когда совершенно научатся и обогатятся, будут сами мастерами, а царство от их промыслу будет богатиться и славою расширяться.
Да хорошо бы добыть и красочных мастеров, кои умеют делать крутик* и лавру*, киноварь* и голубец* и бакан* венецианский и простой, ярь* венецианскую и простую, шижголь* и прочие краски, которые делаются от составления материй из поташа, из смальты, из меди, из олова, из свинца, из серы, из мела и из прочих вещей, в Руси обретающихся.
А кои краски натуральные, и тех надлежит с великим прилежанием искать русским охотникам и иноземцам, кои в тамошних своих краях видали, в каких местах какие краски и потребные материи, кои пригодны к лекарственным делам и к красочным и ко иным вещам, и обещать им плату хорошую за всякое обретение.
И надлежит Его И. В. призвать к себе иноземцев, кои ему, великому государю, радетелями являются, от военных и от мастеровых, особенно ж от докторов и аптекарей, кои выезжие*, то они о многих вещах знают, а не худо и купецких спросить, кои за морем бывали. Мне сие вельми дивно, земля наша российская, чаю, что будет пространством не меньше немецких и места всякие в ней есть, теплые и холодные, и гористые, и моря разные, и морского берега сколько под нами, и представить невозможно, от Кольского острогу, если берегом ехать, то и годом всего его не проехать, а никакие вещи у нас потребные не сысканы. Я и не много мест поездил, и хотя я и не знаючи ездил, однако не впустую моя езда, сыскал я самородную серу, самую чистую, что подобна камню янтарю, и во всей вселенной столько ее нет, сколько у нас; лекарственную материю сыскал я, называемую гумсфалтум, и не знаю, сколько ее за морем, а у нас хотя пудов сто можно добыть. И нефти сыскал я многое ж число, вохры и черлень, хотя по тысяче пудов можно добывать, и пулмент есть же у меня в прииске. И я не знаю, чего бы у нас в Руси не сыскать, да мы не знаем, потому что за морем не бывали и в каких местах что обретается не видали и не слыхали, а иноземцы, кои и знают, да не хотят нам объявить.
Я, истинно, от всего усердия своего радел, да ничего поделать не смог. За серный прииск, истинно не лгу, обещал мне князь Борис Алексеевич такое великое учинить награждение, что ни детям де твоим, ни внучатам не прожить будет, а сошлось мне жалованья только пятьдесят рублей.
А я, истинно, Его И. В. тем объявлением серы сделал прибыль многотысячную и в военном деле учинил помощь немалую. Если бы я год удержал ее за собою, то бы я рублей тысячу и другую ухватил, ведаю я, что дал бы мне князь Борис Алексеевич по десяти рублей за пуд, чтобы подрядом мне ставить, и если бы года два-три подержал ее за собою, то бы я великие пожитки от нее нажил. А я, отставив свою наживу, объявил ее того ради, что увидел я такую в ней нужду, что уже по домам собирали не то что фунтами, но где золотников и пять-шесть сыщется, брали на пороховое дело. А когда я привез ее к Москве три бочки и князю Борису Алексеевичу отдал, и иноземцы, приехав к нему, взяли по куску и послали в свои земли, и те иноземцы, видя, что удержанием серы военного дела не остановить, повезли серу по-прежнему к нам. И за помощью Божьею, хотя я за такое дело великое и ничем и не награжден, однако, славу Богу, что военное дело управилось.
Глава шестая
О РАЗБОЙНИКАХ
О истреблении разбойников многие просьбы чинятся из давних лет и многие сыщики жестокие посылаемы бывали, яко же Артемей Огибалов, Евстигней Неелов и прочие подобны тем. Однако тем мало преуспели, но всегда их множество и, кроме поморских и заонежских стран, во всех сторонах многие разбои чинятся, многие деревни и села великие разбивают и людей до смерти запытывают.
И никогда тем разбойникам конца не будет, если нынешнего судейского правления не изменить, и отчего они родятся, если не пресечь.
Во всех государствах христианских и басурманских разбоев нет таких, каковы у нас в Руси, а все оттого, что там потачки им ни малой нет, в тюрьмах долго не держат, когда кого поймают, тогда ему и указ учинят, и того ради там не смеют и воровать много.
А у нас, поймав вора или разбойника, не могут с ним расстаться, посадят в тюрьму да кормят его, будто доброго человека, и держат в тюрьме лет десять и двадцать. И в таком долгом сиденье много их и уходит, а уйдя, уже пуще старого воровать станут, и такова ради порядка уверенно и воруют.
И сыщикам, сколько бы их ни было, не истребить их, ежели не изменить о них устава. Мое же мнение о истреблении всеконечном воров и разбойников таково.
Если великий наш государь повелит во всю свою державу послать указы, написав таковым образом.
Чтобы во всех городах и во всех слободах дворянских и у приказных людей, и в солдатских, и в посадских, и в ямских, и во иноземских слободах, и в селах и деревнях, великих и малых государевых и архиерейских, и монастырских, и помещичьих, и прочих, всякого звания людей как у самих их, так и у людей их и у крестьян учинить сотских и пятидесятских и десятских, и чтобы те десятские за своими десятками смотрели накрепко, чтобы никто и из высоких персон без ведома их сотских или пятидесятских никуда не отъезжал. И куда кому случится ехать, то бы у сотских или у пятидесятских своих брали за их печатями отпускные письма и в тех письмах описывали бы именно, куда кто поехал и за каким делом и на сколько времени поехал и людей с собою сколько взял и кого именно.
Також де и у бояр во всех домах учинить десятских же и пятидесятских и сотских над людьми из людей боярских, а над господами - из господ же. И не то что десятские, но и сами бы все господа и люди между собою друг за другом смотрели бы накрепко, чтобы отнюдь без ведома своих пятидесятских никуда никто не ездил и ночною порою из домов своих не исходил бы. И хотя и с ведома куда пойдут или с отпуском куда поедут, то те сотские и пятидесятские и рядовые крепко бы за ними смотрели, туда ли они поехали, куда просились. И буде поехали не туда, то надлежит их вернуть назад и отослать к суду, потому что, если кто явится на каком воровстве иль на разбое и какая казнь будет вору, такая ж казнь будет и соседям, кои ведали да молчали. А буде из большого дома боярского кто сворует что, то того дому всем дворовым людям будет ведомцам, кои ведали да молчали, такая ж казнь, а кои и не ведали, а того ж дому, и тех кнутом бить, сколько указано будет.
А буде какой сотский или пятидесятский узнав, за кем воровство, да умолчит, то горше вора примет муку и казнь лютейшую. А буде которые из десятка, какого бы звания ни были, сотским и пятидесятским и десятским будут непослушны, и на таковых подавать им высшим судьям известие, что противятся им, ходят и ездят по-прежнему самовольно без их ведома. И судьям по таковых ослушников посылать солдат и, приведя, допрашивать накрепко, чего ради они сильны чинятся. И если по свидетельству ослушание их явится и не ради какова воровства, однако за ослушание государева указа чинить им наказание, как о том уложено будет, чтобы впредь так не делали.
А если в другой ряд також де учинятся ослушны, то уже розыскивать и в застенке. И с розыску ежели явится, что они то учинили не ради какова воровства, но от застарелого своего своевольства или от гордости своей, ни во что не ставя тех своих смотрителей, и за ту вину против прежнего наказания чинить вдвойне и для явного их свидетельства по персту отсечь на руке или вместо отсеченья перстного наложить на руке знак, чтобы значил сугубую их вину.
А если же кто явится в таковой же вине в третий раз, то уже по третьему наказанию казнить его рукосечением или вяще*, как о том уложено будет.
А если же ослушание чье явится ради какова воровства, то и в первой вине казнить его смертью или какое жесточайшее наказание чинить с запятнанием на лице и на руках, дабы на то смотря все впредь великого государя указа боялись.
А буде сотского или пятидесятского или десятского своего чем обругает рукодерзием или словесной руганью непристойной, то в десять мер бесчестие им да заплатят увечье в двадцать мер.
И таковые указы с нарочными посыльщиками разослать во все города, указов сотни по две-три или меньше, смотря по количеству сел и деревень, чтобы всякому сотскому и пятидесятскому указ был дан печатный и чтобы те посыльные люди в городах воеводам или кому надлежит отдавали те указы именно с расписками.
А городовым правителям те присланные указы разослать немедленно, во весь того города уезд, чтобы те посыльные люди все села и деревни объехали подлинно. И приехав в село или в деревню, исчислили бы мужской пол по головам и изо всякого бы десятка мужского пола выбрали б по десятскому, а из пяти десятков по пятидесятскому, а с десяти десятков по сотскому.
И выбирали бы тех сотских и пятидесятских и десятских не по дворовому числу, но по исчислению голов мужского пола. Если и в одном дворе будет мужского пола десять человек, то выбрать из них одного десятского, а буде в коем дворе будет мужского пола двадцать человек, то выбрать в том дворе десятских два человека, а в коем дворе останется за десятками человек иль два иль больше, то причислять их к другим десяткам. И набрав десять десятских, выбрать из них, кои посмышленнее, двух человек в пятидесятские, а одного из них же записать в сотские. И выбрав тех сотских и пятидесятских и десятских и записав их имена в книгу, наказать им накрепко, чтобы по тем великого государя указам чинили неизменно и неоплошно, не опасаясь никого. И тот великого государя указ, созвав всю сотню, и всем им прочесть вслух дважды или трижды, дабы всем он был ведом и памятен и никто бы неведением не отговаривался. И при всех людях те печатные указы отдать сотские сотскому, а пятидесятские пятидесятским обоим по указу.
И, отдав указы, у старост тех жителей взять сказку с великим подкреплением, что нет ли в их месте каких воров или разбойников или коневодов иль татей* или беглых каких людей. А буде и не беглые, да пришлецы зарубежные или вольные какие люди, а не старинные тутошние жители, и хотя и из давних лет живут, то всех бы тех объявляли и ни единого бы не таили, потому за ложную сказку великое и жестокое наказание со штрафом учинено будет. Також де и во иных старощеньях*, не ведают ли таковых людей или не держит ли кто у себя на дворе разбойного стана, о всем бы именно объявляли без утайки. А буде кто, ведая о разбойниках, да утаит, тому будет смертная казнь.
И того ради сказывали бы, не опасаясь их, воров или помещиков их, а буде кто кого прикроет, а потом уведомится чрез выбранных сотских и пятидесятских и десятских, что они ведали про их воровство, а не сказали, то те люди сами понесут наказание и казнь будет такая ж, какова ворам. А буде сотские с товарищами своими тех прежних воров, ведая, не объявят, а объявит кто посторонний человек, и нововыборным сотским и пятидесятским и десятским то ж будет, что и старостам за утайку.
И о сем с великим принуждением спрашивать их, чтобы паче огня боялись таковых прикрывать, каковых указ требует. Буде и за помещиком своим или за приказчиком ведают какое воровство или кто потаено держит у себя пришлых каких людей, то и о таковых отнюдь бы не таили и их бы не опасались, потому что им уже конец будет, свободы по-прежнему уже не будет им, но что попал, то и пропал. И буде кто и потаит, и тому конец невозвратный же будет, и если и свой брат скажет про соседа своего, что он ведал, а не сказал, то тот, кто скажет, будет пожалован, а кто потаил, тому неотложная смерть.
А буде кой староста или из рядовых крестьян скажет про себя, что был с помещиком своим или с приказчиком на разбое или на ином каком воровстве, то он в вине той прощен будет, токмо на лице его пятно положить, чтобы он впредь был известен, а помещика иль приказчика казнить смертью.
А буде на кого в двух или в трех деревнях скажут согласно, что разбой он держал, и, выехав из тех деревень и приехав во иные деревни, також де сперва спросить у старосты, нет ли каких виновных людей. И окончив его допрос о его ведомстве, також де спросить, не ведает ли кого и во иных старощеньях, и буде скажет про кого или ни про кого не скажет, однако спросить про того именно, которого прежде его обвинили, и хотя чуть признает, что слух де есть про такова человека, а подлинно не знает, и то так и записать.
И приехав в город, те сказки объявить воеводе и воеводам по обвиненным людям посылать посылку большую. И приехав, посыльщику у обвиненных людей в домах обыскать накрепко, нет ли какова излишнего ружья или платья, кое им неприлично. Також де и иной всякий скарб пересмотреть и нет ли какова потаенного места и нет ли там какой утайки. И буде у кого сыщется какая улика, то и без розыску будет он явен, что он таковский. Однако в канцелярию приведя, расспросить его с великим истязанием и, буде не запрется, то, по вине смотря, и решение учинить немедленно.
А буде станет запираться, то пытать его жестоко и спрашивать про товарищей его и, воруя, где он приставал и где стан имел и кто про воровство его ведает, сказал бы именно. Також де и о иных артелях спрашивать их, и буде ведают, то сказали бы, где их сыскать. И расспросив, хотя какой во убийстве себя и не оговорит и разбойные вины на себя не скажет, а окольные соседи с подкреплением скажут, что он винен, то казнить их по установлению, чего будут достойны.
А буде кто и самый известный и знатный разбойник, да видя жестокий и твердый указ, своею волею явит себя и принесет повинную, то хотя и человекоубийца был и разбойничьи станы у себя держал или атаманом был, а обещается впредь того не делать и товарищей своих всех скажет и укажет, то такова человека не пытать и от наказания освободить. А товарищей его всех казнить по изложению, а у него только на щеке и на руке положить знаки, чтобы всяк мог его знать, что был он самый явный вор и покаялся, и пустить его свободным.
А буде станет он и впредь великому государю радеть и воров выведывать* и его радением ежели будут сысканы какие разбойники и иных артелей, то надлежит ему дать и жалованье.
А буде же тот вор по покаянии своем да снова на тот же свой воровской промысл обратится, то уже ему жесточайшую казнь учинить колесованием или за ребро повешением.
И приказать всем сотским и пятидесятским и десятским и соседям, чтобы все смотрели, ежели к кому приедут ночевать или обедать, а возов с ними торговых нет, то, сошедшись, спрашивали бы у них, кто они таковы и откуда и куда их путь. И буде скажут, откуда их путь и куда, то спросить у них отпуск от их сотских и пятидесятских, и буде отпуск бесспорно покажут и со словами их отпуск будет сходен, то по то и дело их.
А буде отпуск их со словами будет не сходен или признают, что он не правый, а наипаче, если станут в словах мяться или гордо говорить, то, взяв их и связав, отвозили бы к суду. А буде не станут даваться, то и с боем их брать, и если на той поимке и до смерти кого убьют, и за то поимщикам никакой беды не будет.
А если их будет много и признаются, что они люди виновные, то оповестить окольным деревням, чтобы пришли и помогли их перехватать. А буде коя деревня по повестке на поимку не пойдет, и старосту того или сотского, кой на поимку не пошел, казнить по указу, а рядовых всех бить кнутом.
А буде староста и сотский и десятские снаряжали, а рядовые не послушали их и на поимку не пошли, то староста с товарищами свободны, а рядовых за ослушание их всех казнить неотложно, как о том уложено будет.
А буде кои люди и добры и отпуск у них есть правый за печатью сотского или пятидесятского, а ради своей гордости отпуска своего не покажут и сошедшимся крестьянам будут противиться, и таковых людей брать к суду. И перед судьею буде во упорстве своем повинятся и скажут, что, ставя ни во что крестьян, отпуска своего не явили, и за то, скинув рубахи, высечь их батогами да на них же взыскать штраф, по чему уложено будет.
И ради таковых упорных людей указ сказать сотским, чтобы из окольных мест сотские понедельно присылали из своих сотен человека по три иль по четыре в те деревни, кои стоят на больших проезжих дорогах. И ради озорников и в малых деревнях, кои на больших дорогах, держать из разных сотен человек по десятку, а в больших человек и по двадцати или больше, смотря по проезду, чтобы свидетелями были на сильных озорников и на упорных людей, а на разбойников ради поимки.
И против выше явленного предложения, если так состроится, то, я чаю, разбои одним годом потухнут, а другим, чаю, что и слуху про них не будет. Токмо надобно судьям положение то хранить, чтоб ничего из него не упустить, а если не нарушится тот указ, то, чаю, что во веки разбоев у нас в Руси не будет.
Воров и разбойников и ныне не вельми бы много было, если бы им от судей потачки не было. Ибо те когда узнают, что пойман вор или разбойник, то и спросят, чей он крестьянин? И когда услышат, что он сильного лица или несильного, да имеющего защиту или свойственного себе или хлебосольца, то, угождая помещикам тем, отпускают и без мзды на волю. И те крестьяне или дворовые люди, надеясь на тех своих помещиков, смело воруют.
А у коих разбойников денег довольно, то те деньгами откупаются.
В прошлом 719 году был я в приказе провинциального суда при сиденье Ивана Мякинина, приведен был некто дворянин Скрыплев и собою он человечен, а на шее у него цепь, а на ногах железо. И я, видя его, спросил: "В каком деле сидит?" И сказали про него: "Дело де до него великое, и живу де ему не чаем быть". А вместо того и ничего ему не учинилось, молитва денежная помогла ему, господин судья сделал его правым и здравым. И едучи я к себе на завод, на Держкове Волоку спросил про того Скрыплева, и тамошние жители сказали про него, что великий де озорник и губитель, человек де пять-шесть пошло от его рук, однако судьи милостивые помиловали его.
И таковой ради причины, думается мне так, чтобы более воров и разбойников дать страх судьям и подьячим. Ибо когда и подьячие не станут ворам потакать и беречь их не будут, то и судье трудно будет содеять без подьяческого письма, достойного смерти на волю освободить. Мне мнится, лучше ради всеконечного разбойничьего истребления древние указы многоплодные все отставить и учинить указ новый краткий.
Прошлого 719 года в юстиц-коллегии указ о истреблении разбойников, хотя и с новою поправкою, сочинен и печатные листы напечатаны с великим подкреплением и по городам разосланы, однако нет в нем ни малой пользы, ибо по-старому везде разбои чинятся, деревни разбивают и сжигают и крестьян жгут, понеже в том указе все древние указы собраны, а не весь он новый сочинен. А в древних указах уставлено было, что, поймав разбойника, пытать трижды, а на очных ставках с товарищами снова пытать. И бывает иным ворам застенков по десяти и по двадцати, и в таковых многих пытках держали их многие годы, и от сидящих в тюрьме токмо пакости одни чинятся.
А если бы, поймав вора или разбойника, приведя в приказ, расспросить его дробненько и умненько, то он и в расспросе означится, прямой ли он вор или непрямой. И если будет мяться и чистой правды не скажет, то можно и страх ему задать, чтобы он допрос свой очистил прямо. И когда повинится, то, не торопясь, надлежит его спросить, давно ли он ворует, и где воровал, и где приставал, и куда краденые пожитки девал, или на сохранение к кому положил и до воровства чем кормился и чего ради настоящий свой промысл покинул, и помещик его иль приказчик или соседи ведали ли про то его воровство, и староста и сотский с товарищами своими ведал ли кто из них? И буде в дробных допросах будет запираться, а прямо очищать не будет, то хотя и поздно, а то до утра отнюдь бы не откладывать, но того ж часу и пытать его, чтобы он ни с кем с прежними ворами не виделся. И если старых сидельцев в тюрьме и не будет, тем не менее пытки до утра не откладывать, чтобы он не надумался. И если и с пытки ясно не скажет, то на иное утро снова пытать и огнем жечь. И если и с огня ясно про воровство свое не скажет, а довод на него будет явный, то, не отлагая вдаль, казнить его, как о том изложение будет повелевать.
А буде кои вор в первом расспросе без пытки повинится во всем своем воровстве явно и о всем своем бытии против вышеписанного скажет, то, мне мнится, такового не для чего и пытать, но готовить его к казни.
А буде про воровство его помещик его или приказчик или и иной какой командир ведал, то по розыску чинить и им то же, что и вору, или еще жесточайшую казнь чинить, дабы, на то смотря, иные наставились и никто бы впредь воров, ведая, не прикрывал; також де и соседи его буде знали за ним такое воровство, а не объявляли, то и им указ чинить по изложению.
А буде у кого в доме воры останавливались и, из его дома ездя, разбойничали и с ним делились, то тот становщик с ними же да осужден будет, без всякого отлагательства казнен по указу. А дом его весь до основания разорить, и несколько лет тому месту лежать пусто, дабы всем людям было явно и памятно, что в том доме был ворам стан и по такому признаку и малые ребята будут памятовать.
Если кой вор с розыску или и без розыску скажет про своих товарищей, кои с ним воровали, и дома их объявит, то, если в близости дома их, послать по них, не медля, покуда тот вор не казнен. А буде верстах во ста или далее, то его казнить, а по них послать после, дабы в дальнем оставлении дело не медлилось.
Слух есть про иноземцев, что они воров долго не держат, что лишь сыщут вину его, то тотчас и казнят. И не токмо за разбой великий и душегубный, но и за кражу вешают и того ради и воровать не смеют.
А у нас древние указы на воров вельми учинены милостивые ворам, а кого ограбят, тем уже весьма не милостивые, не то что за малую кражу повесить, но и за тысячу рублей не повесят, и того ради и поимки не весьма боятся.
А если бы и у нас на Руси воров и разбойников вскоре вершили и по иноземски и за малые вины смерти предавали без спуску и без отлагательства, то вельми бы страшно было воровать.
Ныне так дьявол их умножил, что кой крестьянин хотя десятков пять-шесть наживет, а воры ближние, то уведав, придут на двор да и совсем его разорят и, допытываясь денег, многих и до смерти замучивают. А соседи все слышат и видят, а на выручку к соседу своему нейдут и ворам дают волю.
И ради охранения от таковой гибели всем крестьянам надлежит великого государя указ сказать вновь учрежденный. Буде с нынешнего времени на двор к кому какие воровские люди придут, то не токмо той деревни жители, но и из окольных сел и деревень, и дворяне из своих усадеб, если услышат шум или повестку, а на поимку воров не пойдут, то всех соседей бить кнутом, дальних полегче, а ближних поболее, да на них же всех взыскать того грабленого крестьянина убыток, сколько те воры взяли, вдвойне, и отдать ограбленному.
И сие новое о всеконечном воров и разбойников и беглых людей изложение трудно токмо сперва будет, что без письменного отпуска из дома своего далее десяти верст отнюдь не ездить, а в ночи и в другую слободу отнюдь не исходить же. И хотя сие установление год и помнится, а когда привыкнут, тогда и легко будет. А письменными отпусками весьма разбои остановятся, потому что разбойники не из воды выходят, но из тех же сел и деревень и соседу про соседа никаким образом не ведать не можно, чем кто промышляет и куда кто ездит.
А и скопляются они не на воздухе, но в тех же деревнях и никаким образом невозможно им от соседей своих весьма утаиться, того то ради и соседям ту ж казнь чинить, что и вору, понеже они все ведают, кто ворует иль кто торгует, а не извещают.
А если бы соседи, видя за соседом своим худой промысел, не молчали, то не только бы деревенским мужикам на разбой ходить, а и дворянам трудно у крестьян своих утаиться и за таковым уставом никаким образом разбойниками плодиться будет нельзя. И когда лет десяток в таковой крепости побудут, то уже и без писем ходить и ездить будет можно, только судьи в делах своих были бы крепки, и Его И. В. нового изложения не нарушили, понеже всякое дело крепко постоянством.
Нам нечего дивиться иноземцам, что у них воровства мало, понеже у нас в Руси и самые бесхлебные места поморские и Заонежье, а у тамошних жителей ни разбоев, ни татей нет. Буде кто в лес пойдет и буде станет ему тепло, то он шубу иль кафтан верхний, сняв с себя, повесит на дерево, а назад идучи и возьмет; еще лошадей молодых спустят в лес весною, а сыскивают уж после Покрова по заморозь. Чего ж ради так там деется? Ясно, что потачки ворам нет, буде кто в воровстве явится, то вместо тюрьмы посадят его в воду, и того ради и крепко у них и никто чужого и в лесу лежащего взять не смеет. Об отпускных письмах
Сотским и пятидесятским надлежит отпуска давать так.
Буде кому ехать в иной город на долгое время, то давать им отпуска на целых листах или на полулистах и в тех отпусках писать именно, куда он поехал и за каким делом. И к тем отпускам, буде сотский отпуск дал один, то и печать его бы была, а буде пятидесятский отпустил, то и печать бы была пятидесятского, а буде оба вместе отпустили, то и печати б обоих были, которые будут присланы им от воеводы. А прикладывать те печати вместо руки у всякого отпуска при конце письма вместо закрепы.
И всякому сотскому сделать книгу записную и пятидесятскому також де свою ж и те отпуска записывать им в те книги именно, куда он отпущен. И когда с тем отпуском приедет в указанное место, то того ж часа явиться ему тутошнему сотскому или пятидесятскому и тот бы сотский приезд его записал в книгу и на отпуске подписать коего числа он явился. А когда тот проезжий человек дело свое справит, то на том же его отпуске подписать тутошнему сотскому именно, сколько дней или недель прожил и откуда, куда он поехал, и к той подписке приложил бы свою печать, а сколько времени он тут был именно, записал бы бытие его у себя в книгу. И куда он с тем паспортом ни приедет и сколько дней где пробудет, все бы те сотские иль пятидесятские бытие его подписывали, хотя где и один день пробудет, все бы по вышеписанному чинили, а без записки отнюдь бы не отпускали.
А которые люди поедут или пойдут на малое время, только побывать зачем в другую волость, то отпуска писать на четвертинке листа или и на осьмушке и, написав, також де в конце письма печать прикладывать. И те малые отпуска, кто пойдет или поедет дня на три или на четыре, записывать в записную книгу не для чего. А буде кто поедет на неделю или на две, то таких отпусков нельзя в книгу не записать, потому что в долгое время не явился б по какой причине. А буде где кто явится без такова отпуска, то тех людей ловить и отсылать к суду. Також де если кто и отпуск предъявит, да печать не того сотского, откуда он отпущен, или иная какая посторонняя печать, то також де и тех брать и к суду отсылать. А приехав домой, те паспорта отдавать сотским назад, а дома их не держать.
И если сперва покажется сие дело и трудновато, а когда привыкнут, то и тягости никакой не будет.
А за таким укреплением, я не знаю, как бы разбойникам собираться и станы иметь по деревням и на разбой по-прежнему ездить.
И если и в лесу соберутся, да в деревне нигде явиться им без таковых отпускных писем не можно.
А беглым солдатам и крестьянам вельми будет трудно приходить и одною головою, а с женами и с детьми и с места своего тронуться будет никак, все пути их будут заперты.
Токмо надлежит указ жестокий сотским и пятидесятским и десятским предложить, чтоб они ни рядовых крестьян ни по коему образу никакого человека, ни бельца*, ни чернеца, ни нищего, без такова отпуску на двор не токмо ночевать, но и погреться бы отнюдь не пускали, а кто понахалится, то тех бы хватали и к суду отсылали. Також де буде какие люди будут около деревни обходить или по проселочным дорогам пробираться, то також де хватать и к суду отсылать не медля.
