Тут псалтирь рифмотворная 11 страница

И платяного расположения, я чаю, что иноземцы будут вельми спорить того ради, что расхода парчи их будет гораздо меньше. И о сем всем как воля Его И. В. случится, так и будет, и расположить бы все статьи особливо, не токмо материальными статьями, но и покроями, и утвердить бы накрепко, чтоб впредь уже неподвижно быть. И того ради штрафом подтвердить и страх предложить, дабы никто не дерзал на изменение предела сего.

У кого пожитков на тысячу рублей есть, тот бы себя не ругал, но благодаря Бога носил бы достойное платье по достоинству своему.

А ныне таковых много есть, что тысячи две-три имеют, а ходят в сером кафтане, а у иного и ста рублей нет, а он носит платье против тысячника. А по прямому, у кого имущества большого нет, тот бы не тщеславился, но всяк бы свою мерность знал.

И если у кого пожитки выше тысячи рублей, а он платья по своему достоинству против своего окружения носить не будет, и кто, ведая его пожиток, донесет о нем, то все его пожитки переписать. И если явится тысячи на две иль на три, то оставить ему сотни две или три, потому что он сам того себе возжелал, а излишнее все, хотя и выше того будет, взять на великого государя, а доносителю из взятых пожиток выдать десятую доля.

А буде у кого по смете явится немногим более тысячи рублей, тому в пеню не ставить, если сотня, другая или третья явится излишняя, и кто и доносил, нет ему ничего. А буде сотен пять излишек будет, то излишних пятьсот иль больше взять на государя, а ему оставить тысячу рублей или сотен пять-шесть.

А кто выше своей меры платье себе сделает, по доношению то платье снять с него и отдать тому, кто о том непристойном платье обличит его. И учинить ему наказание, чтобы впредь так он и иные не делали и себя бы не убытчили.

И хотя сие дело и не великое, а царственному обогащению будет великая подмога, никто излишнего тратить не будет.

И если воля великого нашего монарха на сие дело произойдет, то надлежит закрепить штрафом великим и страхом немалым, дабы не токмо во градах, но и в путях ездили бы в определенном своем платье.

А буде кто оденется не своего чина одеждою, то наказание чинить ему жестокое, а по людям смотря, надлежит и разыскать. А наипаче, если крестьяне да уберутся, людьми боярскими или самыми дворянами, или солдатами, то уже явно, что хотят идти на легкую работу, на разбой.

Во одеждах так бы хорошо устроить, что не то, чтоб по верхнему платью иль по исподнему, но и по рубашкам все бы были знатные, кто какова звания есть.

И по такому расположению все чины будут явны и никто проникнуть во иной чин не сможет и, мне видится, от такова порядка и озорства убудет. Ныне бо многие, нарядившись по-солдатски, ходя по улицам, чинят, что хотят, а никто пристать к ним не смеет, считают их истинными солдатами, особенно же которые одеваются подобно преображенским или семеновским солдатам и, так творя, навлекают слово на настоящих солдат недоброе. А есть ли бы все чины были расположены, то если бы кто и поозорничал, то положил бы он порок на свой чин, а и сыскать бы скоро можно было, кто озорничает.

И не худо бы расположить какими знаками и полки все как солдатские, так и драгунские, чтобы всякий солдат и драгун знатен был, коего он полку.

И если все чины расположить окажется трудно, то хотя б то учинить, чтобы можно было знать, кто идет иль едет, господин ли или раб. Однако о всем сем како воля Божья и Его И. В. произойдет, так и может быть.

А сие вельми потребно, ежели бы то учинить, чтобы никто выше меры своей одежды и всяких украшений не строили.

А особенно монахам шелковые одежды носить неприлично, а это и весьма непристойно, что они носят рясы луданные, атласные и штофные. Они бо уже мира сего отреклись и, хотя еще живы, и миру подобает от них отречься, они живые мертвецы, они токмо Богу живы, а миру мертвы суть. И того ради ни малого украшения не подобает им не токмо во одеждах иметь, но и во всяких вещах украшать себя светскими украшениями не надлежит, но подобает им украшать себя святым житием и всякими добродетелями, более же смирением, и из монастырей не выходом. Им по чину своему подобает носить самое простое одеяние, из шерстяной пряжи, а и покрою рясам их надлежит быть мешковатым, чтобы и в том украшения никакого не было.

А исподы носили бы смиренные овечьи, а собольих и куньих, лисьих и беличьих отнюдь бы не носили, ибо на худой конец, что они во всей России на всякий год тысяч десятка по два-три в том украшении истратят. И та трата самая непотребная, ни она царству украшение, ни она миру увеселение, но токмо тщеславие и к блудницам приобщение и иного ничего в том украшении нет, кроме греха.

И я не знаю, как у иных на сие рассуждение будет, а мое мнение так лежит, что отнюдь им не то что одежды, но и опушки шелковой не подобает иметь: чернец* - мертвец. И от пьянственного питья подобает им весьма удаляться и между мирскими людьми не шататься и в деревнях монастырских управителями не подобает им быть.

Но токмо знать им монастыри свои да святую Церковь и келий своих никаким украшением не украшать, и не худо, чтоб и стен не тесать и в кельях своих не токмо хлопцев молодых при себе держать, но и родных своих детей отнюдь при себе не надлежит иметь.

У инока иначе всякому делу подобает быть. У инока ни отца, ни матери, ни детей, ни сродников нет, кроме единого Бога. Им и пищу услащенную и сдобренную и маслом гораздо смазанную не весьма подобает есть. А когда случится торжественный день, то и тогда только ради разрешения маслица положить самую малую часть, дабы не весьма еду усладило, також де и питье разрешить самую же малую часть, чтоб пьянства в себе не почуять.

Чернецу подобает непрестанно быть в молитве да в труде и в непрестанном богомыслии. Им так надобно жить, чтобы он весь был в Боге и Бог бы был в нем не исходно, и не токмо ему сладостную пищу есть или по лютеранскому мяса коснуться, но и рыбы, кроме разрешенных дней, не подобает вкушать. Все то в миру, а не в монастыре и когда рыбу разрешено есть, то и рыбу не весьма смазывать маслом и иными приправами, но варить ее просто и, кроме соли, никакой приправы в нее класть не весьма потребно. В монастыре токмо труд и алкание, а не роскошь какая и того ради называется равно ангельское житие их, потому что непрестанно в церковном пении и в келейном правиле и в посте и в молитве пребывают и в богомыслии.

И в монастырях каков труд и воздержание всей братии, таков и архимандриту, и пища какова всем соборным и работным инокам, такова и самому архимандриту, и в таковом бытии самое будет братство. Також де и одежда у всех бы была равная, не украшенная и ничем одежда от одежды не отменная. И так бы они в монастыре трудились, чтобы никто посторонний человек познать не мог, кто какова чина есть.

Христос, давая нам образ, будучи на земле, платья украшенного и переменного не имел и яко Сам одну ризу имел, так и прочим ученикам своим повелел единоризным быть.

А и пищу Христос требовал простую без приправы (Лука, глава 1, зачало 54)64, когда ибо пришел в селение посетить Лазаревых сестер и Мария села при ноге Иисусовой, слушая словес его, а Марфа начала припасать для Христа еду со учреждением, Господь же похвалил Марию, коя о пище не пеклась, но сидя слушала словес его Господних, а Марфе рёк: "Марфо, печешься о многом, едино же есть на потребу". Что же это, когда едино на потребу? Ясно, что повелел ей припасти то, чем можно человеку сыту быть. Так и инокам токмо то припасать, чем можно человеку сыту быть, и есть надобно не чрез сытость, чтобы не отяготить себя и имения иноку никакого не подобает иметь.

И в таковом житии могут они слыть евангеликами, понеже они никакой утехи себе, кроме Бога, не имеют, всегда пребывают в посте и в молитве и мяса не вкушают и никакими сладостями не услаждают себя и яко Христос жил, так и они живут. И живут житие без жен, а многие в них обретаются и девственницы, и того ради весьма им надлежит слыть евангеликами.

А лютеране, я не знаю, с коего разума называются евангеликами. Они живут скотски, а не евангельски, мясо едят как бессловесный скот или как безграмотная мордва. Им не то что таким высоким названием себя нарицать, но и человеками не весьма пристойно им нарицать себя, токмо прилично и свойственно нарицать себя свиньею и житие свое нарицать свинским, а не евангельским.

И ради всенародного охранения надлежит не одних иноков, но и купечество от излишнего пьянства и от роскошного жития воздержать, а наипаче надлежит закрепить от заморских питей, чтобы сами не пили и в гостинцы никому не носили. А чаю не худо бы и приказным людям, и служивым, и прочим всякого чина людям запретить, чтобы они заморских питей не касались и денег бы напрасно не теряли. Буде кто похочет прохладиться, то может и русскими питьями забавиться и не то, чтоб покупая пить, но и приносимого никакого заморского питья не поваживались бы пить. И буде кто учинит и пиршество, если и про высокие персоны, а заморских питей и духу бы не было, кроме табака (а и табак не худо бы в Руси ж завести сеять и строить его по-заморски, как у них водится, чтобы и на табаке деньги из Руси напрасно не тратились), но чем Бог нашу страну наполнил, тем надлежит и чествовать.

Иноземцам то прилично питье свое заморское в домах своих держать и кого ни похотят поить им безденежно, хотя рейнским иль алканом, хотя венгерским. А на деньги буде продаст много или мало, брать штраф сторицей, за копейку по рублю, а за рубль по сто рублей, а остальное питье, сколько у него не сыщется, взять на великого государя.

А буде кто и иноземцев позовет к себе в гости, то потчевали бы своими питьями, а на заморские питья отнюдь ни малого числа денег не тратили бы. Но токмо заморские питья покупали бы одни сенаторы, да из царского синклита, кои самые богатые люди, однако с рассуждением же, чтобы деньгам не весьма трата была.

Разве к кому случится пришествие царского величества, то уже тут нет предела, где же царское пришествие, тут и закон изменяется.

Нам от заморских питей кроме тщеты и богатству нашему российскому препятствия и здравию повреждения иного нет ничего. И дадим мы из российского царства за него червонные да ефимки и иные потребности, без коих им пробыть не можно, и отчего они богатство себе приобретают, а от них, иноземцев, примем мы то, что выпить да выссать и на землю вылить, а иное и выблевать и здравие свое повредить, а и веку своему пресечение учинить.

А нас, россиян, благословляя, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством. Водок у нас такое довольство, что и числа им нет, пива у нас предорогие и меды у нас преславные вареные самые чистые, что ничем не хуже рейнского, а плохого рейнского и гораздо лучше. Есть же у нас и красные питья, каразин* и меды красные ж вишневые, малиновые, смородинные, костяничные и яблочные.

И если заморские питья отставить, а повелеть строить меды разных видов, различных вкусов и продавать их из астерии*, то так их настроят, что больше заморских питей их будет.

А если и табачные заводы завести в Руси и ради доброго в них управления, чтобы они были ничем не хуже заморских, добыть мастера доброго, чтобы научил строить по-заморски, то так нам можно табак напасти, что и кораблями за море можно нам его отпускать. Нам если в Руси его заводить, то выше копейки фунт его не станет, а заморского выше десяти алтын фунт покупают. А сеять его места у нас много, нам так можно его размножить, что миллионная от него прибыль будет. А на каких землях он родится, таких земель у нас премножество, можно нам его сеять во всех понизовых городах, и наипаче в Симбирске, на Самаре, на Пензе, на Инзере, на Ломове, во Мценске и на Саратове, на Царицыне и в Астрахани, и на Воронеже, и во всей Киевской стране. И в тех городах можно на каждый год по тысяче тысяч пудов наплодить его.

И когда он в Руси заведется и размножится, то те все деньги, кои за него ныне за море идут, все останутся у нас в Руси, а если за море будем отпускать, то будут деньги и к нам от них возвращаться.

И ежели и табак в Руси заведется, то кто сколько каких питей русских и табака ни выпьет, все те деньги из царства вон не выйдут, а заморские питья покупать ничем не лучше того, что деньги в воду метать.

Хотя, по моему мнению, лучше в воду деньги метать, нежели за море за питье их отдавать. Из воды сколько ни есть либо кто и добудет, а из-за моря данные деньги за питье никогда к нам не возвратятся, но те деньги из царства уже погибли.

А самого ради лучшего царственного пополнения надлежит и прочие заморские товары с рассмотрением покупать, ибо те только надлежит товары покупать, без которых нам пробыть неможно. А иные их немецкие затейки и прихоти их можно и отставить, дабы напрасно из Руси богатства не тащили. На их мягкие и льстивые басни и на всякие их хвастни нам смотреть не для чего.

Нам надлежит свой ум держать, и что нам к пополнению царственному потребно и прибыльно, то надлежит у них покупать, а кои вещи нам не к прибыли или кои и непрочны, то тех отнюдь у них не покупать.

И если можно так учинить, чтобы в Санкт-Петербурге и в Риге, и в Нарве, и у Архангельского города приезжие иноземцы товары свои продавали с кораблей, хотя большими стаями, хотя и малыми, однако с кораблей бы продавали, а в амбары и на дворы, не сторговавшись и пошлины не заплатив, не выгружали. А кои товары их за непотребность или за высоту цены не проданы будут, то те товары, не вынимая из кораблей, назад к себе за море повезли бы, а у нас бы отнюдь не оставляли их.

И ежели так состоится, то иноземцы будут к нам ласковее, а прежнюю свою гордость всю отложат. Нам о том вельми крепко надобно стоять, чтобы прежнюю их пыху* в конец нам сломить и привести бы их во смирение и чтобы они за нами гонялись.

И если в том мы можем устоять, чтобы им товаров своих непроданных в амбары наши не складывать, то станут они гораздо охотнее те свои товары продавать, а и пошлина уже будет со всего товара взята сполна, а из-за промедления по-прежнему уже терять не станут.

И хорошо бы в купечестве и то учинить, чтобы все друг другу помогали и до нищеты никого не допускали. Ежели своими деньгами не могут торговлю совершать, то из царской бы сборной казны из ратуши давали им из процента на промысел, смотря по промыслу его, дабы никто промышленный человек во убожество великое от какова своего упадка не входил.

И если в купечестве так будет строиться, то никогда оно не оскудеет, но год от года в промыслах своих будет расширяться, и Бог его за такое братолюбие, благословляя, благословит и во всем ему подаст изобилие и душевное спасение.

Глава пятая

О ХУДОЖЕСТВЕ

В художниках если не будет доброго надзирателя и надлежащего им управления, то им никаким образом обогатиться невозможно, тем более славы себе доброй получить, но до скончания века будут жить в скудости и в бесславии.

А если бы учинен был о них гражданский указ, чтобы им из самого начала учиться постоянно жить, давшись к мастеру в научение, жить до установленного срока, а не дожив не то что года, но и недели не дожив, прочь не отходить, и не взяв отпускного письма, и после срока с двора не сходить, то бы все мастера не в том бездельном порядке были, но совершенными добрыми мастерами бы были.

А прежний такой порядок в них был, что, отдавшись в научение лет на пять или на шесть и год иль другой пожив, да мало поучась, и прочь отойдет, да и станет делать собою, да и цену спустит и мастера своего оголодит*, а себя не накормит, да так и век свой протянет, ни он мастер, ни он работник.

А сказывают про иноземцев, что у них учинен о сем гражданский указ такой твердый, что буде кто не дожив до срока хотя единого дня, да прочь отойдет, то уже тот человек не будет добрым человеком никогда. А буде и доживет до срока, а письма от мастера своего не возьмет отпускного, то никто де его не примет ни в наймиты, ни в ученики, никто де его не возьмет и того ради у них и мастера добры и похвальны.

А у нас такового гражданского запрещения нет, чтобы, не дожив до срока и совершенно не научась, от мастеров ученики не отходили и того ради и быть мастером добрым у нас невозможно.

Також, ежели кто что вымыслит вновь от своего разума или научась от кого, да начнет делать, а прежде того ни от кого такова мастерства не бывало, то таковому по иноземческим уставам надлежит и владеть тем мастерством до смерти своей, кто его вымыслил, а иным не попускают того мастерства делать до смерти его.

И если так устроено будет у нас в Руси, то так же, как и у иноземцев, много будет вымышленников. Многие бы острые люди и нарочно стали стараться, как бы что новое вымыслить, отчего бы ему поживиться.

А ныне у нас из-за неустроения гражданства пропадает добра много. Истинно надлежит сему гражданский устав учинить, чтобы за вымысел нового какова мастерства или промысла отнюдь иным не попускать вступать, покуда жив тот вымышленник.

То, на такой устав глядя, много охотников будет, а ныне многие не смеют вымыслов своих объявить, так как вымышляя и делая пробу, терпит убытки, а когда достигнет и лишь начнет делать, а другие, увидят у него, да и почнут делать то ж дело и цену спустят ниже и так сами не найдут, а у вымышленника корм отнимут.

Кто есть я, а и у меня вымыслов пять-шесть было пожиточных, а покормиться мне не дали, и все мои вымыслы пропали ни за что. То весьма подобает о вымышленниках определение учинить гражданское твердое, тогда многие вымышленники явятся.

Також де и о художественных делах гражданский же устав надлежит учинить, и чтобы над всеми мастерами устроить надзирателей, а особенно над иконописцами. И над всеми ими главного правителя приставить и за всеми мастерами и надзирателями прилежно ему смотреть и место ему дать, где те дела ему управлять, дабы все мастера дела свои делали самым тщательным художеством беспорочно.

И во учении их устав положить недвижимый, если кто пойдет к мастеру мастерству какому учиться, и хотя и добро научится, а без отпуска от мастера своего отойдет, то, учинив ему наказанье, отдать в солдаты. А буде кто из офицеров или из иных лиц властью своею и письмо отпускное у мастера возьмет, а мастер, пойдя к командиру своему, объявит, и то письмо по обличению будет отставлено, а покровителя по указу оштрафовать, каков о таких людях указ состоится.

А буде кой ученик и совершенно мастерства надлежащего научится, а без отпуска отойдет, то никому его не принимать ни к каковым делам, но отослать его в солдатство.

И за таковым укреплением, не дожив до срока и не взяв у мастера отпускного письма, отходить не будут и мастерству уже учиться будут прилежнее, а и мастера будут учить их охотнее. И за таковым уставом и поневоле будут учиться добро и, совершенно выучась и взяв от мастера отпуск, высшему художественных дел командиру покажет свое мастерство и отпуск, то как ему тот командир определит, еще ль ему доучиваться, или у иных мастеровых из найма работать, или уже и самому ему можно быть мастером, то так тому и быть.

И если тот ученик уже совершенно научился и в разуме уже совершенном, то освидетельствовав командиру с товарищами и с мастерами, и если мастерство его чисто и честно и порока никакого не имеет, то дать ему указ полный, чтобы ему делать было свободно и дом мастерской иметь, и учеников учить.

И какие мастера будут именитые и домами мастерскими владеть будут, то всем им, каждому иметь у себя клеймо свое особливое, а и надзиратели також имели бы свои особливые же клейма.

И когда кой мастер сделает своего мастерства какую вещь, то мастер положил бы на той вещи свое мастерское клеймо. И если какое мастерство будет представлено для свидетельств пред надзирателем и если оно добро, то бы на той вещи заклеймил и он своим надзирательским клеймом.

И те бы именитые мастера за учениками своими и за наймитами смотрели накрепко, чтобы на мастерство его похулки* какой не навели, потому что те дела будут за его клеймом, и если какая вина в той вещи в материи или в мастерстве явится, то оштрафован будет тот мастер, чье клеймо на нем будет.

А штраф брать, кроме оружейных дел, десятеричный, в десять цен проданной вещи. А буде кой мастер оружейный сделает какую-либо пищаль из ломкого железа или из мягкого, да худо проварит и в стрельбе ее разорвет, то на том мастере, чье клеймо, взять штраф во сто цен той пищали да ему же учинить наказание. А ежели пищаль тверда и мастерством добра, а к стрельбе не цельна, то взять штраф десятеричный, за рубль десять рублей. А если кто сделает замок пищальный плох и не огнист или шпагу или палаш* или копье или какое ни есть ружье рукобитное без укладу*, или железо положит ломкое, то взять на нем штраф двадцатикратный, за гривну два рубля.

А за прочие всякие железные изделия, кои делаются в домовое строение, если что сделано будет из ломкого железа, то за те дела брать штраф десятеричный, за гривну по рублю.

А буде лавочник купит на продажу, не рассмотрев порока, и будет продавать за доброе, то он заплатит штраф, надлежащий купеческого устава, каков положен будет за продажу худых товаров.

И если мастеровым людям без свидетельства и без гражданского управления не велено будет своевольно делать, то все художники добрые обогатятся и прославятся, яко же иноземцы. Иноземцы такие же люди, что и мы, да они гражданским уставом тверды и в мастерстве добры, а когда и у нас гражданский устав будет тверд, то могут наши художники и превзойти их.

И так подобает учинить, чтобы без ведома художественных правителей и пришлый никакой мастер русский или иноземец никакого рукоделия не делал бы, но когда его освидетельствуют командиры с товарищами и как ему определят, так и быть.

А буде кто иноземец приедет в Русь художник добрый мастерства именитого и у нас в Руси небывалого, и таковому надлежит дать дом и отдать ему в научение человек десяток или больше и учинить с ним договор крепкий, чтобы он тех учеников учил прилежно и нескрытно.

И буде станет учить с прилежанием, и буде выучит против себя, то надлежит ему плату договорную дать и с награждением за то, что он нескрытно учил и скоро выучил, и отпустить его за море с честью, чтобы на то воздаяние смотря и иные мастеровые люди приезжали и всякие бы мастерства в Руси размножали.

А буде кой иноземец, по древнему своему обыкновению иноземческому, будет шмонить*, а о ученье учеников не радеть, но чтобы, деньги выманив, за море уехать, и то его лукавство и обман можно и в полгода познать, то с чем он приехал, с тем и назад выслать его нечестно и чтобы он в Руси у нас не шатался, дабы, на то смотря, впредь для обману в Русь к нам не приезжали.

И кои ученики будут переимчивы* и мастерства какового совершенно научатся, чтобы против заморского делать, то учинить таковых мастерами, и корм* им учинить довольный, чтобы мог он обогатиться.

В российских наших правителях есть рассуждение на сие дело самое не здравое, ибо русского человека ни во что ставят, и накормить его не хотят, чтобы он доволен был без нужды. И тем стеснением принуждают их к краже и ко всякой неправде и о мастерстве к нерадению, но токмо учинят ему корм, чтобы он токмо душу свою пропитал, дадут ему на день по пяти копеек. И таковым кормом и себя одного не прокормить, а жену и детей, чем ему кормить, только что по миру ходить, за неволю научат воровать и в мастерстве своем неправду делать.

И таким своим рассуждением великому государю делают они великий убыток, а не прибыток. Они думают тем учинить великому государю прибыль, что мастеровых людей не кормят, а они тем великий убыток делают. А и во всяких делах правители наши за кроху умирают, а где тысячи рублей пропадают, то ни во что поставляют, и не дачей полного кормления у русских людей охоту и к мастерству прилежание тем пресекают и размножиться доброму художеству не допускают.

А кои ученики не весьма научились, тех бы отдавать тому, кто всесовершенно научился, доучиваться, дабы и те навыкли* добрым мастерством дела свои делать. А еще более всех художеств научиться надобно иконописцам иконного мастерства, чтобы им всесовершенную меру знать всякого возраста человеческого и чин надлежащий.

И надзирателем над ними надлежит быть самым умным и искусным людям, и смотреть накрепко, чтобы не был в них ни един человек не умеющий. И какие иконописатели не весьма искусны, то работали бы они на мастеров и что им повелят писать, то бы и писали, а когда навыкнут, тогда и они могут мастерами быть.

И думается мне, что надлежит и с великим запрещением запретить, чтобы не свидетельствованные иконники и не имеющие повелительного у себя указа, чтобы писать ему святые иконы, отнюдь бы не писали.

Святое Писание глаголет, яко проклят всяк, творящий дело Божие с небрежением. А иконописное дело тому принадлежащее, поскольку строится оно ради Божией чести и та честь восходит на самого Бога. А так небрежно их пишут, что иные иконы страшно и видеть, ибо иные образы от не дознания своего пишут так, что если бы таковым измерением был кто живой человек, то бы он был страшилищем. В начертании образа Богоматери пишут нос долгий и весьма тонкий, и шею тонкую и долгую, у рук персты долгие и весьма тонкие а концы у перстов острые, каких ни у какова человека не видано и ни в коем члене не встретишь, чтобы было прямо против сущего человечества. И таковое начертание стало быть образу святому поругание.

Хотя, кто издревле и писал от неведения своего, не разумея меры человеческой, тот не погрешил и Бог на нем того не взыщет. И хотя бо кой образ написан по размеру или не по размеру, не тем он свят, что добро написан или и недобро, но всякий образ святится именем Господним. Однако нам надлежит с великим опасением святые иконы писать, дабы в чем не погрешить. И если святого коего либо образ написать, то надлежит на нем и Спасителя образ написать, дабы от имени Христова тот образ свят был.

И хотя у нас и многие люди знают измерение человеческое, однако надлежит сделать азбуку русскую и написать ее русским манером, а не немецким, чтобы она всякому человеку понятна была. И написать ее надлежит таковым манером: на первом листе написать человека в совершенном возрасте, стоящим прямо, руки распростерты прямо же, длани* и персты прямо, наго. И от пяты положить линию до темени, другую линию или, сказать, черту положить в ширину от правой руки от среднего перста до среднего же перста левой руки. И на тех чертах размер положить вершками иль по мере головы человеческой или как надлежит. А на прочих листах начать азбуку, на первом листе написать младенца новорожденного, на втором - однолетнего, на третьем - двулетнего. И так погодно написать до двадцати лет, а от двадцати до тридцатого года прибавлять по два года, а от тридцати до девяноста лет прибавлять по пяти лет, и всю ту азбуку написать нагими телесами. А потом другую азбуку написать в платье, стоящих и сидящих, и всякими разными видами. И создав ее, вырезать на медных досках и напечатать их тысячу и во все города разослать и повелеть всем иконникам писать против той азбуки, а сделать ее во всю десть*.

А деревенским мужикам и безграмотным с великим запрещением надлежит запретить дабы от нынешнего времени не токмо деревенские, но и градские, не взяв о себе повелительного письма, отнюдь бы не писали икон. У нас в Руси в деревнях такие мастера есть, что в алтын и в грош, и в копейку иконы продают и так плохо пишут, что ни рук, ни ног, только стан да голова, а где надлежало глаза да уста написать, то тут одни точечки наткнуты, да то и образ стал. И сего ради более иных художеств надлежит над ними твердое смотрение учинить.

О сем же всячески надлежит постараться, чтобы завести в Руси делать те изделия, кои делаются изо льна и из пеньки, то есть трипы*, бумазеи*, рубки*, миткали*, камордки* и парусные полотна и прочие дела, кои из русских материалов делаются. Ибо то весьма нужно, чтобы кои материалы, где родятся, там бы они и в дело происходили.

Если бы лен и пеньку, за море не возя, делать тут, где что родилось, то те полотна заморские вдвое или втрое дешевле ставиться станут, а люди бы российские богатились.

И ради размножения таковых дел учинить бы указ, чтоб нищих, по улицам скитающихся, молодых и средних лет хватать и, записав в приказе, брать к тем делам. И молодых ребят мужского пола и женского научить прясть, а подросших - ткать, а иных - белить и лощить, то бы они, научась, были бы мастерами. Я чаю, что можно тех гуляков набрать тысяч десяток, другой и, построив дома мастерские, научив тех гуляков тунеядцев, можно ими много дел справить. И чем к нам возить полотна из наших материалов сделанных, то лучше нам к ним возить готовые полотна.

И если первые годы окажется оно и неприбыльно и заморских хотя и дороже ставиться будут, и того страшиться не для чего, но поступать в дело далее. И если лет в пять-шесть совершенно не навыкнут делать, то и о том сомневаться не надобно, потому что, когда всех тех дел совершенно научатся, то годом другим окупятся.

За морем хлеб нашего дороже, а харч и тем более дороже, а лен и пеньку от нас покупают ценою высокою да страх морской* платят, да двойную пошлину и провозы многие дают, однако не ленятся, делают из того льна и пеньки, хотя и высокою ценою тот лен и пеньку покупают. И пищу себе от того своего рукоделия приобретают, ибо, сделав полотна, снова к нам их привозят и продают ценою высокою: за трипы берут по двадцати алтын и больше за аршин, рубки продают алтын по сороку и по полтора рубля, а камордку по 20 алтын и по рублю аршин.

А у нас в Руси, я чаю, что рубок и в двадцать алтынов не станет, а и камордки аршин, чаю, что выше десяти алтын не станет. И всякие дела, кои делаются изо льна и из пеньки, ниже половинной цены ставиться будут, потому что хлеб и харч у нас тамошнего гораздо дешевле, а лен и пеньку гораздо ниже половины тамошней их цены купить можно.