2015-06-14
317
Песни эти называются по-гречески одами; причем одни из них носят название просто "оды", другие - "гимны", третьи - "дифирамбы".
Гимны - это песни, содержащие хвалы Богу и святым. Оды заполняются другим содержанием.
Дифирамбы в древности воспевались во славу одного только Вакха, теперь же их можно сочинять по любому веселому поводу. Оды и гимны состоят иногда из одного рода стихов, иногда из двух и иногда, наконец, из многих; причем соблюдается определенное правило: после нескольких разнородных стихов необходимо возвращаться к первому роду.
Итак, соответственно числу и категории стихов возникают также и различные виды од и гимнов. Притом соответственно числу ода бывает монострофической; такая ода, так как в ней все стихи одного рода, в отдельных стихах заканчивает отдельные строфы или повороты. Другая же ода - дистрофическая; она после двух стихов разного рода возвращается к первому роду. Третья - тристрофическая, которая возвращается после трех стихов. И, наконец, тетрастрофическая, которая после четырех возвращается к первому роду.
Монострофическая ода встречается у Горация (Оды, I, 1):
Славный внук, Меценат, праотцев царственных,
О отрада моя, честь и прибежище! и т.д.
Дистрофическая: (Оды, I, 3):
Пусть же правят тобой, корабль,
Мать-Киприда, лучи братьев Елены - звезд.
Тристрофическая ода очень редка, и у Горация, насколько я знаю, она всего одна (Оды, III, 12):
Дева бедная не может ни Амуру дать простора... и т.д.
Тетрастрофические оды встречаются чаще всего: таковы сапфические размеры и многие другие у Горация. Так различаются оды сответственно числу строф.
Иначе делятся оды по стихотворным размерам, соответственно тому, сколько стихов разного рода заключает поворот строф. Таким образом, ода, имеющая однородные стихи, называется одночленной. Заметь, однако, что она не может быть одночленной, если не будет одновременно и монострофической, так как не может быть поворота строф, если все стихи однородны.
Далее, двучленной бывает ода, содержащая два, трехчленной - три, четырехчленной - четыре стихотворных размера. Одночленной, следовательно, является всякая монострофическая ода - и наоборот.
Двучленная же может быть вместе с тем и дистрофической, как например ода 4, I книги Горация:
Снег последний сошел... и т.д.
или тристрофической, как цитированная выше: или же одновременно и тетрастрофической, каковы все сапфические стихотворения. То же самое следует сказать и о других. Впрочем, было бы слишком длинно перечислять простые или смешанные размеры стихов, которыми пишутся оды. Все эти размеры можно встретить у главного среди лирических поэтов - Горация.
Дифирамб же, образец которого редко можно встретить у латинян, есть не что иное, как некая радостная ода, связанная строфами без всякого определенного порядка; она смешивает как попало различные стихи и выступает то в гекзаметрах, то в сапфических стихах, то в фалэкийских, то, наконец, в гликонеях. Так как это стихотворение было посвящено Вакху, то оно и сочинено по аналогии с тем, которое воспевали неистовые вакханки без всякого порядка.
Стиль лирических стихотворений должен быть сладостным; в них необходимо применять все фигуры, которые способствуют услаждению. Ведь подобно тому как в героической поэме и в трагедии достоинством является величие, в буколическом стихотворении - простота, в элегическом - нежность и мягкость страстей, в сатире - едкость, в комедии - шутки, в эпиграмме - остроумие, так в лирическом стихотворении главное достоинство - сладостность.
Поэтому следует всячески украшать лирические оды: расположением стоп, цветами слов и мыслей, отделанностью и блеском.
Глава IV
ОБ ЭПИГРАММАТИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ И ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ И РАЗДЕЛЕНИИ ЭПИГРАММ
Эпиграмма означает "надпись" и получила свое название по ее происхождению, так как ведь на могилах, на зданиях, в памятных местах или на каких-нибудь скалах писались надписи в знак победы, битвы или другого события. Эти надписи, сперва грубые, потом были искусно отделаны учеными поэтами, и возник новый род поэм. Но как мы уже сказали относительно элегии, так и эпиграмма сначала служила одной потребности, именно - для надписей на предметах, впоследствии же эпиграммы стали писать по любому поводу. Это можно сказать и вкратце изъяснить следующим образом: эпиграмма есть краткое стихотворение, указывающее на какой-либо предмет, лицо, на отдельный поступок или на многие деяния либо просто, либо с присоединением остроумного вывода из описания. Слова "просто или с присоединением вывода" прибавлены потому, что эпиграмма вообще бывает двух родов - простая и сложная. Первая только указывает или излагает что-либо; последняя же из указанного предмета выводит нечто остроумное и тонкое. Известная простая эпиграмма написана Энеем на щите Абанта (Энеида, III, 288):
Дар Энея, победных Данаев вооруженье.
И известная эпиграмма, которую Виргилий, умирая, сделал себе как бы надгробной надписью:
В Мантуе я родился, в Калабрии умер. Неаполь
Прах мой сокрыл. Я воспел пастбища, села, вождей.
Приведенные эпиграммы ведь не что иное, как изложение предмета.
Но в ином роде следующая эпиграмма, начертанная на могиле Фаэтона его сестрами (Овидий, Метаморфозы, II, 4):
Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница,
Хоть не сдержал он ее, но, дерзнув на великое, пал он.
И известная эпиграмма его же на могиле Кайеты (Метаморфозы, XIV, 10):
Здесь Кайету - меня - благочестьем известный питомец
Из арголийских огней спасенную, сжег по обряду.
Приведенные эпиграммы, повторяю, не только излагают свой предмет, но еще и делают из этого изложения некоторый остроумный вывод. Первая говорит не только о том, что здесь погребен Фаэтон и что он был возничим отцовской колесницы, но и то, что он пусть не свершил великого, однако дерзнул, во второй же говорится о кормилице Энея Кайете, спасенной некогда из пламени арголийского пожара и после смерти преданной сожжению по древнему обряду. Вместе с тем, однако, она указывает на то, что то и другое деяние благочестиво совершил Эней, так как он вырвал кормилицу из рук врагов во время гибели Трои и отдал ей последний долг.
Впрочем, здесь обрати внимание на двойное, как я замечаю, заключение. Первое заключение - открытое, так как оно ясно выведено независимо от предмета, как например в следующей эпиграмме Марциала (книга II):
Цезарь, такое ж в тебе уважение к правде и благу,
Как и у Нумы, но ведь Нума-то был бедняком.
Это претрудная вещь, не предать чтобы нравов богатству,
Стольких и Крезов затмив, Нумою все пребывать.
Здесь из добродетели Цезаря - умеренности - выводится общее нравственное положение независимо от его деяний. Второе же заключение скрытое, так как вывод как бы путем эмфазы понятен из самого предмета, как например в приведенных выше эпиграммах, взятых из Овидия.
Глава V
О ЧАСТЯХ И ОСОБЫХ ДОСТОИНСТВАХ ЭПИГРАММЫ
Эпиграмма имеет две части: экспозицию и клаузулу.
В экспозиции кратко излагается вся суть: либо излагается какой-либо факт, либо высказывается похвала или порицание чему-либо: обвинение, осуждение, убеждение, разубеждение и все, что допускается в том известном тройном роде речи.
В клаузуле же делается тот остроумный вывод, о котором будет сказано ниже.
Главных достоинств эпиграммы три: краткость, приятность и остроумие; их число описал Марциал в очень изящном двустишии, сравнивая эпиграмму с пчелой:
Пусть всякая эпиграмма будет словно пчела: пусть у нее будет жало, свой мед, и пусть она будет незначительных размеров.
Незначительными размерами тела пчелы Марциал намекает на краткость, медом - на сладостность, жалом - на остроумие или остроту.
Краткость неопределенна; бывает даже одностишие; как например знаменитая Марциалова:
Бедным хочет Цинна казаться; и точно - он беден.218
У него же некоторые эпиграммы превышают даже двадцать стихов. Когда кто-то упрекнул его за это, он ответил следующей шутливой эпиграммой:
Ты упрекаешь, Велокс, что длинно пишу эпиграммы,
Сам не пиша ничего, пишешь короче ты их.219
Впрочем, слишком пространные эпиграммы менее желательны. Однако не следует опасаться строгого и жесткого правила, в силу которого кто-то предписывает сочинять эпиграмму не больше чем из двух стишков:
Всякая эпиграмма, которая состоит из двух стихов, нравится. Если больше стихов, то ты назовешь это книгой, а не эпиграммой.
Сладостность, которую писатели требуют главным образом от лирической поэзии, подобает и эпиграмме. Каким образом она достигается, выслушай вкратце:
1) Словами.
2) Изображением вещей.
3) Путем ритма или размера.
4) Украшением.
5) Страстями.
Скажем о каждом в отдельности и кратко.
Итак, сладостность порождают те слова, которые сами являются сладостными, созвучны предметам по быстроте или медленности, это не слова обыденные, а отобранные и звучные, так что сдается, будто они не проникают, а прямо текут в уши. Таких много у Марциала.
Сладостность возникает от предметов, услаждающих чувства и самих по себе радующих душу. Таких предметов пять родов, соответственно числу чувств. Одни услаждают зрение, как-то: светила, звезды, приятные местности, сады, цветы, молодые леса, ручейка, источники, краски, различные украшения и пр.; иные - слух, как: музыкальные звуки; иные те, что услаждают нёбо, например: мед, амброзия, нектар и пр.; иные ласкают обоняние, например: запахи, пряности и пр.; иные - осязание, например: нежность и мягкость. Есть и шестой род предметов, которые не воспринимаются телесными чувствами, но чаруют только душу, каковы добродетели.
Также из размера или стиха, если соблюдается то изящество, о котором мы упоминали, когда шла речь о героическом стихе и о пентаметре. Кроме того, необыкновенная сладостность возникает от некоего соответствия между собой и созвучия стихов или когда начало гекзаметра одинаково с концом следующего пентаметра, например:
День, Светоносец, даруй, что медлишь ты с радостью нашей?
С тем, чтобы Цезарь пришел, день, Светоносец, даруй.220
Или когда совпадают начала двух стихов: примеров ты найдешь много всюду; или когда непрерывно либо чередуясь стихи всей эпиграммы состоят из мало измененных слов или из словесных созвучий. Например, Марциал, X, 33:
Пусть Сульпицию все девы читают,
Что хотят одному нравиться мужу,
Также Сульпицию пусть мужья все читают.
Что одной быть хотят милы супруге.
Или же когда один и тот же стих ставится в начале и в конце эпиграммы, как например известная эпиграмма Катулла:
Что это значит, Катулл? Зачем ты медлишь умереть?
На курульном кресле восседает зобатый Ноний.
Ватиний клянется консульством и лжет при этом.
Что это значит, Катулл? Зачем ты медлишь умереть?221
Что касается украшений, то олицетворение, метафора, аллегория, апострофа (сами по себе, или по отношению к неодушевленным предметам, или к тем, которые не являются лицами), умолчание, восклицание, разделение и т.п. - создают великую сладостность. Но обо всем этом приходится упомянуть лишь вкратце, чтобы не причинить ущерба краткости.
Страсти, о которых мы также вкратце говорили в книге II, делают эпиграмму сладостной, когда мы с сильным подъемом и выразительностью изображаем скорбь, любовь, благочестие и пр. Возьмем для примера следующую прекраснейшую эпиграмму неизвестного автора, оплакивающего в ней своего друга:
Похищен у меня друг Крисп: если бы можно было отдать за него выкуп, я с радостью отдал бы свою жизнь! Теперь лучшая часть моего существа меня покинула. Крисп - моя опора, радость, сердце, утеха: без него нет уже никакой радости - так будет думать моя душа. Истощенный и немощный, я буду мучительно жить: нет уже больше половины моего существа.
Глава VI
ОБ ОСТРОУМНОЙ КЛАУЗУЛЕ ЭПИГРАММЫ
Остроумие, которое мы признали третьим достоинством эпиграммы, требует особого рассмотрения, так как оно крайне необходимо и важно для эпиграммы, придавая ей жизнь и душу.
Итак, остроумие или острота возникает тогда, когда в содержании открывается нечто неожиданное для слушателя или даже противоположное ожиданию. Например, Катулл говорит, что имение бедного Фурия лежит не в сторону какого-либо ветра, - Борея или Аквилона, - а заложено кредиторам за долги:
Фурий, наше именьице заложено не там,
Где дует Австр, ни там, где - Зефир,
Ни, где - суровый Борей, ни, где - Апелиот,
Но заложено за пятнадцать тысяч двести сестерциев.
Какой странный и пагубный ветер!222
Ясно, что вывод здесь неожидан; а прекрасная эпиграмма Марциала на скупого Калена дает противоположный вывод (кн. I, 100):
Было два у тебя миллиона неполных,
Но до того был щедр, до того доброхотен
И так мил ты, Кален, что друзья все желали,
Чтобы ты получил миллионов десяток.
Бог услыхал желания наши и просьбы,
И в теченье семи, полагаю я, месяцев дали
Четверо мертвых тебе количество это.
Ты же, словно тебе не оставлено было,
А похищено десять твоих миллионов.
До такого дошел, бедняк, голоданья,
Что почетные, пышные пиршества, кои
В целый год ты только однажды готовишь.
Отбываешь за грязные медные деньги.
И семь старых твоих сотрапезников, стоим
Все мы тебе свинцовых только полфунта.
Станем чего же молить мы подобным заслугам?
Сто милльонов тебе мы, Кален, пожелаем.
Если получишь ты их, с голоду сгибнешь.
Здесь ты видишь противоположное ожидаемому: ведь можно было ожидать, что Марциал ничего не пожелает скупому приятелю и ни о каком достатке не будет молить богов для него, но Марциал, напротив, шутливо говорит, что он ему желает многого: пусть бы скупец погиб от голода; это само по себе противоположно ожиданию, но подходит к этому скупцу, который был чем богаче, тем скареднее, так что довел себя до крайней степени истощения.
Откуда черпать подобного рода неожиданные заключения - нет определенного правила; их источником у каждого поэта является его счастливая одаренность. Вот почему это антономатически называется сообразительностью, из-за развития такого рода мышления или выдумки.
Все же я приведу здесь некоторые источники.
1) Изящная аллегория или метафора. Такова известная эпиграмма Марциала (IV, 75):
Кроет Азия и Европа юных Помпеев,
А самого-то земля Ливии, коль он покрыт.
Дивно ли, что по всему их раскинуло миру? На месте
Том же улечься нельзя было останкам таким.
2) Сравнение, т.е. когда сравнивается против ожидания либо большее с меньшим, либо меньшее с большим или же когда утверждается, что неравно равное равному. Такова известная эпиграмма Марциала (Книга зрелищ, 6):
Что воинственный Марс тебе служит оружьем победным.
Цезарь, все мало: сама служит Венера тебе.
Распростертого льва в обширной Немейской долине
Благородным молва чтила Геракла трудом.
Сказке старинной молчать: с твоими щедротами, Цезарь,
Это зовем мы теперь подвигом женской руки.
3) Остроумие бывает блестящим, когда утверждается, что часть равна или больше целого. Так, Цицерон, видя, что на большой картине нарисован его брат только до половины, сказал, что половина его брата больше, чем весь его брат.
4) Игра словами с помощью парономасии: либо мы утверждаем что-либо о предмете в силу созвучия слова, либо отрицаем. Такова чья-то эпиграмма:
У блохи и комара есть некое сходство, Павел: один, прежде чем укусить, поет, а другая - прыгает.
И следующая эпиграмма на святую Варвару:
Как Парки щадят, как рощи светят светом, как война прелестна: так я - Варвара.
К этому случаю подходит, когда мы называем имя вещи или лица и остроумно переносим на него кажущееся значение, хотя действительное значение иное. Так у Кохановского:223
Король Ягелло разбил крестоносцев, а пан Крупа хочет быть таким же; напрасно иссушает мозг, бедняга; крупа ягеллой быть не может.224
А также Марциала (кн. I, 10):
Котта, ты хочешь предстать человеком великим и милым,
Но ведь, Котта, кто мил, - крошечный тот человек.
5) Замечательные шутки возникают от двусмысленности слов, т.е. когда мы слово со многими значениями применяем в ином смысле, чем ожидает слушатель. Так у Марциала (I, 80):
Тяжбы торопишь ты все, Аттал, и дела все торопишь:
Есть ли предмет или нет, все ты торопишь, Аттал.
Ежели дел нет и тяжб, Аттал, то мулов торопишь.
Чтоб торопить было что, жизнь ты Аттал, торопи.
И другая - неизвестного автора - на плохого оратора:
Кто станет отрицать, что ты, Флакк, трогаешь речами народ,- потому что все собрание бежит, когда ты говоришь.
6) От противоположного. Этот источник острот из всех наиболее обильный: таким образом можно составлять остроумные шутки разного рода. Примеров очень много как у Марциала, так и у новых авторов. В таком роде известная эпиграмма Марциала (кн. V, 43):
Вне случайности лишь одно, что друзьям отдается:
Тем, что отдашь, навсегда будешь богатством владеть.
И чья-то о Боге:
Хотя Он все видит, но сам Бог никому невидим: Он один только всюду открыт, один - всюду сокрыт.
И такая на Иуду-предателя:
Кажется, Иуда, ты не достоин ни жизни, ни смерти: как жить тебе - грех, так и умереть - грех.
7) Не менее богатым источником остроумия является также намек, именно когда мы делаем нашу мысль против ожидания схожей с каким-либо свойством предмета: с его именем, родом, местом, временем, причиной, способом и т.д. - либо даже со знаменитым изречением какого-либо древнего ученого. Такова эпиграмма на повешенного вора, в которой содержится намек на изречение Овидия:
Все у людей висит на тонкой нити: за горло тебя хватают, Понтилиан.
И известная эпиграмма с намеком на слова Виргилия:
Всякая земля - родина для храброго; послушай храброго моряка. Для моряков-скитальцев по морю всякая земля - родина.
Однако, нет более обильного источника изящных острот, чем - как я указал выше - удачная и остроумная выдумка и прилежное и внимательное чтение (в чем каждый убедится из опыта) эпиграмматических поэтов и в особенности Марциала. Здесь мы хотим дать несколько наших собственных эпиграмм, которые мы некогда сочинили для души и ради упражнения.
Глава VII
ПРИМЕРЫ ЭПИГРАММ
I. Ко Христу распятому
Пока я трепещу, жизнь моя, не ведая твоего гнева, и вижу, как терзающая рука несет молнии. От лица и стрел раздраженного Громовержца я, беглец, обычно прибегаю к распятому на неподвижном древе. И тебя, который метал своей десницей трезубец, я вижу, Христос, принимающим меня в свое широкое лоно. Всегда стоит на моей стороне этот подсудимый и уничтожает справедливый указ страшного Судии.
II. К иконе Блаженнейшей Девы, пронзенной мечом
И бледнеют розовые щеки и на лице красота Девы, и исчезает белоснежная краса с чела. Льются слезы, и она едва заметно вздыхает, и мало-помалу вы видите, как из сердца исходят стоны. Полуживая Дева дышет на маленькой картине. И здесь искусство ослабило ее силы, как могло: в одном только ошибка: почему этот меч [в груди]? Но жестокий меч был целиком погружен в священное лоно.
III. К блаженному Иерониму, размышляющему о последнем суде
Часто Иероним, укрываясь в Вифлеемской пещере, думал, что находится в преисподней. Уже он думал, что его зовут загробные тени и ангельская труба несет страшные вести. Что было делать трепетному беглецу от разразившегося гнева? Он привык биться своей грудью о скалу. И уже казалось, он молит покрытую острыми камнями скалу, чтобы она, скатившись на него, защитила от таких угроз.
IV. Память о четырех последних [знамениях]
Чтобы тебя стремглав не увлекла страшная гибель [знай], что существуют четыре, которые так же отпускают поводья обычным несчастьям. Смерть стоит перед твоими глазами; предвестница Страшного судьи, труба звучит в настороженных ушах; тщательно взвесь долговечные радости небесного царства и мысленно вступи в жилище Тартара. Ты выйдешь победителем в этих последних опасностях, неповрежденным, но ты не можешь быть достаточно доступным всем.
V. Город Рим с одной стороны окружен горами, а с другой морем
С обеих сторон земля и окутанные облаками вершины окружают увенчанные лавром поля города-владыки. [Земля] пылает серповидным изгибом, ибо дома, возвышающиеся на ватиканских полях, с вечной зеленью садов переходят в тускуланские поля. Поодаль море и широко раскинувшаяся гладью Фетида. Рим - владыку земель и царя морской державы не может окружать только земля.
VI. К иконе Пресвятой Девы с младенцем Иисусом на руках
Для чего [художник] пятнает хламиду матери тирийским пурпуром? Для чего нужно окрашивать ногу ребенка? О художник! Не изображай, как горят здесь жемчужины, подобные индийским, и как блестит ливийское светило. Пусть будет нарисовано, как прелестно прижималась розовыми локтями родительница к младенцу и младенец к родительнице. Такая жемчужина будет славнее багрянки, драгоценнее чистого золота и прозрачнее самоцветов.
VII. О святом мученике Маммате, которого мать родила в темнице
В мрачной темнице томилась мать, и мрак темницы скрывал отрадный дневной свет. Там ты и был рожден, но младенцем не вступил в жизнь и был мучеником еще в младенческом возрасте. И ты, кому подобало бы покоится в пурпуровой колыбели, ты, о младенец, попал в столь тяжкую темницу! Тебе первому, о Маммат, из рожденных в неизвестности была уготована великая слава.
VIII. О беглеце, который вырвался из-под стражи, оставив после себя прикрытую одеждой деревянную колоду
Ты не мог бы, Батт, обмануть стражу под вечер, если бы не было у тебя зелья Колхидянки, которое помогло тебе: ты украсил тайком лежащую поблизости колоду, надев на нее одежды, и молча скрылся отсюда, проворно убежав. Страж напрасно прогонял сон и, мучаясь (ибо была ночь), едва сдерживал это бремя. А ты, спасшись обманом, быстро с помощью деревянной колоды миновал опасные места. Не для Меркурия ли был приспособлен этот чурбан?
IX. Против некоего человека, нескромно выслушивающего себе похвалы
Я полагал, что ты услышал случайно похвалы твоей жизни или, может быть, похвалы, не соответствующие ей. И как обычно бывает с тем, на кого бросила взгляд прекрасная Скромность, ты, покраснев лицом, воспламенился. Ничуть! Услыхав похвалу (которую говорил я - вестник-друг), ты весь надулся [от гордости]: берегись, я говорю правду.
X. На портного
Ты сделал мне, портной, воротник, с отверстием, которое хорошо вмещает шею армосийского быка. Не принимаю! Ты повинуешься, чинишь воротник. Но, изменив объем, ты делаешь его эже пальца. Откуда, негодник, у тебя такая власть надо мной? Присудил к петле, потому что я отказываюсь нести иго!
Глава VIII
ОБ ЭПИТАФИИ
Замечательной разновидностью эпиграмм является эпитафия или эпиграмма, которую обычно пишут на надгробии. Частей и отличительных свойств эпитафии столько же и они те же, что у любой эпиграммы; и приемы совершенно те же. В первой части, или экспозиции, обычно дается краткое перечисление более примечательных деяний покойного, его доблестей или пороков, иногда же отмечается только его общественное положение или состояние и имущество. Во второй же части или в заключении, если покойный был лицом значительным, - помещают для завершения какое-нибудь выразительное изречение, указывающее на краткость жизни человеческой, на ее суету и бренность. Если же покойный был лицом незначительным или достойным осмеяния, то допустимо здесь применять даже шутки или политические остроты. Ведь чтоб потешить душу и поупражняться, сочиняют эпитафии не только царям, героям и знаменитым людям, но даже ничтожным людишкам, шутам, ворам, пьяницам, прихлебателям и другим в таком роде; мало того, даже неразумным тварям, птицам, диким зверям и т.д., как это ясно на примере Виргилия - эпитафия комару, у Катулла - воробью, у Марциала - пчеле, муравью и т.д. Отдельные образцы такого рода эпиграмм пусть помогут обучению:
Эпитафия Ахилла
Я - Пелид, знаменитейший отпрыск Фетиды, тот, кому доблесть даровала славное имя, кто столько раз повергал врагов победоносным оружием и один обращал в бегство много тысяч врагов. Величайшую славу я заслужил после убиения великого Гектора, который часто наносил урон аргосской мощи. Я покарал его за [смерть] Менетиада. Тогда Пергам распростерся перед моим мечем. Меня превозносили выше звезд безмерными хвалами, но, коварно убитый, я коснулся вражеской земли.
Эпитафия сыну, написанная отцом
О дражайшее дитя! Какая жестокая судьба не позволила тебе пережить твоего родителя? Какую жизнь я вел, радуясь, когда ты был невредим! А когда судьба тебя похитила, то жизнь, мне оставленная, хуже смерти.
Эпитафия Каллимаху, пятилетнему мальчику, так переведенная Понтано по-латыни из греческого писателя Лукиана225
После пятой жатвы у меня, лишенного вовсе тревог, жестокая смерть похитила ребенка Каллимаха. Не оплакивай меня! Я, который прожил недолго, столь же мало видел и перенес несчастий.
Читай в книге VI у Марциала (эпитафии) Глауции вольноотпущеннику Мелиора и Евтихию (в той же книге) и в книге VII - городскому мальчику и т.д. Некоторые эпитафии даже смешные.
Эпитафия Весбии, женщине раздражительной
Некогда у Орка было три Фурии, но когда Весбия отправилась в царство теней, теперь у него четыре.
Эпитафия какому-то невежественному диалектику
Здесь лежит наш учитель, который рассуждал дважды или трижды, чтобы однажды его похоронили, чтобы все подивились дважды на краю вершины. Да почиет он во веки веков.
Эпитафия Дуранду,226 знаменитому шотландскому писателю
Здесь лежит строгий Дуранд под строгим мрамором. Должен ли он спастись или будет осужден - я не знаю и не забочусь.
Эпитафия достопочтенному Pоссу,227 известному поэту
Здесь в яме находятся кости достопочтенного Фосса, который сочинял стихи, раздробил мозги.
Эпитафия вору - флейтисту (из Кохановского)
В этой могиле лежит Дуда. Дуду нашли после смерти и повесили на старой вербе. Смерть немного поторопилась и вышло наоборот, потому что случившееся с дубами должно было случиться с Дудой.228
Другая эпитафия также пьянице
Здесь лежит пьяница, но только его тело, душа же - не знаю, - попала ли на небо; но, наверное, и на небе, также как на земле, закрывают двери перед пьяницами из-за их свар.229
Третья эпитафия также пьянице
В винокурне он родился, в корчме его окрестили, издохшего от горелки в навозе похоронили. Странник! Проходя мимо, отдай дань печали, если плакать не можешь и т. д.230
Как для потехи, так и для того, чтобы отметить невежественность прошлого века, а также для лучшего понимания, как сочинять эпитафии (а это искусство обычно не менее возрастает от следования достоинствам, чем даже от устранения недостатков), обрати здесь внимание на несколько нелепо написанных эпитафий великим, впрочем, мужам. Эти эпитафии можно видеть в Риме.
Эпитафия папе Бонифацию
Здесь, в этой могиле, лежит тело папы Бонифация, который хорошо выполнял святую обязанность первосвященника. Он был страж правосудия, разумный и терпеливый, щедрый, красноречивый и любимый за благочестие; поэтому, кому неприятно быть лишенным этих благ, скорее оплакивайте все вместе со мной смерть пастыря.231
Вторая эпитафия какому-то епископу в Латеранской базилике
Всякий, кто к этому алтарю придет приносить жертву или молиться, пусть помянет Герарда родом из Пармы, епископа Сабинского.
Третья эпитафия
папе Бенедикту
В этой могиле покоится тело папы Бенедикта, так как он, будучи седьмым в ряду отцов, первым возвратил засеянные поля, которые находились под властью гордого Франконца, который напал на апостолический престол и держал в замке пленником своего господина; а тот в оковах в глубине темницы задыхался, когда его лишали жизни, так как отец долго боролся за святое вероучение (ибо его изгнал нечестивый богопротивник). Грабителей святынь он также укротил серпом римской церкви и постановлениями отцов. Радуется любящий пастырь вместе со всем стадом. Он основал монастырь и поселил в нем монахов, которые день и ночь воспевают хвалы Господу; он призревал, согревая, вдов и постоянно ухаживал за бедными младенцами как за собственными детьми. Посетитель могилы! Скажи с огорченным сердцем: ты будешь, о Бенедикт, царствовать со Христом.
