Тут псалтирь рифмотворная 61 страница

Сам он, восседая, надевает огромный плащ на сверкающие молнией плечи, который покрывает вместе с тем небо и земли; его некогда, как говорят, неусыпно трудясь дни и ночи, сама Природа соткала своему Громовержцу и прибавила замечательное украшение к священной ткани посередине и по краям пряжи, вплетая бессмертное злато и огромные смарагды. Ибо там разнообразным искусством испестрила убор матерь, опытная в работах, изобразив в верных образах первоначала и виды вещей, души и все, что отец породил высоким умом. Начало нашего рода - лишенную образа грязь - можно было различить. Ты мог бы увидеть, как на быстрых крыльях птицы носятся по пустому воздуху, как звери блуждают в лесах и рыбы плавают в море, и ты действительно подумаешь, что оно начинает пениться от волн.

А Торквато воображает на небе оружейную палату, со множеством оружия, что должно означать возмездие Божие; между прочим, там висит огромный щит, означающий покров Божий, (песнь VII, 81):

Хранится там копье, чем свергнут змей,

Там молнии губительные стрелы,

И те, что мчат, незримы для людей,

И глад, и мор в злосчастные пределы;

Трезубец там висит, что всех страшней,

Пред кем бегут, бледны и оробелы,

Как всколебнет основы он земли,

И, рухнув, города лежат в пыли.

Среди других соужий блещет там

Огромный щит из светлого алмаза:

Святым он градом и благим царям

Защитой верной служит, скрыт от глаза;

А кровом быть народам и странам

От Атласа он мог бы до Кавказа.

Его вот ангел взял, его, незрим,

Он над Раймондом распростер своим.

Вымысел же способа бывает примерно так: выбрав событие, поэт не исследует, как оно совершалось, но, созерцая, изображает, как оно могло совершиться. Так-то он вымышляет у действующих лиц разнообразные переживания души и тела: страх, скорбь, гнев, вожделение, зависть, сомнение и т.д., а также телесные переживания: дрожь, бледность, ужас, волосы дыбом, вспыхнувшее лицо, покраснение - и прибавляет различные движения, соответственно своему представлению, т.е. поднята ли рука, потуплен ли взор, стоит ли кто недвижим или в ярости мечется туда и сюда. Кроме того, поэт вводит разнообразные беседы, изобретает различные случаи и все это излагает главным образом с помощью двух фигур - этопэи и гипотипозы.165 В конце концов он должен, повествуя о вымышленных или подлинных предметах, поступать совершенно так же, как поступает живописец, рисуя картины. Как художник, услышав о каком-нибудь событии, сначала обдумывает, зрительно представляет себе местность и лица и долго соображает, каким образом - если дело идет о сражении - одни мечут издали стрелы, другие сражаются врукопашную мечами и копьями, как эти обратились в бегство или рассеялись, а те их неотступно преследуют, как поверженные и раненные, каждый по разному, испускают дух, - все это художник сначала в отдельности как бы рисует в уме, наконец переносит на картину и искусно отделывает частности. Совершенно так же и поэт должен поглубже рассмотреть действительное событие умственным взором и по-своему измыслить правдоподобное. Как я, по крайней мере, считаю, замысел у поэта и живописца совершенно один и тот же; отличие между ними только в осуществлении, так как этот переносит свои замыслы красками на картину, а тот - словесными фигурами и стихами, на страницу. Вследствие этого, думаю, родства поэзии с живописью и прославилось присловье, гласящее: поэзия есть говорящая живопись, а живопись - немая поэзия.

Описывать события, в особенности битвы, поэт должен также иначе, чем историк. Ведь этот, изложив сначала по порядку численность и построение войска каждого из противников, говорит вообще, что таким-то или таким способом они сошлись и так долго сражались, пока, наконец, победа не склонилась в иную сторону; отдельных лиц он не касается, разве что кто совершит что-нибудь достойное упоминания сравнительно с прочими. Поэт же сам, по своему разумению, расставляет войско и среди битвы многих отдельных воинов, сочиняя, как они сражались, победили, пали, а также разные отдельные случаи военных удач и неудач каждого из них. Но и при описании других предметов поэт бесспорно отличается большей пытливостью и подмечает даже мелочи, которые, будь они вставлены в историческом сочинении посредством гипотипозы, были бы бесполезны и излишни.

Однако вымышляет ли поэт все целиком событие или только способ его осуществления, он должен принять в соображение прекрасное указание Аристотеля166 в его книгах "О поэтическом искусстве", а именно: в определенных отдельных лицах отмечать общие добродетели и пороки. Для лучшего уразумения знай, что человеческие действия можно рассматривать и разделить двояко. Одни действия совершаются так, что человеку, их творящему, исполнение их кажется произвольным, все равно, подобает ли их ему совершать или нет. Другие же действия, независимо от того, совершаются ли они или нет, рассматриваются как неизбежные вследствие природных свойств, рода, состояния, должности или звания какого-либо лица. Например, пьянство, шатание по городу, нападение на первых встречных и другие подобные действия может совершать и государь, но они не соответствуют его званию. Наоборот, государь может рисовать, петь, играть на кифаре, что не умаляет его достоинства, однако служит ему лишь как частному человеку, а не как государю. Но зато мудрое управление государством, законодательство, судебная деятельность, приговоры, распределение наград - это дело государя и по нему-то и распознают государя, а на основании вышеперечисленных действий всего менее распознаешь - если только не прибавлено обозначение - царя, полководца, консула. Итак, эти последние действия я называю общими, так как они подобают всякому государю, поскольку он является таковым; первые же - частными или особыми, потому что они касаются государя не со стороны его общественных обязанностей, а его частных вкусов и не как государя, но как Ганнибала, Александра, Филиппа или Пирра.167 Итак, историк верно рассказывает и о том и о другом как оно было в действительности: поэтому Ливий описывает и пороки, и добродетели того же самого Ганнибала; того же самого Александра Курций168 изображает то щедрым, мягким, не наглым в случае победы, милостивым к побежденным, то преданным пьянству, надутым надменностью, пристрастившимся к персидскому обиходу, поддающимся гневу, убивающим друзей и т.д. Поэт же, пренебрегая первыми упомянутыми чертами, рассматривает у какого-либо героя вторые, Т. е. не пишет, что именно он совершил, но что могло или должно быть им совершено. Если поэт хочет воспеть храброго полководца, то не исследует пытливо, как он вел войны, но обдумывает, каким способом должен вести войну любой храбрый полководец, и этот способ приписывает своему герою. По этой причине Аристотель говорит, что поэзия есть нечто превосходящее историю и более философское.169 Ведь философия рассматривает вещи взятые вообще, а не каждую в отдельности, так как по словам диалектиков не бывает науки о частностях. Однако в этом отношении поэзия расходится и с философией, потому что философ разбирает общее вообще и не ограничивает его какими-либо особенностями. Поэт же, правда, рисует общие пороки либо добродетели, но как особые действия какого-либо лица. Политический философ учит, что такой-то должен быть храбрым. Поэт же воспевает, что таков был Улисс, таков был Эней. Итак, поэзия и отличается от философии и истории и каким-то образом касается их словно обеими руками. Поэт описывает деяния определенных лиц, что делает и историк; но историк излагает, как они были совершены, поэт же - как должны были совершаться. Поэт, так же как и философ, наблюдает общие действия людей, но философ рассматривает их отвлеченно, без примеров, поэт же приписывает их определенным лицам. Причина, почему поэт должен таким способом подходить к делу, заключается в том, что цель поэта не передавать потомству память о деяниях, как у историка, а учить людей, какими они должны быть при том или ином положении в жизни; это делают также и политические философы. Однако поэт выказывает свое гражданское учение, словно в некоем зеркале, в деяниях какого-либо героя и, восхваляя, ставит его в пример прочим. Так, Гомер изобразил в Улиссе красноречивого, умного и закаленного опытом вождя. Виргилий же в Энее представил мужественного и благочестивого государя, и посмотри, с какой мудростью сочинил он свою "Энеиду"! Потому что всякий государь должен знать толк в двояком искусстве - и в войне, и в мире. Мудрейший поэт, желая дать наставления государям при том и другом положении дел, в шести первых книгах описал плавания Энея, где, словно в картине гражданской жизни, преподает наставления, как управлять государством; в последующих же шести книгах он воспевает войны Энея, которые служат образцом военного опыта. Так же поступали и некоторые прозаические писатели, как например Ксенофонт в "Жизнеописании Кира",170 Филон Иудей в "Жизни Авраама" и других.

Глава VI

О КОМПОЗИЦИИ ЭПИЧЕСКОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ

Следует знать, что повествование бывает двояким: или цельное, - которое простирается на всю поэму и охватывает всю фабулу, намеченную для разработки, - или же нецельное, более краткое, составляющее часть цельного; такие повествования заключаются в отдельных частях книги. Ведь длинное повествование, содержащее многочисленные деяния одного человека или всю его жизнь, как например "Энеида", где описаны скитания и войны Энея, не следует вести по одному непрерывному направлению, но подобно тому, как трагедия делится на акты, так и героическую поэму обычно делят на определенные части и каждой такой части отводят отдельную книгу. Таково повествование во II книге "Энеиды" - о разрушении Трои, и в VI книге - о нисхождении в преисподнюю и т.д. Затем подобно тому, как части тела имеют свои члены, так и эти большие части поэмы имеют свои подразделения, т.е. более краткие рассказы, вымышленные, главным образом относительно различных случаев и чудес. Следовательно, здесь идет речь не о композиции этих малых или средних рассказов, а о композиции всей поэмы.

Композиция же бывает двоякой: или естественная, или идущая от искусства. Первая заключается в том, чтобы, следуя естественному порядку, ставить на первое место то, что случилось ранее; а то, что произошло позже, помещать или в середине, или в конце. А искусственная композиция не ведется по естественной нити; она сама придумывает себе какой-то собственный распорядок, так что допускается ставить впереди события более поздние, а более ранние - позже. Первым способом подходят к своему делу историки, вторым - поэты. Теперь узнай, на чем основана такая композиция.

Поэтому следует рассмотреть содержание всей фабулы, выбрать из него наиболее выдающееся и значительное, чтобы уже в начале поэмы указать, о чем будет в ней идти речь, чтобы в самом начале возбудить внимание слушателя и, словно завлекая некоей приманкой, повести его к дальнейшему. Не менее значительным должен быть и исход; остальное же сосредоточивается в середине. Впрочем, чтобы ставить впереди события более поздние, а ранние наоборот - в середину или в конец, - нет определенного правила, кроме как изобретательность и вкус каждого. Делается это, однако, главным образом посредством введения рассказчиков, примерно так: поэт начинает рассказывать о каких-либо событиях, которые произошли позже; рассказав о многих событиях, он умело находит повод, чтобы ввести собеседование действующих лиц, заставляя кого-нибудь передать события, предшествовавшие тому, с чего начинается поэма. Таким или подобным способом поэт перемешивает также и прочее.

Рассмотрим в качестве правила и образца способ композиции трех первых книг Виргилия.

Искусство композиции первых трех книг Виргилия

Естественный порядок событий, содержащихся в этих трех книгах "Энеиды", следующий:

1) Греки не могли никакими усилиями взять Трою, которую они осаждали целых десяток лет; наконец, на десятом году осады они взяли ее благодаря искусной выдумке Улисса, который придумал пресловутого коня на погибель троянцам, и огнем и мечом сравняли ее с землей.

2) Из этого пожарища Эней, собрав остатки своих и изготовив корабли, прибыл во Фракию и приступил там к основанию города; однако устрашенный чудесными знамениями он отплыл сначала на Делос, а затем, получив оракул от Аполлона, - на Крит; потом изгнанный оттуда, направил свой путь в Испанию; претерпев во время этого пути различные приключения, он прибыл в Сицилию, где судьба унесла его отца Анхиза. Все это происходило в течение шести лет.

3) Направляясь из Сицилии в Италию, он был отброшен к берегам Африки внезапной бурей, поднятой Эолом, и был гостеприимно принят царицей Дидоной.

Этот ряд событий Виргилий переставил следующим образом:

1) Что было в конце, с этого он и начинает, ведь гостеприимство Дидоны уже на седьмом году кораблекрушения и скитаний Энея описывается в первой книге.

2) А предшествующее он поместил в середине; ведь о взятии Трои он рассказывает во второй книге.

3) Промежуточные же события он отбрасывает в конец; ведь все изгнание Энея после взятия Трои заключается в третьей книге. Итак, вторая книга по естественному порядку является первой, третья же - второй, а первая - последней.

При этой перестановке Виргилий употребил приемы такого рода: в книге I он воспевает, как Эней после долгих блужданий по морю был выброшен на берег Африки и, наконец, гостеприимно принят Дидоной. Царица заклинала героя поведать ей о разрушении Трои, и Эней, выполняя ее желание, рассказывает во II книге последовательность падения Трои. А в III книге тот же самый Эней прослеживает свое бегство после пожара Трои и различные трудные скитания.

Это я изложил немного подробнее для того, чтобы на этом примере показать, в каком отношении следует нарушать естественную последовательность событий. Скалигер усердно советует эпическому поэту читать роман Гелиодора,171 написанный прозой под названием "Эфиопика", иначе "Хариклея", потому что автор этого произведения придал ему обычную у поэтов композицию. Я же, кроме того, считал бы, что надо внимательно перечитывать превосходнейшее сочинение Иоанна Барклая172, под заглавием "Аргенида" (каковая книга в настоящее время имеет очень большое распространение); ведь этот известный писатель действительно находчив в выдумке и с величайшим искусством перемешал первые события с последними, а последние - с промежуточными и первыми.

Глава VII

ЧТО ПРЕИМУЩЕСТВЕННО УКРАШАЕТ ЭПИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ

1) Относительно изящества героической поэмы, от чего зависит и главная красота повествования, мы уже сказали выше. Кроме того, так как всякая речь содержит мысли и слова, то и эпическое повествование можно украсить и тем и другим родом фигур. Среди фигур словесных (под именем фигур я разумею также тропы), которые сюда относятся, главные - метафора, синекдоха, метонимия, антономасия, металепсис, повторение, удвоение, многосоюзие и присоединение. Из фигур же смысловых - аллегория, перифраза, гипербола, апострофа, этопея, гипотипоза, олицетворение, парентеза и эпифонема.173 Эти последние - повторяю - употребляются в особенности, когда поэт говорит от своего лица, а когда он выводит других лиц беседующими, то в их речи имеют место вообще все фигуры, но главным образом допущение, пропуск, вопрос, апострофа, ирония, разграничение, желание, проклятие, восклицание, эмфаза, умолчание. Ведь они особенно подходят для выражения чувств; лица же, говорящие в поэме, обычно высказывают свои мысли под влиянием чувств - любви, скорби, гнева, тревоги и пр.

2) Чтобы не надоесть слушателю непрерывным ходом повествования, поэт, помня, что его обязанность - услаждать, борется со скукой лучше всего следующим образом: он придумывает множество случайностей и приключений на войне, множество в пути, неожиданных и заполненных разными переживаниями - скорбью, восхищением и ужасом. Затем он вымышляет краткие повествования и придумывает как определенные, названные по имени лица, которые либо совершали что-нибудь великое и особенное, либо претерпевали что-нибудь. Эти повествования немного выше мы назвали вымыслами, но такими, что они не кажутся вымышленными; и вот к ним поэт примешивает, но уже не так часто, явные выдумки о совещаниях богов, их помощи, знамениях и т.д.

3) Удивительно украшают эпопею добавочные уподобления, которыми поэтому очень часто пользуются героические поэты да и трагики, причем применяют их несколько шире. Подыскивая подходящее уподобление, непременно соблюдай следующее:

надо добиваться не только внешнего сходства с предметом, но также и некоторой симметрии или соразмерности; т.е., если предмет будет большим, то, хотя нечто подобное ему найдется среди малых, сравнивай, однако, его не с малыми, а с большими; если предмет будет печальным, то - с теми, которые исполнены ужаса. Старайся выражать мягкое в мягком, нежное в нежном, приятное в приятном, - противно чему поступают диалектики: они употребляют уподобление только для того, чтобы доказать или пояснить, и для них совершенно неважно, украшается ли предмет таким уподоблением. Поэт же стремится путем уподобления не столько доказать, сколько пояснить, украсить и возвеличить. Вот из тысячи прекрасных примеров один-два у Виргилия: первым пусть будет относительно тела только что убитого юноши Палланта (Энеида, XI, 67):

Юношу славного здесь кладут на злачное ложе:

Так цветок полевой, рукою девичьею сорван,

Нежной фиалки ль цветок, гиацинта ли темного прелесть

Всю сохраняет свою, не теряя блеска, хоть силы

Матерь земля не дает и больше его не питает.

Здесь образ предмета нежного и достойного жалости взят равно от нежного предмета, именно от сорванного цветка. Но тот же поэт уподобляет бесстрашного в бою Мезенция, спокойно встречающего натиск всех врагов, недвижной морской скале (Энеида, X, 692):

К единому мужу враждою

Все зажжены, одного осыпая тучею копий.

Он как утес, что стоит, над морским возвышаясь простором,

Бурям подставлен ветров и открыт волненью пучины,

Неба и моря один выносит угрозы и натиск,

Сам же неколебим.

4) Впрочем, - как мы неоднократно уже указывали - как раз эти украшения становятся еще более украшенными благодаря разнообразию, состоящему в том, чтобы не слишком часто повторялись в повествовании схожие фигуры и чтобы еще реже ставились они рядом, но чтобы были то повторение, то удвоение, то умолчание, то остальные фигуры и чтобы фигуры, хотя бы и различные, не следовали одна за другой постоянно и непрерывно, набегая словно волна на волну; но иногда в рассказе надо оставлять большие промежутки, как бы лишенные украшений; и, таким образом, как раз от того, что избегаются украшения, изысканнее делается красота.

Кроме того, и остроумные выдумки, вымышленные - повторяю - рассказы, следует примешивать разнообразно, т.е. не ставить их один за другим или же собой, но надо располагать их на известном расстоянии друг от друга, и пусть у них будет совершенно разное обличье.

5) Применение всего этого примерно таково: там, где скопляется много предметов, когда они действуют заодно или подвергаются одинаковым переменам, там пригодна фигура присоединения и многосоюзия и нередко также анафора (например: Энеида, X, 747):

Кедик рубит тогда Алкафея, Сакратор - Гидапса,

Рядом Парфения бьет Рапон и могучего Орса,

Клония режет Мессап, Ликаония с ним Эрихета...

и Овидий (Метаморфозы, II, 2):

Тавр Киликийский в огне, и Тмол с Афоном, и Эта;

Ныне сухая, дотоль ключами обильная Ида,

Дев приют Геликон... и т.д.

Удвоение применяется либо тогда, когда мы обращаемся к объяснению или уточнению ранее сказанного, как у Виргилия (Энеида, X, 180):

Прекраснейший следует Астур,

Астур уверен в коне и своих многоцветных доспехах...

либо для обоснования, почему мы так сказали, как в "Энеиде", II, 405:

В небо взводящую очи, горящие пламенем тщетно, -

Очи, затем что в оковах никли нежные длани.

Оно служит в особенности для состояния говорливости и нетерпения, как-то: гнев, радость - а также для вздохов и чувств скорбных и алчных, как любовь и жалость. Например, "Энеида" (II, 769):

Криками улицы я наполнил и тщетно, унылый,

Я призывал, стеная, снова и снова Креусу.

Очень удачно изображает Виргилий (Георгики, IV, в конце) как отрубленная голова Орфея, плывя по реке Гебру, взывала даже и тогда к похищенной супруге Эвридике:

Эвридику еще сам голос и рот охладелый,

Ах! Эвридику несчастную звали, с душой расставаясь.

К тому же роду украшения относится и прием, когда мы выводим одно и то же лицо, словно это разные лица - настолько изменилось его душевное или телесное состояние, - и дважды повторяем его имя. Например, Овидий о Ниобее (Метаморфозы, VI, 3):

Как Ниобея теперь не похожа на ту Ниобею?

и Виргилий о Гекторе, явившемся Энею в сновидении (Энеида, И, 274):

Горе мне, был он каков! Как был не похож на того он

Гектора, кто возвращался в доспехах одетый Ахилла!

Когда речь заходит о каком-либо великом, страшном, жалостном или необъяснимом событии, то удобно умолчание либо с призыванием божества, либо с обращением речи к определенным лицам, предметам, местам, временам и т.д. Например, "Энеида" (II, 240), когда роковой конь вступил в Трою:

Тот поддается и града, грозя, вступает в средину.

Родина! Илий, богов дом! Дардбнидов громкие брани

Стены!

Овидий (Метаморфозы, II, 8) обращается к юноше Нарциссу, который с восхищением взирал на свое лицо в источнике и полюбил его как чужое:

Легковерный, зачем ты бегущие призраки ловишь?

Нет, чего ищешь, нигде: отвернись и, что любишь, утратишь.

Прекрасно Торквато перед смелой ночной битвой двух героев сначала обращает речь к героям, а затем к ночи (песнь XII, 54):

В театре полном, при сияньи дня,

Прилично бы тем подвигам вершиться.

О ночь, что, темным лоном заслоня,

Дала бы им в забвении сокрыться,

Извлечь на свет их допусти меня,

И в поздний век пусть весть о них домчится!

Пусть памятна, при славе той сама

Блестит твоя таинственная тьма!

Парентеза удобно служит по большей части для разъяснения в чем дело, для приведения причины или вставки, выражающей изумление, сожаление, скорбь, воздыхания и прочих чувств, прерывающих подчас нашу речь, как в "Энеиде" (X, 723):

Как ненасыщенный лев, блуждая у логов глубоких,

Гладом безумным влеком, веселится, завидя случайно

Легкую в чаще козу... и т.д.

И в "Энеиде" (IV, 453):

В час, как она возлагает дары на алтарь воскуренный,

Прямо пред ней, - страшно молвить, - чернеет священная влага.

Когда речь заходит о каком-либо достопамятном месте, то, прервав течение повествования, требует себе места гипотипоза, т.е. описание, и оно начинается внезапно, как в "Энеиде" (VI, 236):

Это свершив, исполняет поспешно заветы Сибиллы.

Свод был высокой пещеры, зевом широким безмерной... и т.д.

Там, где отмечается время ночи или особая часть дня, уместна перифраза. Например, Виргилий:

И покидает меж тем Океан, вставая, Аврора.174

Здесь находит себе применение и металепсис.

Там, где надо затронуть нравы какого-либо лица в смысле их пристойности, применима эпопэя, о чем подробно ниже в главе о пристойном.

Очень красиво бывает какое-нибудь определенное употребление глагольных времен и некоторых частиц, что имеет место главным образом при гипотипозе и кратком повествовании. Среди них стоит отметить главные и чаще встречающиеся:

1) Во-первых, гипотипоза мест почти всегда начинается с глагола: семь, есть, бывал, был и т.п. Например:

Близ Киммерийцев есть свод и длинный есть ход из пещеры.175

Также:

Есть Тйнед, в виду берегов... и т. д.176

2) Краткие же повествования часто начинаются с глагола в имперфекте или плюсквамперфекте.

3) Какое-либо неожиданное событие вводится с помощью частицы "вот", например:

Се - мы зрим: с расплетенной косой. Приамейеву деву

Тащат.177

Также "Энеида" (II, 213):

Се, однако, от дротов Ахивов Панф ускользнувший.

Если же происходит что-нибудь необычное, страшное, огромное, великое, то на него указывает частица "тогда", обозначая время. Например, "Энеида" (II, 624):

Тогда показалось мне, что весь в огне расседался

Илий... и т.д.

Или здесь для обозначения места. Например:

Здесь великую битву... и т.д.

4) Затем такие частицы, как трижды и четырежды обычно повторяются дважды, когда рассказывается о каком-либо предзнаменовании или чудесном явлении. Например, "Энеида" (II, 242):

Четырежды конь упирался на самом пороге

Врат, и четырежды звон издавали брони в утробе.

Или при напрасной попытке что-либо совершить. Например, "Энеида" (VI, 700):

Трижды пытался он там обвить свои руки вкруг выи,

Трижды, объятый напрасно, из рук выскальзывал образ.

После окончания примечательного и памятного повествования или когда описывается чье-либо сильное чувство или изображается какое-нибудь лицо, избегнувшее многих опасностей, уместно применить эпифонему. Так, Виргилий, рассказав, как Нис добровольно дал себя убить врагам за друга своего Эвриала, весьма кстати восклицает (Энеида, IX, 430):

Столь черезмерно любил своего злополучного друга!

Там же, ниже, закончив эпизод о Нисе и Эвриале и рассказав об их дерзании и гибели, поэт обращается с апострофой к убитым героям (446):

Оба блаженны! Коль есть в моих песнях некая сила,

День не придет, чтоб о вас молва замолчала в преданьях.

Олицетворение не следует необдуманно применять всюду, надо пользоваться этого рода украшением с большим разбором. Оно бывает двояким: либо когда мы придаем разумные действия безгласным или бесчувственным предметом, либо наделяем их речью. Первый случай встречается чаще и нередко в соединении с апострофой и эпифонемой. Например:

Негодный, Амур, к чему только ты не побуждаешь смертных.

И Овидий (Метаморфозы, XI, 2):

Плачут, Орфей, по тебе печальные птицы

И звери, Твердые скалы и лес, столь часто за песней твоею

Шедший вослед; по тебе с листвой оброненною плачет

Дерево, сняв волоса. Говорят, что и реки полнее

Стали от собственных слез.

Таковы те фигуры, которыми обычно пользуется поэт, говоря своими устами, помимо речей действующих лиц. Ведь те фигуры, которыми следует украшать чью-либо вставную речь, будут рассмотрены дополнительно, когда придет время. И здесь я не изложил твердо установленного и единственно возможного применения фигур, словно кроме этого не может быть другого, но дал лишь некое правило, из которого легко можно узнать, в каких местах следует применять такого рода украшения.

Относительно же того, как применять уподобление, я, по крайней мере, считаю несомненным следующее особое правило. Все, что при рассмотрении представляется сходным и достойным рассматривающего или же может считаться удобным для изображения в красках на картине - всему этому следует подыскивать подходящее уподобление. Ведь поскольку подобие есть как бы некий образ предмета, то все, что достойно изображения, будет достойно и уподобления. Это легко станет ясным для читателя произведений поэтов, наблюдающего сходство.

Глава VIII

ОБ АМПЛИФИКАЦИИ, ПАФОСЕ И ПРИСТОЙНОМ

Нам остается сказать об особых достоинствах, присущих не только эпопее, но также и другим видам поэтического творчества. Это - амплификация, пафос и пристойное. О них следует, однако, говорить в данном месте, потому что героическая поэзия возглавляет все остальные и так же выдается среди них, как герои среди прочих смертных. Поэтому прочие поэмы будут заимствовать свои богатства от эпопеи, словно от царицы.

I. АМПЛИФИКАЦИЯ

Амплификация не заключается в том, чтобы то, чего можно коснуться вкратце, излагалось многословно; это ведь перифраза. В самом деле, если какой-нибудь предмет выделяется в своем роде величием, но вообще-то не представляется таковым, то о нем можно рассказывать и в немногих словах, и более подробно. Например: Виргилий, Энеида, I, 592:

И появился Эней, возблистав в сиянии светлом,

Ликом и станом подобен богам, - озаботилась ибо

Кудри красивые сыну и юности пурпурный облик

Матерь сама даровать и в очах благородную радость.