Тут псалтирь рифмотворная 82 страница

173. Добродетель, чтоб прощать причиненные себе собственно, а не другому кому неправости вечно и без всяких даже и в мысли скрываемых кондиций, называется кротость, или незлобие.

174. Кроткий человек не желает зла никому, прощает обиду, не ищет отмщения за причиненное зло, имеет благородный дух, то-есть такой, который хотя и может мстить, однако не хочет, и то вечно и без всяких кондиций. Когда я подумаю, чтоб сыскать на ком пример исполнения сей добродетели, то остаюсь безгласен; правда, что многие есть такие люди, которые воздавать за обиды не хотят, но не вечно или не без кондиций, да и требовать всегда сей добродетели от простого человечества можно ль, когда оно, и с святостию соединено будучи, не всегда трудность ее снести может13. Возможность и сила, чтоб отвратить вред от себя тогда, когда хочется или когда надобно, сродна одному божеству, а человечеству это не дано, так что иной человек с великим умом и самою мудростию иногда не в состоянии бывает отвратить от себя ни по каким обстоятельствам нечаянного удара злости коварного неприятеля, надеющего в случае своей прошибки прощения; и для того законная любовь человека к самому себе больше, нежели к другим, заставляет его заранее отвращать от себя вдали направленные от злости стрелы пристойными мерами, когда он имеет разум; да ежели подумать о сем и натурально, то правило, чтоб не обижать ближнего, и правило, чтоб прощать умышленную обиду обидчику, несколько противоречат между собою; первое из них ласкает человечество и нежит его чувствительность, а другое наказывает его без вины и преступления, или, как яснее сказать, учит его преступать первое правило о нечинении обиды, и по сему рассуждению видеть можно, сколь легче исполнять первое правило, нежели другое; но чудно, что противное тому делается на свете: одни люди с крюку, а другие, глядя на сих мудреных предводителей и начальников зла, с дубу ругают, поносят и проклинают мстителей, а об обидчиках не говорят ни слова, как бы они не имели пристойного человечеству дарования, то-есть здравого ума, чтоб рассудить, кто был начальник и родитель зла, мститель ли или обидчик, и что коварных людей жадность к обиде произвела на свет правило не воздавать за обиду, чтоб тем спокойнее было им ловить в мутной воде рыбу, и такие люди и без благодати из человеков делаются человеколовами.

175. Натурально, все вещи на свете старанием о возвращении их умножаются и усиливаются, также все вещи старанием об искоренении их со временем исчезают, и сие самое делается и с добродетелью; она от правила, чтоб не обижать ближнего, возрастает и приходит в силу, а от правила, чтоб не воздавать за обиду, умаляется и, наконец, совсем погасает.

176. Иной сказать может, что с такими мысльми надобно быть крепко надежну на свою непорочность; но писатель сего, предприяв намерение непрерывно во всю свою жизнь стараться приводить себя в усыновление прямой добродетели и следовать постоянно священным ее законам, не боится праведного отмщения, а разве обиды от наглых людей.

177. Я не нахожу причины, для чего б надлежало делать различие в воздаянии за злодеяния, причиненные целому обществу, и злодеяния, причиненные одному человеку. Общество при наказании вредных для себя граждан имеет намерение и надежду исправления их, а по крайней мере сбережения других, взирающих на такой пример граждан от пороков, в чем оно и не обманывается; итак, когда общество, будучи еще иногда само причиною и поводом чрез худые свои учреждения, законы и обычаи к преступлению своего гражданина, отплачивает ему за то без всякого угрызения совести и почитает себя бессумненно имеющим к тому право, то праведно ли будет отнимать у партикулярного человека свободу к воздаянию за зло, а наипаче в таких обидах, на которые нет закона, следовательно, и публичного наказания, потому что партикулярный человек при воздаянии за свою обиду имеет почти то же намерение и надежду, которые и общество, и что он к тому, чтоб обидеть его, не подал никакой причины. Правда, что издатели простительных правил имели намерение привесть род человеческий к добродетели, но успех в том во все времена и веки никогда не соответствовал, не соответствует и не будет соответствовать их намерению; а лучше сказать можно, что столько от того люди исправляются, сколько то общество, в котором не наказывают за преступления и не награждают за добродетели, имеет благополучия. Я тому не спорю, что простительная поступка исправляет людей, да таких, которые никогда не обижают и никогда и не желают обидеть, кроме что по незнанию, а другие над простительною поступкою вместо почтения и прославления ее насмехаются и ругаются, как над каким безумием; и когда самый священный закон за порочные дела грозит отмщением, то как человеку сносить бесчувственно незаслуженные тяжкие обиды; это б еще не так чудно было, чтоб уступать за обиды, ежели б они очень редки были, а то этого чуда довольно на свете.

178. Я не сумневаюсь, чтоб правила мои о поступке с неприятелями без причины и оскорбления с умом не показались многим, а наипаче обидчикам вредными, но я добродетельным людям, напротив того, докажу великую в них пользу. Я хотя и говорю противиться неприятелям, когда они нас обижают, но со всем тем люди, следуя моим правилам, скорее могут быть добродетельны (потому что они, не делая принуждения своей натуре, не могут навыкать злобе, которая натурально и необходимо рождается и укрепляется и в самом кротчайшем сердце от многого и долговременного терпения), нежели от последования противоестественным правилам некоторых философов. Ежели только вывесть обидчиков, то отмстителей не только дело, но нижи имя будет когда известно на свете.

179. Философы велят нам стараться об исправлении разума в наших неприятелях, основываясь в сих преданиях на натуральном законе, и это они требуют от человека того, что не сходно с человеческою натурою, то-есть с душевными и телесными его силами, и, следовательно, противно натуральному закону; одним словом, это значит помогать расплаживаться саранче, чтоб весь свет помер от ее с голоду; и эти их непостижимые правила иметь будут свою практику тогда, когда они могут превратить чувствительность человеческих тел в бесчувственность и конечность душ наших в бесконечность. Смешно слышать, как такие злые люди говорят важным видом о не хотящих учить их даром; раб, скрывый талант господа своего, - посылка от них на сии речи похожа на басню о лисице, которая называла висящие на дереве вишенные ягоды негодными, для того что не могла достать их; итак, рассудив то, что неприятели наши иногда и без науки досаждают нам довольно, а научившися от нас, еще и больше досаждать могут, не нахожу я, для чего б человеку мытарить к неприятелям своим знанием, которое ему не легко и не по наследию, а трудом досталось, а наипаче, смотря на то, что другие и наследных и легко приобретенных имений берегут сильно и стоят за них до крови. Правда, богатые люди скажут, что чрез раздачу имение умаляется, но недвижимое имение чрез раздачу получаемых с него доходов не умаляется; однако они даром давать таких доходов не только неприятелям, но и лучшим приятелям никогда не согласятся.

180. Философы простирают свою добродетель так далеко, что говорят, что ежели неприятель даже и разбойник нападет на какого человека с намерением убить его, то он не должен убивать разбойника, ежели можно ему спасти живот свой и без убивства его. На сие правило это мало, чтоб смеяться, а сказать только остается, что такие договоры делать нигде так некстати, как с разбойниками и злодеями, будучи в их когтях.

181. Философы сами говорят, что всякая способность как к добродетелям, так и к порокам приобретается частым упражнением, что и справедливо; и как они в сем правиле от такого преобыкшего к терпенью человека могут требовать вдруг такого фехтмейстера, героя и храбреца, чтоб он и разбойника, буде может спасти живот свой без убивства, его не убивал, а только поранил; по этому правилу, как по скорохватному замыслу, что нет невозможного на свете, без сумнения, раздерет агнец волка и нежно и добронравно воспитанная девица изрубит сильного разбойника.

182. Философы велят нам стараться о чести и славе неприятелей наших; а я думаю, что как нам дозволительно искать праведной хвалы, то для того, когда нам случится рассказывать о качествах наших неприятелей, то должны мы описывать добрые и худые их качества праведно, и то не для них, а для нас, чтоб другие люди верили нашим речам, нежели чтоб, увидев ложь в оклеветании хороших их качеств, не сочли б и прямо худых за добрые.

183. Право натуры и право гражданства велят нам предпочитать лучшее добру, а добро худу; то посему, кажется мне, сходнее человеку предпочитать приятелей своих беспристрастным к нему людям и неприятелям по малоумию, а сих людей предпочитать своим неприятелям без всякой причины и оскорбления с умом; а как человек есть тварь, ограниченная малыми пределами и маломочная и потому имеет при себе источник к благодеянию другим людям малый, то в таком случае довольно для него, чтоб всевозможным образом благодетельствовать приятелям, умеренно беспристрастным людям и неприятелям по малоумию; а для неприятелей без причины и оскорбления с умом довольно его беспристрастия; и такую поступку, ежели только кто ее прямо соблюсть в состоянии, почесть можно за высокую степень добродетели; а ежели кто всем людям без разбору захочет благодетельствовать и погонится за титулом, чтоб быть всемирным благодетелем, то не обойдется без того, чтоб он в иных случаях не сделал лучше неприятелю, нежели приятелю; а самая такая поступка, хотя она и без намерения, а по простоте, будет уже не добродетель, а нарушение добродетели; и не чудно, ежели ему доведется вместо незлобного голубя посадить в пазуху блистательную змею. На сие иной сказать может, что неприятеля трудно отличить от приятеля. Правда, что на сие различие в нынешних поврежденных и лукавых временах не нахожу я достаточных правил, а только говорю, что человеческое дело есть попадать в погрешность, а философское - в такую погрешность, в которой бы он не узнал себя к тому причиною.

184. Из тех правил, которые пишут философы о благодеянии неприятелям и прощении обид, заключать натурально следует, что выдумывали их те счастливые люди, которые всегда других людей обижали, а сами ни от кого не видали обиды.

185. Все сии рассуждения о поступке с неприятельми предлагаю я добродетельным людям в рассуждении великих и притом таких озлоблений, за которые законы и правительства не наказывают и которыми и самого глубочайшего философа со всем его стоическим беспристрастием и важностию привесть можно без погрешения против гражданских законов в горячку и бешенство, а иногда и на тот свет с пашпортом отправить; а что касается до таких озлоблений от неприятелей, за которые могут наказывать законы и правительства, то в тех необходимо надобно искать правосудия и удовольствия от законов и правительств.

Часть четвертая

О ДОЛЖНОСТИ ЧЕЛОВЕКА В СНОШЕНИИ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

186. Для выгоды человеческой жизни надобно быть отчуждению имений, то-есть даче вещей из-под владения одного человека под владение другого.

187. Такое отчуждение имения делается двумя образами, а именно: разменою и подарком.

188. Размена есть такое отчуждение, когда кто надобную ему вещь берет у другого за отдачу своей тому надобной.

189. Чтоб в размене вещей не было обмана, то для того установляется вещам цена, которая есть не что иное, как произвольная мера, по которой размениваются вещи.

190. Для способной размены вещей выдуманы знаки, сделанные из металлов, как то из золота, серебра и меди, определяющие цену всякой вещи, и называются деньги.

191. Ежели кто за некоторое число денег отдает по своей воле другому свою вещь во владение, то это называется продажа; а ежели кто за некоторое число денег берет какую вещь по воле хозяина ее в свое владение, то это называется купля.

192. Другой образ отчуждения имения есть подарок, который состоит в том, когда кто какую вещь отдает кому без принятия и без желания воздаяния.

193. Понеже собственное имение по большей части бывает такого свойства, что с трудом его доставать должно, то для того к подарку никого принудить не можно; но когда кто богат и видит убогого, то для беспорядка обитателей вселенныя, зависящего не от того убогого, благопристойность и человеколюбие требует дать ему нечто от своего имения, и такой подарок называется милостыня.

194. Есть еще кроме сего подарка два образа подарков, из коих один называю я политичною разменою, а другой - политичною торговлею.

195. Подарок, называемый политичная размена, есть тот, когда кто кому дарит какую вещь в намерении получить от него другую или услугу, равную той вещи, хотя он того явно и не требует; и сей обычай подарка завелся от неправедного презрения многих людей к обыкновенной размене и от почитания ее за подлую, хотя она, несмотря на то, несравненно благороднее самого сего подарка, потому что не имеет в себе ни малейшего намерения прибыли и барыша, а под прикрашенным именем подарка часто кроются такие проценты.

196. Подарок, называемый политичная торговля, есть тот, когда кто дарит кому какую вещь с намерением, а иногда и с бесстыдным требованием, чтоб он служил другим воздаянием всегда и по самую смерть; а ежели он не делает так, то называется сие от кривотолков неблагодарность.

197. Из сего видеть можно, как предосудительны для людей такие, да и всякие подарки и что такое общество, где в обычае одна только простая размена, гораздо благополучнее того, где водятся подарки, потому что ежели положить и такие подарки, которые даются без принятия и желания воздаяния, то, однакож, и они предосудительны как в рассуждении дающих, так и в рассуждении принимающих подарки, которыми первые расточаются; и, может быть, еще того и не знают, как они отягощают своих рабов, а другие балуются и навыкают лености; и посему нет лучше, полезнее и благороднее для всякого общества, как ежели никто не дает даром, да никто же и не берет даром, и в таком обществе червь мздоимства на судах не повредит правосудия.

198. Когда кто говорит речь сходную с его мыслию, то это называется правда, а ежели несходную, то ложь.

199. Во всех речах надобно наблюдать правду, а убегать от лжи, кроме таких случаев, где чрез объявление правды можно причинить себе или ближнему незаслуженный вред.

200. Некоторые люди для подания верности своим речам употребляют заклинание, или (как просто сказать) божбу; но сие должно делать в нужном случае, когда уж простым речам никак не верят, чтоб чрез частое употребление заклинания не привесть его в пренебрежение.

201. Когда мы при каком публичном случае призываем во свидетельство бога, то это называется клятва, или присяга.

202. Как от заклинания, так и от клятвы должны мы беречься, чтоб не употреблять ее всуе, в рассуждении глубочайшего нашего почтения и уважения величества божия.

203. Клятву должен делать всяк по своей вере, а иначе она не будет сильна.

204. Ежели кто принужден будет к клятве на вредное для себя или для других или на невозможное дело, то такая клятва не сильна, потому что не можно обязывать никого к делам вредным и невозможным.

205. Желание кому зла, выговоренное речью, называется проклятие.

206. Обещание есть речь, сказанная одним человеком по желанию другого, чтоб делать что или не делать.

207. Никто не должен обещать вредного для себя или для других, также и невозможного, а хотя б и принужден был обещаться, то, однакож, исполнять не должен.

208. Договор есть взаимное обещание учинения или неучинения какого дела без всякого принуждения.

209. Никто не должен договариваться о вредном или невозможном, а ежели и договорится, то исполнять его не должен.

210. Когда договор заключается по общему согласию, то и решиться должен по общему же согласию; а ежели случится с которой стороны вред в договоре, то в таком случае чувствующая для себя вред сторона и одна договор нарушить может, потому что никого к вредному обязывать не можно.

211. В числе договоров по справедливости полагают философы и брачный союз, только правило о том пишут весьма странное. Они говорят, что людям, которые так убоги, что не имеют чем воспитать детей, не надлежит вступать в брак; и это правило очень хорошо, только не для людей, а разве для лошадей, которых там заводить надобно, где много хороших лугов, а на песчаных местах неспособно; а что касается до людей, то еще не было слышно такого примеру, чтоб они от множества с голоду помирали; и для того б я думал, что лучше и справедливее людям советовать располагать имения по бракам, нежели браки по имениям; а когда так не делается, то лучше молчать, нежели писать такое наставление. От сего-то чаятельно неосторожного и бесполезного правила родился во многих народах подрывающий и колеблющий основания общества обычай, чтоб не вступать охотникам в брачное сочетание, между тем как другие вступают в супружество; а от сего различия состояний принуждены иные сумневаться о точной принадлежности детей, а другие, не пользовавшись до глубокой старости приятностию чадородия, умирать без потомства с сугубым прискорбием против тех людей, которые в своих потомках другую жизнь для себя основывают. Это такое состояние в обществе, которое особливое его внимание заслуживает; и как оно составляет первейшее и крепчайшее основание общества, то потому его и оставлять на произволение народное не следует, а полезнее подвергать закону, так чтоб никто его без натуральной причины преступить не отважился, а такое установление хотя бы сперва испорченным нравам и показалось тяжело, но со временем могло б быть всем приятно и мило, потому что оно обещает великую обществу пользу; а где сие дело оставляется на волю гражданам, там трудно требовать от них точного и верного отправления гражданских должностей, по причине бегания с одной стороны, и стережень - с другой.

212. В супружестве для исполнения намерения его должна быть дружба, а на одну любовь полагаться ненадежно, потому что как скоро она начинается, то не меньше того скоро по получении любезного предмета и кончается.

213. Хотя ревнивость между супругами есть плод горячей любви, однако неверность между ими к прикрытию своему выдумала хорошее средство, то-есть присоветовать людям, будто бы ревнивость есть нечто худое, чтоб помощию сего прожекта беспрепятственно можно было довольствовать неправедные желания. Я никого не приметил из людей, надеющихся еще жить на свете, чтоб кто самую любимую для себя вещь уступал охотно другому, хотя и то правда, что неумеренность в ревнивости несколько досадна.

214. Ежели подумать о том, как при таком расположении супружеств иной человек натуральное свое побуждение, для коего многие животные стремятся на смерть, довольствовать может, то в сем случае не видно, чтоб такой человек преимуществовал пред другими животными, а разве унижен пред ними, не упоминая о том, какая надежда происходящему от таких людей плоду. Правда, во многих местах имеют к таким отраслям призрение; но ежели кто разберет все при сем случае обстоятельства, тот рассудит, что как не желать того, чтоб в таком призрении не было нужды.

215. В супружествах, чтоб они полезнее были, надобно внушать больше предмет и намерение чадородия, нежели удовольствие похоти.

216. Родителям пристойно любить своих детей и предостерегать их от неблагополучия, а паче всего добрым воспитанием; а дети должны иметь взаимную к родителям любовь, почтение и послушание.

Мне бы думалось, что при воспитании детей родителям должно прежде их усиливать в добродетели, а потом в разуме, но сей совет чаятельно, что еще чрез долгое время не будет иметь своих последователей.

217. Родителям всем без разбору дозволяется беспредельная власть над их детьми, и это хорошо в рассуждении таких родителей, которые любят детей своих по-родительски; а для родителей несправедливых в рассуждении детей их, думал бы я, чтоб по примеру афинейцев несколько ограничить сие правило14, а ежели кому сие мнение покажется странным, тому, не упоминая о других примерах, советую принять в рассуждение поступку Ирода, иудейского царя, с его детьми. Такого немилосердия и бесчеловечия и самый низкий в добродетели человек чужой к чужому никоим образом предприять не может.

218. Когда родители разделяют детям наследие не по равным частям или и вовсе их лишают оного без правильных причин, то это тяжкая несправедливость; а несправедливость ни от кого и ни против кого на свете не извинима по всем правам, так что должно ее приводить в справедливость.

219. Бесспорно, что то будет опять несправедливо, чтоб отнять у родителей волю в имении их, нажитом собственными их трудами; но ежели какие родители похотят лишить наследия достойных детей (как то иногда случается), то какое они могут иметь право к требованию от них сыновнего послушания, повиновения и почтения; частые примеры худых поступок от родителей с добрыми детьми доказывают их недостойными носить на себе приятное имя родителей.

220. Иной сказать может, что для родителей в рассуждении горячей любви их к детям и соболезнования об них таковы правила тяжелы; но на то отвечать можно, что они к ним горячи недаром, а или для надежды в них впредь неотговорочных послушников их воле, или для желания распространить в должайшие времена свое потомство, а даром ничто не делается на свете.

221. Между договорами по справедливости философы полагают расположение общества на власть одних и на послушание других его членов.

222. Власть в обществе есть не что иное, как право повелительства над ним, основанное на праведном договоре, а сила в нем есть могущество производить все то в действо, что способствует его благополучию или неблагополучию.

223. Высочайшая власть, соединенная с силою, называется величество.

224. Правление общества состоит в употреблении власти и силы на предводительство тому обществу.

225. Властвующим людям пристойно повелевать подчиненными их с любовию и правосудием и промышлять им благополучие, а подчиненные, напротив того, должны соответствовать им взаимною любовию, почтением и повинением, как попечение имеющим об их благополучии.

226. Философы говорят, что судьи должны ненавидеть пороки, а порочных людей любить, то-есть ненавидеть зло, а злодеев любить; мне такое их красноречие кажется странным, и думалось бы, что лучше ненавидеть причину зла, а не зло, которое не может быть без причины. Я в сем их правиле нахожу доброго помощника многим человеческим несчастиям.

227. Ежели мы дозволяем кому употребление нашей вещи даром с намерением возвращения ее по некотором времени, то это называется заимствование.

228. Никого к заимствованию принудить нельзя, а разве он сам склонится на то по человеколюбию и в рассуждении правильной заемщика нужды.

229. Заимствовавший занятой вещи не должен ни продать, ни дать другому, а имеет отдать ее в целости ее хозяину, что должно разуметь и о вещах, порученных в сбережение.

230. Ежели мы уступаем кому нашу вещь в употребление на некоторое время за деньги, то это называется отдать внаймы, и кто платит деньги за такую вещь, тот называется наемщик.

231. Тот, кто дает другому деньги взаймы, называется заимодавец, а кто берет - должник.

232. При заимствовании денег надобно примечать два обстоятельства, то-есть сможет ли или похочет ли заимствующий деньги отдать их.

233. Для безопасности в возвращении заимствуемых денег берутся письменные обязательства, заклады и поруки или поручители.

234. Письменное обязательство есть не что иное, как письменное обещание возвращения занятых денег в положенное время.

235. Заклад есть вещь, данная от должника заимодавцу для безопасности ему от убытку в случае, когда должник не отдаст денег.

236. Поручитель называется тот, кто обещается уплатить занятые деньги заимодавцу, когда должник их не уплатит.

237. Понеже заимствующий деньги исполняет ими свои потребности, то для того справедливость требует, чтоб он давал за то рост, который есть не что иное, как прибыток от заимствования денег.

238. Некоторые законодавцы положили тяжкие наказания на должников за неуплату долгов; а мне бы думалось, что для предупреждения сего лучше было им устроить свои общества так, чтоб никто не имел нужды наживать долги, и положить наказание строгое на заимодавцев и заимщиков, а не на должников. Правда, иной сказать может, как обойтись без долгу в крайней нужде? Но на то можно ответствовать, что в так устроенном обществе люди не станут доводить себя до крайней нужды, а ежели доведены будут нечаянным несчастием, то в таком случае должно подать им помощь правительство.

239. Страсти много способствуют как к благополучию, так и к неблагополучию человеческому, то для того здесь и об них упомянуть должно.

240. Одни из философов, почитая страсти во всем вредными, говорят об умерении их; а как они при том не изъясняют ни начала, ни излишества их, то, что есть в них умеренность, не всякий понять может. Другие, видя от них столько ж пользы, сколько и вреда15, учат приводить одни страсти в равновесие с противными им страстьми, что также трудно, потому что для произведения сего правила в действо надобно, чтоб всякий человек имел в себе без изъятия все страсти, чему весьма трудно статься; например, как можно скряге предпринять страсть мотовства, чтоб сделаться ему щедрым, когда он, несмотря на приятность сего качества, которое только несколько несходно с страстию скряжства его, не склонится к нему, то как уж он согласится на мотовство, которое совсем противно его скряжству. Что касается до меня, то думал бы я, что надобно на управление страстей человеческих употребить другое правило, а именно соглашение их с законами справедливости, то-есть когда какой человек почувствует в себе страсть приятности или скуки от какой вещи, то надобно только ему в таком случае как можно поспешить рассудить то, стоит ли та вещь такой приятности или скуки, какую он чувствует; и ежели не стоит, то должен он привесть чувствительность свою в равенство с чувствуемою вещию; а ежели чувствуемая вещь стоит такой приятности или скуки, какую он от ее имеет, то должен он на том остановиться, потому что ежели он еще далее станет умалять свою чувствительность, то-есть захочет уничтожить свойство своей воли, то это он будет делать не что иное, как претворять себя в бесчувственный камень; и ежели рассудить о сем правильно, то какая это нерассудность в человеке, чтоб силиться тщетно уподобиться божеству и чрез сию странную, вышеестественную и противоестественную затею лишаться настоящего своего дарования, то-есть человечества.

241. Хотя страсти нам много причиняют вреда, однакож не меньше и пользы. Опытами исследовано, что художества, науки и великие дела, которые приводят в удивление многие веки, изобретением своим одолжены страстям, да что больше - высокая добродетель, даже и самая мудрость есть плод страсти к сим качествам.

242. На осторожность от страстей, где они вредят нам, особенные правила подать почитаю я за трудное дело и для того удовольствуюсь предложить генеральное: во всех таких случаях, где какая-либо страсть наша может вредить общество или ближнего, надобно беречься от ее, а где она пользует, то дать ей волю.

ПОЛИТИКА

243. Политика есть наука производить праведные намерения самыми способнейшими и притом праведными средствами в действо.

244. Иные почитают искусство хитро и обманчиво поступать с людьми политикою, но в том есть погрешность, как из самого слова политики узнать можно; политика по разуму слова значит полировальную или выглаживательную науку, но хитрая и обманчивая поступка по своей натуре шероховата, следовательно, и не выполирована.

245. Как юриспруденция учит наблюдать добродетель, так политика наставляет хранить добродетель и благопристойность; или юриспруденция учит быть добродетельным, а политика быть и казаться добродетельным.

246. Как намерение каждого человека особо и всех народов вообще состоит в том, чтоб стремиться к своему благополучию, а средства, служащие к достижению сего намерения, по всем опытам, суть прямая добродетель и прямой разум, и потому я в рассуждении благополучия особенного каждого человека и общего всех народов разделю общую политику на политику, касающуюся до каждого человека особо, и на политику, касающуюся до начальствующих особ; а как человек особенный с прямою добродетелью и прямым разумом редко попадает в несчастие, так, думается мне, и целое общество с прямою добродетелью и прямым разумом не скоро поколеблется; и сии две крепкие подпоры могут его поддерживать против всех бурь и неправедных наглостей каких-либо властолюбивых соседей.

Глава первая

О ПОЛИТИКЕ, КАСАЮЩЕЙСЯ ДО КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА ОСОБО

247. Под сею политикою разумею я такое искусство в человеке, когда он во всей своей жизни поступает безобидно, добродетельно, следовательно, и любезно в рассуждении других людей.

248. Такая праведная поступка необходимо должна вести человека к благополучию; и хотя, несмотря на сие, неправые фортунины затеи принуждают иногда таких людей скончать живот свой прежде, нежели пользоваться заслуженным от них благополучием, однако со всем тем не должно унывать в следовании за добродетелью, а, напротив того, крепко держаться ее, по крайней мере для того, что она нам в других людях кажет себя любезною и неоцененною.

249. Благополучие особенного человека есть не что иное, как постоянное его удовольствие.

250. Господин Даржан пишет, что к составлению полного благополучия требуется три обстоятельства. 1. Чтоб быть добродетельну. 2. Чтоб быть здорову. 3. Чтоб уметь промыслить себе всевозможные выгоды в том состоянии, в которое определит судьба; мне думается, да и всяк то видит, что здесь к составлению полного благополучия недостает четвертого обстоятельства, то-есть фортунина благоприятства, которой обыкновенная несправедливость при всех вышеписанных обстоятельствах сделать может человека довольно неблагополучным.