Тут псалтирь рифмотворная 170 страница

Итак, ясно, что без рассудка нет свободы, ни подлинной (libertas primaria), ни урезанной (lib. secundaria, sequior). Поэтому тот, кто не объединяет и должным образом не сопоставляет все свои чувства, обходит одни и преувеличивает другие (так всегда бывает при блажи), выбирает не свободно, а лишь произвольно, случайно, наугад, бездумно.

Довольство есть то, чего неустанно ищет дух, хотя нередко ограничивается сходным с ним, удовольствием, [XVI] если не знает или не может достичь лучшего. Чтобы разузнать, чего он ищет, надо лишь упражнять рассудок. И тогда отпадают все превратности фортуны (внешних случайностей), преимущества одних и дискриминация других духов, а также все мерзкие уродства и нарывы вероломства, зависти, лукавства, коварства и рой других фатальных ситуативных побуждений, заместивших чувства (С. 87).

[Подходящее - С. 27]

Парцель (parcelle) сплавлена из particula и portiuncula; всякая отдельная частица мира вообще, неважно, агрегат или голая монада [1].

Паутины противоречий и трудностей, в которых мы с головой увязли, столь велики и ужасны, что я вовсе не был удивлен, увидев, как даже Ты, мой дорогой Павел С -, встрепенулся, вздрогнул и сделал большие глаза, когда я сказал, что примерно знаю, как распутать их; это показалось Тебе слишком уж самонадеянным. Сейчас я попытаюсь убедить Тебя, что это не так, и предлагаю Тебе заметки, наказанные мне связью вещей. Удовлетворив Тебя, они, я надеюсь, принесут пользу и другим мыслителям, и поэтому я публикую их.

Лучшие люди часто задаются вопросом: неужели так у нас все и останется? Неужели никогда не исчезнут испорченные, несчастные, злые люди, так называемые дурные характеры? Неужели всегда будут существовать дикие отвратительные негодяи, порочные и злодеи, [2] гадкие подонки, ввергающие себя и своих близких в беспредельные страдания, нужду и горе, всегда стоящие на пути хороших людей, мешающие всему полезному и доброму, и не замышляя дурного, всегда делающие страшно много зла и заставляющие терпеть и страдать от него других? Будет ли так продолжаться, пока стоит мир, станет даже хуже, или, может, все же наступит улучшение?

Нет, люди в целом не улучшатся, говорит Стентор, это невозможно, они останутся такими же, так было и, вероятно, будет всегда.

Нет, почему? - возражает Макс. Дайте нам хорошие законы и начальников, и зла уже станет намного меньше, и т. д. мало-помалу.

Стакс выводит все из тяжелых голодных времен и от недостатка или несовершенства денежного обращения: фрау Маргарет из нравственного падения челяди, а Еремия из избыточной роскоши; при обложении ее налогом было бы устранено большинство невзгод. Стауций объясняет все несчастья неологией, гетеродоксией и недостатком церковной дисциплины, а Шпицбарт [3] отсутствием хорошего преподавания в школах. Да, конечно! - вздыхает Хэн, дела не пойдут лучше, пока не будут созданы условия для молодых и не утончены их чувства. Скюнц полагает, что всё нарастающие беды идут оттого, что мир постепенно стареет и теряет силы, его порыв уже не столь силен и энергичен, как в свежей юности, а посему нечего и думать об улучшении. Так все и продолжается, на уровне чистых догадок и домыслов, каждый видит лишь что-то одно, засевшее в голову или подвернувшееся под руку именно ему. Никто не решается охватить взглядом целое. Почему? Потому что многие выдающиеся умы, пытавшиеся сделать это, так и не нашли ничего удовлетворительного, а некоторые из них выставили себя в нелепом или позорном виде, а то и вовсе потеряли рассудок. Нет, так далеко в размышлениях заходить не стоит, иначе пути назад уже не будет. Мы, ничтожные люди, не можем постичь всего, для этого наш рассудок слишком слаб, а потому мы должны помогать себе верой, и, подобно детям, преклонять нашу изможденную мыслями голову к коленям Отца и т. п. Долгое время я и сам следовал этой максиме. Но обстановка, в которую я попал, насильно вовлекла меня в размышления и исследования. Это помогло не сразу, что объясняется грузом предрассудков, подавлявших меня, и даже после того, как я постепенно отбросил многие из них, [4] я почти ничего не мог видеть, поскольку мой взор закрывала пелена веры отцов. Это - вся масса того, что мы принимаем на веру и повторяем за нашими предками, всякий раз предполагая, что они уже полностью исследовали, продумали и исчерпали все эти вещи; кому нравится проделывать уже однажды выполненную работу? Обнаружились, однако, обстоятельства, вызвавшие у меня подозрение, что некоторые важнейшие вещи, касающиеся человека, еще не были выявлены и различены древними с той точностью, которой они заслуживали, поскольку в их утверждениях я находил горы противоречий, и если бы все люди рассматривали их, то разве они тоже не обратили бы на это внимание? Но все было совершенно по-другому, скорее уж пелена веры отцов должна была целиком закрывать обзор большинству великих знатоков, ибо они действовали, писали и говорили с такой уверенностью и благодушием, как если бы все было абсолютно правильным и очевидным, с меня же эта пелена с того времени полностью спбла. От случая к случаю я пытался выражать свои сомнения: никто не понимал меня, там же, где это происходило, люди озабоченно качали головой и сожалели о моей ипохондрии. Это еще сильнее угнетало меня или, по крайней мере, делало осторожнее с другими. Но стремление непременно мыслить и продумать причинные связи всего того, что я испытал в своей жизни, в результате вовсе не убывало и скорее наоборот, даже против [5] моей воли и желания, я еще более основательно брался за дело и неустанно искал причины всевозможных данных, собирая все, что можно, дабы открыть, где они могли бы сходиться или нет и почему? После того как, не сдвигаясь с места, я подобным образом долго упражнял свое чувство истины, я повстречался с одним человеком столь противоречивого характера, в котором было намешано много хорошего и дурного, что он так оживил во мне воспоминания всех моих прежних подобных опытов, что на протяжении многих дней я не мог думать почти ни о чем, кроме того, каким образом Эраст стал таким purum putum absurdum, как можно обладать столь изрядным рассудком, остроумием, проницательностью, эрудицией и вместе тем быть до такой степени неразумным в некоторых, но важнейших вещах? Я изо всех сил пытался оправдать его, но всякий раз наталкивался на опровергающий пандан. Да впрямь ли у него есть рассудок? Увы, нет - и все же есть - одно, другое, третье достаточно доказывает это. Но можно ли одновременно иметь и не иметь рассудок? Это никак не возможно - а у него все-таки действительно? Нет - я должен точнее разобраться в этом. Если не вдаваться в детали, то в итоге все эти изыскания соединились в одной точке: его душевные силы, хотя сам он не замечает этого, имеют разную интенсивность; его остроумие, память, воображение играют [6] в одиночку там, где должен был бы участвовать и рассудок с проницательностью и разумом, но они редко обнаруживают себя. После этого заключения я прошелся по всем его действиям pro и contra, и было очевидно, что только отсутствие внутреннего равновесия способностей его духа делает его, с одной стороны, столь привлекательным, с другой - столь неприятным и отвратительным. Я сопоставил все это с множеством сходных характеров, достаточно встречавшихся мне в жизни, а затем и с другими, противоположного рода, и все укрепляло меня в сделанном выводе, одновременно открывая мне вид на нивы психологии, никогда еще не казавшиеся мне столь ясными, привлекательными, обширными и восхитительными. Поучительность и изящество того наблюдения подтолкнули меня к дальнейшему освидетельствованию душевной сферы и вознаграждали каждый мой шаг либо открытием новых, либо подтверждением старых истин из совершенно иных оснований, чем я полагал раньше, - в общем, пониманием божественно прекрасной связи вещей. Прав ли я был, выяснится дальше.

В ходе своих разысканий я должен был вначале осознать недостаточность обычно принимавшихся ранее классификаций душевных сил, которых я слишком долго придерживался, [7] сковывая этим себя. А именно: духу приписывали высшие и низшие способности. Первыми были рассудок (со способностью суждения и разумом) и воля. Вторые охватывали воображение, память, остроумие и сенсорность (appetitus sensitivus) вместе с инстинктами: монады, обнаруживающие исключительно низшие способности, называются душами; наделенное также и высшими именуется духом. Человеческий дух хорош при господстве высших способностей, плох, зол, несчастлив - низших. И порочность, если не наследный грех, состоит в злосчастном перевесе вторых над первыми. Но как же возник этот перевес? Ссылками на воспитание, пример, организацию, темперамент, склонность, настрой вовсе не исчерпать того, что хотели знать и продемонстрировать, доказывая, с другой стороны, больше, чем хотели, стало быть, вообще ничего. Мне встречались очень хорошие люди среди представителей самых разных народов, стран и верований, которых я видел, среди иудеев, магометан и даже идолопоклонников, а среди самых образованных христиан - до такой степени злые, что меня пробирала дрожь. Что я не мог самолично испытать на практике, я тщательно выискивал во всевозможных описаниях путешествий и истории всех времен, народов и стран, причем всегда обращая внимание только на факты. [8] Подобным образом я обнаружил, что для классификации, энумерации и соотнесения способностей духа нужен совершенно иной подход. Здесь было трудно отличить первоначальные силы от тех, кои не являются таковыми. Но это шло исключительно от искусственных именований и их смешений, а также от предрассудков, получивших, как я понял, всеобщее распространение. Все говорят о побуждениях, стремлениях, склонностях к наслаждению, зависти, алчности, тщеславию, гордыне, жестокости, оригинальничанью, пытливости, ревности, необычности, лени, высокомерию, мечтательности и т. п. и путают причину с действием, привходящие обстоятельства с сутью дела, привычку с естеством, максимы с основными силами, говорят о добродетели и пороке, точно не различая своего предмета. Как же выйти из этого положения? Собственно, есть только один совет - наблюдать природу, а следовательно, и сам дух во всех ситуациях, у самых разных индивидов, разных возрастов, развития, на различных уровнях зрелости и дикости. Проявляемое духом при любых обстоятельствах должно быть свойственно ему в первую очередь. Но не только это, а также и все то в нем, на что обнаруживаются указания, хотя бы оно и осталось нереализованным, если только можно понять, что препятствует ему в этом. [9] И на этой основе я выдвигаю следующий перечень способов действия духа, предлагаемый мною здесь в качестве схемы (дабы сразу обозреть целое), которую я разъясню и обосную в дальнейшем.

Сущность духа, как я считаю, составляет сила, направленная на то, чтобы отличать довольство от его противоположности, привлекать к себе первое и отклонять второе. Он проявляет ее трояким способом, животным, психическим (душевным) и духовным - из-за бедности наших языков мы тоже можем назвать их силами. Дух, Spiritus, имеет, стало быть, vim animalem, vim animi и vim mentalem.

Первая обща ему с растениями и животными, вторая - частично только с животными, третья - уже гораздо меньше, по крайней мере он развивает ее намного сильнее, чем любое животное. Первую мы должны были назвать прежде других, поскольку она проявляется первой. Но при этом мы не можем еще ничего различать, переходить от действий к причинам и усматривать, как они вытекают друг из друга и связаны между собой. Поэтому лучше было бы воздержаться от высказываний на сей счет, пока различие само не обнаружит себя. [10]

Пока мы замечаем лишь, что посредством первой дух укореняется на этой планете, нашем нынешнем месте обитания, существенно ограниченный по месту и времени. При помощи душевной силы он уже выходит за эти пределы, привлекая довольство из более широкой области, отчасти жизненно важное и периодически необходимое, отчасти такое, без которого он хотя и может обходиться долгое время, но с неудобствами и расстройством. Первые, чисто животные довольства, именуются функциями его организма вообще, res naturales occonomia animalis - биение пульса, дыхание, пищеварение, отделение питательных атомов вначале от их оболочек и основ, а затем, уже среди питательных, отделение гетерогенных друг от друга, главным образом при помощи желез, сообразно подобающим для этого видам, функциям и расположениям последних. Этим органическим отправлениям неизменно соответствуют (re- и correlation) предметы или подходящие вещи нашей планеты (шесть ненатуральных вещей): воздух, пища, от- и выделения, покой и движения, сон и бодрствование, тепло и холод. Итак, дух как бы сращен и сплетен со структурами, условиями и обстановкой на нашей планете таким образом, что не только его животная, но отчасти и психическая сила непосредственно затянуты и вовлечены в них. В чисто животных довольствованиях ему вовсе нет нужды в том, чтобы внимать, [11] различать и выбирать. Но при довольствованиях второго рода он уже больше не может уклоняться от этих действий, или же, проигнорировав их, он навлечет на себя страдание, причем при несенсорных такой выбор еще более необходим, так что чем дальше, тем меньше он может обходиться здесь без содействия высших духовных способностей. Значит, если он не хочет испытать раскаяния, то уже должен делать выбор между хорошим и лучшим или между плохим и худшим. Начинает он посредством сенсорных чувств. Вскоре добавляются психические или эмотивные и побуждают его к приятиям (выборам, волениям, предпочтениям), которые проявлялись бы без них совершенно иначе. Следуя себе как целому, он должен пытаться удовлетворить все его чувствительные стороны, он не может иначе. Но при этом поначалу он совершает множество скачков или негаций, т. е. оставляет без употребления и внимания силы или чувства там, где они были бы уместны. Это - обнуления, прегрешения, всякий раз влекущие за собой страдание. Я говорю всякий раз, но не всегда сразу на том же месте, так, чтобы неискушенный заметил nexum causalem. Но оно всегда приходит. Природа устроена до такой степени точно, и ее ход настолько верен, что ни одно прегрешение не обходится без боли, и только тупые дикие грубияны могут сомневаться, отрицать или же отмахиваться от этого, [12] превращая то, к чему они не имеют почтения, в шутку, кривляние, пустяки. Ничего, со временем они запоют по-другому, когда загорчит их сладкий мед, когда почувствуют они бедственность блажи, привычки и повреждения мозгов. Natura volentem ducit, nolentem trahit, из ее школы нельзя убежать, приходится возвращаться к дверям.

Но как же предотвратить подобные упущения (негации, обнуления, прегрешения) и, соответственно, сделать так, чтобы человека не вводили в заблуждение его чувства? Если мы обратим внимание на то, как поступает всякий человек, которому предстоит важное и трудное дело, обдумывающий неделями, месяцами и даже годами, отважиться ли на него и как за него взяться, то это выявит метод наших действий, если мы хотим избежать негаций и стремимся к полной реальности наших приятий (актов воли, волений). А если мы видим, что и дети по-своему так же ведут себя, разумеется, в тех случаях, когда они действуют осмотрительно, хладнокровно и толково, то это доказывает, что природа побуждает нас к тому же. Примеры были бы тут, пожалуй, лучшим средством для прояснения сути, если бы они не требовали полной обстоятельности и детализации, [13] чтобы выполнять то, что они должны были бы здесь выполнять, а это влечет за собой отвратительную многословность, но цель этим для большинства читателей все равно не достигается, ибо и она вряд ли передаст ситуацию неприятия в целом, во всем богатстве, полноте и точной определенности предстающую нам в природе. И в качестве некоего введения я кратко обозначу лишь примерный образ происходящего с духом в приятии, выборе или действии. Чувства вовлечены в это с самого начала и до конца, и рассудок не знает никакого другого фундамента (опоры). Аминт видит неподалеку красивую лошадь. Неплохо бы покататься на ней! Она продается? Да. Тем лучше. Теперь он многократно сопоставляет все свои сенсорные чувства насчет того, велика ли их добыча, сопоставляет их и с нравственными: удовольствием, доставляемым ему скачкой самой по себе, укрепление здоровья вследствие такого рода телесных движений; заслугу перед своим еще более болезненным приятелем, если он часто будет одалживать ему ее; какие небольшие путешествия он смог бы в таком случае легко совершать, посещая окрестности и живущих неподалеку друзей; как он смог бы тогда развеять свой ум, расширить деятельность, расшевелиться, уменьшив вредные последствия своей сидячей жизни, легче и с большим удобством удовлетворять свою любознательность, привнести больше порядка и разнообразия в свои дела и т. д. [14] Добавляются и духовные чувства. Память дает для сопоставления свой материал прошлых опытов, собственных или чужих, воображение - всевозможные сходные случаи, остроумие усматривает, в чем они совпадают, способность различения - чем они отличаются от данного случая, а разум - причинные связи всего этого на основе частной и всеобщей связи вещей и обстоятельств, среди которых и чрезмерно высокая для него цена, слишком велик также возможный убыток, если с лошадью что-то случится, и т. п. После того как рассудок сопоставляет между собой и проверяет все и каждое из этих чувств и суммирует pro и contra, он соединяет их в том выводе, что хотя приобретение этой лошади доставило бы ему большое удовольствие, но при этом он не был бы гарантирован от разочарований. Его приятие, стало быть, негативно, отрицательно. Подобное сопоставление всех своих чувств Аминт проводил и прежде, собираясь жениться. Тогда почти всё было за, кроме старого дядюшки невесты, считавшего, что А. недостаточно богат. Но в итоге тот неожиданно умер, не оставив завещания, и nexus rerum больше не являлась препятствием. И еще раньше он так же сопоставлял все свои чувства, прежде чем решил избрать математику главным предметом своих штудий. [15]

Так же поступает и маленький Фриц. Он видит кучку детей, играющих на валу, каждый из которых должен перепрыгивать через палку, пока остальные поют куплет. Это побуждает его показать и свою ловкость. Но дети выглядят какими-то грязными и невоспитанными, и он выносит решение: поддавшись этому соблазну, ты рискуешь опозориться, уподобившись уличным оборванцам.

А как обходится с той лошадью Лакс? Он не может налюбоваться ею, только изумляется и проводит сопоставления лишь с теми чувствами, которые говорят в пользу приобретения этого животного, совершенно игнорируя противоположные. Хотя ему и приходит в голову, что у него нет ни стойла, ни конюха, но это, считает он, можно поправить. Средств у него, правда, не хватает даже на то, чтобы прокормить себя и свою собаку, но он думает, что и это можно уладить, надо только вначале купить лошадь, да и потом, если нет денег, то можно взять кредит. А если он не сможет ее содержать, ее легко будет перепродать, возможно, еще и получив выгоду от этого. Ослепленный желанием, он даже не смотрит, есть ли у нее дефекты, хочет быстрее совершить сделку, и в один прекрасный день выясняется, что у клячи-то свищ на ноге, о ужас! [16]

Что можно сказать об Аминте, Фрице и Лаксе? Первые использовали рассудок, т. е. все их чувства вместе, последний - нет, т. е. он не сопоставлял все свои сенсорные, нравственные и духовные чувства ввиду (vis а vis) данного предмета, полностью обходил одни и излишне налегал на другие, позволил себе блажить ими, и как только это произошло, человек ослепляется, становится односторонним, глупеет и совершенно не замечает того, чту видят все остальные. Но почему он сделал это, почему впал в блажь? Это важный вопрос, ведущий нас к широкому полю изысканий, существо которых состоит в том, что тот, кто совершил одностороннее приятие, в общем-то удачное или непосредственно не повлекшее за собой неудовольствия, в следующий раз склоняется к тому, чтобы наскакивать столь же односторонне. Если это опять сходит с рук, он еще сильнее располагается к такому образу действий, и достаточно, чтобы это повторилось несколько раз, как возникает готовность браться за дело (асситтироваться) тем же самым способом, но NB вначале только по отношению к данному предмету. (Асситте есть умственный склад, расположение, настрой, организация, установка - называйте как хотите - моей души, при которой мне встречается непротивлящееся и сообразно которой я принимаю его). При очень частом повторении, сначала в сходных, а затем и в иных случаях, это становится [17] привычным образом действий и обретает всеобщность, при которой такой человек настроен обделывать всё по одной мерке, это кажется ему самым простым способом быстрого удовлетворения от всего, что попадает в поле его зрения. Примеры сказанного каждый день поставляют те, кто привык к брани, рукоприкладству, лжи, гневу и вспыльчивости и т. п. Все, что мы называем привычкой, восходит к тому, что вначале при приятии какого-либо довольства мы совершили обнуление и не сумели оберечься от его повторов, отчего и возникла блажь, наклонность, привычность, как бы вторая природа. Если хочешь предотвратить это, то на основе сказанного легко можешь сам вывести последовательность соответствующих действий духа. До тех пор, пока ты словно не выслушаешь, сопоставишь и объединишь все свои чувства, ты не знаешь по-настоящему, что содержится в данной тебе парцели, подходящее или неподходящее, и даже кто такой ты сам? Здесь, согласно порядку вещей, все еще находится в подвешенном состоянии, у тебя нет titulum iuris, и ты не можешь подвести под себя основания ни для владения, ни для обращения. Как ты можешь говорить, что было бы угодно тебе, когда само твое Я еще не зафиксировано? Но если ты все же решаешь как бы закрыть дело и вынести приговор, опираясь исключительно на показания благосклонных заинтересованных чувств, то это уже явное обнуление. [18] Audiatur et altera pars, prima regula Fori. Никто не должен получать отказа, не будучи выслушан. И здесь, во-первых, всякому бросается в глаза: каждое из твоих чувств имеет равные права на тебя. Ты должен уметь удовлетворять одно не хуже другого, в той ситуации, когда его довольствование не умаляет другие чувства. И всякий раз, когда пристрастно отводится слишком много места одному и из-за этого впоследствии должно пострадать какое-нибудь другое, как тотчас в лагере начинается переполох, смятение и укоры, перебранка и ссора; какой стыд и позор для всего духа! Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей (Пс. 21, 15). Ведь именно неумение управиться с собой более всего ранит всякого, у кого еще не испорчены и не ущемлены чувства. Тот же, кто вначале поддался блажи, возникающей из вышеупомянутых обнулений, увечит свое чувство еще и этим.

Во-вторых, могут ли быть истинными представления, составлявшиеся раньше об устройстве духа? К примеру, что он состоит из рассудка, воли и движущей силы, проявляющей себя посредством тела и особенно сенсорики. Где остаются тогда несенсорные чувства, эмотивные, [19] или нравственные, такие как благодарность, подражание, честь, любопытство, стремление к переменам и т. п.? Или что рассудок является таким особо устроенным складом всеобщих основных понятий, регулятивов (notiones directrices), врожденных идей или всеобщей vi repraesentativa universi, благодаря тайной способности зрящей дальше, проникающей гораздо глубже в сущность вещей, чем имело бы место просто pro positu corporis, соответственно охвату его органического тела: и в этом складе так уложены вместе Бог или чёрт или другие люди, что при случае формируется образ, побуждение или убеждение, достаточно сильные, чтобы вести к согласию нередко упрямствующую волю и т. д. Где же тут единство духа, которое, однако, каждый чувствует у себя? Voilа les deux hommes en moi mиme, que je connois bien, вскричал Людовик 14 в восторге от одной из арий Расина, сожалеющей об этой раздвоенности внутреннего и внешнего человека. А вот почтенный Лютер очень жаловал ее проявления; хорошо, когда человек чувствует внешнюю и внутреннюю волю, иначе наступает духовная смерть; и очевидно, что по сути он прав, хотя об этом лучше будет поговорить ниже. Другие выражались на этот счет иначе, но воля всегда оставалась особой отдельной силой, совершающей или приводящей в исполнение все то, что продумал, нашел или изобрел рассудок, или высшая и [20] низшая познавательная способность; причем сенсорность, appetitus sensitivus, принималась во внимание только по необходимости учитывать сами по себе малоценные отношения к презренному материальному миру и его порождению, этому органическому телу, которое Бог, словно колодку, навесил на дух, сочтя это за благо по мудрым, но скрытым от нас соображениям. Мог ли при этом кто-нибудь разобраться в духе и во всех его действиях? Никто - как явствует из долгих и по сей день не прекратившихся споров догматиков и скептиков, систематиков, созерцателей, просветителей, народных вожаков и т. п. о свободе, принуждении, необходимости, первых основаниях человеческого познания и склонностей, а также из потока неопределенных, спутанных и противоречивых выражений и понятий - темных слов и еще более темных пояснений, образов и сравнений по поводу спонтанности, детерминации, свободы, свободной воли и произвольности, физической необходимости и случайности, necessitatio, imputatio, fatalismus, cogens ethicum и т. д.

Итак, вовсе не рассудок извлекает нечто из своего запаса врожденных или вдолбленных идей и подает для исполнения воле [21] или при внешних побуждающих обстоятельствах сопоставляет свои правила и предписания с новыми данными, регулируя и оценивая последние в соответствии с ними; а наоборот, чувства делятся знанием с другими чувствами, они сами должны решать и исполнять дела, обе, potestas legislativa et executiva, не могут быть разделены. Там, где мы вынуждены разделять их, возникает подозрение, что мы берем на себя больше, чем можем нести, обычное дело, но от этого не менее смешное. Чувства сами должны устанавливать баланс и уравновешивать друг друга, это и есть подлинная взаимность в iure publico animi humani. Вся сила духа состоит вообще в привлечении чувствуемого довольства, являясь, следовательно, чистым чувствованием и привлечением, т. е. волевым устремлением к тому, что подобает ему: само собой оно включает и уклонение от противоположного. Но довольство ему приносит только то, на что он нацелен Создателем, или с чем он соотнесен так, что словно стыкуется с ним. Впрочем, он и сам может определяться ex post, и, делая это относительно большего довольства, он отвергает меньшее, не привлекает его. Значит, он может не только чувствовать, но и сопоставлять то, что он чувствует и чувствовал, и чувствовать различие между ними. Все операции его чувственной силы, касающиеся этого сопоставления, называются одним словом - [22] рассудок и начинаются с того, что первым делом они сопоставляют сенсорные чувства, а затем и несенсорные, пытаясь объединить и собрать вместе все наличное многообразие (varium, disparatum, разнообразное, многое; и varia для краткости называются многообразным, т. е. многообразными вещами), для чего, как он вскоре обнаруживает, очень полезны духовные способности, которые в результате этого все больше приводятся в действие. Сопоставляемое духом, таким образом, уже было волимым (коррелятивное уклонение при этом всегда оказывается самопонятным), однако поначалу лишь в качестве заявления о намерениях. Но добавляется ли после проведенного сопоставления, различения и объединения множества чувств (а что это, как ни подтверждение того, что волимое именно в данном случае является лучшим или не лучшим довольством, что его надо принять или отвергнуть?) здесь особая новая сила, или же речь идет скорее о более поздней операции той же самой? Дело обстоит точно так же, как если бы я сказал, что вечером действует засыпающая сила, утром - пробуждающая, сразу после еды - кроветворная, а несколькими часами позже - выделяющая; все это одна и та же животная сила. Дух всегда находится в состоянии воления, привлечения того, что ему удобно (подходящего, однородного, сообразного, стыкующегося), причем из своего окружения (portйe). Предлагаемое этим окружением отдельные чувства представляют духу, объединяясь, однако, все вместе, [23] чтобы проверить и скорректировать представленное и, в зависимости от исхода дела, захватить и соединить с собой или же отклонить. Итак, из чувства (всеобщей способности или восприимчивости к чувствованию, чувствительности) при контакте или соприкосновении с предметом (подходящим) возникает определенное единичное ощущение (sensatio individua omnimode determinata); из последнего с его сотоварищами (paribus curiae, которые тоже должны сказать свое слово) - рассудочное понятие, посредством той же всеобщей чувствительной силы всего духа; а затем сами собой следуют склонность и привлечение или противоположное, т. е. исполнение в соответствии с достигнутым соглашением. В организме при этом возникает движение, какое-то побуждение, волнение соков, происходит мобилизация и приготовление в соответствующем органе, как, например, когда Аминт хотел там как следует проверить лошадь, он напряг зрение и уставился на нее, или когда мы навостряем уши в каком-то месте музыкальной композиции. Поэтому такие чувства и получили название побуждений, но если только различать здесь до и после, все останется без изменений. Из-за того, что не происходит сразу всего, что может произвести и действительно производит вещь, она не перестает быть той же самой вещью до и после. Еще раз: чувствующий дух [24] ощущает подходящее ему, сопоставляет ощущения со своим всеобщим чувством вообще, объединяет их с ним и волит сообразно этому. Таков, вкратце, весь метод, или процесс, духа. Но если, не сопоставив их со всеми своими силами или сопоставив лишь неполно, он все же приступает к выбору (приятию, волению), позволяя тотчас возникать побуждению из какого-то отдельного чувства, то он допускает прегрешение, пробел в своих операциях, замалчивание, скачок - никогда не обходящийся без наказания; а оно состоит в том, что этим он навлекает на себя страдание, всегда каузально связанное с тем прегрешением, хотя узнать о нем можно далеко не сразу, и чем позже, тем хуже.