2015-06-14
352
Из-за занятости императрицы военными делами перенос мощей всё откладывался. Между тем к осени 1769 г. сложились условия, когда быстрой победы над турками ждать уже не приходилось, а тяготы войны давали себя знать более и более. В данной ситуации задержка с переносом, по мысли Екатерины II, оказывалась на руку, ибо ныне он мог возыметь более сильное мобилизующее воздействие на общество, нежели год назад. Отсюда вышел приказ «учинить» перенос с максимально возможной пышностью и по принятому в Церкви чину присутствия императрицы. Этим Екатерина II хотела сказать, что она отдаёт дань важности действа и, несмотря на физическое отсутствие, всё же принимает в нём личное участие.
3 октября 1769 г. последовал рапорт архиепископа Амвросия М.М. Измайлову о совершении обряда, а тот 8 октября доложил императрице: перенос «состоялся с обыкновенным духовным церемониалом» и по чину присутствия императрицы, составленному в 1763 г. для переноса мощей в Ростове[407]. 5 ноября 1769 г. преосвященный представил начальству ожидавшийся Екатериной II текст памятной надписи, и она приступила к его редактированию.
Военно-историческая часть надписи вызвала у правительницы нарекания. Война шла трудно, и расхождение текста Амвросия с реальностью оказывалось кричащим. Крымский хан в конце 1768 – начале 1769 г. совершил опустошительные набеги на Украину, и русским частям лишь спустя полгода, восстановив Азов и Таганрог, удалось создать прочные преграды для крымской конницы. Тогда же у русских войск получилось отбить натиск турок на Днестре, нанося им тяжёлый урон и удерживая за собой левый берег реки. К осени 1769 г. русская армия, впрочем, перешла Днестр и заняла брошенную неприятелем крепость Хотин, но ни о каком бегстве турок за Дунай говорить не приходилось.
Более успешно русские войска оперировали на Северном Кавказе и в Восточной Грузии, однако этот фронт не считался основным. Не было решающих побед и в Польше: русские эскадроны гонялись за конфедератами по Волыни и Подолии, однако пресечь преследования православного населения не могли. В итоге русско-польский договор 1768 г., немало стоивший России, утрачивал значение, а вся конструкция русской политики в Речи Посполитой грозила рухнуть. В июне 1769 г. в Черногорию проникла небольшая русская экспедиция посланца Ю.В. Долгорукого для подготовки выступления против турок. Однако дипломат не смог овладеть ситуацией, с задачей не справился и вскоре покинул край. О высадке русских войск в Греции пока тоже оставалось только мечтать[408]. Но хуже всего было то, что война всё шла, а планов на перспективу ни у генералитета, ни у Военной коллегии не обнаруживалось.
Хранить для потомства столь неприятную память Екатерина II не хотела. Но ещё менее хотелось ей вместо истории оставить грубую подделку, наспех скроенную «просвещённым» архиепископом по шаблонам гомилетики. Поэтому редактирование амвросиевых словес следовало провести с всевозможным тщанием (см. первый публикуемый текст).
Прежде всего текст был несколько сокращён. Монархиня вычеркнула из него строку «Премудрая, Непобедимая» перед строкой «Императрица Екатерина II». Сразу после строки шёл фрагмент: «Матерь Всероссийская Отечества и всех повсюду единоверных грековосточных христиан/ надежда, покров и избавление,/ Кубанскую, Кримскую и Бугацкую Орды...». Он также был опущен[409]. Екатерина II сделала это по понятной причине: война по большому счёту только начиналась, и провозглашать свою непобедимость и освобождение от турецкого гнёта «всех повсюду» православных «грековосточных христиан» оказывалось преждевременно.
Многие в окружении Екатерины II держались аналогичной позиции. Сохранился черновик письма Г.Н. Теплова епископу Крутицкому Самуилу (Миславскому) от 15 августа 1774 г., где тот дважды под разными предлогами упоминал о том, что в своё время именно он предлагал Екатерине II обождать с установкой парадной доски на ковчеге до окончания войны, дабы затем удобнее было «явить полный перечень успехов» монархини «предбудущим векам»[410].
В беловой вариант послания данный пассаж включён не был: Г.Н. Теплов, опытный царедворец, после заключения Кючук-Кайнаржийского мира уже не хотел откровенничать с корреспондентом по поводу опасений, которые некогда проявил. Не оставил Г.Н. Теплов упоминаний и о времени своих советов Екатерине II. Они, впрочем, могли быть высказаны в любой год и месяц войны: ведь и после феерических русских побед 1770-1771 гг. на суше и на море мир откладывался не один раз, и даже за месяц до Кючук-Кайнарджийского договора никто бы не поручился, что соглашение вообще состоится.
Нежелание Екатерины II упоминать в надписи Крым и подвластные ему орды находит объяснение: слишком тяжёлой оказывалась память об их недавних кровавых набегах. В итоге текст после Высочайшей правки обретал иной смысл: получалось, что на Днестре устрашили, разбили и отогнали армию турецкого везира, а не крымского хана.
Гораздо более странным выглядит то, что после правки из текста выпали слова о монаршей мудрости и титул «Матери Отечества». Титул, поднесённый Екатерине II Уложенной комиссией, в известной степени отражал оценку законосоставительной работы императрицы в 1766-1767 гг., и монархиня им дорожила. К тому же и работу свою, в особенности «Наказ» в Уложенную комиссию, она очень ценила и считала полезной для блага страны.
Гордилась Екатерина II и репутацией мудрой правительницы, и тщательно выстраивала соответствующую сторону своего царственного образа. В частности, на медали, выбитой в честь коронации Екатерины II, монархиня изображалась в виде римской богини мудрости Минервы, облачённой в доспехи[411]. Книга-проспект с описанием коронационных торжеств и увеселений, специально изданная к их началу, также вышла под характерным названием «Минерва торжествующая». В нужном духе была выдержана и вся стилистика коронационных празднеств, эскизы к которым императрица утверждала лично[412]. И, конечно же, главнейшим доказательством мудрости Екатерины II в рамках её идейной системы служил «Наказ» в Уложенную комиссию.
К концу 1760-х гг. от своей позиции Екатерина II не отходила. Чтобы убедиться в этом, достаточно просмотреть издание «Наказа» 1770 г. на европейских языках. Помещённые здесь гравюры-аллегории в наглядной форме доносили до публики мысль о том, что Екатерина II занимает место в одном ряду с великими и легендарными античными мудрецами и законодателями, такими, как Ликург, Нума Помпилий, Тарквиний, Марк Аврелий. И стоит подчеркнуть, что и общая эстетика гравюр, и композиция каждой из них прошли вкусовую и политическую цензуру неутомимой императрицы[413].
Но как же тогда объяснить расставание Екатерины II в 1769 г. с мотивом монаршей мудрости, принципиально важным для неё в отношении собственной деловой репутации, порядка и исторического образа правления? Ответ прост. Екатерина II полагала, что результаты её благих начинаний, предпринятых в 1760-е гг., должны пройти проверку. Вскоре после прихода Екатерины II к власти один из царедворцев предлагал Сенату присвоить ей титул «Матери Отечества», но тогда она отвергла предложение. «Видится мне, что сей проект ещё рано предложить, потому что растолкуют в свете за тщеславие», – обосновала государыня отказ[414]. В случае с надписью ситуация, когда «ещё рано», повторялась. Лучшую же проверку, нежели война, мыслила Екатерина II, трудно и придумать: только после победы и претензии на мудрость, и монарший титул «Матери Отечества» не будут оценены окружением, высшим светом, оппозицией как бахвальство.
На время Екатерина II отложила дело о ковчеге и памятной доске. Причиной тому, были, разумеется, не одни лишь благоразумные советы Г.Н. Теплова, а заботы, связанные с войной. Но оставлять начатое было не в правилах монархини. К тому же, назначив осенью 1769 г. П.А. Румянцева на место А.М. Голицына, она ощутила прилив уверенности и чаяла перелома в войне уже ближайшей весной. Парадная серебряная рака становилась символом этого перелома, и приказ Екатерины II к весне 1770 г. ускорить отливку изделия не заставил себя ждать[415].
Победы, однако, удалось достигнуть лишь спустя четыре года. Екатерина II встретила её как православная самодержица. Главный храм Санкт-Петербурга – Казанский собор был сделан ею центром военных и церковных празднеств по случаю триумфального мира, а сама монархиня сразу после придворных торжеств с готовностью выступала во главе всех православных северной столицы. 2 августа 1774 г. архиепископ Гавриил (Петров) получил сообщение Екатерины II: «Я намерена завтрашний день... принести благодарственные Всевышнему молитвы за дарованный мир в церкви Казанской Богородицы»[416]. Назавтра преосвященный Гавриил и прочие члены Синода служили торжественный молебен, и правительница отстояла его вместе с придворными.
Наконец-то для Екатерины II настало время закончить дело с памятными досками в Москве. 15 августа 1774 г. Г.Н.Теплов послал епископу Крутицкому Самуилу (Миславскому) письмо с монаршим поручением распорядиться об установке надписей. «В одной из них, – сообщал преосвященному кабинет-секретарь, – быть должна обыкновенная молитва для приходящих к поклонению мощам. В другой житие святых и страдание, вкратце описанное, а третья надпись главнейшая заключать должна на память будущих веков записку, кем, когда, и по каким обстоятелствам сие [и]зделие сооружено. По чему и войдёт тут изображение благочестия Её Величества, благодарности Богу за увенчанную войну торжественным миром, показав именно, в каких приобретениях он от врага имени Христова получен победоносным оружием, и время, в которое сей монумент поставлен и пренесение мощей для воспоминания церковного учинилося...». В заключение Г.Н.Теплов просил Самуила «сочинить надпись уставным письмом» для представления Екатерине II, дабы она могла оценить не только содержание текста, но и его внешний вид, и удобство его восприятия публикой[417].
Очевидно, что речь шла об изменениях в замысле Екатерины II: теперь она хотела установить на серебряном ковчеге с мощами уже не одну, а целых три доски. Подобное волеизъявление «просвещённой» монархини смыкалось с её усилиями поднять нравственное красноречие, проповедническое искусство и учительные функции Церкви, нацеленными на улучшение общества. Так, в 1772 г. обер-прокурор П.Л. Чебышев передал Синоду распоряжение монархини о составлении сборника поучений на воскресные, праздничные, «викториальные» дни. Соответствующий сборник для использования в церквах был составлен и затем трижды, в 1775, 1781 и 1795 гг. переиздавался[418]. Теперь регламентации по воле Екатерины II подлежало и почитание мощей.
Владыка Самуил оказался восприимчив к Высочайшим настроениям и чувствам после Кючук-Кайнарджийского мира. Приподнятый настрой, торжественный дух грядущих событий, готовность Церкви к празднику – вот соль самуилова труда над главной надписью. Однако оставить новый вариант без серьёзных смысловых поправок Екатерина II не могла.
В переписке по поводу установки раки сохранился текст, выполненный церковным уставом. Но это не приложение к письму Самуила (Миславского), о котором преосвященного просил Г.Н. Теплов, а финальный вариант надписи, несущий редактуру Екатерины II и подготовленный по итогам монаршей работы над текстом (см. второй публикуемый текст).
Из документа понятно, что иной, нежели у преосвященного Самуила, вид приобрело окончание последнего, шестого фрагмента текста:
| Текст епископа Самуил (Миславский), 8 сентября 1774 г. | Текст епископа Самуила (Миславского) в редакции императрицы Екатерины II, 8 сентября – 4 октября 1774 г. |
| 6.... в тринадесятое лето/ благословенного своего царствования,/ при наследнике своём, благоверном государе цесаревиче и великом князе/ Павле Петровиче/ и супруге его, благоверной государыне княгине/ Наталье Алексеевне,/ от создания мира 7282, от Рождества же Христова 1774,/ воздвигнути/ благоволила. | 6.... в тринадесятое лето/ благословенного своего царствования,/ во второе лето/ благополучного бракосочетания любезного сына своего,/ всероссийского престола наследника, государя цесаревича и великого князя/ Павла Петровича с благоверною и великою княгинею Наталиею Алексеевною,/ от создания мира 7282, от Рождества же Христова 1774,/ воздвигнути/ благоволила» |
Эта вставка отнюдь не носит случайного характера. Вводя упоминание о благополучном бракосочетании цесаревича Павла, Екатерина II намекала на появление в будущем внуков, продление венценосного рода, и, таким образом, выступала главой семьи и династии. Внимание же Екатерины II к принципу династизма вполне понятно: в раннее Новое время он выступал устойчивым качеством идеологии и политики «просвещённого абсолютизма».
За внесённым исправлением скрывались и переживания Екатерины II по поводу внутриполитического кризиса 1773-1774 гг., вызванного попытками «панинской партии» добиться от Екатерины II уступки власти в пользу наследника[419]. К августу 1774 г. кризис был преодолён, хотя и не до конца, о чём ниже, и взаимоотношения Екатерины II и цесаревича Павла, было испорченные, вновь приобрели стабильный, устойчивый характер (с тем, чтобы оставаться такими до середины 1780-х гг.). Данью этим взаимоотношениям со стороны Екатерины II становилось символическое введение в текст счёта по годам не только её царствования, но и бракосочетания Павла Петровича. Приличия требовали упомянуть и супругу наследника, великую княгиню Наталью Алексеевну, и Екатерина II сделала это, хотя невестка вплоть до своей смерти в 1776 г. прилагала немало стараний, чтобы поссорить мать и сына, и для Екатерины II здесь не было секрета.
Концовка шестого фрагмента, о которой идёт речь, была у Екатерины II новеллой. В целом же императрица работала, сравнивая прежний и вновь полученный варианты надписи, и возвращаясь в важнейших случаях именно к прежнему. В частности, четвёртый фрагмент, законченный у Самуила строкой «отверзшая», она завершила двумя строками, выброшенными ею в своё время из текста Амвросия, но с небольшим изменением:
| Текст архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского), 5 ноября 1769 г. | Текст епископа Самуила (Миславского, 8 сентября 1774 г. | Текст епископа Самуила (Миславского) в редакции императрицы Екатерины II, 8 сентября – 4 октября 1774 г. |
| 4. Кубанскую, Кримскую и Бугацкую Орды/ устрашившая,/ Турецкого во сту семидесяти тысящах состоявшаго везира,/ под Днестром разбившая и за Дунай прогнавшая,/ Хотин, Ясы и всю Молдавию для далших над Портою Оттоманскою поисков/ покорившая,/ Ивер, Спарту и Черногорцов морскими и сухопутными силами,/ Вселенну же преславными собывшимися в России и в Полше делами/ наполнившая..,/ | 4. Кичение Оттоманской Порты/ низложившая,/ неприступную Бендерскую крепость в прах и пепел/ обратившая,/ победоносное своё оружие за Дунай/ распространившая,/ сожжением и совершенным турецкого флота в архипелаге при Чесме истреблением прославившаяся,/ Молдавии, Валахии и архипелагским островам вожделенные выгоды/ утвердившая,/ народам, обитающим в Крыму, Кубане и Тамане свободу/ даровавшая,/ Одержанием пристаней Керчи, Ениколи и Кинбурна/ к новым промыслам и кораблеплаванию в Чёрное и Белое море путь/ отверзшая..,/ | 4. Кичение Оттоманской Порты/ низложившая,/ неприступную Бендерскую крепость в прах и пепел/ обратившая,/ победоносное своё оружие за Дунай/ распространившая,/ сожжением и совершенным турецкого флота в архипелаге при Чесме истреблением прославившаяся,/ Молдавии, Валахии и архипелагским островам вожделенные выгоды/ утвердившая,/ народам, обитающим в Крыму, Кубане и Тамане свободу/ даровавшая,/ Одержанием пристаней Керчи, Ениколи и Кинбурна/ к новым промыслам и кораблеплаванию в Чёрное и Белое море путь/ отверзшая,/ всю вселенную великими своими делами, в России и Полше собывшимися,/ удивившая... |
Данная вставка также отнюдь не проходная: добившись победы в турецкой войне, начавшейся из-за польских дел, Екатерина II теперь могла вспоминать о них с превосходством. В ходе войны с Турцией, в 1772 г. состоялся первый польский раздел, и в договор России с урезанной Польшей вновь были внесены положения о правах «диссидентов» и подтверждении международных гарантий в их отношении. Это был очередной русский взнос в разрешение «диссидентского вопроса», весьма крупный, хотя, как вскоре покажет самодержице история, и не окончательный: для обеспечения «диссидентам» подлинной защиты потребуется ещё свыше двадцати лет борьбы и решимость на участие в последующих разделах Речи Посполитой.
В четвёртом фрагменте у Екатерины II проявилась и известная конъюнктурность. Ход войны, когда туркам постоянно наносился урон в живой силе, а русские войска взяли целую систему крепостей в Бессарабии и низовьях Дуная – Хотин, Фокшаны, Измаил, Килия, Аккерман, Бендеры, Браилов, превзошёл самые смелые ожидания. Мощь и престиж России были подтверждены на суше и на море: победы у Рябой могилы, на Ларге и Кагуле, под Туртукаем и Козлуджей, в Чесменской бухте навеки составили славу русского оружия. Однако в надписи Екатериной II были сохранены лишь Чесма и Бендеры, иных же дополнений после Самуила она не внесла.
Выбор Чесмы обоими авторами, на первый взгляд, объясним: успех флота, невиданный со времён Петра Великого. Но почему из сухопутных сражений названы именно Бендеры? Для Самуила всё было просто: штурм Бендер оказался самым кровопролитным для русских войск за войну 1768-1774 гг., по стране после него шли соборные панихиды по павшим воинам, и епископ памятовал о них. Что же касается Екатерины II, то её позиция станет понятной, если вспомнить о том, кто именно командовал с русской стороны в баталиях, внесённых в надпись. Среди главных вождей эскадры у Чесмы был А.Г. Орлов. Под Бендерами армией руководил П.И. Панин, брат Н.И. Панина. Екатерина II, таким образом, отметила обе «партии», соперничавшие у трона, и «орловскую», и «панинскую», стремясь тем самым поддерживать равновесие между ними.
Главный итог правки состоял, однако, в том, что во втором фрагменте самуилова текста после Высочайшего редактирования восстанавливались эпитет «Премудрая» и титул «Матерь Отечества», фигурировавшие у Амвросия на тех же местах:
| Текст архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского), 5 ноября 1769 г. | Текст епископа Самуила (Миславского), 8 сентября 1774 г. | Текст епископа Самуила (Миславского) в редакции императрицы Екатерины II, 8 сентября – 4 октября 1774 г. |
| 2.Благочестивая, Великая,/ Премудрая, Непобедимая,/ Императрица Екатерина II,/ Матерь Всероссийская Отечества | 2. Благочестивая, Великая, Победами и Миром/ превознесенная,/ Императрица Екатерина II/ | 2. Благочестивая, Великая, Премудрая, Победами и Миром/ превознесенная,/ Императрица Екатерина II,/ Матерь Отечества/ |
Подобное возвращение имело вполне определённую политическую и идейную нагрузку. К концу лета 1774 г. Екатерина II торжествовала: была достигнута вожделенная победа над Турцией, и можно было с чистым сердцем сказать о небывалом российском триумфе. Туркам было нанесено полное поражение. Возрос престиж России среди православных народов: под русским нажимом все православные – участники движений против Оттоманской Порты были амнистированы, автономия княжеств Молдавия и Валахия сохранялась, хотя они и оставались под турецкой властью. Впервые в Новое время Россия открывала себе путь в Чёрное море: Крымское ханство объявлялось независимым от Турции, а гавани Керчь, Еникале, Кинбурн становились русскими[420]. В итоге в огромной мере укрепились геополитические позиции России.
Более твёрдым стало и положение Екатерины II на троне. Она отбила, как было сказано, первую и главную атаку «панинской партии», и удержала равновесие вокруг трона. К тому же теперь монархиня могла опереться на надёжного человека, всецело преданного ей – Г.А. Потёмкина. На юго-востоке страны, в Поволжье и на Урале полыхало восстание под предводительством Е.И. Пугачёва. В июле 1774 г. оно достигло пика. «Панинская партия» стремилась использовать момент для усиления: П.И. Панин, главнокомандующий войсками, направленными против повстанцев, жаждал диктаторских полномочий. Екатерина II пошла навстречу требованиям сановника, но мир с Турцией теперь развязывал ей руки и позволял нейтрализовывать оппозицию.
«Только с 1774 года почувствовала я, что мои приказания исполняются», – говорила потом Екатерина II статс-секретарю А.В. Храповицкому[421]. В это время властительница обретала уверенность, и слова о её мудрости звучали сейчас уместно. Проверку испытаниями, полагала Екатерина II, она сама и её режим выдержали. И потому ей было приятно слышать восторженное эхо, которым в её честь отдавалась здравица в заключение молитвы князю Михаилу Черниговскому:: «...подаждь убо твоими мольбами да Господь сил и христолюбивую Императрицу нашу Екатерину Алексеевну, самодержицу Всероссийскую, твоей веры усердную и ревностную подражательницу, венчает её оружием истины, оружием благоволения, да укрепит ея мышцу, да возвысит её десницу, да дарует ей всегда глубокий и неотъемлемый мир»[422].
Оценивая правку Екатериной II самуилова варианта, можно заключить, что монархиня поддержала выделение Самуилом в тексте двух крупных тем. Первой темой было прославление государыни. Памятник знаменовал благочестие православной императрицы и её деяния во благо вселенского православия. Отмечалось правление мудрой монархини – матери своего Отечества, заботящейся о нём и способствующей его процветанию. Наконец, Екатерина II выступала в надписи лидером правящей династии.
Вторая тема имела патриотическое наполнение: слова об усилении позиций России на Чёрном море и в православном мире, прославление русского оружия должны были вызывать гордость не только за монархиню, но и за отчизну.
Все тексты Екатерина II утвердила к 6 октября 1774 г.[423] Тогда же Г.Н. Теплов предупредил Самуила (Миславского) о том, что Екатерина II предписала совершить обряд перенесения мощей в раку в один из ближайших воскресных или праздничных дней, «и неотменно бы сие пренесение зделано было прежде, нежели Е.И.В. сама пребыть соизволит в Москву, дабы по пришествии Ея сии святые мощи в новой серебряной раке в Архангельском соборе уже почивали»[424]. Московский главнокомандующий, посоветовавшись с архиереем, назначил обряд на 21 ноября 1774 г., о чём уже 10 октября и доложил наверх[425].
Между тем для Екатерины II ситуация осенью 1774 г., несмотря на мир с Турцией, разгром сил Е.И. Пугачёва и пленение самого предводителя, оставалась непростой. Данные первичного следствия над Е.И. Пугачёвым в Яицком городке в сентябре 1774 г. не устроили императрицу: она опасалась, что мятеж был инспирирован оппозицией или внешними силами, и следственные материалы пока не снимали этих опасений. Отсюда Екатерина II, поручив проверку пугачёвских показаний П.С. Потёмкину, двоюродному брату Г.А. Потёмкина, распорядилась об организации нового следствия в Москве. Но в дело вмешался П.И. Панин: в октябре он провёл в Симбирске своё следствие, и П.С. Потёмкин не сумел ему противостоять[426]. Затея П.И. Панина была ясна: получить подтверждение тезису о слабости екатерининского правления, на котором стояла «панинская партия», чтобы затем организовать новый натиск на монархиню.
Излишне говорить, что замыслам Екатерины II всё это не отвечало. В середине октября она подтвердила приказ привезти Е.И. Пугачёва в Москву, чтобы, проведя над ним следствие и суд под началом верных людей, выбить карты из рук «панинской партии». Кроме того, Пугачёвщина помешала торжеству по поводу победы над Турцией, и Екатерина II полагала провести их по завершении суда над вождём восставших и его «сообщниками». Монархиня была уверена: широкие празднества в связи с обеими победами сразу – и над врагом внешним, и над врагом внутренним, укрепят её репутацию в обществе, и покажут её силу и придворной оппозиции, и московскому дворянству, в среде которого многие разделяли недовольство Екатериной II.
Императрица собиралась приехать в Москву сразу после суда и казней повстанцев. Перенос мощей был призван предварить прибытие императрицы и послужить увертюрой готовившимся празднествам. Екатерина II считала победы над турками и пугачёвцами больше, чем просто победами. Война и мятеж были для неё – носительницы традиции рационалистического Просвещения взрывами бешенства и иррационализма, восстанием против разумного порядка вещей, против закона «всеобщего блага», на страже которого она считала своим долгом стоять. В этой связи приезд Екатерины II в Москву означал, что наступает вселенский мир, исполненный добродетелей и оплодотворённый материнской любовью монархини к подданным и ко всему человечеству. Обряд переноса мощей задавал нужный тон.
Это настроение Екатерины II вновь ухватил смышлёный и услужливый Самуил (Миславский). 22 ноября 1774 г., проведя церемонию, он повествовал ей о свершившемся: «Не нахожу довольных выражений ко изъяснению всеобщего удовольствия и радости, коими при сём случае объяты были мои сограждане. Во всём Кремле не осталось ни одного места, которое бы жадными и Благоверную свою монархиню благословящими не наполнено было зрителями». Не только люди, по словам епископа, но и сама природа переживала умиротворение: «После бывшей прежестокой и несносной стужи в самую ночь, предварившую оное торжество, открылась приятная и умеренная погода...»[427].
Подведём итоги исследования. Источники по истории создания и установки надписи на памятной доске в кремлёвском Архангельском соборе имеют большое значение. Оно состоит прежде всего в том, что на основе этих источников удаётся расширить хронологию екатерининской исторической рефлексии, отнеся её нижнюю грань к 60-м гг. XVIII в., а отнюдь не к 80-м, как считалось ранее.
Собственно тексты надписи убеждают также, что краеугольным камнем осмысления Екатериной II истории государства после прихода к власти стала модель «просвещённого абсолютизма». Основные её черты – поддержка монархией господствующей Церкви и ключевое положение особы монарха в ней, династизм, забота правителя о государстве и прямая служба ему, попечение о благе верноподданных и «всеобщем благе» впервые были обозначены правительницей в законодательстве 1762-1764 гг. о религии и Церкви[428]. Данные принципы нашли воплощение и в «архангельской» надписи.
Из текстов надписи следует ещё и то, что формула «просвещённого абсолютизма» предваряла у Екатерины II собственно исторический поиск и во многом задавала его результаты. В целом это был антиисторизм, обычный для Просвещения.
Известно, чтó ценили в Екатерине II энциклопедисты, во многом противопоставляя её, могущественную «северную Семирамиду», слабому наследнику Людовика XIV: гуманизм, политику в сфере юстиции, утверждение веротерпимости в Российском государстве и за его рубежами, наконец, борьбу с «варварами»-турками[429]. Именно такую историю собственного царствования хотела оставить на металле памятной доски и сама «Семирамида». Однако в конкретно-исторических условиях идеи «просвещённого абсолютизма» о реформах и смягчении нравов надлежало дополнить идеями, более привычными для России той поры. Манифест «просвещённого абсолютизма», обращённый к русскому обществу, должен был быть и манифестом православного самодержавия, и отличаться нужным настроем. Наши источники объясняют, что Екатерине II удавалось добиваться этого, связывая позиции «просвещённого абсолютизма» с церковной санкцией и пропагандой их через усилия Церкви.
Исторический контекст историописания Екатерины II, направленный на создание памятника, свидетельствует об устойчивом влиянии на императрицу «диссидентского вопроса»[430]. Он не отпускал Екатерину II в течение всех лет правления. В 1795 г., за год до смерти монархиня поручила Н.Д. Бантыш-Каменскому создать книгу с обоснованием позиции России в «диссидентском вопросе»[431]. Тем самым Екатерина II открыла переход от своих личных историописательских рефлексий к широкому историческому изучению аспектов реальной политики «просвещённого абсолютизма»[432].
Тексты памятной надписи и сопровождающая их переписка являются важными источниками, расширяющими научную трактовку опытов Екатерины II по части историописания и создания ею обобщающей исторической формулы своего царствования. Екатерина II была одним из ведущих теоретиков «просвещённого абсолютизма», изученные же документы помогают понять специфику мышления в рамках екатерининской политико-идеологической и исторической доктрины.
Надпись на памятной доске
в Архангельском соборе Московского Кремля.
1. Текст архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского)
в редакции Екатерины II, 5 ноября 1769 г. – 1 марта 1770 г.
Во славу Триипостасного Бога,/ в честь Приснопамятному Святому Михаилу, князю Черниговскому,/ от кореня равноапостольна Владимира Великого в седмой степени/ произшедшему,/ за Веру и Отечество с другом своим Феодором боярином/ во Орде от Батыя в 1244 лето 20-го семптемврия/ пострадавшему,/ из Чернигова в столичный град Москву пренесенному,/ здесь же с державными сродниками своими почивающему,/ Благочестивая, Великая,/ Императрица Екатерина II,/ устрашившая/ Турецкого во сту семидесяти тысящах состоявшаго везира,/ под Днестром разбившая и за Дунай прогнавшая,/ Хотин, Яссы и всю Молдавию для далших над Портою Оттоманскою поисков/ покорившая,/ Ивер, Спарту и Черногорцов морскими и сухопутными силами,/ Вселенну же преславными собывшимися в России и в Полше делами/ наполнившая,/ возобновляя/ древнее града Кремля здание новым великолепием,/ сию Раку/ в осмое лето благословенного своего царства,/ от Рождества же Христова 1769 года,/ создати благоволила.
