Восхождение философской журналистики

В соответствии со структурной двойственностью, поддерживаемой каналами распространения и посвящения, куда входят масс-медиа, издательства, а также ряд секторов Университета, философский авангард, также как и журналисты, оказался в 60-е годы, на подъеме. В этот период газета «Нувель Обсерватер», воплощавшая модернистскую («интеллигентскую») прогрессивность, способствовала сближению предрасположенных к журналистике интеллектуалов и интеллектуально ориентированных журналистов. Университетские преподаватели, которые были крайне заинтересованы в том, чтобы избежать инстанций академического и научного посвящения, попытались прибегнуть к внешним ресурсам, как оружию во внутренней борьбе со стражами университетской ортодоксии. Под престижными марками «структурализма», новых дисциплин, Маркса, Ницше, Фрейда и т. п. пытаются утвердиться новые формы посвящения. Центральной фигурой становится работавший в 60-е годы в «Нувель Обсерватер» в качестве специалиста по философским проблемам Франсуа Шателе. Он преподавал в khagnes при лицее Людовика Великого, а затем, с 1969 года — в Винсенском Университете. В отличие от Жана Лакруа, специалиста по философской хронике прежнего типа, работавшего в «Монд» и представлявшего интересы группы специалистов внутри имеющей солидную репутацию газеты со всеми вытекающими из этого обязательствами, Франсуа Шателе внес свой вклад в изобретение журналистского стиля, свободного от ограничений, свойственных академической нейтральности, и отдающего предпочтение преимущественно «новому» в философии. В это же время «новая критика», представленная Роланом Бартом, вела параллельную борьбу на литературном поприще. Начиная с середины 70-х годов в «Нувель Обсерватер» воцарился, благодаря Морису Клавелю, преподавателю лицея, автору разнообразных произведений (литература, политические и философские эссе…), тип философа-журналиста, который, практически забросив писание рецензий на новые книги, открыто предложил вести в телевизионной рубрике свободные рассуждения на тему текущих событий. С 1975 — 1976 годов его модель начала оказывать непосредственное воздействие на «новых философов». Формула интеллектуальной журналистики, изобретенная этими первооткрывателями, получила широкое распространение к концу 70-х годов. В прессе значительно возрастает число сотрудников нежурналистов («специалисты», «эксперты», «философы»), благодаря новым изданиям («Либерасьон», «Эвенман дю жоди »), обновлению старых газет («Монд»), или созданию новых жанров под конкретные «личности» («трибуна», «редакционная статья»).

Новые культурные посредники, работая над стилизацией и реинтерпретацией, не отказываясь порой от некоторой доли эзотеризма, гарантирующего их собственную культурную легитимность, внесли свой вклад в установление связи между публикой и интеллектуальным производством, которое до тех пор не выходило за рамки узкого круга. С помощью власти оценивания, заключающегося в основном в классифицировании продукции и производителей, относя их либо к «старой Сорбонне», либо к «новаторству» и «молодежи», они стремились внедрить в интеллектуальное поле новую цель: завоевать на свою сторону «молодых», т. е. ту фракцию студенчества, которая смогла оказаться на виду, благодаря часто совмещающимся достоинствам интеллектуального активизма (посещение шумных семинаров, «отмеченные» выступления на коллоквиумах и т. п.) и политического крайне левого милитантизма. Эта цель оказала воздействие на самопредставление выдающихся философов, стремящихся оказаться на стороне будущего. Тому есть множество примеров, начиная с Сартра, который на закате жизни неосторожно согласился на интервью с «экс-маоистом», обращенным в иудаизм[†], и кончая Фуко, который опубликовал в «Нувель Обсерватер» хвалебную рецензию на книгу Андре Глюксмана, типичного представителя «новых философов»[13]. Эта чувствительность философов к светскому посвящению была следствием не какой-то неожиданной конверсии их отношения к прессе, а результатом более сложного функционирования, присущего «экономике символических обменов» со стратегической группой «молодых». Для того, чтобы обойти стороной академические инстанции посвящения, они были вынуждены согласиться на чреватый опасностью способ коммуницирования, основанный на неопределенности «интеллектуального», на циркулировании между различными регистрами философии, политики, литературы и т. п. Тем более, что незаметным образом трансформировалось и само социальное определение «молодого»: вступление в интеллектуальную жизнь перестает быть временем усердного ученичества и становится — благодаря хотя бы признанию более пожилых авторов, занимающих маргинальную позицию в университетском поле — периодом неопределенности, благоприятствующим ожиданиям тем более амбициозным, что их сопровождало — по крайней мере временно — ощущение свободы от необходимости соответствовать определенным меркам и от давления социального мира, который осуществляет классифицирование[14]. Символическая пространная хвала, расточаемая престижными личностями в адрес молодых в самом начале их пути, повергала последних в состояние эйфории, из-за чего они начали подменять ослабление цензуры, свойственное светским ситуациям коммуницирования, символическими нарушениями интеллектуального авангарда. Надежды, порожденные расширенным рекрутированием в 60-ые годы, к этому времени оказались скомпрометированы в результате перенасыщения университетов[15], что лишь укрепляло желание действовать по-новому, не традиционными путями. Многие из этих «молодых», освободившись, наконец, от монополизма академической системы оценивания, получили возможность выбирать между различными карьерами, в свое время считавшимися относительно взаимозаменяемыми: между судьбой «мыслителя» или литератора, журналиста, или «органического» интеллектуала партии авангарда, и т. п. Лучшей гарантией избежать опасности деквалификации служили звания (выпускник Эколь Нормаль, «агреже» — должность университетского преподавателя) журналистов, высоко ценимые на первых порах, поскольку они-то и определяли разницу между легитимным нарушением и некомпетентностью обыкновенных узурпаторов. В основе оправдательных дискурсов, имеющих целью обратить ослабление прежней цензуры в личную или коллективную победу («мое поколение») над моральной и интеллектуальной тиранией «догм» («гошизм», «марксизм», «структурализм»)[16], лежал социальный успех мероприятий по реклассированию[17], реализующих одну из возможностей в ущерб другим и, в частности, общественную деятельность, в которую ударились наименее удачливые.

Поддержка масс-медиа («Монд» и особенно «Нувель Обсерватер»)благоприятствовала появлению на зыбкой почве политико-философских дискуссий «новых философов». Патетическая форма профетического (этического) разоблачения позволяет специалисту по общим проблемам, который не имеет ни определенного предмета, ни проекта, наилучшим образом воплотить фигуру «философа», почти полностью построенную на переводе в журналистскую плоскость нескольких школьных стереотипов (белая рубашка, отложной воротник, романтическая грива à la Байрон, декламация…). Характерным примером такого быстрого эффекта может служить Бернар-Анри Леви, сотрудник и «друг» «Нувель Обсерватер», который стал «звездой» по меньшей мере на тридцать лет раньше (после безуспешных попыток вроде создания не имеющей будущего газеты) выхода его первой книги, в течение длительного времени объявляемой и «ожидаемой» (окончательное название «Философия во всех ее состояниях» вместо «Варварство с человеческим лицом»). Вскоре он сумел аккумулировать позиции в издательстве «Грассе», в журналистике, эссеистике, хронике, литературе (роман, театр), масс-медиа (канал «Арте»). Поскольку он не обладает сколь либо значимой специфической компетенцией, ему остается лишь его собственное категорическое и всемогущее «я»: его возмущенные протесты (по поводу ГУЛАГа, Аушвица, Боснии), его нетерпимость или его откровения (по поводу женщин) предназначены для конструирования интеллектуального события первостепенной значимости, достойного Золя или Сартра. Террористическое использование моральных критериев имеет в основном целью разоблачать узурпацию со стороны потенциальных судей, «интеллектуалов», доказывать их лживость, непоследовательность, недобросовестность (по поводу, например, телевизионной серии, предназначенной для широкой публики), «поражение» этих интеллектуалов с их «идеологиями» и «догмами», что, безусловно является наилучшим пропуском, в котором нуждается исключительная личность, посмевшая выступить «против течения». Получивший признание «возмутителя спокойствия» со стороны своих поклонников, также поделенных между высокой культурой и широкой публикой и, следовательно, очень по-разному относящихся к интеллектуалам, он становится в какой-то мере неуязвимым, поскольку в их глазах всякого рода оговорки могут быть лишь следствием политической близорукости, если не университетского педантизма, который усиливает осторожность, в то время как нужно уметь идти напролом. Чтобы нейтрализовать гуманитарную науку, используется вечное оружие — антиинтеллектуализм, который заключается в том, чтобы опираться на плебисцитарные добродетели прямой демократии, находящиеся под защитой позитивных, гуманистических чувств. Задача состоит в том, чтобы произвести впечатление на публику, вынуждая ее приписывать принципы, с которыми в целом трудно не согласиться, тому, кто объявляет себя их держателем. Однако, такой слишком увлекшийся, доведенный до карикатурности философ, в конце концов подвергается публичному осмеянию (как, например, актер Ги Бедос) и превращается в пример, которому не стоит подражать даже в универсуме философской журналистики.