double arrow

Открытие границ

Изменение численности профессиональных философов сопровождалось разведением принципов идентификации и иерархизации. Их противопоставление выступает достаточно явно, и оно было замечено одним из журналистов в этой области в забавной форме анималистской сатиры: «Ясно, что французская философия поделена между муравьями и стрекозами. Первые узко специализированы. Опекаемые и контролируемые известными институциями, они заняты накоплением ссылок и сносок… Стрекозы, наоборот, любят, чтобы их слушали. Они охотно подбрасывают в медиативную герилью эссе на актуальные темы, чем вызывают бурление авангарда. Легкомысленные и непредсказуемые, они способны как на самое плохое, так и на хорошее»[2]. Похожая картина противопоставления научного и светского полюсов философского поля была обнаружена в проведенном ранее исследовании[3] при сравнении университетских[4] и интеллектуальных неспециализированных журналов[5]. Прежде всего было установлено, что группы авторов обоих типов журналов пересекаются весьма частично: лишь 7% авторов университетских журналов публикуются одновременно в каких-либо ведущих интеллектуальных журналах, в то же время около 60% авторов, сотрудничающих в этих последних, написавших хоть одну более или менее философскую статью, не принадлежат к университетскому миру, включая даже практически постоянных сотрудников этих журналов. Соответственно, журналы противопоставляются с точки зрения рассматриваемых тем, а также манеры их анализа: тогда как для университетских журналов характерна определенная неактуальность содержания, идет ли речь об эрудиции (история философии), или о так называемых «технических» вопросах (логика, эпистемология…), автономия, которой интеллектуальные журналы располагают в меньшей степени, выражается в достаточно явном предпочтении, оказываемом современной политике и культуре, или, если угодно, интеллектуально слабо контролируемому переложению на другой язык политико-медиативных проблем (либерализм, постмодернизм, экология, биоэтика, технология…). И в то время, как сотрудники одного типа журналов сохраняют дистанцию, что свойственно ипостаси ученого, авторы другого типа чаще всего используют эмоциональный репертуар, необходимый для того, чтобы поддерживать со своими непосвященными читателями сложные отношения — одновременно соблазна и шантажа.

Отнюдь не стремясь свести к этому противопоставлению всю совокупность наблюдаемых явлений, можно предположить, что упадок нашей науки выступает в первом ряду трансформаций, которые приводят к появлению новых контуров «философа». Переопределение культурных иерархий, к которому ведет школьная система в ее новом состоянии, характеризуется обесцениванием гуманитарного капитала, во всяком случае, если иметь в виду школьную культуру, претендующую на «научность», более близкую к ценностям, имеющим хождение на полюсе экономической и политической «власти»[6]. В поле научных дисциплин философия оказалась в двойственном положении, поскольку, с одной стороны, она оказалась под угрозой деклассирования по причине возвышения наук о человеке, но, с другой стороны, ей была сообщена почетная функция интеллектуального противостояния «властям». Вставшая перед философами проблема сохранения все еще престижного культурного капитала на старинный манер вызвала различные ответы в зависимости от природы имеющегося индивидуального капитала. Тогда как одни — те, кто более непосредственно зависел от механизмов институционального воспроизводства, — искали свое спасение в яростном и безнадежном увековечивании школьных принципов селекции, которым они были обязаны своим интеллектуальным существованием, другие пытались сохранить главное, ауру «мыслителя» ценой отказа от наиболее очевидно устаревших правил. Философы нового стиля попытались переосмыслить роль «ритора-софиста», сохраняя за собой его привилегию талантливо рассуждать на всевозможные темы, но одновременно они воспроизводили — со значительно большей свободой — традиционную модель «учителя», преподающего в khagnes [*]. Пытаясь покончить с ограничениями преподавательского аскетизма и «университетского» консерватизма, они стремились совместить знания и навыки, внушаемые школой, с формами общения, ориентированного на непосвященную аудиторию. Ориентация философской науки на внешний мир стало жизнеспособным решением в тот момент, когда увеличение числа выпускников средних школ обеспечивало одно из главных условий расширения государственного сектора, умножая число лиц, овладевших если не необходимой компетентностью, то по крайней мере, склонностью распознавать и потреблять продукты, отмеченные культурной легитимностью (студенты, читатели прессы, имеющей репутацию «интеллектуальной», слушатели и телезрители «культурных» передач). Уже цитируемый нами журналист, который определил своеобразную разницу между этими двумя разношерстными универсумами «муравьев» и «стрекоз», старается вместе с тем защитить светскую продукцию, придавая ей положительную функциональную роль: «Часто это были смелые работы, зарождавшиеся в научных муравейниках, и мы пытались донести их до более широких кругов. В данном случае мы имеем дело с эссе для широкой публики, гарантированное от жаргона, в котором за странностью стиля проступает подлинная философия, стремящаяся к новым горизонтам мысли… Такая живость разозлит ворчунов, которые увидят в этом лишь очковтирательство. Между тем, из под этого игривого пера… выходят — страница за страницей — настоящие шедевры. Воистину, Катрин Клеман наследует как стрекозе, так и муравью…»[7].

Если пресса и смогла воздействовать на самоопределение философии, то она это сделала не механически, наподобие внешней силы, обязывающей индивидов подчиняться своему закону, а посредством правил интеллектуальной игры, которые она стремится изменить. «Влияние» масс-медиа предполагает формирование сложной инфраструктуры, которая делает возможной их власть: если вместо профессиональной начали выдвигаться иные типы компетентности, то это прежде всего потому, что какому-то количеству философов стало необходимо заставить признать свой капитал и на других рынках, что соответственно вынудило их подчиняться партнерам, владеющим другой культурой и имеющим другие интересы. Теряя часть своей идентичности по причине ослабления внутреннего контроля, философия оказывается обреченной на то, что некоторые называют «мешаниной», «гибридностью», «паразитированием»… Все более размываемые границы науки благоприятствуют перемещению благ и людей в двух разных направлениях: психоанализ, искусствоведение, урбанизм, производственное консультирование, администрация в поисках экспертов широких взглядов и, конечно, пресса. Упрощенный философский язык используется за пределами науки для того, чтобы ответить на ожидания профессиональных групп, стремящихся обеспечить своей практике символическую прибыль интеллектуализации[8]. Этот язык смог стать интеллектуальным эсперанто, позволяющим осуществлять коммуникации от одной точки этой империи новых эрудитов к другой. Множатся посреднические широкодоступные практики (серии книг карманного формата, коллоквиумы, журналы, рубрики «идей» в газетах и, в частности, страница «Отклики» в газете «Либерасьон», клубы, кружки и ассоциации типа Фонда Сен-Симона), а также институции посвящения (богатые церемонии защиты диссертаций, премия Медичи). Благодаря умножению такого рода практик если и не состоялось примирение внутреннего и внешнего, что заведомо невозможно, то во всяком случае произошла явно неощутимая смычка между универсумом профессионалов и универсумом широкой публики. Число «коллоквиумов», «дней», «семинаров» (организовываемых фирмой FNAC, музеем Бобур[9], газетой «Монд»[10], Международным философским коллежем[11], культурными менеджерами типа итальянского психоаналитика Армандо Верджльоне…) привело в действие специфическую социальную технологию. При их организации, основанной на ведущей роли публики, т. е. журналистов, отдается предпочтение широким, неопределенным темам, а также сообщениям, доступным непосвященной публике, и не слишком специализированным, что предполагает эклектичный состав выступающих и препятствует соскальзыванию к герметичности; дискурсы чередуются, позволяя любому проявить индивидуальный героизм, удостоверяющий его соответствие образу «философа» и «интеллектуала» (случаются даже и аплодисменты). Официальная функция такого публичного сборища — рост знания благодаря процессу обмена и коммуникации (на основе информации и точных эксплицитных и выверенных гипотез) — скрывает, но не всегда успешно, светскую логику оценивания: даже если этот обмен разнородной философской продукцией бесплоден, он позволяет как «звездам», так и менее известным лицам, утверждать или укреплять их публичный авторский имидж, поддерживая коллективный процесс верования.

Наличие континуума позиций от университетского эрудита до чистого журналиста, и умножение ситуаций, в которых реализуется сосуществование таких индивидов, вызвали смешение подлинного и мнимого (autentique et simili). Об этом свидетельствует судьба термина «философ», функционирование которого в конечном счете стало столь же неопределенным, что и термина «интеллектуал». Это смешение дает возможность обозначить так всякого производителя культурных благ, обладающих степенью абстрактности, которая позволяет называть их «идеей» или «теорией»[12]. Так, Ален Финкелькраут, автор, имеющий сугубо литературное образование, не внес никакого вклада в то, что философы традиционно рассматривают как вопросы философского характера (знание, объективность, истина, язык…). Тем не менее он без всяких шуток получает титул философа, положение, с помощью которого представители широкой публики оплачивают тех, кого они хотят посвятить. Поскольку сами интеллектуальные журналисты непрерывно разрываются между ролью критика и ролью творца, они склонны поощрять культурную продукцию, наиболее близкую их собственным социальным и интеллектуальным диспозициям. В частности, бесконечные политикокультурные дебаты по поводу «духа времени» обеспечивают им не только статус особого участника, способного интерпретировать, ставить вопросы, судить держателей предполагаемой научной компетенции, но также дают им власть указывать тех, с чьим мнением стоит считаться в высших и ключевых вопросах «современности» («конец истории», «индивидуализм», «постмодернизм»…), тех, в ком можно быть уверенным, что они ответят на вопросы, которые «все» ставят перед ними. Философская журналистика является par exellence культурной формулой, благодаря которой посредники, люди, пересекающие границы и совершающие переходы, будь то журналисты, литераторы или университетские преподаватели, вносят свой вклад в то, чтобы сделать коллективно приемлемым свободное циркулирование в интеллектуальном поле.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: