ЧАСТЬ II. Ифрикия. 943 – 944 г, н.э

Темные воды реки Лиффи ласково обтекали изящный корпус» И-Тимад «, словно руки влюбленного, нежно ласкающие тело юной девы. Корабль был воистину прекрасен: легкий и стройный, около двух сотен футов в длину и тридцать в ширину.» И-Тимад» могла принять на борт сто двадцать тонн груза. Сейчас трюмы корабля были заполнены до отказа подарками, посланными Доналом Раем кордовскому калифу. Церемония дарения будет обставлена с потрясающей пышностью…

Кое-что из подарков было поручено Кариму купить в Ифрикии: в Эйре их было не достать ни за какие деньги. Донал Рай щедро заплатил за фрахт судна, да еще и одарил всю команду, которая всегда обычно получала долю выручки от продажи товара.

На борту располагалась комнатка под черепичной крышей… Там был и маленький кирпичный очаг, установленный на глиняной подставке. И даже жаровня из стальных прутьев. Здесь же хранились съестные припасы: головки сыра, связки лука и чеснока, корзина яблок и мешок муки. Все это занимало полки над очагом. Над жаровней на полочке стояли два сосуда – с солью и шафраном. А в углу в своих клетках квохтали куры и возились три жирные утки.

На корабле было три палубы. На верхней находилась капитанская каюта. Там все было аскетически просто: койка, стол, несколько стульев, маленькая дверь и одно окошко, которое можно закрывать на ночь или же в непогоду.

Подле капитанской каюты на палубе был небольшой навес, под которым стояло несколько стульев – там женщины могли дышать свежим воздухом, не боясь посторонних глаз. В хорошую погоду они с радостью покидали тесную каюту…

На другой же палубе было царство матросов. Там они на ночь подвешивали свои веревочные гамаки. Здесь же стоял длинный стол, за которым команда обычно обедала. Как правило, Аллаэддин-бен-Омар спал в капитанской каюте, но во время этого необычного рейса и капитан, и первый помощник проводили ночи вместе с командой, уступив единственную более или менее комфортабельную каюту дамам, к тому же те ночью были под надежной охраной.

Карим-аль-Малика заранее решил, что на корабле не место для занятий искусством любви. До тех пор пока Зейнаб и Ома надежно отделены от матросов, а те понимают, что собственность калифа под надежной охраной капитана, проблем возникнуть не должно. Ведь женщина – нежеланный пассажир на судне…

Перед дальней дорогой девушки пошли в баню искупаться, а после старая Эрда, обливаясь непритворными слезами, долго махала им на прощание.

– Что за дивное будущее у вас, мои курочки! – рыдала она. – О, чего бы я ни отдала, чтобы вновь стать юной или хотя бы зрелой, в самом соку…

– Я уже немолод, – услышав ее причитания, заметил Донал Рай. – Но, как ни силюсь, не могу припомнить тебя ни юной, ни даже зрелой, моя верная Эрда.

Старуха мрачно зыркнула на господина и, в последний раз простившись с девушками, сказала:

– Да сохранит вас Господь, цыплятки мои, и да пошлет вам Небо счастливую судьбу! – и поспешила прочь, бормоча под нос что-то о тяжкой доле и жестоком хозяине…

– Я отослал бы тебя вместе с ними, если бы только ты могла пережить разлуку со мной, – бросил Донал Рай ей вслед.

– Она чересчур стара для крутых перемен в жизни, – сказала Зейнаб. – Будь она хоть чуточку моложе, я просила бы тебя отпустить ее с нами. Никто в жизни не относился к нам с такой добротой, Донал Рай, может быть, кроме тебя.

– Хм-м-м… – Хозяин даже слегка покраснел. – Учти, в тебе меня привлекла лишь твоя несравненная красота. Будь ты не столь прекрасна, я быстренько сбыл бы тебя с рук какому-нибудь викингу. Крепко-накрепко запомни, Зейнаб: не верь никому, кроме себя самой и собственных предчувствий. И не осрами меня перед калифом! Ты станешь несравненной Рабыней Страсти – и милости Абд-аль-Рахмана ко мне, недостойному, будут бесконечны. Помни это!

– Я запомню это, Донал Рай, – пообещала девушка. И, прежде чем выскользнуть из комнаты в сопровождении Омы, стремительно поцеловала его в щеку.

Донал Рай изумленно дотронулся до того места, которого коснулись нежные губки, но переборол себя и тотчас же деловито обратился к Кариму-аль-Малнке:

– У тебя довольно золота, чтобы купить лошадей и верблюдов, а также чтобы одеть девушку как принцессу. Она не должна явиться пред очи калифа в нищенских лохмотьях – нет, дева должна выглядеть как богатая и благородная невеста. Конечно, того, что я дал тебе, сын лучшего моего друга, недостаточно, чтобы Отблагодарить за то, что ты делаешь для меня, но учти: теперь я в долгу перед тобою, Карим-аль-Малика. Ты знаешь, я человек благодарный… А пока… Да будет море милостивым к тебе, и пусть ветры побыстрее принесут твой корабль к родным берегам! Мужчины пожали друг другу руки и расстались. «И-Тимад» покинула гавань Дублина на заре, легко скользя из устья Лиффи прямо в открытое море, где шхуну подхватили легкие волны, и свежий ветер тотчас же наполнил расшитые золотом паруса. Некоторое время вдали еще можно было различить туманные скалы Эйре. Поблизости не было судов – моряки опасались шторма и морских змеев. Все, пожалуй, кроме бесстрашных викингов. Мавры же оставались в душе жителями пустыни и не жаловали дальних плаваний.

Отважная «И-Тимад» стремилась к югу, обогнув тот туманный берег, который бритты зовут Краем Земли. Потом она скользнула в пролив между островом Ушант и побережьем Британии. Дни на исходе лета стояли тихие и теплые. Поскольку погода не обещала в ближайшем будущем крутых перемен, Карим-аль-Малика решился на рискованный шаг – быстро пересечь огромное пространство воды, отделявшее их от материка.

… Теперь шхуна скользила вдоль земли, именуемой Королевством Христианского Льва, потом пересекла границу, отделявшую христианский мир от мусульманского Востока, и наконец вошла в тихие и теплые воды Аль-Андалус. Что удивительно, погода так и не испортилась. Теперь Карим направил корабль в Кадикский залив, а через него – к своему родному городу Алькасаба Малика, что на Атлантическом побережье Ифрикии, в пятидесяти милях от Танджи – их разделял лишь пролив Джубал Тарак.

Во время плавания Зейнаб как-то спросила Карима, каково его полное имя. Оказалось, что его зовут Карим-ибн-Ха-биб-аль-Малика. «Ибн-Хабиб – значит» сын Хабиба «, – объяснил он.

На корабле она училась многому – но не тому, к чему уже привыкла в Эйре. Каждый день Карим проводил с девушками по два часа кряду, обучая их арабскому языку. Ко всеобщему удивлению, у маленькой Омы обнаружился редкий дар – она схватывала все мгновенно. Зейнаб же мужественно сражалась с чужим и хитрым наречием и с помощью Омы наконец постигла арабский. Романский же язык, второй, которым им предстояло овладеть, показался ей куда легче…

И вот однажды на рассвете они достигли цели плавания – Алькасабы Малики. Ветер стих совершенно, а воды были темны и спокойны. Восходящее солнце чуть золотило водную гладь и постепенно озаряло городские стены и башни. По обе стороны гавани высились маяки. Делом смотрителей маяков было не только поддерживать огонь, обозначающий в ночи вход в гавань, но, в случае надобности, натягивать между ними укрепленную на тяжелых цепях прочную сеть – одно из средств защиты от вторжения чужаков.

Зейнаб и Ома стояли на палубе, раскрыв от изумления рты. Они пробыли в море несколько долгих недель, но все то, что рассказывали им Карим-аль-Малика и Аллаэддин-бен-Омар, не смогло передать очарования открывшегося им зрелища.

– Если Дублин – настоящий город, то это что же такое? – трепеща, пробормотала Зейнаб. Теперь она говорила по-арабски. Обе девушки беседовали между собой преимущественно на новом языке, ведь это был единственный надежный способ им овладеть. Между собой они решили разговаривать по-кельтски не более часа в день – и то, чтобы не забыть родной язык. Зейнаб понимала, что в гареме это будет ценно – при помощи кельтского Они смогут общаться, не боясь посторонних ушей.

– Это прямо-таки сказочное место! – расширив от удивления глаза, отвечала госпоже Ома. – Не думала, что мне когда-нибудь придется увидеть эдакую красоту!

– А я и не представляла, что такое существует на свете!

– подхватила Зейнаб. – Расскажи я об этом в Бен Мак-Дун, мне никто бы не поверил!

На палубу вышел Карим-аль-Малика:

– Город был основан более ста пятидесяти лет тому назад арабским воителем Каримом-ибн-Маликом из рода Умайяд, подданным дамасского калифа. А через шестьдесят пять лет умайяды были изгнаны из Сирии, и весь их род безжалостно истреблен, вырезаны были все, кроме одного принца, которому удалось скрыться. Имя его было Абд-аль-Рахман. От него и пошел род калифа. Правители же этого города всегда были дружны с умайядами – но историей мы займемся позднее, Зейнаб.

– И мы будем жить в этом чудесном месте? – спросила девушка, доверчиво глядя ему в лицо.

» Нынче вечером, – подумал он. – Нынче же вечером я вновь буду обладать ею. Как долго были мы врозь…«

– Нет. У моего отца есть городской дом, но моя усадьба неподалеку, в окрестностях. Мне там гораздо лучше, чем в душном городе.

– А нельзя ли нам с Омой осмотреть этот удивительный город?

– Когда вы отдохнете с дороги, я сам покажу вам здешние достопримечательности. Могу представить, сколь сильно Алькасаба Малика поразила вас… Но все же в сравнении с Кордовой, где ты будешь жить, это всего лишь маленький городишко, мой цветочек.

Зейнаб изумилась:

– Как? Кордова еще больше?

– Алькасаба Малика перед Кордовой – что оливка в сравнении с дыней.

– А что такое оливка? А дыня?

Карим громко рассмеялся – до него с опозданием дошло, что то, что для него в порядке вещей, совершенно незнакомо этой девушке из варварской северной земли.

– Когда приедем домой, я покажу вам и то и другое, – пообещал он. – Но сперва мне нужно заняться делами на причале. Потом я должен приветствовать отца, и, пока я не прикажу подать повозку, чтобы отвезти вас ко мне на виллу, вы должны оставаться на борту, в каюте.

– Да, мой господин, – тихо и послушно произнесла Зейнаб.

»…Как он хорош! Как томится она по той страсти, что бросала их в объятия друг друга. Сольются ли они нынче вечером, или он решит, что ей непременно надо восстановить силы после долгого плавания?..Я вовсе не устала, – возмущенно думала она. – Я хочу, чтобы он нынче же обладал мною!«Вдруг ей в голову пришла мысль, заставившая ее беспокойно поежиться.

– Ты женат, Карим-аль-Малика? Вопрос застиг его врасплох:

– Нет… – Но он тотчас же заметил тревогу в аквамариновых очах и, словно бросаясь в ледяную воду, прибавил:

– Но отец подыщет для меня подходящую невесту тотчас же после того, как я преподнесу тебя калифу Кордовы. Пришло время мне остепениться…

Зейнаб улыбнулась, показав свои чудесные, белые и ровные зубки:

– Но сейчас у тебя нет жены? Нет гарема?

– Нет. – Он занервничал.

– Вот и прекрасно! – промурлыкала она, блестя лазурью глаз.

– Рабыня Страсти, – начал он сурово, – не позволяет ни одному мужчине завладеть ее сердцем, Зейнаб. Помни: ты не принадлежишь мне, ты собственность калифа Кордовы. Я никогда не буду относиться к тебе иначе, нежели к ученице.

Она быстро отвернулась, но все же Карим успел заметить, что в глазах девушки блеснули слезы.

– У него нет сердца, – шепнула она Оме, когда он оставил их.

– Он просто человек чести, моя госпожа, – отвечала служанка. А что еще могла она сказать, чтобы утешить госпожу? Она-то видела, каким светом начинают лучиться глаза Зейнаб при одном лишь звуке голоса Карима-аль-Малики! Бедная госпожа на ее глазах влюбляется в учителя, а не должна… У Зейнаб с капитаном нет и не может быть будущего, с грустью подумала Ома, впрочем, как и у нее самой с Аллаэддином-бен-Омаром… Девушка горестно вздохнула.

» И-Тимад» стояла у пристани, и сходни были спущены. Капитан уже сошел на берег, смешавшись с толпой на причале, а Аллаэддин-бен-Омар, по его приказу, препроводил обеих женщин в каюту, прочь от любопытных глаз.

– Что такое дыня? – спросила его Зейнаб. Ей необходимо было отвлечься от навязчивых и мучительных мыслей о Кариме-аль-Малике.

– Это большой, круглый и сладкий фрукт, – отвечал Аллаэддин.

– А оливка?

– А это маленькая ягодка – бывает черним, пурпурной, а иногда зеленой. Оливка очень соленая, обычно их хранят в рассоле, – объяснил он.

– Карим говорит, что этот город в сравнении с Кордовой, как оливка перед дыней… – сказала Зейнаб. – А я не могла понять его, покуда не узнала, что же такое оливка и дыня.

На бронзовом лице первого помощника капитана блеснула белозубая улыбка;

– Прекрасное сравнение. Да, Кордова очень велика в сравнении с Алькасабой Маликой, но мне лично по душе небольшие города. К тому же маловероятно, госпожа, что ты будешь жить в самой Кордове. Правда, в городе есть прекрасный дворец, где калиф и живет большую часть года. А на лето он прежде выезжал в Аль-Рузафу, где расположена его летняя резиденция, но теперь он выстроил Мадинат-аль-Захра, к северу от Кордовы.

– Это означает «город Захры»? Ведь это имя его жены, не так ли? – спросила Зейнаб.

– Имя любимой жены, матери его сына и наследника.

– И предполагается, что я должна поразить воображение человека, который выстроил для своей любимой целый город? Должно быть, это непревзойденная женщина! Тогда это просто немыслимо! – заявила девушка.

Аллаэддин-бен-Омар рассмеялся от всего сердца:

– Мы, мавры, непохожи на северян. Мы наслаждаемся красотой во всех ее проявлениях и с радостью приемлем любой дар Аллаха. Никогда в сердце у нас не царит безраздельно одна женщина. Калиф может искренне уважать госпожу Захру, восхищаться ею… Может выстроить для нее целый город. Но это вовсе не значит, что одновременно он не может дарить уважение, восхищение и любовь другим женщинам. Ты самая красивая женщина, какую мне когда-либо приходилось видеть, госпожа Зейнаб. Если будешь умницей – а, по-моему, такова ты и есть, – калиф всем сердцем полюбит тебя.

– А я красива? – хитро прищурившись, спросила вдруг Ома.

Аллаэддин хмыкнул.

– Тебе, голубка моя, вовсе не нужно быть красавицей, – отвечал он, но, заметив ее мрачный взгляд, поспешно прибавил:

– Но для меня ты удивительно хороша. Будь ты еще лучше, калиф мог бы потребовать тебя себе в наложницы. И тогда бедное сердце Аллаэддина-бен-Омара было бы разбито. – Он ласково ущипнул девушку за щечку, она шутливо шлепнула его по руке. «…Что за чудо-девушка, – подумал он. – Какою женой могла бы она стать!..» – А теперь мне пора на пристань – меня ждут дела, – сказал он. – Откройте ставни, если хотите, но не выходите одни на палубу.

Когда он ушел, девушки тут же открыли ставни и выглянули из окна каюты. День был ясный и солнечный, а жара стояла такая, какой им еще не приходилось испытывать. Но веющий с моря легкий бриз приносил облегчение. Они жадно втягивали его ноздрями. Города они видеть не могли: окошко каюты выходило на море. Но специфические запахи витали в воздухе.

– Интересно, сколько нам предстоит еще просидеть в этой духоте? – спросила Ома. – Я пережила плавание лишь потому, что мы не сидели здесь взаперти! Как я скучаю порой по холмам и полям, тем самым, в окрестностях монастыря, где я выросла. А ты тоскуешь по Аллоа, госпожа моя?

Зейнаб покачала головой:

– Нет… Порой еще скучаю по сестре Груочь, но в тот день, когда она венчалась, я потеряла ее навсегда… Больше с Бен Мак-Дун меня ничто не связывает. Мне приятно тепло здешних мест. Как ты думаешь, здесь солнце всегда так ярко светит? С тех пор как мы покинули Эйре, ни разу не было дождя… А вдруг здесь их никогда не бывает. Ома?

– Нет, такого быть не может, – отвечала служанка, – Я успела заметить деревья, цветы… Чтобы расти, им необходим дождь!

– Да… – Зейнаб снова задумалась. Она гадала: когда воротится Карим-аль-Малика? Когда им разрешено будет покинуть корабль? Увидят ли они Алькасабу Малику нынче? Или в другой раз?.. Куда он пропал? Ах, да! Пошел повидать отца – так он, по крайней мере, сказал. Она представила себе отца Карима – наверняка какой-нибудь купец вроде него самого. Карим, должно быть, дает ему деловой отчет. Интересно, какова семья Карима? Он всегда с такой любовью говорил о домашних… Как непохожи они, должно быть, на ее родных…

Карим-аль-Малика брел по прихотливым изгибам городских улочек. Наконец остановился подле маленьких ворот в белой стене. Затем, порывшись в складках необъятных белых одежд, он достал небольшой медный ключ с круглой головкой, отпер им замок и вошел в чудный просторный сад. Воротца, щелкнув, захлопнулись за его спиной – садовник, обихаживающий розовые кусты, вздрогнул и обернулся.

– Господин Карим! Добро пожаловать домой! – сказал садовник с улыбкой.

– Благодарю тебя, Юсуф, – ответил капитан и поспешил к дому. Завидев молодого господина, слуги ласково приветствовали его. А он, в свою очередь, обращался к каждому по имени и очень уважительно. Войдя в дом, он прямиком направился в отцовские покои.

Старик к тому времени уже проснулся. Он принял сына в свои объятия и широко улыбнулся.

– «И-Тимад», как сказали мне, тяжела на плаву. Верно, трюмы ее полны до краев. Славно поторгуем!

Старик был высок и прям, с белыми как снег волосами и черными пронзительными глазами.

– Я прекрасно заработал, отец, но груз здесь ни при чем. – Карим достал из складок одежды тяжелый кошель и бросил его на стол. – То, что я привез, вовсе не на продажу. Донал Рай зафрахтовал мое судно, чтобы доставить сюда его богатые дары кордовскому калифу.

– Отчего же ты не посетил прежде Кордову? – удивился отец.

– Потому что один из даров Донала Рая – прекраснейшая девушка. В ней все дело. Уверяю, отец, ты в жизни не видел такой красоты. Я взялся сделать из нее Рабыню Страсти для калифа. Когда же я справлюсь с этой задачей и преподнесу ее калифу вместе с прочими дарами, я ворочусь домой в Алькасабу Малику уже навсегда, как ты того и хотел. Ты подыщешь мне хорошенькую жену, и она вскоре наплодит тебе внуков…

Благородные черты Хабиба-ибн-Малика озарила улыбка, и он вновь обнял своего младшего сына.

– Аллах воистину велик, он услышал тайную молитву моего сердца! – старик отер с глаз слезы умиления. – Я старею, Карим, и глупею… Но я люблю тебя. Мне всегда хотелось, чтобы вся семья жила вместе. А твоя мать будет без ума от радости!

– От чего это я буду без ума? – в комнату вошла высокая стройная женщина. Завидев его, она вскрикнула:

– Карим! – и раскрыла ему объятия. – Когда ты прибыл, сынок? Я уж боялась, что ты собрался перезимовать в Эйре в обществе этого старого распутника Донала Рая!

– Старый распутник шлет тебе нить дивного жемчуга, мама, и еще одну для госпожи Музны. – Карим лукаво улыбнулся:

– Я только что переступил порог, так что не гневайся, что не зашел к тебе.

Госпожа Алима повернулась к слуге:

– Что стоишь как пень? Принеси нам угощение! Живо! – Потом присела на невысокий стульчик:

– А теперь расскажи о путешествии. Карим. Хабиб, любимый, присядь и ты. Нет, Карим, погоди, не начинай. – Ее синие глаза обратились к рабыне, стоящей поодаль:

– Пригласи сюда госпожу Музну, господина Джафара и господина Айюба, а также дочь мою Инигу. – Потом, повернувшись к Кариму, объяснила:

– Муза всегда задает такие хитрые вопросы, на которые я не в силах ответить, да и твои братья тоже. Лучше будет, если твой рассказ услышим все мы сразу.

Отец и сын расхохотались. Эта женщина была когда-то пленницей, выставленной на продажу на невольничьем рынке в Кордове много лет тому назад. Она была северянкой – от нее Карим и унаследовал синие глаза и светлую кожу. С первого взгляда сердцем Хабиба-ибн-Малика овладела любовь к пленной девушке. С разрешения своей первой жены, госпожи Музны, он женился на Алиме. Она родила ему сперва Джафара, затем Карима, а потом дочь Инигу. Старший сын Хабиба-ибн-Малика Айюб был единственным плодом их союза с первой его женой, госпожой Музной. Судьба оказалась милостивой – женщины очень сдружились между собой.

Госпожа Музна была дочерью богатых родителей-арабов. Она не интересовалась ни домом, ни детьми ни в малейшей степени. Все время свое она посвящала сочинению изысканных стихов – это занятие она предпочитала всем другим, более «земным». Она с радостью приняла в дом Алиму, которая быстренько освоилась в доме и занялась хозяйством и рождением детей. Теперь госпожа Музна беспрепятственно могла отдаться возлюбленной своей поэзии, не утратив при атом статуса первой жены и соответствующих этому званию привилегий.

Домашние собрались за столом. Явилась и величественная Музна. Ее черные волосы уже слегка посеребрила седина, а карие глаза сияли от волнения. Целуя ее гладкую мягкую щечку. Карим в который раз изумился, насколько время милостиво к красоте этой женщины – никто бы, взглянув на нее, не мог и предположить, что ей уже за пятьдесят! Его сестрица Инига с разметавшимися по плечам светлыми, как когда-то у матери, волосами, с радостным визгом кинулась на шею старшему брату.

– Что ты мне привез? – сразу же требовательно затормошила его девушка.

– A c какой стати я должен что-то тебе привозить? – поддразнил ее брат.

– Карим! Следовало бы тебе обходиться со мною более уважительно – ведь я готовлюсь выйти замуж! Так что же ты для меня припас, а?

– Золотое колечко с прекрасными рубинами и жемчугом, алчная ты малышка! Кстати, кто этот глупец, который решился сделать тебе предложение? Не Ахмед ли, в самом деле? – «…Да неужели же малютка Инига уже вошла в брачный возраст? Быть того не может!»

– Ей уже шестнадцать – более чем подходящий возраст для замужества. – сказала мать, отвечая на его безмолвный вопрос.

– Все время забываю, что она растет, ведь я был почти взрослым, когда ты родила ее, мама, – тихо отвечал он.

Алима потрепала его по руке. Когда в дверях появились слуги с тяжелыми подносами, она велела им пройти на террасу с видом на море и там поставить еду на стол. Им подали свежий хлеб, блюдо очищенных зеленых фиг, чаши со свежим ароматным йогуртом, виноград, апельсины и дымящееся блюдо риса с маленькими кусочками обжаренной баранины. Явился искусный мастер по приготовлению горячих напитков с чайниками и жаровней, наполненной углем. Быстро был приготовлен чай с мятой, потом другой, с лепестками роз. Рабы принесли кушетки, и все растянулись на них, вкушая яства и внимательно слушая рассказ Карима о его приключениях.

– А я-то думал, что ты зарекся обучать девушек эротическим искусствам… – сказал младшему брату Джафар-ибн-Хабиб, потом хмыкнул и подмигнул самому старшему, Айюбу.

– Это вовсе не моя собственная прихоть, – честно отвечал Карим. – Донал Рай искусно сыграл на чувствительных струнах моей души, напирая на дружбу с нашим отцом… Ну как после этого мог я ему отказать?

– Я не хочу, чтобы это обсуждалось в присутствии Иниги, – строго сказала Алима сыновьям.

– Ну, мама! Я же прекрасно знаю, что наш Карим – Учитель Страсти, – смеясь, ответствовала Инига. – Все об этом знают. Подруги очень зауважали меня, узнав, что у меня такой замечательный брат! Девочки горят желанием узнать, что же такое он проделывает с девушками, когда обучает их. К несчастью, я не могла их путем просветить…

– Лучше было бы, если бы ты вовсе этого не смогла! – резко бросила ей мать и повернулась к мужу, ища поддержки:

– Хабиб!

– Она вскоре выйдет замуж, Алима. Уверен, что и Карим, и Джафар не позволят себе вольностей в присутствии девочки, – невозмутимо отвечал тот.

Алима скорбно вздохнула и картинно закатила глаза.

– Ты всегда баловал Инигу, – жалобно сказала она.

– Но она младшая, да к тому же единственная девочка в семье, – ласково вмешалась госпожа Музна. Глаза ее мягко светились. На самом же деле баловали Инигу все – она была всеобщей любимицей.

Поскольку негласное разрешение на продолжение беседы было получено, Айюб поинтересовался:

– Девушка красива?

– Более красивой я никогда еще не видел, – сказал Карим. – Глаза цвета аквамаринов чистейшей воды, волосы легкие, словно пух, цвета бледного золота… Кожа нежна, как лепесток гардении…

– Она способная ученица? – лукаво спросил Джафар.

– Она великолепна! – отвечал Карим. – Из нее выйдет самая лучшая Рабыня Страсти, которую я только способен создать. Никогда я не знал девушки, подобной ей!

– А после того, как он отвезет это сокровище в Кордову, – объявил отец всем присутствующим, – он вернется домой, заживет с нами и женится на девушке по моему выбору.

Алима и Музна дружно ахнули: слова господина поразили и обрадовали их – ведь старшие, Джафар и Айюб, уже давным-давно женаты.

– У меня есть племянница… – тотчас же начала госпожа Музна.

– Уж не дочка ли твоего брата Абдулы? – спросил муж. – Но она никуда не годна, дорогая моя. Она ведь пережила мужа, к тому же язык у нее, словно осиное жало. Но самое главное: три года прожив замужем, она ни разу не забеременела…

– Скорее всего, в этом вина ее мужа, – возразила госпожа Музна с необычной для нее горячностью. – У него кроме нее было две жены и при этом ни одного ребенка. Нет, племянница моя тут ни при чем.

– Ну, даже если это и так, – отвечал Хабиб-ибн-Малик своей первой жене, – то она чересчур стара для Карима, да к тому же еще и один глаз у нее косит…

– Думаю, нам следует подыскать для сына прекрасную юную девственницу, – деликатно вмешалась госпожа Алима. – Непорочная дева – мягкий воск, которому легко придать нужную форму…

– К тому же всем известно, сколь искусный мастер наш Карим, – подмигнув братьям, захохотал Джафар. Затем спросил напрямую:

– А мы будем иметь счастье лицезреть эту поразительную красотку, братишка?

– А мне можно с нею познакомиться? – спросила Инига.

– Инига! – ахнула ее мать. Побледнела даже госпожа Муз на.

– Но почему мне нельзя встретиться с нею, мама? Ты же когда-то была сама такой же пленницей, как и она теперь! А она добрая. Карим? Как ее зовут? – затормошила сестра Карима.

– Имя ее Зейнаб. Да, моя Инига, она очень милая и совсем еще юная девушка, на год моложе тебя, но если не разрешит мама, то ты не встретишься с нею, сестренка. В этом вопросе я предоставляю матери право решать.

Алима была потрясена тем, что дочь с такой легкостью при всех упомянула о материнском прошлом. Конечно, Инига в каком-то смысле права, но Алима свободная женщина уже около тридцати лет! Она успела обо всем забыть. Хабиб освободил ее сразу же после рождения Джафара. А все горести рабства стерлись из ее памяти, когда любовь Хабиба согрела ее душу и сердце… И все же – Рабыня Страсти?.. А Инига так невинна…

– Ну пожалуйста, мама! – Инига пустила в ход одну из самых обворожительных своих улыбок.

Но Алиму труднее было растрогать, нежели всех остальных, вместе взятых.

– Прежде я должна сама познакомиться с этой Зейнаб, – твердо сказала она. – Когда я раскушу ее, вот тогда и решу, достойна ли эта девушка знакомства с дочерью порядочного семейства! И кончим на этом, Инига!

– Справедливое и мудрое решение, – широко улыбнулся Хабиб-ибн-Малик. – Как всегда, моя дорогая, ты на высоте.

Карим поднялся с кушетки, омыл пальцы в чаше с ароматной водой и вытер их льняным полотенцем, тотчас же протянутым одним из комнатных рабов.

– Я должен возвращаться на «И-Тимад». Зейнаб и Ому, ее прислужницу, нужно перевезти на мою виллу в крытых носилках.

– А дары Донала Рая? – спросил отец.

– Подождут своего часа у меня на складах. Мне нужно еще купить арабских скакунов и ездовых верблюдов для путешествия в Кордову. А Аллаэддин займется разгрузкой.

– «И-Тимад»в этот раз особенно тяжела на плаву, сынок. Что за невероятная тяжесть в ее трюмах? Уместятся ли там еще и животные? – спросил отец.

– Помимо всего прочего, Донал Рай посылает калифу дюжину колонн из зеленого ирландского агата, – объяснил Карим. – В этом весь секрет. Их трудненько будет доставить…

– Но обязательно ли нужно преподносить калифу именно ездовых верблюдов? – вмешался Айюб. – Их дарят Абд-аль-Рахману все кому не лень. У него огромное стадо отборных животных. А зал калифского дворца в Мадинат-аль-Захра очень велик и просторен. Я видел его в прошлом году – это настоящее чудо! Почему бы нам не подыскать на рынке дюжины две слонов? Каждая пара животных понесет по одной колонне. Это будет эффектное зрелище, поверь! Если такая процессия торжественно войдет в огромный зал, то от этого и ты, и Донал Рай останетесь в выигрыше! Эдакого калиф не забудет…

– Ты по праву считаешься самым мудрым из всех нас, Айюб. – Карим с восхищением и благодарностью взглянул на брата. – Ну, конечно же, слоны! Правда, придется специально для этого выстроить еще один корабль, но ведь, когда я стану женатым и уважаемым человеком, одной «И-Тимад» мне явно будет недостаточно!

– А на постройку корабля хватит времени? – спросила мать.

– О, с лихвой! Зейнаб предстоит обучать еще по крайней мере год, прежде чем она будет готова ехать в Кордову. Она, бесспорно, талантлива, но должна быть совершенством во всех отношениях. Только тогда достигнута будет цель Донала Рая и моя…

– Она дочь викингов? – тихо спросила мать.

– Нет, – в тон ей ответствовал Карим. – Она из Аллоа. А в Эйре ее привез викинг, – который взял ее в монастыре, куда малышку отослали ее равнодушные родичи. Если ты спросишь ее, мама, она сама все тебе подробно расскажет о своей жизни. Девушка не стыдится прошлого. – Она горда?

– Зейнаб – дочь благородных родителей, Мать понимающе кивнула… Дева благородных кровей – и столь резкий поворот в судьбе не сломил ее! Отец Алимы был состоятельным землевладельцем. И она понимала, сколько сил потребовалось Зейнаб, чтобы выстоять – ведь сама она когда-то… Да, теперь Алима просто жаждала познакомиться с девушкой!

– Пусть твоя гостья отдохнет пару дней после утомительного плавания, – вслух произнесла Алима. – А потом я приеду, и мы встретимся.

– И я тоже приеду! – жизнерадостно подхватила Инига.

– Если я позволю, – уточнила мать.

Все рассмеялись, прекрасно понимая, что даже если эта Зейнаб окажется неподходящей подругой, то малютка Инига все равно настоит на своем…

Карим приказал подать крытые носилки – их тотчас же принесли рабы-носильщики. Приказав им немедля отправляться на причал. Карим пересек сад и вышел на улицу через те же маленькие воротца. За стеной уже вовсю кипела жизнь. Уличные торговцы катили перед собою тележки с товаром, звонко зазывая покупателей. Женщины из порядочных домов, сопровождаемые служанками, укутанные покрывалами с головы до ног, грациозной походкой направлялись на рыночную площадь за покупками, товары были разложены на деревянных прилавках и просто на земле под яркими навесами, защищающими их от палящих солнечных лучей. Заметив торговца фруктами, Карим остановился и купил огромную круглую дыню…

Разгрузка трюмов «И-Тимад» уже началась под присмотром Аллаэддина-бен-Омара. Носильщики спешили вниз по сходням, сгибаясь под тяжестью тюков и узлов, их черные спины лоснились от пота. Процессия направлялась в сторону склада. Из отверстия трюма при помощи мощной лебедки уже поднимали одну из огромных агатовых колонн. Карим наблюдал, как самые сильные рабы бережно укладывают ее на повозку, запряженную тремя парами мулов… На полу склада было уже расстелено сено, чтобы на полированной поверхности не осталось царапин.

Карим поднялся на борт и обратился к Аллаэддину:

– Проследи, чтобы все наиболее ценное отвезли ко мне на виллу – золото, драгоценности… Потом выставь стражу вокруг склада. Позовешь меня, когда прибудут носилки.

– Здоров ли твой отец? – спросил Аллаэддин.

– Здоров! И все здоровы, хвала Аллаху! Инига объявила, что собирается замуж, но подробностей я не успел узнать. Просто не было времени… О Аллах.., неужели же девочка уже выросла?

Аллаэддин хмыкнул:

– Да, и мне кажется, словно еще вчера она была малышкой с двумя золотистыми хвостиками и умоляла нас взять ее с собой в море! Помню, как носил ее на плече… А кто этот счастливчик? Твой отец очень богат, и наверняка сам сделал выбор.

– Отец предоставил ей самой это право, – отвечал Карим. – Инига у нас младшенькая, к тому же единственная дочь в семье, и всеобщая любимица. Никто из нас не желал бы видеть девочку несчастной. Ей просто повезло? – он хлопнул друга по спине, – А ты прекрасно справляешься с разгрузкой.

Войдя в каюту, он показал свою покупку Зейнаб и Оме.

– Это и есть дыня. Специально купил для вас на обратном пути. – Он положил дыню на стол и, вынув из, южен кинжал, принялся разрезать ее. Вручив каждой из девушек по сочному ломтику, он стал терпеливо ждать их реакции.

Зейнаб впилась белыми зубками в сладкую мякоть и сосредоточенно начала жевать. Еще кусочек… Потом еще еще…

– М-м-м-м-м… Необыкновенно!

Ома лишь кивнула, проворно слизывая язычком капельки сладкого сока.

– А здесь есть еще другие фрукты, ну, вроде дыни? – Зейнаб положила на стол корочку и потянулась за новым ломтиком.

– Апельсины, бананы, гранатовые яблоки, абрикосы, инжир и виноград, – отвечал он. – Ты попробуешь все, мой цветочек.

– А я думала, что виноград лишь для приготовления вина…

– И еще для еды, моя обожаемая маленькая дикарка! – Карим заключил ее в объятия и поцеловал в сладкие губы. Она судорожно вздохнула, а он рассмеялся:

– Ты чересчур горяча для дочери севера, – поддразнил он ее, легонько покусывая мочку уха.

Зардевшаяся Ома отвернулась. Зейнаб же сказала:

– Следуя логике твоих рассуждений, господин мой, с легкостью можно предположить, что ты, будучи сыном юга, можешь быть сдержан и холоден, но я трепетно надеюсь, что это не так.

– Нет… – шепнул он, прижимая ее к себе так, чтобы она вполне ощутила волнение его плоти. – Я столь же горяч, как и ты, Зейнаб, цветочек мой! – Большие ладони Карима накрыли ягодицы девушки. Он еще сильнее прижал ее к себе:

– Сейчас! – шепнул он ей на ушко. – Отошли Ому, я хочу тебя сейчас, здесь… – он прильнул губами к ее нежной шейке.

К его крайнему изумлению, девушка проворно выскользнула из его объятий и даже отступила на шаг:

– Не время и не место, мой господин! Разве еще не прибыли носилки? Я жажду хорошенько искупаться с дороги, – притворно вздохнула она.

Пораженный, он во все глаза глядел на нее, но, овладев собою, снова притянул девушку к себе, и ладонь его проникла в вырез кафтана.

– Твое сердечко бурно колотится, – заключил он, выпуская ее. – Великолепно, Зейнаб! Талантливое представление! Горжусь тобою, красавица моя! Отлично сыграно! Да поможет Аллах калифу – ты опасная женщина… Ты выглядишь совершенно невозмутимой. Никто, взглянув на тебя, не скажет, что на самом деле ты изнываешь от желания, впрочем, как и я сам…

Послышался стук в двери, а потом голос Аллаэддина:

– Носилки уже здесь. Карим. Твой отец прислал также лошадь для тебя.

– Ома, открой вон тот маленький сундучок, – приказал Карим служанке. – Там лежит уличное облаченье для вас обеих.

Девушка с удивлением извлекла на свет два странного вида черных наряда. Помогла Зейнаб надеть один, а второй грациозно накинула на себя. Взглянув на госпожу, она неудержимо захихикала;

– По-моему, мы больше всего напоминаем двух старых ворон, госпожа. Ничего не видно – одни глаза…

– Именно так и должны быть одеты уважающие себя женщины на улицах города, – сказал Карим. – Лишь дамы сомнительной репутации и легкого поведения отваживаются показать лицо, тело, волосы… А в таких нарядах все женщины на одно лицо, и богатые, и бедные. Ни один мужчина не позволит себе приблизиться к женщине, подобным образом одетой, и даже попытаться привлечь ее внимание. Ведь подобное преступление у нас карается смертью. Так что в этих одеждах вам ничто не угрожает.

– А почему они черные? Это же так некрасиво! – воскликнула Зейнаб.

– Для большей скромности. А теперь пойдем. Солнце все припекает, а носильщики ждут. К самому последнему рабу следует относиться уважительно, если он покорен и хорошо трудится.

Девушки, предводительствуемые Каримом-аль-Маликой, вышли из каюты.

– Опустите глаза, – тихо приказал он. – Ни одна уважающая себя женщина не дерзнет взглянуть в глаза постороннему мужчине. Рабы и евнухи, разумеется, не считаются мужчинами.

Зейнаб его слова потрясли. А евнухи – это еще кто такие? Попав из привычного и родного мира в новый, незнакомый и странный, она частенько чувствовала себя беспомощной, словно ребенок. Как многого еще она не знает… Сколькому предстоит ей научиться! А учиться она жаждала. Ведь дома никто не предоставлял ей такой возможности – там она была просто нелюбимой дочерью, и присутствие ее терпели, лишь поскольку немногие могли различить их с Груочь, а еще потому, что Груочь, не приведи Господь, могла умереть в нежном возрасте, и тогда ей пришлось бы занять ее место.

И вот Судьба дает ей шанс… Правда, она всего лишь рабыня, но юная, прекрасная и светловолосая. Она уже знала, что такие девушки более всего ценятся в Аль-Андалус. Аллаэддин-бен-Омар только нынче утром рассказывал, что некоторые бесчестные работорговцы похищают простых деревенских девушек, потом при помощи особых ухищрений высветляют им косы, а потом выставляют на продажу под видом пленных северянок. Обман обычно вскоре раскрывается, но негодяю-торговцу за это время чаще всего удается ускользнуть. И горе бедняжке, если за это короткое время новый хозяин не успевает к ней привязаться! Она вновь оказывается на невольничьем рынке, но цена ее резко падает…

У Зейнаб же таких проблем не возникнет. Она уже смирилась со своей участью. Теперь же ей предстоит приложить все мыслимые усилия, чтобы стать самой обворожительной, самой соблазнительной, самой желанной Рабыней Страсти… Калиф весьма могущественен, здраво рассуждала она. Даже правитель дивной Алькасабы Малики благоговел перед ним – это она уже успела узнать. И если ей удастся снискать его любовь, то жизнь ее будет удивительной и прекрасной. Удастся ли ей это? Да, она хочет этого – и вместе с тем как сможет она полюбить кого бы то ни было, если уже всем сердцем любит Карима-аль-Малику?.. Слово сказано. Наконец, она призналась самой себе в том, что для всех остальных навеки останется тайной. Она любит его. А он.., он никогда об этом не узнает. Да это только рассердило бы его… Он отослал бы ее от себя, возможно, передал бы на попечение другого Учителя Страсти. Одна эта мысль заставила Зейнаб похолодеть.

… Год. У них впереди целый долгий год. Кто знает, что может за это время случиться? Может, калиф умрет… Тогда Карим-аль-Малика сможет оставить ее себе, не подвергая свою честь угрозе. Может быть, он оставит ее у себя, разве не говорил он, что хочет жениться, остепениться? Ведь его родная мать в свое время была простой пленной рабыней… А малютка Ома? У нее тогда появилась бы возможность выйти за своего чернобородого Аллаэддина, которого она все это время благоразумно удерживала от слишком решительных действий… Какой волшебной могла бы быть их жизнь.., если бы не этот Абд-аль-Рахман…

Ни Зейнаб, ни Оме прежде не приходилось видеть крытых носилок. Это изделие рук искусного резчика было удивительно красивым и более чем вместительным – девушкам было в нем очень просторно. От аромата камфарного дерева захватывало дух, а с большим вкусом выполненная цветочная роспись радовала глаз. Внутренность носилок была обтянута мягкой медового цвета кожей, и повсюду было разбросано множество ярких шелковых подушечек. Окошки занавешены были чудесным абрикосовым шелком. Двенадцать рослых, как на подбор, чернокожих рабов в простых льняных одеждах стояли поодаль. Головы их были дочиста выбриты, а на шею каждого был надет широкий серебряный ошейник с бирюзовыми вставками.

Девушкам помогли забраться в носилки. Рабы подхватили длинные шесты так легко, словно юные создания вообще ничего не весили. Они поспешили прочь от причала, но направились со своей ношей не в город, а по дороге, ведущей в окрестности Алькасабы Малики. Дорога эта была вымощена камнем и обсажена высокими и стройными, необычайного вида деревьями. Карим, едущий верхом бок о бок с носилками, объяснил, что они зовутся пальмами.

Зеленая прибрежная равнина расстилалась на многие мили вперед. По обеим ее сторонам высились горы: Эр-Риф на юго-востоке и Атласский хребет на северо-западе. На вершинах далеких пурпурных вершин виднелись снеговые шапки. А воды реки Квед Себу, впадающей в море, использовались для орошения полей, на которых колосился ячмень и пшеница – так объяснял девушкам Карим.

Отъехав от города на несколько миль, носилки свернули на неширокую дорогу. Миновав первый же поворот, они увидели виллу Карима-аль-Малики – красивую беломраморную постройку, стоящую посреди дивного сада. А внизу сверкало синее море…

Носильщики проследовали во внутренний дворик через раскрытые настежь ворота и поставили носилки на землю.

Карим спешился, отдернул шелковые занавески и подал руку девушкам:

– Ну как, нравится вам?

Они изумленно огляделись, и Зейнаб произнесла:

– Это великолепно!

Глазам ее предстал фонтан в самом центре двора: бледно-розовая чаша, покоящаяся на спинах шести серебряных газелей, стоящих кругом. Чаша была полна кремовых водяных лилий.

– Как это прекрасно, мой господин! – зачарованно сказала девушка. – И здесь все под стать этому чуду?

– Суди сама, сокровище мое, – отвечал Карим, ведя девушек по направлению к дому.

Высокий темнокожий человек вышел им навстречу;

– Добро пожаловать домой, господин мой Карим!

– Я рад, что снова дома, Мустафа, – отвечал хозяин. – Это госпожа Зейнаб, а с нею ее служанка Ома. Через год она должна предстать перед Абд-аль-Рахманом. Ее дарит калифу Донал Рай, купец из Эйре, с которым у меня торговые дела.

Мустафа тотчас же все понял. Он удивился, как это хозяин решился снова взять ученицу – и это после злополучной Лейлы! Но гладкое лицо его без признаков растительности оставалось бесстрастным:

– Я прослежу, чтобы госпожа была как следует устроена, мой господин.

– Следуй за Мустафой, мое сокровище. Он отведет тебя на женскую половину. А я навещу тебя позднее – сначала мне нужно искупаться.

Девушки шли за Мустафой через просторный зал, а затем по светлому коридору – и вскоре оказались в другом крыле дома. Пройдя сквозь двойные двери черного дерева, они оказались на женской половине. Мустафа объяснил, что эта часть дома очень невелика – не то что в других богатых домах. Дело было в том, что виллой своей Карим-аль-Малика пользовался лишь с единственной целью. Об этом девушки уже знали. Условия требовали, чтобы в доме находилась лишь одна женщина – будущая Рабыня Страсти. Девушки переглянулись и с трудом удержались, чтобы не захихикать.

– К вашим услугам будут вскоре массажистки, банщицы и швеи, добрая госпожа. Иногда вечерами вы будете ужинать в обществе господина. Если он захочет вас видеть, то вас отведут к нему. Если же нет – вы будете кушать здесь, на своей половине, в обществе служанки. Все ли понятно вам, госпожа?

– Разумеется, моя госпожа понимает тебя! – резко отвечала Ома, а Зейнаб тем временем молча осматривалась. – На женской половине есть отдельная баня? – холодно поинтересовалась Ома.

– Естественно, – высокомерно и напыщенно ответствовал Мустафа.

– Тогда тотчас же пришли массажистку, Мустафа! Моя госпожа, да и я стосковались по купанию – ведь мы провели несколько недель в море! Мы должны поскорее смыть соль и пот. Господин приказал, чтобы госпожу умащивали гарденией – этот аромат ей очень идет. Ты понял?

– Да, будет тотчас же исполнено. – Мустафа тут же признал в Оме «старшую по званию». Да, она наверняка благородных кровей, не какая-нибудь крестьянка! Он чуть склонил голову и удалился.

Когда двери за Мустафой закрылись, Ома приглушенно захихикала, а Зейнаб сказала:

– Отлично исполнено, девочка моя!

– Вероятно, и я кое-что переняла от госпожи… Думаю, я поняла, как следует мне общаться с другими слугами. У тебя, госпожа, особое положение, естественно, и у меня тоже. Конечно, я должна быть вежливой, но не стану никому позволять распоряжаться мною.

– И тем не менее тебе следует быть почтительной со слугами тех, кто по положению выше меня, – дружески посоветовала госпожа. – Мы не имеем права дать кому-либо повод разгневаться. Напротив, мы должны снискать всеобщую любовь – ведь нам может потребоваться чья-нибудь поддержка. Теперь пойдем. Ома, надо получше освоиться в новом жилище.

Они находились в почти квадратной комнате. Стены облицованы были розовым мрамором, и пол тоже. На полу лежали какие-то необычные циновки с изысканным рисунком – позднее им объяснили, что это «ковры». Они были синие, красные, и по ним на удивление мягко и приятно было ступать. В самом же центре комнаты находился небольшой квадратный бассейн, выложенный розовым и голубым мрамором, в нем плавало несколько золотых и серебряных рыбок. В центре бассейна выбрасывал в воздух кристальные струи небольшой фонтанчик, прозрачные капли сверкали в воздухе, словно самоцветы. Были в комнате и стулья, и еще какие-то странные предметы (позднее Мустафа сказал Оме, что это кушетки для отдыха), и еще столики и высокие стоячие светильники, в которых по вечерам обычно горело благоуханное масло. Другая дверь комнаты выходила в маленький садик, обнесенный стеной.

Из главной комнаты женской половины коридор вел в несколько смежных комнат: просторную спальню, две спальни поменьше и в отдельную баню. Двери большой спальни тоже выходили в сад. Высокое ложе было великолепно: перьевой матрац обтянут бирюзовым шелком лучшего качества, сверху брошено роскошное покрывало, также шелковое, бирюзовое с золотым шитьем. Повсюду были живописно разбросаны подушечки кораллового шелка и золотистые… Пол же был покрыт несколькими маленькими ковриками. Подле двери, ведущей в садик, стояла кушетка для полуденного отдыха. Столики были искусно вырезаны из камфарного дерева, до блеска отполированы, а их изогнутые ножки кое-где покрыты позолотой. Стены отделаны были светлым мрамором, словом, комната была простенькой, но весьма изысканной.

Девушки так и стояли бы, восхищаясь элегантностью интерьера, но тут появились слуги, несущие сундуки с их поклажей. Тогда девушки направились в баню, но неугомонная Ома успела проследить, чтобы ее сундучок внесли в покои, предназначенные для нее. В бане их уже ждали искусные служанки. И девушки с благодарностью предоставили себя заботе их неутомимых рук: с них сняли одежду, усталые тела окатили вначале теплой водой, потом намылили, тщательно вымыли и сполоснули. Потом они предавались блаженному отдыху в ароматной водичке бассейна, пока банщица не испросила разрешения вымыть им волосы.

– Займись сперва Омой, – лениво сказала Зейнаб. – Мне так хорошо тут… Так давно я не нежилась в воде.

Банщица сочувственно закивала и знаком подозвала Ому. Когда каштановые волосы служанки были вымыты, женщина пригласила Зейнаб. Девушка лениво и грациозно вышла из бассейна и не спеша направилась на зов. Все рабыни, раскрыв рты от восхищения, глазели на прекрасную девушку.

– Ты самая красивая Рабыня Страсти, какая когда-либо побывала здесь, у нашего господина, – откровенно призналась банщица, колдуя над дивными косами Зейнаб. – Эй-йе! Взгляните только на эту роскошь! – ворковала она, ополаскивая волосы соком лимона – для пущего блеска. – В жизни не видывала подобного цвета! Да тут и золото, и серебро… Какая же ты счастливица, госпожа Зейнаб! Ты уже знаешь, кто будет твоим господином?

– Калиф… – последовал тихий ответ.

– Калиф? – в голосе банщицы звучало восхищение и благоговейный трепет, да и у всех рабынь разом глаза округлились. – Эй-йе! Сам калиф! Ну конечно же, калиф, – продолжала женщина. – Только он и достоин такого сокровища. Да, калиф, и ничуть не меньше! По милости Аллаха, ты, госпожа, отправишься в Кордову, чтобы там стать Рабыней Страсти, украшением гарема! – Так приговаривала она, расчесывая длиннейшие пряди почти досуха, а затем до блеска натирая их шелковой тканью. Потом, обернув их вокруг головы Зейнаб и закрепив черепаховыми шпильками, удовлетворенно сказала:

– Теперь ты готова для массажа, госпожа!

На низеньком столике тотчас же расстелили хлопчатый коврик, на который и легла лицом вниз Зейнаб. Массажистка, высокого роста славянка, принялась широкими движениями растирать тело Зейнаб маслом гардении. Сильные и гибкие пальцы умело массировали нежное тело, мышцы Зейнаб расслабились, и усталость мало-помалу ушла.

– У тебя чудесная кожа, госпожа, – отметила массажистка, не прекращая работы. – Она плотная, но на удивление мягкая. К тому времени, как ты отправишься к калифу, я сделаю ее еще прекраснее. Я также научу тебя кое-каким секретам: например, как удостовериться, что массажистка в калифском гареме заботится о тебе как должно и не имеет задних мыслей. Любимые наложницы в гаремах частенько подкупают рабынь, чтобы те помогли им низложить соперниц, а также чтобы холили и лелеяли их самих наилучшим образом. Ты не должна пасть жертвой подобного злодейства. Такого не должно случиться с тобой. – Она принялась поколачивать тело Зейнаб ребрами обеих ладоней:

– Этот прием вызывает прилив крови к поверхности кожи, что весьма полезно, госпожа. А теперь перевернись.

Рабыня хорошенько промассировала плечи и шею Зейнаб, ее удивительные руки, словно по волшебству, находили болезненные точки и приносили мгновенное облегчение. Она не упустила ничего, даже каждый пальчик на ногах массировала отдельно. И вот Зейнаб настолько разнежилась, что, казалось, вот-вот уснет прямо на массажном столике. И лишь голос банщицы заставил девушку очнуться.

– Теперь пойди и отдохни хорошенько, госпожа. Служанки проводят тебя в спальню. Служить такой красавице – одно удовольствие, моя гурия! – она почтительно отвесила девушке поясной поклон.

Зейнаб искренне поблагодарила всех, похвалив за искусность и расторопность. Затем спросила;

– А где же чистый кафтан?

– В этом нет надобности, – сказала банщица. – Ты ведь идешь в постельку, госпожа, подремать… А никого, кроме нас, на женской половине нет. Твоей Оме придется как следует заняться твоими нарядами, наверняка они порядком измялись, лежа в сундуке во время плавания.

– А вдруг войдет Мустафа? – занервничала Зейнаб. Рабыни переглянулись и захихикали, прикрывая рты ладошками, но банщица строго взглянула на них, и девушки тотчас умолкли.

– Но, госпожа, ведь Мустафа – евнух! Мы можем бегать нагишом прямо у него перед носом – а ему и дела нет!

Зейнаб глубоко вздохнула… «Не стесняйся спрашивать» – ведь так советовал Карим? Надо решиться.

– Я не знаю, что значит «евнух», – честно сказала она банщице. – В моей родной стране нет подобных созданий – по крайней мере, насколько мне известно… Прошу, просвети меня!

Рабыни выглядели озадаченными, в отличие от многоопытной банщицы. Та прекрасно понимала, что девушка – чужестранка, да к тому же и северянка…

– Евнух, госпожа, это кастрированный мужчина. У него удалены яички. В отличие от нормального мужчины он не может иметь детей и не желает женщины. Операцию эту делают мальчикам или юношам в нежном возрасте. Некоторые врачи удаляют также и член, и тогда бедняге приходится до конца дней своих мочиться через обрубок… Но чаще всего удаляют лишь яички, – с готовностью объясняла женщина. – Твоя нагота не произведет на Мустафу ровным счетом никакого впечатления. Твоя же красота для него – словно прелесть какой-нибудь изысканной вазы или белой нефритовой статуэтки, не более.

– Благодарю тебя, – сказала Зейнаб. – Мне многому еще предстоит научиться, многое узнать… – И, сопровождаемая Омой, удалилась в спальню, где ничком легла на ложе и сладко задремала.

– Она далеко пойдет! – предсказала банщица.

– Потому что так красива? – спросила младшая из рабынь.

– Отчасти, – отвечала банщица. – Но в основном потому, что она мудра, добра и столь прекрасно воспитана, что не стесняется поблагодарить нас, низкорожденных. Она не напыщенна, подобно многим в ее положении. Все это в соединении со столь изысканной красотой выделит ее из прочих наложниц и покорит сердце калифа. А наш господин Абд-аль-Рахман, как говорят, большой знаток! Как пить дать, он полюбит Зейнаб! Эй-й-й-йе! Что за блестящее будущее у этой Рабыни Страсти! Воистину это будет шедевр нашего господина Карима!

А превозносимая столь высоко девушка тем временем сладко спала… Вначале она словно провалилась куда-то, но потом увидела сон.

…Ее гладят чьи-то нежные руки, покуда все тело не охватывает сладкая дрожь. Ласковые губы покрывают ее жаркими поцелуями, от которых кровь веселей заструилась по жилам. Зейнаб глубоко вздохнула и повернулась на спину. В полудреме она слегка раздвинула ноги. Тепло… Влажно – и так тепло… Она изнывала от удовольствия. Вздрогнув от наслаждения, она окончательно пробудилась.

Его темноволосая голова покоилась меж ее раскинутых бедер. Он нежно и искусно ласкал ее потаенную жемчужину. Она вздрогнула всем телом – он, на мгновение оторвавшись от нее, взглянул на девушку затуманенными от страсти глазами и вновь принялся безумствовать над нею. Протянув руки, Зейнаб запустила пальцы в его каштановые волосы, поощряя его. В следующее мгновение он рывком приподнялся, и возбужденный жадный член скользнул в ее горячее нутро… Глубже… Глубже… Глубже…

Как прекрасно, как восхитительно! Она вот-вот умрет…

– О-о-о-о, Господи! – стонала она. – О-о-о, мой господин! 0 – о-о-ох!

Как же истосковалась она по нему за все эти долгие недели на корабле! И этот голод вкупе со всем прочим вызвал к жизни это неземное блаженство…

– Пожалуйста! – молила она. – Пожалуйста!!!

Зейнаб опоясала его ногами – и он проник в ее тело еще глубже, еще…

– О Аллах! О Аллах! – стонал Карим, теряя голову…Как обходился он без нее все это время? И как будет жить, расставшись с нею, своими руками отдав ее другому?..Он проникал в нее все глубже и глубже. Они были единым существом, которое было не что иное, как воплощенный неутоляемый голод, всепожирающая страсть!

…Вместе они достигли вершин райского блаженства и, задыхающиеся, жаждали повторить путь еще и еще раз… Не выпуская ее из жадных объятий, он принялся покрывать ее лицо благодарными поцелуями. Оба они трепетали от желания.

– Ты удивительна! – наконец выговорил он. – Ты рождена, чтобы любить и быть любимой, Зейнаб, цветочек мой…

Он все еще был в ее теле, она ощущала внутри сладкую дрожь.

– Мне нельзя любить тебя, ведь так? – тихо спросила она.

Волосы на его груди щекотали ее чувствительные соски.

– Нет, – с грустью отвечал он. – Нельзя. Ты не должна…

– А ты.., мог бы полюбить меня? – она напряженно вглядывалась в его лицо.

– Кто из мужчин, обладающих силой и здоровьем, а также зрением и рассудком, смог бы устоять? – прошептал он, умело уходя от прямого ответа, силясь, чтобы ни единый мускул на его лице не дрогнул, а глаза оставались бесстрастными. Мог ли он полюбить ее! Да он никогда не полюбит ни одну другую женщину в мире! Объятие из страстного сделалось вдруг бесконечно нежным, желание мгновенно ушло. Он выскользнул из нее и ласково уложил девушку на подушки.

– Я разбудил тебя… – с улыбкой извинился он.

– Но я ничуть не огорчена, мой господин, – ответила она и, опрокинув его на спину, нежно поцеловала в губы…Она не помнила, чтобы когда-нибудь возносила молитвы Небу, даже в детстве, но сейчас она молилась. Она молила Небеса послать смерть калифу Абд-аль-Рахману, сделать хоть что-нибудь, чтобы ей не пришлось отправиться к нему… Тогда она могла бы остаться с Каримом навеки. Лучше она будет последней рабыней в его доме, чем любимицей великого князя… О, если бы только это было возможно…

…Голова его лежала у нее на груди. Она поглаживала его темные волосы. Он любит ее. Она это чувствует, пусть даже он ни разу не обмолвился об этом… И она все понимает. Он – человек чести. Впрочем, как и она сама… И она не допустит, чтобы бремя ее любви тяготило его душу – что ж, если нет выбора, то она бестрепетно уедет к калифу. Карим сможет гордиться ею. Она прибавит славы имени Карима-аль-Малики, великого Учителя Страсти! И пусть сердце ее будет разбито. А именно так оно и будет…

***

Сколько всего предстояло еще постичь Зейнаб!.. Прежде она не вполне понимала, что имел в виду Карим, когда говорил, что сделает из нее самую искусную Рабыню Страсти… Раньше она считала, что вполне довольно красоты и искусной игры на любовном ложе, но это оказалось совсем не так. Мужчины, как выяснилось, любят интересных женщин. Карим рассказал ей, что есть даже специальные школы в городах Мекка и Медина, где образовывают женщин в области изящных искусств.

…Уроки, уроки, уроки… Дни ее были заполнены до отказа. Прежде, дома, ее наставляли лишь в хозяйственных делах, да и то спустя рукава: ведь она должна была стать монашкой, а вовсе не хозяйкой дома.

Маленькая старушка каждый день приходила и давала Зейнаб уроки каллиграфии. Сперва Зейнаб отчаивалась – казалось, никогда не удастся ей совладать с бамбуковым стилосом… Но умение постепенно пришло. В один прекрасный день неуклюжие, словно курица лапой нацарапала, штрихи, словно по мановению волшебной палочки, превратились, к восторгу девушки, в изысканную вязь. В совершенстве овладев округлым арабским курсивом, Зейнаб принялась за куфические письмена… Одновременно девушка училась читать. А потом наставница начала учить ее искусству сочинять стихи…

Сам Карим преподавал ей историю Аль-Андалус и других известных ему стран, а также и географию. Престарелый евнух был приглашен в качестве учителя музыки, к чему у девушки обнаружился удивительный талант. Зейнаб обладала от природы редчайшим голосом и слухом и вскоре научилась аккомпанировать себе на трех инструментах: на ребенке, звуки из которого извлекались при помощи смычка, изогнутого в форме лука, на лютне, и, наконец, на кануне – струнном щипковом инструменте.

Еще один старый евнух учил девушку логике и философии. Третий наставлял ее в математике, астрономии и астрологии. Еще одна, неопределенного возраста женщина, читала Зейнаб целые лекции об ароматах, благовониях и о том, как ими правильно пользоваться. Потом она научила девушку подкрашивать лицо и искусно выбирать одежды к особым случаям – это оказалось целым искусством! А строгий молодой имам с фанатичным огнем в очах просвещал девушку в вопросах восточной религии – ислама.

– Тебе не обязательно менять веру, – предупредил ее Карим, – но тебе было бы много проще, если бы ты на это решилась или, подобно многим, сделала бы вид…

– У меня вообще нет веры… – тихо промолвила Зейнаб.

– Как? Разве ты не христианка? – Еще раз девушка изумила его.

Она с минуту поразмыслила, а затем сказала:

– Я знаю, что младенцем была крещена, но священник из Бен Мак-Дун умер, когда я была еще очень мала. Порой в замок забредал священник или монах, ища приюта, и просвещал нас… У Мак-Фергюсов был, правда, священник – я видела, как он колдовал над брачным контрактом моей сестры и венчал молодых… Но в Бен Мак-Дун мы годами не совершали Таинства Причащения – и не думаю, чтобы это нам сильно навредило. А вы верите в Единого Господа?

– Да, – отвечал Карим. Девушка пожала плечами:

– Я с радостью изучу ислам. Ведь узнавать новое вовсе не вредно, мой господин.

– А потом.., ты переменить веру?

– Я буду внимательно слушать, – серьезно ответила девушка. – И хорошенько разберусь в новом вероучении. Но то, что таится в глубине моего сердца, – только мое, господин мой. Те начатки христианства, что я впитала ребенком, – это ведь все, что осталось от меня прежней… И я не хочу изменять этому теперь, мой господин, и, думаю, не захочу никогда.

Карим понимающе кивнул…Теперь, когда он было решил, что ему все о ней известно, эта непостижимая женщина снова поразила его. Каких высот достигла бы она, будь калиф хотя бы лет на десять моложе! Сейчас же лучшее, на что она могла надеяться, – это родить ему дитя и стать таким образом почти что членом семьи могущественного Абд-аль-Рахмана… Калиф к тому времени был уже отцом семи сыновей и одиннадцати дочерей, что, в сравнении с выводками других подобных ему владык, было более чем скромным достижением. Прочие великие князья имели от двадцати пяти до шестидесяти отпрысков…

…Настала осень, и зарядили дожди. Они будут идти всю зиму, объяснил девушке Карим. В остальное же время года здесь стоит сушь, тогда и возникает нужда в оросительных каналах, сообщающихся с рекой. Дожди принесли холод, который тем не менее ни в какое сравнение не шел с пронизывающим ветром и морозом зимней Аллоа.

Через два месяца к Зейнаб впервые явилась гостья… Госпожа Алима заранее предупредила сына, что посетит юную невольницу, но время она выбирала тщательнейшим образом. Карим на некоторое время отбыл в горы в поисках племенных лошадей, которых он должен был преподнести калифу Кордовы от имени Донала Рая. Ему необходимо было наблюдать за животными несколько месяцев, чтобы убедиться, что те вполне здоровы. Он не мог допустить, чтобы уже в конюшнях владыки выяснилось, что кони страдают одышкой или каким-либо иным недугом…

Мать Карима прибыла в тех самых крытых носилках, которые в свое время предоставлены были в распоряжение Зейнаб и Омы. Мустафа поспешил навстречу госпоже, чтобы почтительно приветствовать ее.

– Добро пожаловать, добрая госпожа! Какая досада, что вы заранее не предупредили о своем визите! Господина Карима нынче нет дома – он в отъезде, выбирает коней…

Алима грациозно вышла из крытых носилок. Ее волосы, когда-то совсем светлые, с возрастом слегка потемнели. На голове у нее была изящная диадема, с которой ниспадала темно-синяя вуаль, шитая серебром. Ее утепленный кафтан был из шелка того же цвета с серебряной вышивкой, со скромным округлым вырезом и длинными рукавами, у запястий отороченными мягким белым мехом. На ней были также алые шелковые панталоны, присобранные у щиколоток серебряными витыми шнурками с золотыми бусинами. Вокруг стройной шеи посверкивала золотая цепочка с округлым медальоном, оправленным в золото и украшенным бриллиантами. Бриллиантовые же серьги и несколько изысканных колец на изящных пальцах довершали впечатление. На маленьких ножках красовались арабские туфли с золотым и серебряным шитьем.

– Я знаю, где мой сын, Мустафа. А приехала я, чтобы без помех повидаться с Рабыней Страсти. Расскажи мне, какова эта девушка? – Синие глаза Алимы сверкали любопытством. – Говори только правду!

– Она странная, госпожа. Не похожа ни на одну из своих предшественниц – но мне она нравится. – Мустафа говорил неторопливо, взвешивая каждое слово, И все же замялся…

– Странная? В чем же ее необычность, Мустафа? – Алима заинтересовалась еще больше. Ведь Мустафа, в отличие от большинства евнухов, был предельно откровенен и честен. Такая расплывчатость формулировок была ему несвойственна. – Говори же!

– Она покорна, госпожа, но мне кажется, что она идет на это вполне сознательно… – выговорил наконец Мустафа. – Увольте, госпожа, я не умею объяснить…

– Она» не уронит престиж моего сына и Донала Рая в глазах владыки? – спросила Алима, глядя очень пристально на евнуха.

– О нет, госпожа! Зейнаб очень воспитанна и умна! Думаю, это лучшая Рабыня Страсти, которая когда-либо выходила из этих стен! – воскликнул Мустафа. – А ее красота… Словно само солнце!

– Что ж, прекрасно, – отвечала Алима. – Проводи же меня к этому чуду, добрый мой Мустафа. Постой-ка, расскажи прежде, чем занимается она в отсутствие Карима?

– Она учится, госпожа.

– О, она такая прилежная ученица? А каковы ее успехи?

– Все учителя довольны ею – и даже имам Гарун, – отвечал Мустафа, ведя Алиму по коридору, ведущему на женскую половину.

Зейнаб сидела подле бассейна с рыбками, держа на коленях канун. Она задумчиво напевала. Алима жестом удалила евнуха и прислушалась. Девушка одарена чистым и нежным голосом – это наверняка понравится калифу. И на кануне играет она прелестно. Нет, голос ее не просто хорош – он удивителен… Вот так редкая удача! Ведь наложницы калифа должны быть не просто хороши собою и искусны на ложе страсти. Они должны обладать массой прочих достоинств. А эта девушка бесспорно обладает редчайшим даром, который поможет ей занять достойное положение при дворе…

– Какую песню ты поешь? – спросила, наконец, Алима, выступая из своего убежища.

Девушка вздрогнула и чуть не уронила инструмент.

– Это песня моей родины. – Зейнаб почтительно встала и склонилась перед величавой и красивой женщиной. – В ней поется о красоте гор