Глава 8. Окошко слишком мало, чтобы из него можно было выпрыгнуть, и слишком высоко от земли, чтобы в него можно было увидеть что-нибудь

Окошко слишком мало, чтобы из него можно было выпрыгнуть, и слишком высоко от земли, чтобы в него можно было увидеть что-нибудь, кроме оранже­вых верхушек портовых кранов и набухших дождем бристольских облаков. В комнате три стула, они, как и стол, привинчены к полу. На стене зеркало, как я полагаю, полупрозрачное. Воздух застоявшийся, не­чистый и отдающий пивом. Перечисляющий мне мои права насмешливый голос тонет в шуме улицы пятью этажами ниже.

Брайант сидит за одним концом стола, я за другим, а Лак без пиджака посередине. С правой стороны от Лака на полу стоит открытый портфель из коричнево­го кожезаменителя. В его отделениях я углядел четыре прямоугольных пакета разных размеров, каждый из которых завернут в черный пластик и снабжен ярлы­ком. На ярлыках надписи красными чернилами вроде «ЛП вд 27», которую я перевожу как «вещцок № 27 дела Лоуренса Петтифера». Ничего удивительного, что в моем заторможенном состоянии ума меня больше занимает не № 27, а остальные двадцать шесть, а если уж 27, то почему в портфеле их четыре?

Никакой преамбулы. Никаких извинений за то, что в послеобеденное субботнее время мне пришлось тащиться в Бристоль. Локоть Брайанта уперт в стол, а в сжатом кулаке подбородок, словно Брайант дер­жит себя за бороду. Лак выуживает из портфеля транзисторный магнитофон и бросает его на стол.

— Не возражаете?

Не дожидаясь ни моих возражений, ни моего со­гласия, он нажимает пусковую кнопку, трижды щел­кает пальцами, останавливает ленту и отматывает ее назад. Мы прослушиваем щелканье пальцев Лака еще трижды. Со времени, когда я последний раз видел его, он обзавелся сыпью после бритья и мешками под маленькими глазками.

— Есть ли у вашего друга доктора Петтифера ма­шина, мистер Крэнмер? — угрюмо спрашивает он. И кивает своей длинной головой на магнитофон: гово­рите этой штуке, а не мне.

— В Лондоне у Петтифера была целая конюшня машин, — ответил я.

— В основном, правда, чужих.

— Чьих?

— Я никогда не спрашивал его об этом. Я не в курсе круга его знакомств.

— А в Бате?

— Не имею никакого представления, как он решал в Бате свои транспортные проблемы.

— Я туповат и буквален. Я гораздо старше, чем неде­лю назад.

— Когда вы в последний раз видели его в маши­не? — спросил Лак.

— Боюсь, что без посторонней помощи я не смог бы ответить на этот вопрод.

Брайант обрел новую улыбку. В ней было что-то победное.

— О, мы готовы прийти вам на помощь, если вы этого желаете, мистер Крэнмер, сэр. Ведь мы готовы, Оливер?

— Как я понимаю, вы вызвали меня сюда за тем, чтобы опознать некоторые вещи? — спросил я.

— Вызвали, — согласился Брайант.

— В таком случае, если речь идет о его машине, то, боюсь, очень маловероятно, что я смогу помочь вам.

— Вы когда-нибудь видели его в зеленой или чер­ной «тойоте» выпуска примерно 1990 года? — спросил Лак.

— Я не эксперт по японским машинам.

— Мистер-Крэнмер-сэр не эксперт ни в чем, — объяснил Брайант Лаку. — Он ничего не знает, сер­жант. Об этом можно судить по тем большим инос­транным книжкам, которыми набит его особняк.

Лак достал из портфеля и протянул мне захватан­ный полицейский справочник моделей машин. Листая его страницы, я добрался до снимка голубой «тойоты-карины» 1989 года с черными молдингами, похожей на ту, на которой Ларри в свой абсолютно последний раз приезжал на воскресенье в Ханибрук. Лак видит его тоже.

— Как насчет вот этой? — спрашивает он, придер­живая страницу своим костлявым пальцем.

— Боюсь, что мне она ничего не напоминает.

— Вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, что не могу припомнить, что он ездил в такой машине.

— Тогда почему мистер Гагати, ваш местный поч­тальон, припоминает, что видел, как черная или зеле­ная «тойота» с водителем, описание которого отвечает описанию Петтифера, въезжала на ведущую к вашему дому дорожку в тот самый момент, когда он выходил из деревенской церкви очень жарким воскресеньем, как он полагает, в июле?

Мне становится не по себе от мысли, что они допрашивали Джона Гагати.

— У меня нет никаких соображений, почему он мог вспомнить или не вспомнить подобную вещь. А поскольку въезд на мою дорожку не виден от церкви, я склонен сомневаться, что он это видел.

— «Тойота» проехала мимо церкви в вашу сторо­ну, — возразил Лак.

— Она въехала на участок до­роги, не видимый из церкви, и не появилась на его другом конце. Единственный съезд с дороги в этом месте ведет к вашему дому.

— Мистер Гаппи мог не заметить, как она выезжала, — ответил я. — Она могла остановиться на обочине.

Брайант продолжал смотреть на меня, а Лак снова полез в свой портфель, извлек один из пакетов и из него — банковскую книжку в пластиковой обложке лондонского банка Ларри. В свое время я держал в руках сотни их, каждый раз ломая голову над тем, что же происходит с деньгами Ларри, кому он их дает и какие чеки он забывает оплатить.

— Дарил ли вам Петтифер когда-нибудь налич­ность? — спросил Лак.

— Нет, мистер Лак, доктор Петтифер никогда не давал мне никаких денег.

— А вы ему давали?

— Время от времени я ссуживал ему небольшие суммы.

— Сколь небольшие?

— Фунтов тридцать-пятьдесят.

— Вы их называете небольшими, да?

— Я не сомневаюсь, что на них можно было бы накормить много голодных детей. Я не очень долго помогал Ларри.

— Не желаете ли вы изменить, в каких-либо дета­лях или по форме, свои показания в той части, где вы утверждаете, что никогда не имели никаких деловых отношений с Петтифером?

— Они правдивы. Поэтому я не желаю менять их.

— Восьмая страница, — сказал он, передавая мне банковскую книжку.

Я открыл ее на восьмой странице. На ней была запись за сентябрь 1993 года, месяц, когда Контора выплачивала Ларри его политую потом зарплату: сто тридцать тысяч фунтов, переведенных на его счет посреднической фирмой «Миллс энд Хьюборн», зарегистрированной в Сент-Хелиере, на Джерси, и покры­вающих превышение кредита в 3728 фунтов.

— У вас есть какие-либо соображения по поводу того, как и за что доктор Петтифер получил сто трид­цать тысяч фунтов в сентябре 1993 года?

— Никаких. Почему бы вам не спросить об этом тех, кто выплатил ему эти деньги?

Мое предложение не вызвало у него энтузиазма.

— Благодарю вас, «Миллс энд Хьюборн» — одна из ваших старомодных, чопорных семейных юридичес­ких фирм с Нормандских островов, они не любят бесед с полицией и не расположены разглашать информацию о своих клиентах без соответствующего постановления судебных властей островов. Тем не ме­нее …

В его тылу Брайант положил руки на стол, готовясь вступить в сражение.

— Тем не менее, — повторил Лак, — в результате моих исследований выяснилось, что та же самая фирма выплачивала Петтиферу также его годовую зарплату, по всей видимости, по поручению некоторых иностранных издательств и кинокомпаний, зарегистрирован­ных в таких странных местах, как Швейцария. Вас это не удивляет?

— Я не вижу, почему это должно удивлять меня.

— А потому, что так называемая зарплата была фиктивной. Петтифер никогда не делал этой работы. Гонорар за изданные за границей книги, которые он никогда не писал. Плата за услуги, которые он никогда не оказывал. Вся эта схема от начала до конца была фикцией, к тому же состряпанной не очень компетен­тными людьми, если вы хотите знать мое мнение. Не найдется ли у вас, мистер Крэнмер, каких-нибудь догадок по поводу того, кто от имени доктора мог вывалить на него всю эту кучу дерьма?

У меня догадок не было, и я поспешил сообщить об этом. И я был неприятно поражен легкостью, с которой за пару дней один-единственный фараон при помоши только компьютера смог сорвать фиговый листок, которым Верхний Этаж прикрыл выплату Лар­ри его тридцати сребреников. Хотя подозрения на этот счет у меня всегда были.

— С этой фирмой, «Миллс энд Хьюборн», связаны некоторые весьма занятные обстоятельства, которы­ми, с вашего позволения, я хочу поделиться с вами, — резюмировал Лак с назойливым сарказмом. — Одной из ее побочных областей деятельности, как нам уда­лось выяснить из некоторых источников, является осу­ществление неофициальных платежей по получению правительства Ее Величества, — пол под моими нога­ми закачался, — под которыми я подразумеваю полу­чение больших сумм наличными от казначейства Ее Величества, — при слове «казначейства» его подборо­док вытянулся в мою сторону, — и осуществление разнообразных выплат, включая взятки влиятельным иностранным гражданам, средства для «проталкива­ния» оборонных контрактов и другие так называемые «серые» виды государственных расходов. Вам ничего не известно о вещах такого рода? Видите ли, на мис­тера Брайанта и на меня произвело большое впечатле­ние то совпадение, что вы служили именно в казна­чействе и что деньги британского правительства пере­качиваются именно петтиферовским благодетелям с Нормандских островов.

И в ночном кошмаре мне не могло присниться, что Секция выплат и финансирования может дойти до такого идиотизма, чтобы для выдачи денег Ларри и для финансирования других, не имеющих к нам отно­шения тайных операций использовать один и тот же источник, бесконечно увеличивая тем самым риск ра­зоблачения Ларри и остальных, получающих деньги.

— Боюсь, что все это вне рамок моей компетенции.

— Тогда, может быть, вы скажете нам что-нибудь, что в рамках вашей компетенции, — грубо предложил Брайант. — Вы — высокопоставленный джентльмен из казначейства, и это практически все, что нам позволи­ли узнать о вас.

— Я никак не возьму в толк, что вы подразумева­ете.

— Подразумеваю? Я? О, ничего, ничего, мистер Крэнмер, сэр. Это вне моей компетенции. Очень хит­рая штука, эти тайные фонды казначейства, так мне сказали. Ну ладно, это я могу понять. Когда вам надо сунуть какому-то арабскому дельцу несколько милли­онов, чтобы он помог сбыть ваши разваливающиеся истребители, почему не сунуть несколько монет себе в карман просто за то, что вы — английский джентль­мен? А еще лучше — своему сообщнику.

— Это возмутительное и абсолютно лживое обви­нение.

— Тринадцатая страница, — сказал Лак.

— Что-нибудь заметили? — спросил Лак.

Не заметить было трудно. Тринадцатая страница банковской книжки Ларри относилась к июлю 1994 года. До двадцать первого числа этого месяца на теку­щем счету держалась сумма больше ста сорока тысяч фунтов. Двадцать первого Ларри снял со счета сто тридцать восемь тысяч, оставив на нем 2176 фунтов.

— Что вы об этом думаете?

— Ничего. Он, наверное, купил дом.

— Не угадали.

— Вложил во что-нибудь. Откуда мне знать?

— Двадцать второго июля, предупредив банк за два дня до этого, доктор Петтифер снял со своего счета сто тридцать восемь тысяч фунтов и получил всю эту сумму наличными в коричневых конвертах с двадцатифунтовыми купюрами. Принимать пятидесятифун­товые он отказался. У него не оказалось с собой никакой сумки или портфеля, и кассирше пришлось упрашивать подруг, пока у одной из них не нашлась инкассаторская сумка, куда и были ссыпаны конвер­ты. На следующий день он заплатил своей квартирной хозяйке одну тысячу фунтов и заплатил по четырем большим счетам, включая и счет за вино. Судьба ос­тальной наличности в количестве ста тридцати тысяч фунтов ровно в настоящее время неизвестна.

Зачем, тупо думал я. Какая логика в том, что человек, обокравший русское посольство на тридцать семь миллионов, снимает со своего банковского счета все сто тридцать тысяч? Для кого? Зачем?

— Если, конечно, он не отдал их вам, мистер Крэнмер, — из-за другого конца стола предположил Брайант.

— Или если они не были вашими с самого нача­ла, — высказал свою догадку Лак.

— И незаконными, разумеется, — сказал Брайант. — Но мы ведь не говорим о законных вещах, правда? Выражаясь воровским жаргоном, вы приделали им ноги. Адок положил их в банк. Он ваш кореш. Ваш сообщник. Так?

Я счел ниже своего достоинства отвечать, и он продолжил тоном школьного учителя:

— Вы ведь денежный мешок, не так ли, мистер Крэнмер, сэр? Барахольщики, так я называю их. У вас много, но вы хотите еще. Весь мир так устроен, не правда ли? И вот вы сидите весь день у себя в казна­чействе или сидели. Вы видите, как кучи денег про­плывают у вас под носом, и от большинства из них проку никакого, осмелюсь вам сказать. И вы говорите себе: «Послушай, Тимоти, а ведь вон той маленькой кучке в твоем кармане будет лучше, чем в их». И вы немножко приделываете им ноги. И никто этого не замечает. Тогда вы приделываете ноги другой кучке. Побольше. И снова никто не замечает. Как хороший бизнесмен, вы расширяете свой бизнес. Мы ведь не можем стоять на месте, не правда ли, особенно в наше время и в наш век. Никто не может. Это ведь в человеческой природе, не так ли? Особенно после миссис Тэтчер. И вот в один прекрасный день у вас появляется, так сказать, возможность прорыва на не­кий зарубежный рынок. Рынок, где вам не надо учить местный язык и где вы знакомы с обстановкой. Вроде России, например. И вы затеваете большое дело. Вы, доктор и некий иностранный господин, его знакомый, который именует себя профессором. Каждый из вас в своем деле дока. Но мистер-Крэнмер-сэр — мозги. Мистер Шишка. У него есть класс. Хладнокровие. Положение. Как, уже горячее, сэр? Нам вы можете открыть всю душу. Мы люди маленькие, правда, Оли­вер?

Когда вас обвиняют в чудовищных вещах, ничто не выглядит менее правдоподобным, чем правда. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы защищать свою страну от ее предателей. И теперь на меня самого ставят клеймо предателя. За всю жизнь я не присвоил ни одного доверенного мне пенни. Теперь меня обви­няют в незаконном переводе больших сумм на Нор­мандские острова и выплате их себе при участии моего бывшего агента. И все же, когда я слышу себя доказы­вающим свою невиновность, мой голос звучит абсо­лютно так же, как голос любого виновного человека. Мой голос срывается и становится визгливым, бег­лость речи покидает меня, для себя я так же неубеди­телен, как и для моих обвинителей. Так всегда в жиз­ни, слышу я голос Мерримена, нас наказывают за провинности, которых мы не совершали, а куда большее жульничество сходит нам с рук.

— Мы ведь только думаем вслух, мистер Крэнмер, сэр, — объяснил Брайант со слоновьей вежливостью, когда они дали мне выговориться, — никакому из обвинений предпочтение не отдано, по крайней мере, на данном этапе. В конце концов, мы ведь жаждем сотрудничества, а не крови. Вы говорите нам, где нам искать то, что мы ищем, а мы кладем это обратно на полочку. Все разбегаются по своим домам и выпивают по стаканчику отличного ханибрукского вина. Вы меня понимаете?

— Нет.

Затем последовала бессвязная интерлюдия, во вре­мя которой Лак извлек на свет более ранние банков­ские книжки, которые отличались от первой только величиной сумм на счете. Картина становилась ясна. Как только у Ларри на его счете образовывалась за­метная сумма, он обращал ее в наличность. Что он делал с ней дальше, оставалось загадкой. Из пакета был извлечен месячный проездной билет, все еще действительный, на электричку от Бата до Бристоля стоимостью семьдесят один фунт. Они сказали, что он был найден в ящике его стола в преподавательской. Нет, сказал я, я понятия не имею, зачем Ларри надо было так часто ездить в Бристоль. Возможно, ради театров, или библиотек, или женщин. У Лака, каза­лось, наступил момент счастливого успокоения. Он сидел, словно привязанный к своему стулу, его рот был открыт, а плечи поднимались и опускались под его потной рубашкой.

— Крал ли доктор Петтифер у вас когда-либо и что-либо? — спросил он с тем неизменным недоволь­ством, которое делало его неприятным собеседником.

— Разумеется, нет.

— Однако странно. В других отношениях вы о нем не слишком высокого мнения. Почему вы так увере­ны, что он никогда ничего не украл у вас?

Вопрос был ловушкой, прелюдией к новой атаке. Поскольку, однако, я не имел ни малейшего представ­ления, с какой стороны она начнется, у меня не было иного выбора, чем дать на него прямой ответ.

— Доктор Петтифер может обладать самыми разны­ми качествами, но я никогда не считал его вором, — ответил я и не успел еще закрыть рот, как Брайант закричал на меня. Сначала я подумал, что он поставил себе задачей не дать мне углубиться в мои мысли. Но потом я увидел, что над своей головой он размахивает пухлым пакетом.

— А что вы тогда скажете об этом, мистер Крэнмер, сэр?

Прежде чем увидеть, я услышал: позвякивая, ста­ринные Эммины драгоценности покатились ко мне по столу, все до одного украшения, купленные мной для нее, начиная с робко предложенных ей викторианских черных сережек, через ожерелье с тремя нитками жем­чуга к колье с застежкой в виде инталии [14], изумрудно­му перстню, гранатовой подвеске и камее в золотой оправе, на которой могла быть изваяна сама Эмма, — все было высыпано на стол передо мной, подобно мусору, невежественной рукой инспектора-детектива Брайанта.

Я стоял на ногах. Драгоценности дорожкой лежали на столе, и дорожка заканчивалась возле меня. Долж­но быть, я поднялся очень резво, потому что Лак тоже стоял, перегораживая мне дорогу к двери. Я взял оже­релье с инталией и с опаской повертел его в руке, словно убеждаясь, что оно не повреждено; мысленно я касался пальцами шеи Эммы. Потом я перевернул ее камею, потом ее брошь, ее подвеску и, наконец, пер­стень. В моем мозгу пузыриками всплывала тарабар­щина Конторы: сцепление… расцепление… подсозна­тельные связи… Держать ее подальше от Ларри, гово­рил я себе, что бы они ни делали и чем бы ни угрожали. Эмма должна быть отдельно от Ларри.

Я сел.

— Не узнаём ли мы часом какую-нибудь из этих вещиц, а, мистер Крэнмер, сэр? — добродушно спро­сил Брайант, как фокусник, только что исполнивший хитроумный трюк.

— Разумеется, узнаю. Я их покупал.

— У кого, сэр?

— У Эпплби в Веллсе. Как они попали к вам?

— С вашего позволения, какова точная дата их покупки в торговом доме Эпплби в Веллсе? Мы знаем, что вы не очень сильны в датах, но все же…

Продолжить ему не удалось. Я грохнул своим кула­ком по столу так сильно, что драгоценности поскака­ли, а магнитофон взлетел в воздух, перевернулся и упал лицом на стол.

— Это драгоценности Эммы! Отвечайте мне, отку­да вы их взяли? И перестаньте насмехаться надо мной!

Редко случается, что эмоции и оперативная необ­ходимость совпадают, но это был именно такой слу­чай. Брайант убрал свою улыбку и изучал меня, явно что-то прикидывая. Вероятно, он решил, что я готов признаться ему в обмен на нее. Лак сидел прямо, вытянув в мою сторону свою длинную голову.

— Эммы? — задумчиво повторил он. — Я не думаю, что мы знаем Эмму, а, Оливер? Эмма, кто бы это могла быть, сэр? Может быть, вы просветите нас?

— Вы отлично знаете, кто она. Вся деревня знает, что Эмма Манзини — моя компаньонка. Она музы­кант. Драгоценности ее. Я купил их для нее и подарил их ей.

— Когда?

— Какое это имеет значение? На протяжении пос­леднего года. По разным случаям.

— Она иностранка, да?

— Ее отец итальянец, он умер. По рождению она британская гражданка, и воспитывалась она в Англии. Где вы нашли их? — Я вернулся к тону меланхоличес­ких догадок. — Фактически я ее муж, инспектор! Ска­жите мне, что произошло?

Брайант надел очки в роговой оправе. Не знаю чем, но они меня раздражали. Казалось, что они ли­шают его глаза последних остатков человеческой до­броты. Его траченные молью усы опустились в серди­той усмешке.

— И мисс Манзини в дружеских отношениях с нашим доктором Петтифером, мистер Крэнмер, сэр?

— Они знакомы. Какое это имеет значение? От­ветьте мне, откуда у вас ее драгоценности!

— Приготовьтесь к удару, мистер Крэнмер, сэр. Драгоценности вашей Эммы мы получили у мистера Эдварда Эпплби с Маркет-плейс в Веллсе, того самого джентльмена, который продал вам упомянутые драго­ценности впервые. Он пытался связаться с вами, но с вашим телефоном творилось что-то странное. Поэто­му, опасаясь, что дело может оказаться срочным, он обратился в полицию Бата, которая в то время была занята другими делами и не предприняла дальнейших действий.

Он снова вернулся к амплуа рассказчика.

— Видите ли, мистер Эпплби имеет контакты с Хэттон-Гарден и навещает своих коллег-ювелиров, так у него заведено. И вдруг один из них обращается к нему и, зная его как торговца антикварными украше­ниями, предлагает ему купить ожерелье вашей мисс Манзини с этим, как его, итальянское слово, как вы его назвали? Вон там, слева.

— Инталия.

— Спасибо. Предложив мистеру Эпплби эту Ита­лию, он выкладывает всю кучу. Все, что сейчас перед вами. Это все, что вы купили мисс Манзини, сэр, вся коллекция?

— Да.

— А поскольку все дилеры друг друга знают, мис­тер Эпплби спросил его, откуда у него все это. Тот ответил, что все куплено у мистера Петтифера из Бата. За свои цацки доктор Петтифер получил двадцать две тысячи фунтов. По его словам, это его семейные дра­гоценности. Достались от его матери, теперь, увы, покойной. Это хорошая цена за них — двадцать две тысячи фунтов?

— Это рыночная цена, — слышу я свой ответ. — А застрахованы они на тридцать пять.

— Вами?

— Украшения зарегистрированы как собственность мисс Манзини. Платил страховку я.

— Было ли заявлено страховой компании об их пропаже?

— Никто не знал, что они пропали.

— Вы хотите сказать, что вы не знали. Могли ли мистер Петтифер или мисс Манзини подать заявление от вашего имени?

— Не представляю себе, как они могли это сделать. Спросите лучше в страховой компании.

— Спасибо, сэр, спрошу обязательно, — сказал Брайант и списал название и адрес из моей записной книжки.

— За наследство своей мамочки доктор хотел на­личные, но в магазине на Хэттон-Гарден этого сделать для него не могли. Таковы правила, знаете ли, сэр, — фальшиво-дружеским голосом продолжил он. — Са­мое большое, что они могли для него сделать, это дать ему чек, который можно обналичить в банке, потому что он заявил, что банковского счета у него нет. Потом доктор поскакал через улицу и предъявил его в банке ювелира. Открывать счета не стал, взял всю кучу, и ювелир его больше не видел. Ему пришлось, однако, назвать свое полное имя и подтвердить его водительскими правами. Это удивительно, если учесть, как много причин у него было этого не делать. Адре­сом был Батский университет. Ювелир позвонил в его канцелярию, и там ему подтвердили, что доктор Пет­тифер у них есть.

— И когда все это происходило?

Ах, как ему нравилось мучить меня своей понима­ющей улыбкой!

— А это по-настоящему волнует вас, не так ли? — спросил он. — Когда. Вы не можете припомнить дат, но сами всегда спрашиваете когда.

Он изобразил на своем лице великодушие.

— Доктор толкнул камешки вашей дамы двадцать девятого июля, в пятницу.

Примерно в это время она перестала надевать их, подумал я. После публичной лекции Ларри и после мяса под соусом, которое последовало или не после­довало за ней.

— Кстати, а где мисс Манзини сейчас? — спросил Брайант.

Мой ответ был готов, и я произнес его вполне уверенно:

— По моим последним данным, где-то между Лон­доном и Ньюкаслом. У нее концертное турне, ей нравится ездить с группой, которая исполняет ее му­зыку. Она воодушевляет их. Где она в настоящий момент, точно я не знаю. У нас не принято часто звонить друг другу, но я уверен, что скоро она мне позвонит.

Теперь очередь Лака поиграть со мной. Он развер­тывает еще один пакет, но в нем, похоже, только заметки чернилами, написанные им для самого себя. Я спрашиваю себя, женат ли он и где живет, — если он вообще живет где-нибудь, кроме сияющих продезинфецированных коридоров его службы.

— Сообщила ли вам Эмма что-нибудь о пропаже ее украшений?

— Нет, мистер Лак, мисс Манзини ничего мне о них не сообщила.

А почему же? Уж не хотите ли вы мне сказать, что ваша Эмма потеряла драгоценностей на тридцать пять тысяч фунтов и даже не потрудилась упомянуть об этом?

— Я хочу сказать, что мисс Манзини могла не заметить их пропажи.

— А она жила дома в эти последние месяцы, не так ли? Я хочу сказать, у вас дома? Она ведь не находится в разъездах все время?

— Мисс Манзини жила в Ханибруке все лето.

— И у вас, тем не менее, не возникло ни малейше­го подозрения, что в один день у Эммы были ее украшения, а на следующий день их у нее не было?

— Нет, не возникло.

— Вы не заметили, что она перестала носить их, например? Это могло натолкнуть вас на размышле­ния, не правда ли?

— Только не в ее случае.

— А почему?

— Как большинство художников, мисс Манзини своенравна. Однажды она может нарядиться, а потом целыми неделями одно упоминание о нарядах раздра­жает ее. Причин для этого может быть много. Это и ее работа, что-нибудь, действующее ей на нервы, и ее спинные боли.

Мое упоминание о спине Эммы было встречено многозначительным молчанием.

— У нее повреждена спина? — сочувственным голосом спросил Брайант.

— Боюсь, что да.

— Бедняжка. Как это случилось?

— Насколько я знаю, она подверглась грубому обращению во время своего участия в мирной демон­страции.

— На это ведь можно посмотреть с разных точек зрения, не правда ли?

— Уверен, что да.

— В последнее время она не кусала полицейских?

— Я оставил без ответа этот вопрос.

Лак продолжил:

— И вы не спросили ее: «Эмма, почему ты не носишь свое кольцо? Или свое ожерелье? Или свою брошь? Или свои серьги?»

— Нет, не спросил, мистер Лак. Мисс Манзини и я никогда не беседуем друг с другом в таком духе.

Я был высокомерен и знал это. Лак действовал мне на нервы.

— Прекрасно. Итак, вы друг с другом не беседу­ете, — бросил он. — А также вы не знаете, где она.

Он, очевидно, терял терпение.

— И как, по вашему глубоко личному мнению высокоуважаемого сотрудника казначейства, выглядит тот факт, что ваш друг доктор Лоуренс Петтифер в июле этого года сбыл драгоценности вашей Эммы дилеру с Хэттон-Гарден за две трети того, что вы за них заплатили, заявляя при этом, что это драгоцен­ности его матери, хотя фактически он получил их от вас через Эмму?

— Мисс Манзини была вольна распорядиться эти­ми драгоценностями по своему усмотрению. Если бы она отдала их молочнику, я и мизинцем не пошевелил бы. — Я искал, чем уколоть его, и с благодарностью ухватился за подвернувшееся орудие. — Но мистер Гаппи, вероятно, уже нашел для вас решение вашей проблемы, мистер Лак?

— Это вы о чем?

— Разве не в июле, по словам Гаппи, он видел, как мистер Петтифер приближается к моему дому? В вос­кресенье? Вот вам и грабитель. Петтифер подходит к дому и видит, что он пуст. По воскресеньям прислуги в нем нет. Мисс Манзини и я уехали пообедать в город. Он взламывает окно, проникает в дом, идет в ее комнату и завладевает драгоценностями.

Он, должно быть, уже догадался, что я издеваюсь над ним, потому что покраснел.

— Мне показалось, вы утверждали, что Петтифер не крадет, — подозрительно возразил он.

— Давайте будем считать, что вы меня переубеди­ли, — учтиво ответил я. Магнитофон хрюкнул, и лента в нем остановилась.

— Минутку подожди, пожалуйста, Оливер, — веж­ливо приказал Брайант.

Лак уже протянул руку, чтобы сменить пленку. Но вместо этого он несколько зловеще, как мне показа­лось, убрал руку и положил ее вместе с другой себе на колено.

— Мистер Крэнмер, сэр…

Брайант стоял рядом со мной. Его ладонь легла на мое плечо — традиционный жест при аресте. Он на­гнулся, и его губы были не дальше дюйма от моего уха. До сих пор физического страха у меня не было, но теперь Брайант напомнил мне о нем.

— Знаете ли вы, что это означает, сэр? — очень тихо спросил он, больно сжимая мое плечо.

— Разумеется, знаю. Уберите с меня свою руку. Но его рука не сдвинулась с места. Ее нажим возрастал по мере того, как он говорил.

— Потому что это то, что я с вами собираюсь сделать, мистер Крэнмер, сэр, если не увижу с вашей стороны гораздо больше упомянутого мной сотрудни­чества, чем вижу в данный момент. Если вы не про­явите его в ближайшее же время, то я, как поется в старой песенке, пойду на любые уловки и подлоги, сделаю это делом своей жизни, но упрячу вас туда, где вы весь остаток вашей будете видеть перед собой очень скучную стену вместо мисс Манзини. Вы слы­шали это, сэр? А я не слышал.

— Я слышу вас прекрасно, — сказал я, тщетно пытаясь стряхнуть с себя его руку. — Отпустите меня.

Но его рука держала меня все крепче.

— Где деньги?

— Какие деньги?

— Не стройте из себя дурочку, мистер Крэнмер, сэр. Где деньги, которые вы с Петтифером рассовали по заграничным банковским счетам? Миллионы, при­надлежащие известному иностранному посольству?

— Я понятия не имею, о чем вы говорите. Я ничего не крал и ни в каких заговорах с Петтифером или с кем-нибудь еще не участвую.

— Кто такой AM?

— Кто?

— В дневнике Петтифера из его квартиры сплошь AM. Поговорить с AM, поехать к AM, позвонить AM.

— Абсолютно не представляю себе. Может быть, это «утром»? А РМ — «пополудни» [15].

Думаю, что в другом месте он ударил бы меня, потому что он поднял глаза на зеркало, словно прося разрешения.

— В таком случае, где ваш друг Чечеев?

—Кто?

— Перестаньте ктокать. Константин Чечеев — куль­турный русский джентльмен из советского, а потом русского посольства в Лондоне.

—Никогда в жизни не слышал этого имени.

— Ну, разумеется, вы не слышали. Потому что мне, мистер Крэнмер, сэр, вы нагло лжете своим мерз­ким барским языком, вместо того чтобы помогать в моем расследовании.

— Он сжал мое плечо еще сильнее и налег на него. Огненные стрелы пронзили мою спину.

— Вы знаете, что я о вас думаю, мистер Крэнмер, сэр? Знаете?

— Мне нет никакого дела до того, что вы думаете.

— Я думаю, что вы очень жадный господин с очень большим аппетитом. Я думаю, что у вас есть малень­кий дружок по имени Ларри. И маленький дружок по имени Константин. И маленькая авантюристка по имени Эмма, которую вы растлили и которая считает, что закон — филькина грамота, а полицейских можно кусать. И я думаю, что вы строите из себя аристократа, а Ларри строит из себя вашего ягненка, а Константин вместе с некоторыми другими очень мерзкими ангела­ми поет в московском хоре, а Эмма играет вам на рояле. Я слышал, что вы что-то сказали?

— Я ничего не сказал. Отпустите меня.

— А я ясно слышал, что вы меня оскорбляли. Мистер Лак, вы слышали, как этот джентльмен упот­реблял оскорбительные выражения в отношении по­лицейского?

— Да, — ответил Лак.

Брайант сильно тряхнул меня и прокричал мне в ухо:

— Где он?

— Я не знаю!

Хватка его кисти не ослабевает. Его голос стано­вится тихим и доверительным. На своем ухе я чувст­вую его горячее дыхание.

— Вы на перепутье вашей жизни, мистер Крэнмер, сэр. Вы можете быть паинькой с инспектором-детек­тивом Брайантом, и в этом случае мы сквозь пальцы посмотрим на многие из ваших темных делишек, я не говорю, что на все. Или вы будете и дальше водить нас за нос, и тогда мы не сможем исключить из нашего расследования ни одну из дорогих вам персон, как бы молода и музыкальна она ни была. Вы снова выкрики­ваете мне оскорбления, мистер Крэнмер, сэр?

— Я ничего не сказал.

— Прекрасно. А то ваша леди, согласно нашим протоколам, выкрикивает их. А нам с ней в ближай­шем будущем предстоит много беседовать, и я не хотел бы демонстрировать плохие манеры, ведь прав­да, Оливер?

— Правда, — ответил Оливер.

После прощального нажима Брайант отпустил меня.

— Спасибо, что приехали в Бристоль, мистер Крэн­мер. Расходы, если пожелаете, вам оплатят внизу, сэр. Наличными.

Лак держал для меня дверь открытой. Думаю, он предпочел бы захлопнуть ее перед моим носом, но английское чувство «честной игры» удержало его от этого.

С горящим на моем плече оскорбительным клей­мом кисти Брайанта я вышел в серые вечерние сумер­ки и решительно направился в гору, к Клифтону. Я снял по номеру в двух отелях. Первый был в четырех-звездном «Идене», с прекрасным видом на Гордж. Там я был мистером Тимоти Крэнмером, владельцем унас­ледованного от дяди Боба старинного «санбима», ук­расившего собой гостиничную автостоянку. Второй — в занюханном мотеле «Старкрест» на другом конце города. Там я был мистером Колином Бэйрстоу, ком­мивояжером и пешеходом.

В настоящий момент я сидел в роскошном номере на втором этаже «Идена» с видом на Гордж. Я заказал бифштекс с кровью и бутылку бургундского и попро­сил дежурного отключить мой телефон до утра. Биф­штекс я отправил в кусты под мои окном, а вино, если не считать рюмки, которую выпил, — в раковину. Пустой поднос и запасную пару туфель я выставил за дверь, повесил на ее ручку табличку «Не беспокоить» и по пожарной лестнице спустился к служебному вы­ходу.

Дойдя до телефонной будки, я набрал дежурный номер Конторы с последней семеркой, потому что сегодня была суббота. В трубке раздался подслащен­ный голос Марджори Пью.

— Да, Артур, чем могу быть полезна вам?

— Сегодня после обеда полиция допрашивала меня.

— О да.

И тебе «о да», подумал я.

— Они докопались до выплат Авессалому через наших друзей с Нормандских островов, — доложил я, используя один из бесчисленных псевдонимов Ларри. Мысленно я представил себе, как она печа­тает на своем компьютере «Авессалом». — Они до­копались и до связи с казначейством и подозревают, что я воровал из правительственных фондов и рас­плачивался со своим сообщником Авессаломом. Они уверены, что этот след выведет их и к русскому золоту.

— Это все?

— Нет. Какой-то кретин из секции выплат и фи­нансирования спутал провода. Трубу Авессалома они используют для платежей и другим нашим друзьям.

Дальше была либо одна из ее воспитательных пауз, либо она просто не знала, что сказать.

— Сегодня я ночую в Бристоле, — сказал я. — Завтра утром они могут захотеть побеседовать со мной еще раз.

Я повесил трубку. Моя миссия была выполнена. Я предупредил ее, что другие источники могут оказаться под угрозой. Я объяснил ей причину моего невозвра­щения в Ханибрук. И я был уверен, что она не побе­жит в полицию, чтобы проверить мою версию.

Постелью Колина Бэйрстоу в мотеле был продав­ленный диван с засаленным оранжевым покрывалом. Растянувшись на нем во весь рост, с телефоном под рукой, я смотрел в мрачный желтый потолок и обду­мывал свой следующий шаг. С момента, когда мне в клубе вручили записку Брайанта, я находился в состо­янии оперативной готовности. Со станции Касл Кери я доехал до Ханибрука, где собрал весь свой аварий­ный комплект Бэйрстоу — кредитные карточки, води­тельские права и паспорт — и бросил его в потрепан­ный дипломат, старые наклейки на котором свиде­тельствовали о бродячей жизни коммивояжера. До­бравшись до Бристоля, я оставил «санбим» Крэнмера у «Идена», а дипломат Бэйрстоу — в сейфе управляющего мотелем.

Из этого дипломата теперь я извлек записную книжку с железными кольцами и пятнистой ланью на обложке. Интересно, насколько порядки Конторы изменились после переезда на набережную, размышлял я. Мерримен не изменился ни капли. Барни Уолдон не изменился. И, насколько я знал поли­цию, любая процедура, практиковавшаяся последние двадцать пять лет, скорее всего, будет в ходу и через сто лет.

Собравшись с духом, я набрал номер одной из автоматических телефонных станций Конторы и, све­ряясь с цифрами из своей записной книжки, подклю­чился ко внутренней телефонной сети Уайтхолла. Еще пять цифр соединили меня с отделом Скотланд-Ярда, ответственным за связи с разведкой. Ответил хорошо поставленный мужской голос. Я сказал, что я из Норт-Хауса, что означало код моей секции. Хорошо постав­ленный голос не выказал никакого удивления. Я на­звался Банбери, что означало, что я начальник секции. Хорошо поставленный голос спросил: «С кем вы хоти­те говорить, мистер Банбери?» Я ответил, что мне нужен департамент мистера Хэтта. Никто никогда не видел мистера Хэтта, но если он существовал, то заве­довал информацией о машинах. Откуда-то издалека донеслась рок-музыка, а потом в трубке раздался жи­вой девичий голос.

— Мистеру Хэтту надоедает Банбери из Норт-Хауса, — сказал я.

— Все в порядке, мистер Банбери, мистеру Хэтту нравится, когда ему надоедают. Меня зовут Элис. Чем мы можем быть вам полезны?

Двадцать лет я запоминал приметы машин Ларри. Я мог назвать номер любой его развалюхи и вдобавок еще ее цвет, возраст, приметы и имя бедняги-хозяина. Я назвал Элис номер голубой «тойоты». Я едва успел назвать ей последнюю цифру, как она уже читала мне с экрана своего компьютера.

— Андерсон Салли, Кембридж-стрит, 9А, рядом с Бельвю-роуд, Бристоль, — прочла мне она. — Хотите грязное белье?

— Да, пожалуйста.

И она мне его вывалила: номер страховки, телефон хозяйки, внешние приметы машины, место первой регистрации, срок годности разрешения, других ма­шин у этого владельца нет.

За дежурной стойкой мотеля прыщеватый юноша в красном пиджаке дал мне захватанную карту Бристо­ля-