Темная сторона луны – 1 8 страница

Рене покачала головой.

– Это, видимо, был не человек, – ответила она. – Они считают, что это было животное. Волк. И наверняка больной. У него, скорее всего, бешенство.

Я сглотнула – во рту резко пересохло, а Рене сложила руки и сказала:

– Вижу, что случилось с твоими волосами. И я за тебя боюсь. Я в знаки не верю, но даже я не могу такое игнорировать. Ты, наверное, что‑то видела, когда твоих родителей… – Голос у нее дрогнул, и она замолчала.

– Или у меня какая‑то связь с лесом, – ответила я, вспоминая, что сказал Луис. О том, что у меня якобы есть какая‑то сила.

В чем она заключается? Предчувствовать смерть? Она меня метит? Становится частью меня?

– Этого не может быть, – возразила Рене. Голос ее дрожал. – У человека не может быть связи с местом, даже с этим лесом. Ты просто где‑то живешь, и все. А я… Я волнуюсь о том, как это все на тебя влияет.

– Поверь мне, я уже смирилась с тем, что не помню, что случилось с родителями, – прошептала я, а она посмотрела на меня и сказала:

– Нет, дело вовсе не в этом. Я знаю, что ты ничего не помнишь, милая, но я волнуюсь за тебя, о том, сколько переживаний выпало на твою долю.

– Ты действительно считаешь, что Тантосов и моих родителей убил зверь… волк? – спросила я дрогнувшим голосом.

– Не знаю, с чего вдруг волку кидаться на людей, но если у него действительно бешенство, наверное, это может быть правдой. В лесу неподалеку от дома Тантосов нашли волчьи следы, – рассказала Рене.

В тот момент мне, как никогда, нужно было почувствовать Бена. Мне надо было знать, что наше доверие, наша связь была настоящей.

Но я так ничего и не ощутила.

Я предприняла еще одну попытку, но безрезультатно. В голове было пусто, я осталась наедине со своими чувствами. Я не стала спрашивать Рене, уверена ли она в том, что найденные следы именно волчьи. Я и так видела, что да, и понимала, что мои волосы окрасились снова не просто так. На то была причина. Это был знак.

Но я совсем не понимала, на что он указывает, и боялась, что Луис прав, что у меня есть связь с лесом и что это означает, что я всегда буду окружена смертью.

Бен, прошу тебя, подумала я бессильно и закрыла глаза.

– Эйвери, – сказала Рене, – я не знала, что вы были так близки с Тантосами. Хотя, наверное, следовало догадаться, они же тоже жили в лесу. Позвать кого‑нибудь? Может, Рона? Хочешь?

– Нет, – тихо сказала я, а потом повторила погромче и открыла глаза.

Я не хотела, чтобы на меня кто‑то смотрел. Мне надо было вспомнить, что случилось с родителями, прямо сейчас. Проблема заключалась в том, что я не знала, как это сделать. Наверняка это было не очень сложно, но, что бы я ни делала, что бы ни пробовала, вспомнить случившееся мне не удавалось. Хотя в глубине души я знала, что видела все.

Так почему это оказалось скрыто настолько глубоко?

Я боялась, что знаю ответ. Несмотря на мои чувства к Бену, несмотря на то что я тянулась к нему всем сердцем, я боялась, что будет, когда я все вспомню. Боялась того, что могу увидеть, того, чем могут оказаться эти серебряные вспышки.

Волк.

Об остальном и думать было страшно. Я просто не могла. Не сейчас. Я снова дотронулась до зловещей пряди волос, у меня дрогнуло и закололо сердце.

Рене встала и сказала:

– Приготовлю тебе поесть.

Я покачала головой:

– Мне надо какое‑то время побыть одной. – И ушла в гостевую комнату, в которой жила. Забралась в кровать и принялась плакать – жалея Тантосов, своих родителей и саму себя.

Я ревела потому, что все рушилось, а я не знала, что делать.

Мы с Рене пошли в церковь на похороны Тантосов. Глаза у меня были красные, впрочем, у всех остальных тоже. Служба прошла тихо. Прозвучало несколько молитв, но по большей части люди просто выходили и делились воспоминаниями.

Но сказать им было почти нечего. Тантосы были симпатичными людьми, но очень тихими и закрытыми. В город они выбирались редко. У них была дочь, которая некоторое время ходила в школу, закончила ее и осталась жить в лесу с родителями.

– Джейн чувствовала себя в лесу как дома, – сказал кто‑то. – Она была его частью…

И тут я подумала, что это могла бы быть и моя поминальная служба. Если бы все сложилось чуть иначе… Если бы мама не послала меня за грибами… То, что только что сказали о Джейн, можно было сказать и обо мне.

Мы с ней различались только в одном.

Джейн умерла.

А я нет.

Красная прядь выскочила из‑за уха, и я коснулась ее пальцами. Если лес действительно одарил меня какой‑то силой, мне хотелось бы научиться ее использовать, чтобы остановить происходящее. Все эти смерти.

Я предпочла бы не иметь ко всему этому никакого отношения, но это были пустые надежды.

Когда все высказались, мы снова помолились за Тантосов, попросили Бога присмотреть за их душами.

– Смилостивься над нами, – просил пастор. – Береги всех жителей Вудлейка, направляй тех, кто нуждается в Тебе. Береги всех тварей божьих.

Я сидела склонив голову, но, когда он сказал это, подняла взгляд и увидела открытые глаза пастора.

Он смотрел на Луиса, который подошел позже всех и устроился в заднем ряду, молчаливо и одиноко.

Когда отзвучал последний псалом, я встала и направилась к Луису. Меня окликнула Рене, но я не обернулась, потому что мне нужно было с ним поговорить.

Мне необходимо было узнать, почему он пришел, а также что ему было известно о Тантосах и их гибели.

А еще я хотела знать, что он мог сказать о моей так называемой силе.

Но когда я дошла до последних рядов, его уже не было.

Я протолкалась сквозь небольшую толпу плачущих людей, собравшихся у двери. Пока я пыталась пробраться к выходу, повторяя «простите» и «извините», кто‑то назвал меня по имени. Я знала, о чем они думают. Не так, как я ловила мысли Бена, но все равно знала.

Они спрашивали себя, почему выжила я, тогда как остальные погибли. А еще им было интересно, что мне известно о случившемся.

Что я знала. И что сделала.

От последней мысли у меня кровь в жилах похолодела. Я пыталась вспомнить, что‑то воображала, что‑то видела во сне, размышляла, но ни разу не задумалась…

Ни разу не задумалась о том, что может значить для меня такая потеря памяти. И о том, что эти серебристые вспышки я могла просто выдумать. Чтобы заставить себя поверить в то, что все эти ужасные вещи сделал кто‑то другой. Хотя на самом деле, может быть, это была… я?

Могла ли я это сделать? Я ли это сделала?

Нет. Мне стало больно от этой мысли, как будто меня ударили, и довольно сильно. Я вспомнила свои волосы, окрасившуюся прядь. Она тоже не сказала мне, что это сделала я.

Она сказала, без слов, разумеется, просто на меня нахлынуло понимание, что я единственный человек, который знает, что произошло.

Я вышла из церкви.

Луис был уже на стоянке, шел по направлению к кладбищу и к лесу, простиравшемуся за ним.

Я побежала к нему.

Наверное, он услышал мои шаги, поскольку остановился и развернулся, ожидая меня.

– Эйвери, – поприветствовал он, когда я до него добежала, и я замерла. В голове у меня кружилось столько вопросов, что я не знала, с чего начать.

– Я знал Тантосов, – мягко сказал Луис после некоторой паузы. – Они были хорошими людьми. Добрыми. Они любили лес. Я не ходил туда, где это случилось, так что не совсем уверен, но полагаю, что их зарезал тот же, кто убил твоих родителей. Думаю, тебе следует вернуться к бабушке, в ее дом. И не ходить в лес.

– А что насчет моей силы? – спросила я и показала ему на изменившие цвет волосы. – Это… это смерть?

– Нет, – ответил Луис. – Лес чувствует свои потери, не как человек, но по‑своему чувствует, и он решил демонстрировать эти потери на тебе. Я не… – Голос его дрожал. – Я думал, что это не повторится. Думал, что все уже закончилось. Спрячь эту прядь, Эйвери. Прячь ее ото всех.

– Даже от Рене?

– Нет, – сказал он. – От нее не надо. Она твоя родственница, она поймет. Я пойду, ладно? Но тебе ни в коем случае нельзя ходить в лес. Даже ради Бена.

– Вы все еще не хотите, чтобы я с ним виделась?

– Да, – ответил Луис. Одно слово. Просто, прямо и больно. – Он… совсем запутался.

– Что? Почему? – спросила я, но он не ответил, а растворился среди деревьев – нечеловечески быстро. Но он не был обычным человеком, как и Бен.

Луис тоже был наполовину волком.

Луис мог…

Нет, он не убивал моих родителей. Он же не убил меня, хотя мог сделать это в любой момент, хотя бы сейчас. Вместо этого он рассказал мне о моей так называемой силе.

Лес знал обо всем, что в нем происходит. Это мне, разумеется, было известно, пусть и отвлеченно: естественно, это же природа; но я не осознавала, что лес может… может чувствовать.

Однако он чувствовал. У него был какой‑то свой способ – непонятный, древний, отличный от человеческого; я его не понимала, но лес выбрал меня, чтобы выражать через меня свои ощущения и ожидания. Свои перемены – известные или неизвестные.

Нет, Луис не был убийцей. Он помогал мне. Он не хотел, чтобы я ходила в лес, но это из‑за Бена.

Но что, если, забыв о той ночи, когда убили моих родителей, я забыла что‑то еще? Что, если лес пытался мне что‑то сказать? Я снова потрогала волосы, думая о том, что сказал прошлой ночью Бен. О том, что я мифическая. Что вижу то, чего не видят другие.

– Эйвери? – Рене подошла сзади, и я подпрыгнула так, что лязгнула зубами. – Что ты тут делаешь?

– Я… мама с папой, – сказала я.

Рене посмотрела на меня и повела к их могилам. Она не спросила, почему я не пошла туда сама.

Когда мы дошли до них, я, забыв обо всем, упала на колени.

С тех пор как их засыпали землей, похоронив своих родителей навек, я сюда не приходила. Я взглянула на землю – почва разгладилась, посерела.

Потом посмотрела на надгробия, на написанные на них имена родителей. На даты жизни.

Их не стало слишком рано.

В углу обоих надгробий были нарисованы деревья: знак того, что любили мама с папой.

Может, их погубила эта любовь?

Я положила руку на каждую могилку. Я ожидала, что что‑нибудь почувствую, но ощущала лишь прохладу земли. Я не чувствовала, что родители рядом, не чувствовала, что они за мной наблюдают. Я так и не знала, кто или что лишило меня их.

Я подумала о Луисе, о том, как он сидел позади всех, а священник упомянул «тварей божьих». Мне стало интересно, знал ли кто‑нибудь еще то, что знала я. Задавался ли кто‑нибудь такими же вопросами о волках и лесе, о том, нет ли тут странного? Вспоминали ли люди легенды об основании Вудлейка, считали ли, что они могут оказаться правдивыми? Думали ли, что в лесу до сих пор могут жить необычные волки?

– Ты хорошо знаешь Луиса? – спросила я Рене, обернувшись к ней.

Она смотрела на могилы родителей, но когда я заговорила, она просто застыла. На лице читалось потрясение.

– Раньше знала, – наконец ответила она. – Мы некоторое время вместе учились в школе – в старших классах. Но это было давно. Я несколько лет с ним не разговаривала. И не виделась.

– А он… – Я сглотнула. – Он тебе не кажется… каким‑то необычным?

– Он не более необычен, чем любой человек, решивший всю жизнь провести в лесу, – сказала она. Но на меня при этом не смотрела.

Она знала. Я не понимала что именно. Но что‑то ей было известно, как и пастору.

Я глубоко вдохнула:

– А может, он убил Тантосов? И маму с папой?

– Нет, – ошарашенно сказала она. – Луис ни за что бы такого не сделал. Это не кто‑то из местных. В Вудлейке нет людей с таким злым сердцем. Рон вызвал людей из ФБР, они будут участвовать в расследовании, потому что наши случаи сходны с серией других убийств.

– А были другие убийства? Люди погибали так же, как мои мама с папой? Как Тантосы?

Рене смотрела на меня довольно долго, потом кивнула:

– Да, так говорят. И Рон не вызвал бы ФБР, если бы на это не было причин. – Она повернулась ко мне. – Я смотрела на тебя сегодня во время службы, – мягко сказала она. – Когда все высказывались о Тантосах, ты подумала о том же, о чем и я, – да, Эйвери, все, что говорили о Джейн, могли бы сказать и о тебе. Я думаю, что нам… – Она набрала полные легкие воздуха. – У меня есть некоторые сбережения. Думаю, нам с тобой следует съездить отдохнуть. Точнее, я думаю, что нам надо уехать как можно дальше и как можно скорее.

– Уехать? Сейчас?

– Да. Мне надо все уладить, но мы уедем завтра же, – ответила Рене. – Можешь даже в школу не ходить. Сегодня соберешь вещи, а завтра утром поедем в аэропорт. Вообще я считаю, что тебе лучше не выходить из дома. По крайней мере, без меня. Ладно?

– Я… хорошо, – ошеломленно сказала я. – Куда мы поедем?

– Это будет сюрприз, – сообщила Рене, и я посмотрела на нее. И по ее лицу поняла, как она взволнована.

– Ты думаешь, что я могу рассказать кому‑то, кому об этом лучше не знать. Кому?

– Некоторые люди могут заставить тебя сказать что‑нибудь такое, чего ты вовсе не хотела говорить, – тихо ответила Рене. – Могут добраться до самого сердца, а я… мне очень важно, чтобы с тобой все было хорошо. Поэтому я не хочу, чтобы ты выходила до нашего отъезда. Поехали домой, я приготовлю поесть, а потом ты сможешь отшлифовать доски для крыльца, а я займусь организацией нашего путешествия.

– Бен не такой, – сказала я, догадавшись, о ком она говорила, – и поняла, что не ошиблась, потому что она промолчала. Просто ненадолго закрыла глаза, а потом посмотрела на меня:

– Давно ты его знаешь?

– Не очень, – ответила я. – Но мы…

– Понимаю, – перебила она. – Я вас вчера застала, и я вижу, что ты к нему что‑то чувствуешь. Но иногда бывает, что кто‑то что‑то скажет, и ты больше ни о чем думать не можешь. Ни о ком. Ты сейчас очень уязвима, после всего, что случилось, ты на все очень чутко реагируешь, а я не хочу, чтобы тебе стало еще больнее. Так что да, когда я говорю, что тебе лучше не выходить, это означает, что тебе лучше и с Беном не встречаться.

– Но он не сделает мне больно, к тому же он не может заставить меня сказать то, чего я не хочу говорить, или сделать что‑то, чего я не хочу делать. Мы…

Я замолчала, потому что поняла: я не знаю, что сказать. Что мы с Беном можем читать мысли друг друга? Что он говорил то же самое, что и Рене – просил меня не ходить в лес, и что я не послушалась? Что по какой‑то причине его с Луисом способности заставлять людей что‑либо думать или делать на меня не действуют? Что Бен, как и Рене, считал, что я как‑то связана со всем произошедшим?

Даже мысли об этом казались безумными. Я была обычной девушкой, которая ничего из себя не представляла, но которая видела, как рухнула ее жизнь, и…

Из‑за уха снова выскочила прядь кроваво‑красных волос и легла мне на лицо, огибая подбородок. Концы загибались кверху, к губам.

Не могли же волосы пахнуть кровью.

Но они пахли, и теперь я была почти уверена в том, что поняла, что это значит. Лес горевал.

Я задрожала. Рене мягко, очень мягко сказала: «Идем», и мы пошли обратно к церкви. Когда мы направились к машине, то увидели Рона – он помахал нам рукой.

– Привет, – поздоровался он и застыл, глядя на мои волосы. – Ты… Эйвери, что с тобой? – спросил он, широко раскрыв глаза.

Мне не хотелось его расстраивать. Он уже видел достаточно смертей, он присматривал за мной, когда мне было настолько плохо, что я даже не могла пошевелиться. Когда я сидела рядом с останками своих родителей, вся в крови, он мне помог.

– Пыталась покрасить волосы, да не получилось как следует, – попыталась сказать я как можно беспечнее. – Хотела сделать мелирование, и вот что вышло. – Я спрятала кроваво‑красные волосы за ухо. – Хуже всего, что закрасить можно будет только через день.

Я не знала, правду я говорю или нет, но Рона мои слова, похоже, обрадовали. Он несколько расслабился, улыбнулся Рене и сказал:

– Пожалуй, это единственное, чего не делал Джон в молодости, чтобы позлить тебя.

Рене рассмеялась. Напряженно, но все же это был смех; а я с грустью подумала о том, что папа не знал, как Рене его любит. Мне было жаль, что они не разговаривали… когда у них была такая возможность.

– Да, волосы он ни разу не красил. Хотя стричься вы в школе наотрез отказывались.

– Нет, я не отказывался, – возразил Рон, улыбаясь, а потом посмотрел на меня: – Я… Эйвери, я понимаю, что тебе тяжело, но когда ты узнала о том, что случилось с Тантосами, ты ничего больше не вспомнила? Ну хоть что‑нибудь?

Нет. Только то, что мама настойчиво просила меня сходить за грибами. И серебряные вспышки.

Очень яркие серебряные вспышки, нечеловечески быстрые, они казались чудовищно злыми…

Они были злыми.

– Нет, – ответила я. – Я старалась, но…

Я замолчала. Я стыдилась того, что не оправдываю возложенных на меня надежд.

– Ничего страшного, – сказал Рон. – Я помню, в каком состоянии тебя нашел. Агент из ФБР заинтересовался тобой в первую очередь, как будто ты подозреваемая! Но я объяснил ему, что к чему. Ты жертва. Я знаю это, Эйвери. Я хочу, чтобы ты понимала, что я сделаю все, что потребуется, чтобы оберегать тебя. Я о тебе позабочусь.

– Спасибо, – сказала я.

Он кивнул, повернулся к Рене, приподнял шляпу и пошел к своей машине. По пути ему встретился Стив, и Рон кивнул ему.

Я насторожилась, когда до меня дошло, что Стив направляется к нам.

– Идем, – прошептала я, как наэлектризованная.

– Рене, – поздоровался Стив, и я вздохнула, чем заставила его сначала посмотреть на меня, а потом продемонстрировать улыбку Рене.

Он подошел к нам. К бабушке.

– Я лишь хотел попросить вас еще раз обдумать мое предложение, – сказал он. – Предлагаю ту же сумму, что и в первый раз, несмотря на второе убийство. – Он сунул руки в карманы. – Мне кажется, с учетом последних событий Джон бы не хотел, чтобы вы оставили этот участок себе. Он хотел, чтобы лес был полон жизни, а… Подумайте об этом, ладно? Пообещайте мне.

– Обещаю, – сказала Рене, и Стив улыбнулся.

– Если захотите поговорить, можете звонить в любое время, – добавил он и направился к своей машине.

Как только он ушел, я повернулась к Рене:

– Ты не продашь лес!

– Эйвери, дома уже, считай, нет… Я не могу помешать им его снести, а твой отец… И он, и твоя мама умерли там, а теперь и еще одна семья, – заговорила Рене. – Ты думаешь, он хотел бы, чтобы ты владела этим участком? Чтобы мы его сберегли? Думаешь, он хотел бы, чтобы ты продолжала туда ходить?

– Хотел бы.

– Нет, не думаю. Он предпочел бы, чтобы ты была в безопасности. Он любил тебя больше, чем лес.

– Не продавай его. Лес принадлежит только самому себе, – сказала я, и собственный голос показался мне каким‑то странным. Тон почему‑то получился приказным. Это, казалось, шло откуда‑то с такой глубины, о которой я даже не подозревала, и когда я закончила, то поняла, что моими устами говорил лес.

Он действительно чувствовал, что в нем происходило, не как человек, а глубже, превосходя границы времени, как понимала его я или кто‑либо другой, и теперь я стала его голосом.

Несовершенным, облаченным в человека голосом.

Я действительно была избранной, Луис все верно сказал. Окрасившиеся за ночь волосы указывали на мою силу. Теперь я ее чувствовала. Нелегким, ожидающим своего часа чувством, которое примешивалось к горю, связанному с утратой родителей, и волнению за Бена.

Лес пытался что‑то через меня сказать.

Он говорил через меня.

Рене оторопело посмотрела на меня. Такого пустого взгляда я у нее еще никогда не видела.

– Не продам, – произнесла она совершенно без эмоций, так что у меня мурашки по коже побежали, а потом покачала головой и добавила: – Даже не знаю, почему я об этом подумала. Ты права. Землю продавать нельзя, особенно Стиву, который сразу же вырубит все деревья, которые так любили твои родители. Ладно, поехали домой.

К ней вернулась привычная интонация, и я была уже почти готова забыть, что случилось.

Почти. Потому что окрашенные волосы, которые я срезала, снова появились у меня на голове, и, когда мы ехали домой, они снова выскочили из‑за уха и упали на лицо.

Коснулись моих губ, и я почувствовала металлический привкус.

Это был привкус крови, и я вспомнила, что прошлой ночью убили трех человек. Я чувствовала, как лес оплакивает их, переживая из‑за случившегося.

Я не слышала в голосах Бена или Луиса интонаций, которые могли бы заставить меня слушаться их и подчиняться. А вот я сама только что заставила Рене согласиться со мной, хотя она собиралась сделать нечто полностью противоположное. Я не была такой, как Бен, но тем не менее…

Когда мы подъезжали к дому, я посмотрела на лес.

Он сделал меня своей. Изменил меня.

Я была нужна ему, но что он хотел мне сказать? Чего ждал от меня? Почему выбрал именно меня?

Если сам лес такой сильный, почему же он допустил убийство моих родителей?

Я снова посмотрела на него, но он был тих. Ответов на свои вопросы я не получила.

По крайней мере, ничего не услышала. Я лишь чувствовала страх.

Собственный, но не только.

Это не был страх Бена. Он пришел откуда‑то из неведомых мне древних времен, из времен, когда людей еще не было.

Он пришел из леса, и это чувство не было похоже на то, что я испытывала, когда улавливала эмоции Бена – его сигналы были мощными и четкими, а то, что я услышала сейчас, было похоже на тихий, непрекращающийся шепот. Легкое, полное страха дыхание, не слышное никому, кроме меня.

И помочь ему, кроме меня, было некому.

Рене твердо решила, что мне лучше никуда не выходить, поэтому попросила меня помочь ей приготовить обед, а потом, когда она разговаривала по телефону, я принялась зачищать наждаком огромную доску. Я видела, как это делал папа, когда что‑то строил. Доска становилась гладкой очень медленно, лишь иногда отлетали небольшие щепки, давая мне понять, что дело движется.

Я сидела в кухне и смотрела на улицу, на то место, где будет крыльцо. Видела я и лес.

Я видела лес, а Рене посматривала на меня. Когда я бросала взгляд через плечо на нее, она улыбалась, словно напоминая, что никуда меня не отпускает.

Словно знала, что лес меня зовет.

Хотя он меня не звал. Я не ощущала потребности пойти в лес. Мне просто хотелось этого, потому что я всегда туда ходила, когда мне было плохо, когда надо было подумать. То же самое делали мои родители, это они меня научили.

Но они уже не в лесу. Теперь они лежат на кладбище, на котором нет деревьев. В земле, на которой лес не растет уже давно.

Что было после того, как мама попросила меня сходить за грибами? Почему при мне не нашли никаких грибов? Где я была? Что видела?

Я всегда собирала грибы в маленькое лукошко, которое сделала мама. По цвету оно не отличалось от лесной подстилки. Когда я была маленькая, то повязывала ремень вокруг талии, а когда подросла, крепила его к штанам или обматывала вокруг запястья.

Оно могло упасть, его могло засыпать листьями, так что его никто не обнаружил. Но тогда оно все еще в лесу, и если я его найду…

Если я его найду, то пойму, где была, когда все это случилось.

Если я узнаю это, возможно, придет и что‑нибудь еще. Может, тогда я, наконец, вспомню всю ту ночь.

Мне очень этого хотелось. А еще мне хотелось увидеть Бена. Я закрыла глаза, подумала о нем и почувствовала…

Лишь волнение. Глубокое и бесконечное. Я ощущала, как он старается его оттолкнуть, но оно не уходило.

Что‑то было не так. Мне нужно было его увидеть, и я ждала, когда он это поймет, ждала, что он отреагирует, как обычно, хотела почувствовать себя прекрасной и желанной.

Но он об этом не думал.

Он паниковал.

Бен не хотел меня видеть, он не хотел, чтобы я шла в лес – сейчас, после того…

И тут все снова стихло.

Все переменилось, чувство паники превратилось в нечто более глубокое и первобытное.

Бен…

Он превратился. На миг я задумалась о том, почему он это сделал, а потом поняла. Ему было страшно. Потому что я уловила его страх, и это – мое присутствие – испугало его еще больше.

Я вспомнила, что он говорил про полнолуние, про то, что если менял облик прошлой ночью, он не мог стать человеком до рассвета.

Мне надо было как‑то с ним увидеться. Поговорить.

И найти лукошко.

Я перевернула доску и принялась натирать ее наждаком с другой стороны. Я бросила взгляд на Рене – она на меня больше не смотрела. Хмуро уставилась на лес, продолжая тихонько разговаривать по телефону.

Я не стала спрашивать у нее разрешения выйти, поскольку знала, что не получу его. Я также подозревала, что ночью тоже не смогу сбежать, потому что она, скорее всего, не ляжет, будет караулить меня. Она знала, что я уже выходила ночью из дома, и видела меня с Беном.

И она прямо сказала мне, что не хочет, чтобы мы продолжали встречаться.

Когда она закончила переговоры по телефону, я спросила, куда мы поедем.

– Это будет сюрприз.

Я кивнула, словно это было в порядке вещей, как будто в том, что она мне ничего не говорит, не было ничего странного, и спросила:

– Можно… Ничего, если я сейчас пойду собирать вещи? Хочется заняться чем‑то, чтобы не думать.

Рене подошла ко мне и взяла за руки:

– Разумеется. Я… Насчет того, куда мы едем… Пусть это будет сюрприз, потому что мне не хотелось бы… Хочу быть уверена, что ты будешь в безопасности. Понимаешь?

Нет.

Но я промолчала. Вместо этого я заговорила о другом.

– Папа тоже обрабатывал доски наждаком. – Я улыбнулась.

Рене тоже:

– Знаю. Давай я продолжу, а ты иди, собирай вещи. Через некоторое время зайду тебя проведать.

Я снова кивнула:

– Я оставлю дверь открытой, так что, если что‑то понадобится, кричи.

– Отлично, – ответила Рене, и я тут же добавила:

– Погоди. У меня же нет чемодана. Дома есть, но Рон привез все вещи в коробках.

– У меня есть на чердаке, – сказала Рене. – Уверена, что найду его минут за пятнадцать.

– Хорошо. – Я помогла ей открыть ведущую на чердак дверь и проводила ее взглядом, пока она поднималась по лестнице.

А потом, когда бабушка поднялась на самый верх, чтобы найти мне чемодан, я бесшумно пошла вниз по лестнице. Очень быстро.

Я выбежала на улицу. Но не двинулась через двор. На чердаке было окно, которое как раз выходило на лес. И я знала, что Рене будет выглядывать, а я…

Мне надо было поспешить. Успеть попасть в лес.

Добраться до места, куда почти никто не ходил.

И я не побежала через двор. Прошла по улице до самого ее конца, обогнула стоявший там пустой дом с вывеской «НЕДВИЖИМОСТЬ СТИВА БРАУНИНГА» и оттуда уже бросилась в лес.

Рене расстроится, но, даже если она пошлет за мной Рона и всех наших полицейских, они меня не найдут. Там, куда я направлялась, не найдут.

Я не собиралась идти к себе домой. Я даже не собиралась пока разыскивать лукошко.

Мне нужен был Бен.

Я вошла в лес и подумала о нем. Только о нем, не задумываясь о том, куда я иду, не глядя на деревья, мимо которых проходила.

Я шла, куда вело меня сердце.

Забралась я довольно глубоко. Деревья вокруг росли очень высокие, и я казалась себе маленькой и незнакомой – именно такой они меня и видели.

Я шла, и в глубине леса, там, где я точно не бывала раньше, нашла Бена. Он сидел у одного из старых высоких деревьев, обхватив голову руками.

Он был босиком, ноги грязные, как будто он бежал.

– Эйвери, – проговорил он, когда я приблизилась к нему. Он, разумеется, знал, что я приду, найду его. Такова была наша взаимосвязь.

Бен показался мне таким же, как лес: прекрасным и непохожим на человека. Он был собой, и он выглядел таким одиноким, что я сразу направилась к нему, села и положила голову ему на плечо, вдыхая его теплый лесной аромат.

Он повернулся и притянул меня к себе, дотронувшись пальцами до моих волос. И замер, когда увидел кроваво‑красную прядь:

– Это…

– Это появилось утром, когда я проснулась.

Какое‑то время он молчал.

– Я не помню, что произошло прошлой ночью, – сказал он. – После того, как мы расстались, я… – Он сделал паузу. – Меня так влекло к тебе, что я чуть не пришел. Я хотел прибежать к твоей бабушке и найти тебя, забраться в дом и дотронуться до тебя…

От силы его чувств у меня перехватило дыхание. Я представила, как открываю глаза и вижу перед собой Бена. В комнате, в которой сейчас живу. В своей постели. Я придвинулась поближе к нему, у меня участилось дыхание. Бен тихонько вскрикнул и отстранился от меня.

– Я превращался, – сказал он с надрывом. – Я… меня так к тебе тянуло, что я испугался сам себя и сделал это, чтобы не прийти к тебе.

– Ты превращался? Ты же сказал, что в полнолуние не сможешь изменить свой облик до самого утра, что всю ночь будешь вол… – Я осеклась, вспомнив о том, что той ночью случилось. О смерти Тантосов, о том, как им выдрали глотки, о том, что на них, по всей видимости, напал зверь.