Темная сторона луны – 1 5 страница

Следовало уйти из школы, хотя бы просто развеяться, но я осталась и, войдя в кабинет рисования, поняла почему.

Бен.

Я направилась к своему мольберту. Мне предстояло пройти мимо него, и он уставился прямо перед собой, на челюсти у него подрагивал мускул.

– Я знаю происхождение фамилии «Дьюзик». Что она означает, – прошептала я.

Он вздрогнул, а потом застыл:

– Обычная фамилия. Просто… – Увидев выражение моего лица, он замолчал и отвернулся к мольберту: – Слушай, я только что сюда приехал. Я пытаюсь тут освоиться. В вашем городке. А ты… – Он смолк.

– Я знаю, кто ты такой, – сказала я, и он посмотрел на меня.

– Я знаю, что ты знаешь, – ответил он.

Я не ждала от него такого и очень удивилась:

– Да?

– Я почувствовал, что вчера ты это поняла, – объяснил он. – И что убедилась в этом сегодня. Эйвери, я чувствую, что чувствуешь ты. Ловлю твои сильные и глубинные эмоции. А ты чувствуешь мои. Так… не должно быть, но я не могу это остановить.

– Я не такая, как ты, – проговорила я дрожащим голосом. – Я – человек, не то, что ты, и я не чувствую чужих чувств. Это невозможно. Ты можешь что‑то заметить, но чувствовать то же самое, что и другой, не можешь.

Он посмотрел на меня, и я вспомнила произошедшее накануне вечером. Я каким‑то образом знала, чего он хотел. И сейчас он мог думать лишь обо мне, ему до боли хотелось снова меня поцеловать. Он не стеснялся того, что нас увидят, он лишь хотел, чтобы то, что было вчера, повторялось снова и снова.

Бесконечно.

Я изнывала от желания повернуться к нему и в этом мимолетном движении увидеть подтверждение тому, что знали мы оба: что разгоревшееся между нами чувство сильнее нас обоих.

Мы стали бы прекрасной парой – или уничтожили бы друг друга.

Этого я допустить не могла. Мне надо было выяснить, что случилось с родителями. Я не готова была смириться с тем, что они погибли из‑за прихоти безгранично жестокого существа, черноту души которого не описать словами. Этому существу нужен был лес, а зачем – не понимал даже Бен. И оно было полно зла, бесконечного зла.

И я сделала шаг, но не по направлению к Бену.

Я пошла в другой конец комнаты и встала рядом с Кирстой. Принялась устанавливать мольберт. Она посмотрела на меня и заметила, что у меня трясутся руки. Кирста молча помогла мне, и у меня в душе зародилось желание поговорить с ней. Ведь это она рассказала мне легенду, которую так усердно постарался опровергнуть мой отец. Может, она поймет.

Но нет. Я была уверена в том, что из этого ничего не выйдет. И Бен тоже это понимал.

Даже стоя в противоположном углу класса, я могла читать его мысли – настолько мощным был заряд. Он сгорал от желания.

Я почувствовала, что раскраснелась, и уставилась на вечноумирающие яблоки, которые мы рисовали до сих пор.

Кажется, это был самый длинный урок в моей жизни, и, когда наконец зазвонил звонок, я пулей вылетела из класса. На меня смотрели, но это меня не остановило.

Сделала я это потому, что, если бы я задержалась хоть на секунду, я бы подошла к Бену. Несмотря на все, что выяснила о нем, несмотря на то, что о той ночи я ничего не помнила – кроме серебристой вспышки, – все это не шло ни в какое сравнение с тем, что я к нему испытывала.

Даже после всего прочитанного в Интернете сердце говорило мне, что Бен – это Бен. Но, с другой стороны, прежде сердце было уверено, что мои родители будут всегда рядом.

Я решила не доверять ему, поэтому выбежала из школы, забыв о том, что надо убрать вещи в шкафчик, сделать домашнее задание и все остальное, из чего состояла моя жизнь, и принялась разыскивать машину Рене.

Так и не найдя ее, я побежала по тротуару.

И налетела на Луиса, двоюродного деда Бена.

– Эйвери, – сказал он, когда я отлетела от него – в прямом смысле: он хотя и был стариком, морщинистым и седым, тело у него оказалось очень мускулистое. – Сочувствую тебе по поводу родителей.

– Спасибо, – на автомате ответила я, уставившись на него. Он был родственником Бена. Значит ли это, что он такой же? Как Бен?

– Ты познакомилась с моим внуком, – проговорил он очень мягко. – Насколько я понимаю, ты увидела в нем что‑то такое, что большинство людей не замечает. Но это не то, что ты подумала. Бен точно такой же, как и ты. Поразмысли над этим, и ты увидишь. – Голос его звучал все так же мягко, успокаивающе. Он как бы обволакивал меня, заставляя поверить в сказанные слова. – Помни, Бен такой же, как и ты, как и все остальные.

– Нет, не такой, – возразила я, и Луис уставился на меня. Глаза у него были темные, карие, но в них были прожилки другого цвета. Серебристого.

Я вздрогнула, удостоверившись, что они одинаковые.

– Вы тоже такой, как Бен, да?

– Что ж, – ответил Луис, пристально глядя на меня, – Бен сказал, что если я буду разговаривать с тобой, как с остальными, ты не станешь слушать. Твои сердце и разум остаются чисты, что бы тебе ни сказали, да?

– Вы не ответили на мой вопрос.

– А надо?

Я посмотрела на него.

– Нет, – наконец сказала я.

Луис улыбнулся. У него были ровные белые зубы. Они не казались страшными, но мне в них увиделось что‑то нечеловеческое. Вообще в нем.

– Кроме вас, у Бена родственников нет?

– Да, сейчас, – начал Луис, – такие, как мы, в опасности. Отец Бена старался ее избежать, но не смог.

– И тут он тоже в опасности?

– Он считал, что нет, надеялся, что положение дел не изменится. Наверное, стоит оставить этот разговор.

– Хорошо. А может, скажете, кто убил моих родителей?

– Какая‑то злая сила, – ответил он после паузы. – Непонятная сила, но от нее остались кое‑какие следы. И ей, чем бы она ни была, нужен лес, но она хочет не сохранить его, а уничтожить.

– А не вы?

– Нет.

– Вы могли бы найти убийцу моих родителей и остановить его?

Луис медленно покачал головой:

– Я очень стар и долго жил один. Жизнь во многом прошла мимо, и это был мой выбор. Я не могу остановить того, кому нужен лес. Я эту силу не понимаю. Но ты, Эйвери, можешь, и поэтому ты должна быть осторожна. Ты понимаешь лес как мало кто другой. Видишь его таким, какой он есть, а он видит тебя. В тебе есть сила, а зло как раз за этим и охотится.

– Сила? – Я чуть не рассмеялась. Мне семнадцать лет, мои родители умерли, а моя жизнь… Я весь урок заставляла себя сдерживаться, чтобы не подойти к Бену, который был наполовину волком. Никакой силы у меня не было. Я не помнила, кто убил моих родителей, и меня тянуло к какому‑то мифическому существу. Которого вообще не должно было быть.

– Сила, да, – ответил Луис. – Однажды, много лет назад, я знал похожую на тебя женщину, но она не хотела… Все, замолкаю. Сюда идет Бен.

– Погодите. Что это за сила, если она у меня действительно есть? И почему я ничего не могла поделать, когда погибали мои родители?

– Не знаю. Лес – мой дом, но своего сердца он мне не раскрывает. Мне известно лишь то, что у Вудлейкского леса есть связь с чем‑то более древним, чем кто‑либо из живущих в нем, и что это нечто присутствует в тебе.

– Это мне ни о чем не говорит.

– Извини, – сказал он, – но кто ты такая и кем станешь – решать тебе, и это придется сделать довольно скоро. Но Бен… Бен не должен при этом пострадать. Ты не можешь допустить того, чтобы он погиб за тебя.

– Не погибнет, – ошеломленно ответила я, и Луис посмотрел на меня.

– Может, – возразил он. – Я не часто прошу о чем‑то, но сейчас просто вынужден это сделать. Отпусти Бена. Перестань о нем думать.

– Погодите‑ка. Я этого не просила. Он со мной заговорил, он…

– Я понимаю, что это несправедливо, – продолжал Луис, – но ты видела нечто совершенно ужасное, и я не хочу, чтобы эта сила зла забрала Бена.

Сказанное Луисом отнюдь не помогло мне почувствовать какую‑либо уверенность в собственном будущем.

– Значит, вы хотите, чтобы я больше не думала о Бене. И, помимо этого, вы знаете, что что‑то хочет меня убить, но понятия не имеете, что именно?

– Мне очень жаль, что я больше ничем не могу быть тебе полезен. Но отпустить Бена будет не так сложно, как тебе кажется. Люди забывают… – Он сглотнул. – Они забывают быстрее, чем другие существа.

Я уставилась на него:

– Вы сказали, что знали кого‑то, похожего на меня. Кто это? Что с ней случилось? Она умерла?

– Нет, она предпочла забыть то, что видела. То, чем она являлась. – В его голосе прозвучала боль.

– Эйвери? – услышала я из‑за спины. – Луис? – Второе имя было произнесено более низким и недовольным голосом. – Я вижу, она расстроена. Что ты ей сказал?

– Только правду, – ответил он. – Нам пора идти.

– Но…

– Бен, – обратился к нему Луис, и в его голосе прозвучала мольба. Любовь. И страх.

Я знала, что такое потерять любимого человека, а Луис любил Бена. Этого я не чувствовала, я уловила лишь смущение и беспокойство самого Бена.

У него, кроме Луиса, никого не было, и мне меньше всего хотелось снова запачкать руки в крови.

Особенно если это будет кровь Бена…

Этого я просто не перенесу.

– Мне пора, – сказала я и ушла. Я старалась ни о чем не думать. И не чувствовать ничего по отношению к Бену.

– Эйвери, – позвала меня Рене, и я подошла к ней.

– С кем это ты разговаривала? – спросила она.

– С соседом. Живет неподалеку. В противоположную сторону от Тантосов. Луис Дьюзик.

– А, и чего он хотел? – Голос Рене показался мне странным. Напряженным.

– Выразил соболезнования по поводу мамы с папой. Ты же с ним общалась? Он всегда такой… прямолинейный?

– Тут все друг друга знают, – сказала Рене, не отвечая на мой вопрос. – Ты готова?

– Будем строить крыльцо, – предложила я по пути домой и заставила себя думать о работе. Думать о досках и гвоздях вместо Бена.

– Согласна, надо что‑нибудь успеть до ужина, – ответила Рене.

Она остановилась у почтового ящика. Потом открыла окно и помахала рукой – у обочины стояла машина. Полицейская.

– Рон, – спросила она, – что ты тут делаешь? Есть новости?

Рон кивнул и посмотрел на меня.

– Мне очень жаль, – сказал он.

У меня сердце ушло в пятки.

– Ладно, идемте лучше в дом, – предложила Рене.

И мы поехали. Губы у нее были сжаты, лицо опечаленное.

Рон последовал за нами и тоже вышел из машины. Рене посмотрела на него и сказала:

– Пойду на кухню, налью всем чего‑нибудь попить. – Голос ее звучал чересчур жизнерадостно, нервно.

Рон кивнул. По всей видимости, ему было неловко.

– Как ты, – обратился он ко мне, – в порядке? Что‑нибудь еще вспомнила?

Рон, в лесу волки. И это не простые волки, они наполовину люди, и у меня с одним из них образовалась какая‑то непонятная мне связь, я улавливаю все его самые яркие чувства. Ах да, а еще, что‑то наверняка хочет меня убить, но что именно – никто не знает.

– Нет, – ответила я, – ничего.

И мы направились в дом.

– Не буду томить вас, – начал Рон, когда мы все уселись за стол. Он кивнул мне, когда я подала ему стакан лимонада, приготовленного Рене. – Ни один из тестов не дал никакой информации, по которой мы могли бы определить, кто покалечил и убил… – Он откашлялся, бросив на меня взгляд.

Покалечил. Вот что сделали с моими родителями. Я видела их тела под полиэтиленом, видела, что с ними сделали. И хотя, несмотря на многочисленные попытки, причем каждая последующая расстраивала меня все сильнее, я не помнила случившегося, я не забыла, что было потом. Как я кричала. И снова услышать об этом, сидя в залитой солнцем кухне Рене, со стаканом лимонада в руках…

Я подумала о том, как добралась той ночью до дома родителей, о том, что там все было так же, как и всегда, и, тем не менее, уже появились признаки упадка. То же самое можно было сказать и о моей жизни.

– Эйвери, – мягко сказала Рене, положив руку мне на запястье. Пальцы у нее были теплые. Я разжала руку, в которой держала стакан, аккуратно поставив его на стол. А Рене бросила взгляд на Рона.

– Зря я это сказал. Простите, – извинился он. – Я любил Джона и Дебби, и я… – Он смолк, поставил стакан и прижал ладони к столу. – Я даже представить не мог, что нечто подобное произойдет в Вудлейке, тем более с такими хорошими людьми. Тут невольно задумываешься о силах, правящих этим миром. О том, что в нем есть зло.

– Ты за всеми нами присматриваешь. Этого более чем достаточно, – сказала ему Рене. – Но почему же так ничего и не выяснилось? – Бабушка была бледна, и я поняла, что новости насчет результатов тестов понравились ей не больше, чем мне.

– Не знаю, – мрачно ответил Рон. – Понимаете, мне хочется, чтобы Вудлейк рос, хоть и не теми темпами, о которых мечтает Стив, но после того, что случилось, а также с учетом того, что у нас нет никаких улик, мне, вообще‑то, страшновато. Вспоминаются рассказы, которые ходили, когда мы с Джоном были детьми. О том, как был основан наш город и…

– Нет, – перебила Рене и отодвинула свой стул. – Эту чушь я слушать не намерена. Рон, ты ничего не смог обнаружить и начал за сказки хвататься? Неужели ты на это способен? Ты действительно веришь, что моего сына и его жену убили какие‑то мифические существа?

– Рене, ты здесь всю свою жизнь прожила, – напомнил Рон. – Ты слышала волчий вой и не хуже меня знаешь, что иногда он совсем не похож на звериный. Я знаю, что Джон во все это не верил, но ты‑то должна согласиться, что иногда этот вой…

– Прекратите, – сказала я, и Рене с Роном посмотрели на меня.

– Эйвери? – Рон подошел ко мне и сел рядом на корточки. – Я сказал что‑то… Ты что‑то вспоминаешь? Ты так побледнела… Рене, посмотри, как расширились у нее зрачки. – Он стал говорить тише. – Что такое? Что ты увидела, вспомнила? Что бы это ни было, это может сильно помочь. По сути, кроме тебя, нам рассчитывать не на что. Расскажи, что тебе известно. Что ты видела.

Бен, думала я, вспоминая, как мы были вместе, и забыв обо всем остальном; его спина, крошечный треугольник на ней – я поняла, что он не простой человек. Он – часть леса, которой мне никогда не стать.

– Я ходила к себе, – прошептала я, и Рене тихонько вскрикнула и прислонилась к столу, словно иначе не устояла бы на ногах. – Мне захотелось домой.

– Когда? – спросил Рон.

– Я… некоторое время назад, – ответила я.

– Зачем? – вдохнув, сказал Рон. Он снял шляпу и провел рукой по волосам. – Это все же место преступления. Там может быть опасно.

Я уставилась в пол, не желая больше ничего говорить. Я поняла, что Рон огорчился, а ведь именно он принес из дома мои вещи и часами сидел со мной в больнице, видя, насколько я напугана. При этом мне приходилось беседовать с кучей народу, и, когда на меня слишком давили, потому что я не могла ничего вспомнить, он говорил: «Хватит, дайте ей отдохнуть».

– Несколько дней назад она действительно выходила ночью, – мягко проговорила Рене. – Эйвери, что же ты мне не сказала, куда ходила?

Я вспомнила, как Бен советовал мне быть осторожной в лесу, а потом – как сегодня Луис сообщил мне, будто у меня есть какая‑то сила и что зло за этой силой охотится.

Я пожала плечами, но по спине у меня пробежал холодок.

– Не могу в это поверить, – сказал Рон очень опечаленно. – Ты ходила туда совсем одна? Попросила бы бабушку отвезти тебя. Да и я бы отвез, если бы ты мне позвонила. Тебе нельзя рисковать. Мы же так и не можем понять, кто убил твоих родителей. Больше ты туда не ходила?

Я покачала головой, потому что так оно и было. И потому, что мне об этом не хотелось говорить, не хотелось думать о том, что я видела.

Кого я видела.

– Рене, – обратился он к моей бабушке, вставая и поворачиваясь к ней. – В свете того, что случилось и как Эйвери… – Он подошел к ней и что‑то тихонько шепнул, я не услышала.

Но я ничего не потеряла, потому что Рене сказала:

– Дом? Администрация хочет его снести? Как? Земля находится в собственности Джона, а не города. В этом как‑то замешан Стив?

– Я понимаю, как это звучит, честно, – ответил Рон. – Но Джона, который вел там хозяйство, больше нет, к тому же дом и так не в лучшем состоянии… Ты же знаешь, как он жил. Рене, есть вероятность, что дом рухнет и кто‑нибудь при этом пострадает. К тому же убийство совершилось совсем недавно, и люди боятся. И да, Стив эту идею поддерживает.

– Нет, – возразила я, вставая. Я вся тряслась. – Нельзя сносить дом! Он мой, и больше у меня ничего нет! Рене, не позволяй им…

– Речь не идет о том, чтобы отобрать у тебя дом, – сказал Рон, переведя взгляд на меня. – Однако городская администрация вправе вынести вердикт, что здание представляет собой опасность, а так оно и есть. Но я буду знать, кому поручат эту работу, и, обещаю, они принесут тебе оттуда все, что тебе необходимо. – Он снова посмотрел на Рене: – Я не это хотел вам сказать. Ты понимаешь. Столько уже всего случилось, я совсем не хочу, чтобы вы страдали. Но без дома вы будете платить только налог на землю… – Он вздохнул. – Мне больно думать о том, что произошло, и я понимаю, что вам еще больнее. Я знаю, что Стив к вам заезжал, и знаю, что он может быть… ну, это же Стив. Но я действительно считаю, что и он желает вам добра. Если вы продадите землю, Эйвери сможет не волноваться об оплате колледжа, так что, возможно, следует обдумать этот вариант.

– Нет, – сказала Рене, отталкиваясь от стола. – Можешь сказать администрации, чтобы дом сносили, а Стиву – что я ему ничего не продам. Мой сын любил лес, а Стив вырубит его и повесит там табличку со своим именем. Джон бы мне этого не простил. Да и я сама бы себя за такое не простила.

– Джон наверняка предпочел бы, чтобы Эйвери ни в чем не нуждалась.

– Об Эйвери я позабочусь, – ответила она. – Я буду уважать своего сына и его желания. Это все, что я могу сделать, Рон.

– Ты уверена? Я бы не хотел, чтобы ты делала что‑то исключительно из чувства вины, – сказал он, но Рене покачала головой.

– Это не вина, – сказала она. – Это любовь. Жаль, что ты не принес новостей получше.

Рон кивнул и взял шляпу.

– Мне тоже, – тихонько добавил он.

– Знаю, – сказала Рене, похлопывая его по плечу.

Когда он ушел, бабушка посмотрела на меня:

– Эйвери, надеюсь, ты понимаешь. Даже если дом снесут, земля…

– Папа был бы рад знать, что она в безопасности, – ответила я. – Да и мама тоже. Спасибо.

Она кивнула, глаза у нее были ясные.

– Но не ходи туда больше. По крайней мере, одна. Ладно? Твой папа был хорошим строителем, но…

– Знаю, – сказала я, подумав о трещине в стене моей спальни. И о недостроенной террасе.

Обо всем том, что у меня было, но чего я лишилась.

На следующий день Бен не пришел и школу. И слава богу. Мне надо было подумать, а когда он был рядом, я постоянно отвлекалась. Не могла сконцентрироваться и разработать план, как спасти дом.

Хотя его отсутствие тоже не особо помогало. Я поняла, что больше думаю о том, почему его нет. И что он делает. Все ли с ним в порядке.

Я уже начинала верить в то, что говорили Бен с Луисом: что между нами особая связь, благодаря которой нас влекло друг к другу, и каждый из нас мог улавливать сильнейшие чувства другого. Я сидела на уроке и старалась придумать, что можно написать в администрацию, но в голову ничего не приходило. А еще я задавалась вопросом, улавливает ли Бен мое волнение и отчаяние.

А потом я…

Что‑то почувствовала. Бен как будто оказался у меня в голове. Я как‑то вдруг поняла, что он знает, что я расстроена, и переживает за меня.

Не может этого быть, подумала я, и в ответ мне вернулось такое же удивление. То же самое чувство, что этого – того, что происходило между нами, – быть не должно, но тем не менее оно было.

В обед я пошла в библиотеку и вместо того, чтобы поесть, принялась за поиски информации о возможности чтения мыслей. Я нашла лишь многочисленные упоминания о том, что люди якобы могли передать любую свою мысль другому человеку. Иногда даже видели, чем этот другой человек занят.

Но у меня все было иначе. Я не читала мысли Бена, а он не читал мои. Я не могла узнать, чем он сейчас занят. Я лишь иногда остро ощущала – болезненно, или наоборот, – что он почувствовал. И понимала, что то же самое творится и с ним.

Но это не было похоже на чтение мыслей. И я смутилась – точнее, встревожилась, – но, подумав о Бене, никакой реакции не уловила.

Все утро я ощущала его беспокойство за меня, и это осознание его присутствия, как ни странно, меня подбадривало, потому что, когда я знала, что обо мне кто‑то думает, я не чувствовала себя такой одинокой.

А теперь все пропало, и я задумалась о волках, Бене и обо всем, что мне стало известно.

Но я не боялась. По крайней мере, его.

Я боялась себя самой.

Я знала, кто такой Бен – больше, чем просто человек, – и меня это не пугало. Мне не хотелось убегать от него, не хотелось никому рассказывать. Не хотелось от этого скрыться. Не приходила в голову идея держаться от него подальше.

На рисовании я продержалась без Бена, набрасывая на листке то, что помнила о родителях. Особых надежд я на это не возлагала, но ничего больше не помогало, так почему бы не дать рукам возможность вытянуть что‑нибудь из подсознания? Что, если я смогу нарисовать то, что видела, но не могла вспомнить?

Ко мне подошла учительница, посмотрела на рисунок – кровь и едва заметные серебристые молнии сбоку – и откашлялась.

Но она, как и все остальные, разумеется, знала, что произошло с моей семьей, поэтому сказала:

– Сдавать эту работу не нужно. – Она ласково, с жалостью посмотрела на меня и отошла.

Вот оно. То, что мне необходимо, чтобы спасти дом.

Жалость.

Я могла бы пойти на собрание городской администрации и рассказать им, что я потеряла все и даже не помню, как это случилось. И что у меня от семьи ничего, кроме этого дома, не осталось. Ничего от той жизни, которую я воспринимала как должное и потеряла в мгновение ока. Адом – единственная вещь, которая хранит память о ней.

Тут пришел Бен – я ощутила его появление, внезапную вспышку спутанных мыслей обо мне, о нас. Я поняла, что он уловил мою радость по поводу придуманного плана, но ответа не последовало. Его эмоции были очень сильными, но несколько примитивными, несколько…

Волк, подумала я и закрыла глаза.

Потом открыла, сняла с мольберта свой рисунок и пристально вгляделась в него. Ничего нового я в нем не увидела. Я так от всего этого устала. Я что‑то видела. Мои попытки увидеть это еще раз представляли нескончаемую проблему.

После школы за мной заехала Рене, но она была занята своими мыслями. Ей позвонил стоматолог, на которого она раньше работала, потому что у него возникли какие‑то трудности.

– Его администратор пошла на обед, а ей позвонили из детского садика и сказали, что у ее дочки обнаружили вшей. – Последнее слово Рене прошептала. – Так что ей сегодня придется заниматься ребенком, съездить в магазин за специальным шампунем и всем остальным, чтобы… ну да ладно. Я согласилась посидеть у него в офисе. Сегодня они работают до семи, потому что некоторые клиенты могут приходить только после работы. Но если ты не хочешь, чтобы я уезжала, я позвоню…

– Все в порядке, – ответила я. – Поезжай. Я придумала кое‑что насчет дома. Насчет решения администрации.

– Да?

– Я с ними поговорю, – объяснила я. – Скажу, что больше у меня ничего нет. И что я готова сделать что угодно, лишь бы дом оставили.

– Наверное, вчера Рон не очень хорошо все объяснил, – сказала Рене, дотронувшись до моего колена. – Решение уже принято. Собрания по этому поводу больше не будет. Они не намерены обсуждать этот вопрос еще раз. Просто сделают то, что запланировали.

– То есть мое мнение вообще никакой роли не играет? – спросила я. – Это же мой дом! Кроме него, у меня ничего не осталось, а я видела его всего лишь раз. Мамы с папой не стало. Неужели я должна лишиться и всего остального? Почему мы не можем там жить? Мы вполне могли бы все починить, и тогда они не смогут его снести!

– Мне очень жаль, – сказала Рене, и ее голос дрогнул. – Если бы в моих силах было что‑то сделать, я бы сделала, клянусь. Я тоже не хочу, чтобы дом сносили, но мы не можем туда переехать. Тебе уже многое пришлось пережить, и ты хочешь жить там? Я не могу этого допустить. Не допущу.

– Но…

– Нет, – отрезала она. – Я не могу поверить, что они пришли к такому решению, но почти все члены администрации за перемены. Они хотят, чтобы Вудлейк рос, а для них единственный способ роста – больше строить. Домов, магазинов. И ты прекрасно знаешь, какой Стив настойчивый. Если город не будет так плотно окружен лесом, он сможет расти быстрее.

– Но земля же им не достанется, – спросила я и посмотрела на Рене. – Так?

Она крепче вцепилась в руль.

– Я говорила серьезно, – медленно проговорила она. – Землю я не продам. Переехать мы туда не переедем, но земля так и останется нашей. Можешь верить, можешь нет. Я не могу заставить тебя доверять мне.

Я помнила все, что бабушка сказала накануне Рону и как она расстроилась, когда он объявил ей о решении снести дом. Я верила в ее искренность. Она не продаст Стиву последнее, что осталось от моей былой жизни. Не продаст землю. И я подумала, что смогу туда ходить до конца дней своих.

Я знала, что она позаботится о том, чтобы я могла всегда туда ходить.

– Извини, – сказала я. – Я знаю, что ты этого не сделаешь.

– Спасибо, – ответила она мягко. В ее голосе слышалось удивление. И благодарность.

– Знаешь, мне жаль, что вы с папой так мало общались. Очень жаль, что он не знал, насколько ты его понимаешь.

Какое‑то время она молчала, а потом очень тихо ответила:

– Мне тоже.

Мы доехали до ее дома, но она не спешила меня покинуть. Я сделала себе бутерброд и съела половину, пока Рене крутила на пальце ключи от машины.

Я посмотрела на нее:

– Ты… о чем‑нибудь еще жалеешь, кроме папы? Считаешь, что что‑то надо было сделать по‑другому?

Она застыла, потом отвернулась от меня и посмотрела на лес.

– Нет, – наконец ответила она, – для раскаяний я слишком стара. Мне пора ехать. Если тебе что‑то понадобится – любая мелочь, – звони, и я сразу вернусь. Если тебе станет одиноко, или грустно, или…

– Спасибо, – сказала я.

Она поцеловала меня в макушку и ушла.

Вскоре она вернулась, проехав, наверное, всего несколько метров. Сказала, что что‑то забыла, но я поняла: она хотела убедиться, что я в порядке.

Я улыбнулась, чтобы вселить в нее эту уверенность.

Когда она снова уехала, я подождала пять минут, потом десять, потом пятнадцать. После чего встала.

Я не имела права голоса в том, что должно было произойти. Я потеряла родителей. И потеряю дом.

Я пребывала в растерянности. Спасти маму с папой мне не удалось. Я не могла спасти даже наш дом. Но могла хотя бы еще раз его увидеть.

Вспомнить свою семью, как мы жили втроем – мама, папа и я.

Я шла через лес, войдя в него прямо за домом Рене. Нельзя было сказать, что я не знала дороги. Знала.

Но я думала лишь о том, что лишилась всего. Мамы, папы, а теперь и дома. Всю мою прошлую жизнь как будто стерли, и я вспомнила о том, что говорил Луис, – о силе, о том, что она у меня есть. О том, что за ней охотится то зло, которое унесло моих родителей.

Если эта сила у меня действительно была, что бы под этим ни подразумевалось, то наверняка убийца охотится и за мной. Может, ему достаточно будет того, чтобы я так ничего и не вспомнила о той ночи, когда погибли мои родители.

Я притормозила. В лесу было очень тихо. Не слишком ли? Мне показалось, что да, но в последнее время я даже не каждый день в нем бывала. Я уже не та девочка, какой была раньше. Я вдруг поняла, что ужасно скучаю по маме с папой, и опустилась на землю.

Я дала возможность лесному аромату заполнить мои легкие. Смотрела на деревья, в них было столько постоянства – вечно высокие, вечно настороже. Мне так хотелось быть такой же сильной.

Я думала о том, как здорово было бы услышать голоса родителей; мне хотелось бы прийти домой, и чтобы мама напомнила мне разуться, а папа спросил, видела ли я что‑нибудь интересненькое. Хотелось, чтобы меня встретил аромат еды с кухни, хотелось резким движением сбросить туфли, которые приземлились бы в куче обуви у двери, в которой я вечно рылась в поисках второго башмака. Я всегда удивлялась тому, что один было найти легко, а второй прятался где‑то в глубине.

Я хотела, чтобы мама подозвала меня к себе, обняла, спросила, как прошел день. А я улыбнулась бы ей и ответила: «Хорошо», и это бы означало, что не произошло ничего особенного; а она сказала бы: «Ну, может, завтра», будто знала, что следующий день окажется интереснее, что меня ждет что‑то особенное.

Но теперь всего этого не стало.

Я поднялась и пошла дальше. В лесу все еще было очень тихо, и у меня возникло такое ощущение, что тут только что прошел кто‑то другой. Или, наоборот, следовал прямо за мной.

Я остановилась и заставила себя оглянуться. Папа немножко учил меня ходить по следу, но никаких признаков того, что здесь только что кто‑то прошел, я не увидела. Я не увидела отпечатков ног, как и еле заметных попыток замаскировать их. Вообще казалось, что тут давно никто не ходил. Даже я.