Темная сторона луны – 1 7 страница

– Идея хорошая, но ты, похоже, немного…

– Мне надо что‑нибудь делать, – перебила я. – Чтобы поменьше думать. Хорошо? – Я услышала в собственном голосе умоляющую интонацию.

Рене это тоже заметила. Она расслабилась, тоже села за стол и похлопала меня по руке.

– Тогда сейчас придумаем, – согласилась она. – Чем ты любишь заниматься на досуге?

– Я… – начала я, но остановилась.

Я не знала. До прошлого года, когда я пошла в школу, я все время проводила с родителями. В школе я узнала кое‑что о людях, и гораздо меньше – о развлечениях, вернее, о том, что я под этим понимаю. А потом… потом случилось все это.

Бен, подумала я и представила нас вместе. Мы бы просто сидели и говорили, и…

Мне было бы хорошо.

Я оттолкнула эту мысль.

– Мне нравится гулять в лесу.

– Мне тоже, но, наверное, надо придумать что‑то другое, – ответила она. – Не связанное с лесом. Что‑то, что не заставит нас снова вспоминать о твоих родителях.

Так что в итоге мы стали строить крыльцо. Выяснилось, что пройтись по магазинам ни одна из нас не хочет – я была в торговом центре один раз, с Кирстой, и, когда Рене выдвинула такую идею, я покачала головой, и она сказала:

– Слава богу. Просто ненавижу туда ездить, мне не нравится стоянка, и освещение там отвратительное.

– Согласна. Там все такое фальшивое.

– Ты не грустишь из‑за того, что тебе это не нравится? – поинтересовалась Рене.

– Нет. Родители научили меня быть собой, и я этому рада.

– Я тоже, – ответила Рене. – Думаю назначить тебя ответственной за качели.

– Качели?

– Да, на крыльце будут качели, – с улыбкой ответила она. – Мы будем сидеть на них и смотреть на звезды и на лес. Зачем крыльцо, если на нем нельзя сидеть?

Мне никогда не приходилось где‑то сидеть и смотреть на лес. Я всегда могла войти в него.

Я попыталась это сказать, но вспомнила события предыдущего дня и закрыла глаза.

Мне нужен был всего лишь один день. Один день нормальной, обычной жизни. И он у меня будет, сказала себе я. Будет.

– Хорошо, – сказала я, открывая глаза. – Покажи мне их.

Рене достала качели, но собрать их оказалось сложнее, чем я предполагала. Деталей было очень много, почти все похожие, и их надо было привинчивать друг к другу какой‑то крошечной металлической штучкой, которая постоянно выскальзывала у меня из рук.

– Папе бы они не понравились, – отметила я, с трудом стараясь вставить штырь Д в паз К.

– Что? – переспросила Рене рассеянно. Она только что вернулась из дома – уходила, потому что зазвонил телефон. Мне было интересно, кто звонил, но спрашивать я не стала.

Вместо этого я поинтересовалась:

– С тобой все в порядке?

Она покачала головой и сказала:

– Только что звонил Рон. Сказал, что вчера у дома твоих родителей кто‑то был, а неподалеку упало дерево. Оно вполне могло кого‑нибудь зашибить, и он хотел убедиться, что тебя рядом не было. – Она сделала паузу, посмотрела на меня. – Я сказала, что ты больше в лес не ходила.

Я уставилась на будущие качели, дергая упрямую деталь с буквой Д.

– Не хочу больше терять любимых, – проговорила она. – Я этого не вынесу. Понимаешь?

– Да, – ответила я. – Если мне удастся вспомнить, кто убил родителей, я смогу быть уверена, что убийца никому больше не причинит зла. А для этого мне надо быть живой.

– К тому же тебе еще в колледж поступать, – продолжила Рене. – Уже скоро пора будет задуматься об этом. Как и о прочих планах на будущее. Так?

– Я… да, – сказала я, хотя о колледже не думала уже сто лет.

Я была слишком занята мыслями о родителях. И о Бене.

Рене посмотрела на меня и добавила после паузы:

– Ты же понимаешь, что об этом подумать надо. О своей жизни.

– О том, чтобы уехать отсюда? – спросила я, вспоминая, сколько она ссорилась из‑за этого с отцом, ведь ей так хотелось, чтобы он достиг большего. И о том, что это положило конец их отношениям.

– Нет, – мягко ответила она. – Просто… нельзя жить прошлым. Поверь мне, это приносит лишь боль. – Она отвернулась, а потом сменила тему: – Ну что, вернемся к работе? Ага?

Я посмотрела на нее. Вспомнила, сколько ей пришлось пережить – она потеряла папу даже не один раз, а дважды. Подумала о том, сколько еще страданий выпало ей на долю, о которых я не знала, но догадывалась.

Мы с Рене продолжали узнавать друг друга. Я понимала, что наши отношения все еще строятся, доверие только взращивается.

– Хорошо, – сказала я и снова принялась за качели.

Я работала почти целый день, но в итоге я их собрала. Мы с Рене хорошо потрудились, останавливались, только чтобы перекусить бутербродами в обед, и, когда я докручивала последний винт этим странным ключом или как его там, у меня заурчало в животе.

– Пойдем ужинать, – предложила Рене, – я уже так устала от этих досок, к тому же мы обе заслужили что‑нибудь вкусненькое. Может, съездим в пиццерию?

– Давай, – согласилась я, с ухмылкой вспоминая заведение.

Это был единственный ресторан в Вудлейке, но мы с мамой и папой туда почти никогда не ходили. Может, раз в год, на мой день рождения, и папа всегда говорил, что мамина еда вкуснее; но мне там нравилось. Мне было интересно наблюдать за людьми. До того как пошла в школу, только там я и могла посмотреть, чем занимается народ, который ведет «скучную» жизнь, как говорил папа.

– Пойду переоденусь, – сказала я, но Рене засмеялась:

– Зачем? Это же всего‑навсего пиццерия.

Она там часто бывала. Она была нормальной горожанкой. Вела такую жизнь, которой не хотел для себя папа. Я заколебалась, задумавшись о том, что бы он и мама на это сказали.

– Ты знаешь, мы встречались с твоей мамой «У Бесси», – сообщила бабушка.

– С мамой?

– Мы не договаривались о встречах, нет, – уточнила Рене. – Но я иногда заходила туда пообедать и видела ее. Ей нравилось их печенье. Мы общались.

– Ты разговаривала с мамой? – Я уставилась на Рене. – Она никогда не рассказывала…

– Твоего папу это бы не порадовало, – объяснила она. – И я, и Дебби очень любили Джона. И тебя. А от вкусного печенья я сама никогда не откажусь.

– Значит, вы общались?

– Всего несколько раз, – ответила Рене. – Твои родители шли своим путем. И ты можешь идти своим. Даже должна. Они бы хотели этого. Они любили тебя именно так, как родители должны любить ребенка.

Она посмотрела вниз, на землю, и я поняла, что она думает о папе. Они так долго и яростно ссорились, что между ними осталась только тишина, молчание, которого они так и не нарушили.

– Хорошо, – сказала я, и мы пошли к машине.

Я посмотрела на качели – они легонько раскачивались на ветру. В стеклянной кухонной двери я заметила отражение машины, а на столе – газету, которую утром читала Рене.

Газета.

Это из‑за нее… Может быть, это из‑за нее погибли родители? Бен спрашивал, не обидели ли они кого. Так вот, папа точно обижал – некоторых жителей Вудлейка очень злили его статьи, в которых всегда отстаивалась такая точка зрения, которую не высказывал никто другой.

Но неужели это могло привести к убийству?

Такое казалось мне невозможным. Просто невозможным.

Я вспомнила его последнюю серьезную кампанию, обсуждение вопроса, который был важен и для городской администрации. По которому, в кои‑то веки, они пришли к согласию.

Волки.

Папа писал статьи, в которых ратовал за разрешение охоты на волков.

Когда до меня это дошло, я охнула, и Рене спросила:

– Что такое?

– Ничего. Просто задумалась. О том, что в последнее время папа писал про охоту на волков.

– Правда? Ну да, – ответила Рене. – Впервые в жизни его точка зрения совпала с мнением администрации. Об этом очень много говорили.

Она сказала что‑то еще, но я не услышала. Я думала лишь о том, как Бен отстранился от меня, сказав, что не причинит мне вреда. Но это никак не меняло того факта, что он наполовину…

Какая‑то его часть мыслила не так, как мыслят люди.

Эта часть и не была человеком.

А что, если такой человек оказался в нашем городе и узнал, что на него и на остальных волков могут вести охоту? Что его и всех его родственников могут убить?

Луис наверняка знал о планах администрации. И он мог сказать об этом Бену, хотя бы для того, чтобы защитить его. Луис‑то из дома почти не выходил, а вот Бен…

Бен выходил.

И он знал, где живут мои родители. Он же был у меня дома.

Я зашла с Рене в пиццерию, но есть мне уже не хотелось. Я клевала салат, который подали раньше основного блюда, приказывая себе успокоиться.

А потом я увидела Бена.

Я вся сжалась и выронила вилку, она громко ударилась о край тарелки. Хорошо бы сделать вид, что я его не заметила.

Хотелось встать и подойти к нему. Хотелось…

Хотя бы знать, что делать. Но я не знала. Все до сих пор казалось мне очень странным – перевернутым вверх ногами, задом наперед – и ставило меня в тупик.

– Приятного аппетита, – пожелала официантка, ставя перед нами тарелки, и я уставилась на сэндвич, который, похоже, заказала в каком‑то бессознательном состоянии. На эту высокую конструкцию из ломтиков хлеба и торчащих между ними кусочков говядины.

– Выглядит здорово, – прокомментировала Рене, кусая собственный куриный сэндвич, а я снова посмотрела на говядину. Я видела мясо – непрожаренное, еще розовое в серединке.

И сок, который капал с него на тарелку.

Но я понимала, что это не сок.

Это была кровь.

Кровь, красная кровь.

Я сказала Рене, что мне надо в туалет, и встала – хотелось оказаться подальше от стола, от этой еды.

Подальше от Бена, который так и сидел за своим столиком. Я очень хотела его увидеть, но сомневалась в том, что это хорошая идея.

Я не пошла в дамскую комнату, а прошла мимо по коридору. Одна из дверей, которая то и дело открывалась, вела в кухню. А вторая дверь была закрыта.

Закрыта, но не заперта.

Я открыла ее и вышла в узкий переулок между пиццерией и магазином готового платья «Шэрон». В конце переулка стояли мусорные баки, наполненные в основном пустыми коробками. Все говорили, что еда «У Бесси» слишком вкусная, чтобы не доесть, и я всегда была с этим согласна – когда мы туда ходили, на моей тарелке не оставалось ни крошки.

А теперь я и кусочка проглотить не смогла бы.

Я прислонилась к стене, прижимаясь спиной к шершавым кирпичам и глядя вверх, на звезды, и начала дышать очень глубоко – мама учила меня, что так надо делать, когда тебе грустно. Я всегда считала, что это глупо – я же умела дышать, – но она оказалась права. Иногда необходимо замедлиться и обо всем подумать. Иногда…

Иногда на тебя столько всего сваливается, что даже дышать становится трудно.

В городе звезды светили не так ярко. Млечного Пути совсем не было видно, и меня это удивило – странно было не видеть звезды, тот гигантский узор света и энергии, который простирается над нами.

Мне следовало бы вернуться. Я это понимала. Попрошу Рене забрать сэндвич с собой, скажу, что у меня нет сил есть, а потом выброшу его при первой же возможности. И не буду думать о крови и о чем она мне напоминает, заставляя вспоминать то, чего я никак не могла вспомнить.

Меня нашли в крови, и это было мое последнее воспоминание о прошлой жизни.

– Эйвери.

Бен. Я замерла и посмотрела на него. Ему удалось подойти ко мне так тихо, что я не услышала шагов. Но он, естественно, умел ходить беззвучно.

Он остановился рядом, так близко, что можно было посмотреть ему в глаза. Можно было протянуть руку и дотронуться до него.

– Я тебя не слышала, – сказала я, а потом подумала не столько о нем, сколько о том, как вообще бегают лесные волки – однажды я видела пару из окна. Они двигались очень тихо, даже через трещину в стене я ничего не услышала, кроме ночной тишины.

Вообще ничего.

– Ты задумалась, – с улыбкой ответил Бен. У него в руках был пакет с названием пиццерии – яркие желтые буквы на полиэтилене. Так странно было видеть его здесь. С едой – ведь он мог просто выбраться в лес и…

Мог бы сам поймать себе кого‑нибудь.

Я снова вспомнила о своем сэндвиче, о капающей с него крови, и у меня скрутило желудок.

– Что с тобой? – поинтересовался Бен, мягко, но настойчиво. – Тебя что‑то напугало и расстроило.

– А уловить причину ты не можешь? – спросила я.

Бен сглотнул и опустил глаза:

– Знаю, что это связано с родителями.

– Да, но это не все, – ответила я, и он вздрогнул, словно я его ударила.

– Эйвери, я говорил от души. Я сделаю что угодно, чтобы не причинить тебе вреда.

– Ты можешь это сделать, – сказала я и показала на луну: она висела низко, полная и тяжелая. Огромная красная луна. – Ты уже был здесь, когда убили моих родителей. Ты знал, что мой папа выступал за разрешение охоты на волков, чтобы снизить их численность?

– Нет, – ответил Бен. – И даже если бы знал, моих родных убили не простые охотники. – Его губы напряглись. – Ты говорила, что доверяешь мне. Почему это вдруг изменилось?

– Ты иногда становишься не человеком, – объяснила я. – Ты… ты волк.

– Нет, – возразил он, – это не так. Я только наполовину волк, но не целиком. И ты не ответила на мой вопрос.

Теперь уже я опустила глаза:

– Я вспомнила отцовские статьи. О том, что он писал про охоту на волков. – Я посмотрела в небо. – Разве ты не должен… сегодня же… ты будешь превращаться?

Он засмеялся, и в сердце у меня что‑то кольнуло.

Я почувствовала, что мои слова его расстроили. Хотя на поверхности ему было весело, за этой веселостью скрывалось другое чувство.

Печаль.

– Эйвери, это всего лишь басни, – сказал он. – Я настоящий, и я превращаюсь не когда скажет луна. Может, мы с тобой обезумели, может, мы не должны быть вместе, но это не значит, что этого не может быть. Если ты мне больше не доверяешь, почему ты до сих пор здесь, со мной?

– Потому что… потому что хочу. Потому что я… – Я резко выдохнула, а потом прошептала: – Я в тебя верю. В нас. И я тебе доверяю.

Он не спросил, всерьез ли я это сказала. Ему не надо было этого делать. Я знала, что он может чувствовать то же, что чувствую я. Бен улыбнулся, и улыбка преобразила его лицо.

Он показался мне еще прекраснее.

– Спасибо, – проговорил он. – Ты и я… Знаешь, все это для меня тоже в новинку.

– Знаю, – ответила я. Я действительно это знала. – Так, значит, все, что рассказывают про таких, как ты – и луну, и все остальное, – это все неправда?

– Ну, если я сменю облик в полнолуние, то не смогу превратиться обратно до рассвета, даже если захочу, – медленно сказал он. – В этом мы луне подвластны. Я подвластен.

– Можно еще вопрос? – начала я. – Погоди, не отвечай. Я все равно спрошу. Зачем тебе это? – Я показала на пакет из пиццерии. – Разве твоей второй сущности это не противно? Есть что‑то, что не сам поймал?

– Нет, – ответил Бен, и меня захлестнуло потрясение, которое он испытал, когда я задала этот вопрос. – Я же человек, и я могу поесть «У Бесси». Мои способности, то, что со мной временами происходит, это тоже я, но… Эйвери, ты знаешь, что я чувствую. Ты знаешь, что я человек. Знаешь это лучше, чем кто‑либо другой. Ты… – Он улыбнулся. – Я тоже доверяю тебе. Так что я расскажу тебе все, что ты хочешь.

– Как ты… Каково это – менять… – начала я, и тут меня осенило, что между нами лежит пропасть. Бен – человек, но не полностью. Он был наполовину волком, существом из мифов, и даже если то, что рассказывают насчет полнолуния, оказалось выдумкой, что‑то все же оставалось правдой.

Что‑то, чего я не знала. До сих пор. У меня закружилась голова.

Серебристые вспышки.

– Что такое? – спросил Бен. – Я чувствую, что ты думаешь о чем‑то еще.

– Серебро, – еле проговорила я.

– Серебряные пули, да? Это тоже вымысел. Я действительно такой же, как ты. То, что вредно тебе, вредно и мне. – Он дотронулся до своей груди. – Сердце у меня бьется так же, как и у тебя.

Я поняла, что стоило рассказать ему, что я видела. Про серебристые вспышки. Он ощущал силу зла рядом с домом моих родителей. Мы оба ее ощущали. Может, он знает, что это за вспышки.

А потом я посмотрела на него и увидела серебристый блеск в его карих глазах. Я заметила, как они преобразились, ярко вспыхнули, а потом снова стали карими.

Когда я это видела, блестящая паутина доверия между нами содрогалась.

Где‑то надрывалась.

– Мои глаза, – начал он, – ты это заметила? Я… – Он удивленно замолчал. Он был потрясен.

И напуган.

Я кивнула.

– Вообще‑то люди не должны этого видеть.

– А я видела.

– Ты особенная, – сказал Бен полным благоговения голосом, широко распахнув глаза. – Наша связь… Ее природу я понимаю, но ты еще можешь видеть в человеке волка. Знаешь, как редко такое бывает? Мне вообще всегда говорили, что такие способности у человека – вымысел. Ты… ты какая‑то мифическая.

Это вызывало улыбку. Это я‑то – мифическая.

И это говорил мне он.

– Ты тоже.

Бен улыбнулся мне в ответ, и его лицо перестало казаться таким напряженным, он стал похож на существо из книжки.

Но он был настоящий, он стоял неподалеку и сделал шаг по направлению ко мне.

Я не отстранилась. Потому что я действительно ему доверяла.

– Ты видела таких, как я? В лесу или где‑нибудь еще?

– Только Луиса, и то поняла это по тому, что он твой родственник, а не по глазам, хотя заметила в них серебристый оттенок. Я должна была это видеть?

Бен покачал головой.

– Ну и ну, – сказала я. – А ты встречал у нас своих?

Он снова покачал головой:

– Лес очень большой. Луис говорит, что они должны тут быть. Не наши родственники, но все же. Но я пока их не встречал. Хотя я и не искал особо. – Он посмотрел на меня: – По крайней мере, в последнее время.

– А хочешь?

– Хотел, – прошептал он. – Когда только приехал сюда. Надеялся найти кого‑нибудь, кто меня поймет. Кто увидит меня таким, какой я есть. – Он дотронулся до моей щеки и провел по ней пальцем. – А потом появилась ты.

– Но я не…

– Нет, – ответил он. – Ты не такая, как я. Но, Эйвери, я хочу… – Он замолчал и наклонился, приближаясь ко мне губами.

Я замерла в ожидании. И в надежде. Я ему действительно доверяла, и я этого хотела, хотела быть с ним.

Я почувствовала его дыхание на своих губах, потом оно поднялось к моему уху и опустилось к шее.

В этом положении он остановился. Я ждала, я почти ощущала его поцелуй на своей коже, чувствовала его дыхание, и мне следовало бы испугаться.

Бен был не человеком, а я знала, как волки поступают со своей добычей. Я понимала, насколько открыта и уязвима моя шея, он мог…

Но он не сделал бы этого. Я сердцем чувствовала, что он сказал правду. Он ни за что не причинит мне вреда.

Бен едва касался губами моей шеи, словно вдыхая аромат цветка, как будто он не мог без меня.

– Эйвери, – сказал он, и его голос дрогнул. Он вспоминал то, что уже было между нами, поцелуи, ласки, и ему хотелось испытать это снова. Он жаждал меня, он старался быть сильным, правда, старался, но то, что он во мне видел…

Я в его глазах выглядела такой прекрасной. Я вся, мои волосы, кожа, запах, аромат леса и вечности – я уже приковала его внимание, и ему никогда не забыть, что я пахну вечностью, желанием, надеждой и возможностями.

– Ты же меня нюхаешь, – сказала я, и так оно и было. Эта его первобытная сущность – ей нравился мой запах, ей нравилась я. Ее тоже влекло ко мне, я чувствовала ее желание, примешанное к чувствам Бена, чистое и простое.

И я резко вдохнула, подняла руки и положила их на его плечи.

Я была нужна Бену, обеим его половинам, он взывал ко мне. У меня пропала способность ясно мыслить, но я не жалела об этом, настолько меня к нему влекло. С самого первого взгляда. Так почему бы мне не отдаться во власть этих чувств? Не дать им волю?

– Да, – сказал он очень низким голосом. Это прозвучало даже не как рык, а ниже, мощнее.

Он резко помотал головой, глаза его засветились очень ярким серебристым светом, и он сделал шаг назад, максимально отдаляясь от меня.

Но далеко отойти ему не удалось. Переулок был очень узким.

– Если я к тебе сейчас притронусь, боюсь, я могу измениться, – объяснил он. Это его первобытное желание никуда не ушло, оно беспокоило Бена: ведь неизвестно было, что может произойти, когда он изменится.

Что может случиться, если я увижу его таким, каким он иногда становится, каким он просто не может не становиться?

Я видела волков. Всю свою жизнь прожила рядом с ними.

Я вспомнила тот снимок, который мне приносил папа, фотографию волка в городе. Он сказал, что этот снимок был подтверждением тому, что истории про оборотней – вымысел, а мне тогда отчетливо показалось, что изображенный на нем зверь очень одинок.

Одинок и напуган, прямо как Бен сейчас. Я уловила его страх, его желание, то чувство одиночества, которое он испытывал с тех пор, как погибли его родители, и то одиночество, которое он испытывал всегда, потому что он кого‑то ждал, кого‑то, с кем можно будет делиться чувствами, но я была не такая, как он, и он боялся, что никогда не будет нужен мне так же, как нужна ему я, и…

– Бен, – сказала я, и мой голос сорвался.

Меня безумно влекло к нему. И когда он услышал это – как я назвала его по имени, когда почувствовал, что за переживания стоят за этим, – он бросил пакет с едой и метнулся ко мне с такой скоростью, что я его даже не увидела.

Лишь почувствовала, что он прижался ко мне, наши тела переплелись, я вжималась спиной в стену, а он целовал меня, сначала робко, потом все настойчивее.

Он пожирал меня губами.

Наши чувства, наше желание подпитывались друг от друга, страсть накалилась настолько, что мне почти казалось, что воздух вокруг нас посверкивает.

Я запустила руку ему под майку, дотронулась до его живота, до кубиков пресса, потом подняла руку к груди. Он стонал и нашептывал мое имя – Эйвери, – и я опустила руку обратно к талии, а потом скользнула вверх по спине. Я коснулась пальцами крохотного треугольничка, доказательства его природы, отличной от человеческой, и подумала…

Я подумала, что он прекрасен. И идеально мне подходит.

Я ласкала его, а он меня – губами, руками, – потом его губы опустились ниже, он стал целовать мои ключицы, отодвигая пальцами майку, потом залез под нее и принялся медленно гладить мою талию, поднимаясь вверх. Я выгнулась, прижимаясь к нему, я хотела, чтобы он делал все быстрее, я хотела его, а он дрожал, еле справляясь с силой влечения, и тут я услышала какой‑то звук, тихое и нежное поскуливание, животное выражение чистого желания.

Но его издал не Бен.

А я сама.

Это застонала я, и, услышав это, Бен вздрогнул, прошептал мое имя и еще крепче прижался ко мне. Одну руку он опустил на мои бедра, и я льнула к нему, я так хотела…

– Эй, Эйвери! – услышала я, и это был не Бен.

Рене.

Я распахнула глаза и увидела ее – она смотрела прямо на нас с Беном.

– Я… привет, – пробормотала я.

Она откашлялась и сказала:

– Ты сказала, что пойдешь в туалет.

– Я встретила Бена.

Рене сурово посмотрела на нас и ответила:

– Это я и сама вижу.

Бен отстранился от меня, сунул руки в карманы и опустил голову – он уловил гнев Рене.

– Я не собиралась…

– Мне кажется, тебе лучше помолчать, – перебила она. – Даже думать не хочу, что было бы, если бы я не появилась. Вам обоим всего семнадцать лет, и, очевидно, ни один не думает о возможных последствиях, а Эйвери уже достаточно натерпелась. – Она смотрела на Бена, сощурив глаза. – Ты меня понимаешь?

– Я бы не сделал ей ничего плохого, – сказал Бен тихо и торжественно.

– Значит, ты не против уйти и дать ей доесть? – спросила она.

Бен сглотнул, посмотрел на меня. Мне так хотелось…

От того, что мне хотелось, я вся сжималась в комок.

Но он сказал «да», отошел от меня и поднял свой пакет.

– Хорошо, – сказала Рене и посмотрела на него. – Передай Луису, что мне было любопытно встретить его родственника.

– Я… Эйвери… – Он посмотрел на меня.

Рене снова откашлялась и добавила:

– Уверена, что тебе надо отнести еду домой. Я права?

Бен кивнул, бросил взгляд на меня, а потом убежал, исчезнув в темноте, как вспышка. Нечеловечески быстро.

Рене этого не заметила. Она была слишком занята мной, а я поправила майку, провела пальцем по вспухшим от поцелуев губам.

– Наверное, нам лучше вернуться домой, – предложила она, и мы поехали.

Почти всю дорогу она молчала.

– Не знала, что тебе нравится Бен, – наконец сказала она.

– Все… довольно сложно, – ответила я.

– Сложно?

– Да, – тихо проговорила я. – Я никогда не испытывала того, что чувствую, когда рядом он.

– Что ж, это неудивительно. Ты молода. Знаю, что тебе наверняка неприятно это слышать, но скажу правду. Будет еще много мальчиков, и… с ними ты будешь чувствовать то же самое.

– Нет, – ответила я. – Не буду.

Услышав мои слова, Рене резко выдохнула, но промолчала.

– Что завтра будем делать? – поинтересовалась я после паузы. – Достраивать крыльцо?

– Эйвери, если тебе захочется поговорить, то я в твоем распоряжении, я тебя выслушаю, – сказала она, а потом рассказала про планы на крыльцо.

Рене говорила, а я смотрела на нее, на ее напряженную от волнения челюсть, и мне так хотелось заверить ее, что все будет хорошо. Что мы с Беном другие, не такие, как все.

Я хотела сказать ей, что мы с ним вдвоем можем сделать что угодно. Я была уверена в этом всем сердцем, всей душой. Сказать ей, что я ему доверяю, и не зря, сегодня я убедилась в этом.

Но я подумала, что это не то, что она хотела от меня услышать, по крайней мере сейчас, так что я просто слушала. Пыталась думать о том, что она сказала, о том, что мы с ней все еще узнаем друг друга. Я наконец начинала ощущать, что она моя родня, и это было мне нужно, я хотела этого.

Но я думала и о Бене, надеясь, что он тоже думает обо мне.

Точнее, так было до следующего утра, когда я проснулась и узнала, что убили еще троих человек.

Только встав, я, разумеется, еще ничего не знала. Мне снился Бен, мы были вдвоем, и когда я проснулась, то покраснела и порадовалась тому, что моих снов никто, кроме меня, не видит. Хотя Бен мог почувствовать эмоции из сна, и с мыслями об этом я пошла в ванную, стараясь уловить то, что чувствует он.

Тишина. Я вспомнила свои сны, впустила их в мысли и снова попыталась поймать чувства Бена.

Безрезультатно. Его как будто вообще не было.

С этими мыслями я вошла в ванную и увидела свои волосы. Кроваво‑красная прядь, которая появилась некоторое время назад и которую я состригла, из‑за которой меня обозвали пр о клятой – да я так себя и чувствовала, – снова появилась, сверкая еще ярче и насыщеннее, чем раньше.

Она сияла, как кровь.

Я сглотнула, голова у меня закружилась, я уперлась руками в раковину и наклонилась. На белый фарфор упала ярко‑красная прядь волос. Я дотронулась до нее, боясь, что она окажется мокрой. И липкой.

Нет, она была сухой, но тем не менее. Кроваво‑красная, блестящая. Я поняла, что что‑то стряслось. Нечто ужасное.

Тогда я еще не знала, насколько.

Я спустилась вниз. Рене тоже уже встала. Она стояла в кухне, уставившись на стол. Глаза у нее были красные и опухшие. Когда я вошла, она посмотрела на меня.

Заметила вновь окрасившуюся прядь, хотя я попыталась убрать ее, и побледнела.

– Эйвери… твои волосы, – заикаясь, проговорила бабушка.

– Снова покраснели, – ответила я. – Прошлую окрашенную прядь я состригла, но вот она снова здесь. Я заметила ее, когда проснулась. Она опять появилась, так что говори, что случилось, потому что я знаю, что это неспроста.

Рене кивнула и тяжело опустилась на стул, снова вперившись в стол.

И все мне рассказала.

Прошлой ночью, в полнолуние, убили троих человек. Семью Тантосов. Всех – Уоллеса, Кимберли и их дочь Джейн.

– Что? – переспросила я. Красная прядь упала мне на лицо.

Рене бросила мне газету.

Придерживая рукой свои окровавленные волосы, я прочла статью, которую, по всей видимости, в спешке написала сотрудница газеты, которая раньше занималась версткой, а теперь решила стать корреспондентом.

Тантосов нашли у их дома. Они тоже жили в лесу, а не в городе, как и моя семья. Иногда я встречала их где‑нибудь, чаще в лесу. Они ходили там так же уверенно и быстро, как и мы.

Они знали лес. И знали, как обезопасить себя.

И тем не менее теперь они все мертвы. Убиты.

Более того, всем троим выдрали глотки. Складывалось такое ощущение, что это сделали животные.

Нет, сказала себе я. Не может быть. Но тут снова вспомнила маму с папой, что стало с ними, и отложила газету. Больше я читать не могла.

– Полицейские знают, кто это сделал? От Рона есть новости? Я уверена, что этот же человек убил и маму с папой.