Высказывания и убеждение

Родольф Гильон (Rodolphe Ghiglione)

Изучение феноменов межличностного общения в социальной психологии нача­лось, конечно, уже давно, но их статичность — чтобы не сказать громоздкость — не перестает нас беспокоить. Эта вводная фраза предполагает последовательное и обоснованное изложение истории коммуникации, которой располагала и распо­лагает социальная психология, а также ее критическое рассмотрение. Такой под­ход представляется тем более насущно необходимым, что коммуникация стала передовым участком, источником новых профессий, новых понятий, новых мето­дов, новых приемов исследования и т. д., и теперь социальная психология должна занять свое место в этом движении.

Диплом «социального коммуникатора» в Венесуэле, может быть, дает ответ на вопрос: что значит общаться сегодня? Но если это так, то здесь же мы найдем им­плицитный или эксплицитный ответ на вопрос: кто общается сегодня?

Введение знака времени — сегодня — в вопросы «что значит общаться?» и «кто общается?» отсылает нас к тому факту, что и акт коммуникации, и общающийся субъект в сильной степени зависят от референтных теорий, структурирующих не­сколько наук, и в частности таких, как лингвистика и психология, которые во всем связаны с говорящим и с материалом, используемым при общении. Но мы еще вернемся к вопросу о значении, которое имеют социальные ситуации, притом что лингвистика превращает язык в замкнутую систему и носителя смысла, а пси­хология рассматривает субъекта как систему, подчиняющуюся общим законам, которые объясняют познавательную способность и поведение человека. То, что субъект социален, т. е. вписан в некую историю и в некую ситуацию, где он может быть самим собой только с «другим», имеет лишь второстепенное значение. Здесь важен закон, который объясняет тот факт, что яблоко падает независимо от об­стоятельств, а не то, что оно падает по прямой линии или под действием ветра описывает красивую кривую. Оставим это поэтам и другим деятелям искусства!

Трудность создания такой модели, производной от физических наук, заключа­ется в том, что она не вполне применима к наукам о человеке, реагирующем и символическом животном, создающем свои представления о реальном мире вме­сте с «другими» и через них, в частности с помощью языка, — а к общению между людьми эта модель применима в еще меньшей степени. И все же!

А. Субъект языка и язык субъекта 489

А. Субъект языка и язык субъекта

«Процесс говорения никогда не бывает нейтральным», — писала в 1985 г. Лю Ирригарэй, развивая мысль, что универсальность любого высказывания, даже на учного текста, - это обман. Она доказывает, что устранение местоимения первого лица «я» (лица говорящего), необходимое для этой конститутивной универсаль­ности, — тоже обман. Наконец, Люс Ирригарэй опровергает точку зрения, соглас­но которой язык — это замкнутая система, объект, который может рассматривать­ся независимо от тех, кто им пользуется, и от целей, ради которых его используют, и что при этом теории и поступки субъектов не подвергаются никакому воздей­ствию.

Когда Соссюр (Saussure, 1916) предпринял попытку создать «подлинную линг­вистическую науку», которую не удалось создать школе Боппа¹, он сделал это, вы­делив «природу предмета» лингвистики, обобщая его: «Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от по­бочного и более или менее случайного» и нейтрализуя его: «язык... это нечто имеющееся у каждого, вместе с тем общее всем и находящееся вне воли тех, кто им обладает. Этот модус существования языка может быть представлен следую­щей формулой: 1 + 1 + 1 + 1... = I (коллективный образец)... В речи нет ничего коллективного; проявления ее индивидуальны и мгновенны. Здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев по формуле (1 + 1' + 1" + Г"...)».

Как мы говорили в другой работе: «...Современная лингвистика, следователь­но, родилась. Изучение языка отдельно от речи; изучение продукта, созданного массой говорящих, отдельно от индивидуального» (Ghiglione, 1986). Можно было бы подумать, что пока все совершенно нормально. Конечно. Но проблема — в про­должении, в том, что порождают подобные высказывания. Приведем в качестве примера лишь одно из них. Процитируем то, что заявляет итальянский лингвист Туллио де Мауро (Tullio de Mauro) в своем комментарии к работе Соссюра: «Раз­личение языка и речи носит явно диалектический характер; язык... это система границ... в которой находятся и функционально идентифицируются "значения" и звуковые отношения говорящего, т. е. значения и акустические образы отдельных речевых актов; такая система управляет речью, существует над ней; и именно в этом заключается смысл ее существования... так что можно сказать, что язык су­ществует лишь для того, чтобы управлять речью»² (цит. по: F. de Saussure, Coursde Cinguistique generate; ed.: Payot, 1972, n. 65, p. 420). Еще шаг - и язык будет управ­лять субъектом. Некоторые лингвисты этот шаг сделали: Якобсон (Jakobson) частично, а Хомский полностью (Chomsky). Первый (Якобсон) интересовался коммуникацией. Он увидел — а за ним и многие социальные психологи — в «ма­тематической теории коммуникации» (Shannon, Weaver, 1949) модель, позволяю­щую перейти от языка (в понимании Соссюра) к речи, не затрагивая главенства языка. В самом деле, он заявил: «Код подбирает означающее к означаемому и озна­чаемое к означающему. Сегодня благодаря разработке в теории коммуникации

Франц Bonn (Franz Bopp) — один из основателей сравнительно-исторического метода в языкозна­нии, который он впервые применил в своей известной работе «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковою в греческом, латинском, персидском и германских языках», опублико­ванной в 1816 г. — Примеч. перев. ² Выделено нами.

проблем кодирования соссюровская дихотомия "язык — речь" может получить новую, гораздо более точную формулировку, что придает этой дихотомии новую операциональную ценность... Собеседников, принадлежащих к одному языково­му сообществу, можно определить как реальных пользователей одного и того же кода, охватывающего одну и ту же логику. Общий код — это инструмент комму­никации, который действительно тесно связывает и делает возможным обмен со­общениями» (Jakobson, Essai de linguistique generate. Paris, 1963, t. 1, p. 90-91). Это позволит лингвистам считать, что коммуникация принадлежит к языку, а не к ре­чи, т. е. благодаря параллельным усилиям лингвистики и математической теории коммуникации стало возможным объединить семантику и лингвистический ин­вариант: «Известно, что в течение некоторого времени лингвистика и теория ком­муникации испытывали большое искушение рассматривать всякое рассуждение, относящееся к здравому смыслу, как некий шум, семантическую помеху, и исклю­чить семантику из изучения вербальных сообщений. Однако в настоящее время лингвисты проявляют стремление снова вернуть семантику... Подходя таким об­разом к смысловой информации, мы встречаемся с предложением Шеннона опре­делить информацию как «то, что остается неизменным при всех обратимых опе­рациях кодирования или перевода» (Jakobson, op. cit., t. 1, p. 95). В таком случае субъекту не остается ничего другого, кроме вхождения в эти заранее заданные рамки. И тогда этот субъект может очень хорошо объединиться с кодировщи-ком/дешифровщиком, вписанным в мир лингвистических инвариантов, которые одни только могут обеспечить надежность человеческой коммуникации: «По мне­нию Маккэя (Mac Cay), ключевым понятием теории коммуникации является по­нятие заранее предусмотренной возможности. Лингвистика говорит то же самое. Ни в одной из названных наук не высказывается ни малейшего сомнения в осново­полагающей роли операций отбора и речевой деятельности. Инженер допускает, что отправитель и получатель сообщения владеют приблизительно "одинаковой системой классификации" заранее предусмотренных возможностей, а соссюров­ская лингвистика точно так же говорит о языке, который делает возможным об­щение собеседников» (Jakobson, op. cit., t. 1, p. 90). Отсюда - к тому, чтобы ска­зать, что язык одновременно делает возможным и отражает речевой обмен — всего ' один шаг, который очень легко сделать.

Так, в то время как Соссюр различал первую модель, модель языка 1 + 1 + 1 + + 1... = I, и вторую модель, модель речи (1 + Г + 1" + Г"...), на основе возможной или невозможной кумулятивное™, связанной с инвариантами, Якобсон делает из модели I предпосылку второй соссюровской модели (предварительное требова­ние для...). При этом он проявляет тенденцию обосновать смысл, циркулирую­щий во второй модели, одним только соблюдением ограничений, налагаемых сис­темой языка. В общем, Якобсон предлагает третью модель:

(I (делает возможным) (1 ^ 1"...)

Таким образом, структурная лингвистика аннексировала коммуникацию, доба­вив к ней необходимую функциональную целенаправленность, ибо говорят все­гда с определенной целью, предоставив коммуникации самостоятельную деятель­ность... и не связывая ее со второстепенными и случайными условиями социально позиционированного субъекта. Какой удачей для проникнутой бихевиоризмом социальной психологии общения стало это теоретическое сближение со струк-

490 Глава 18. Высказывания и убеждение

А. Субъект языка и язык субъекта 491

турной лингвистикой! Действительно, освободившись от беспокойства, которое мог вызвать говорящий субъект, совершенно неконтролируемый в отношении производства и восприятия смысла, можно было целиком посвятить себя своим собственным инвариантам. Другими словами, поскольку говорящий субъект рас­сматривался как кодирующая и декодирующая машина, социальная психология коммуникации не должна была больше заботиться о смысловом аспекте, принад­лежащем к сфере уже доказанной системной механики, и могла сконцентриро­вать свои усилия на индивидуальных переменных. И вот пресловутая модель:

Канал Реципиент (приемник)

Сообщение

Эмиттер Канал (передатчик)

Кодирование

Декодирование

Эта модель действительно позволяла считать, что при условии правильного кодирования/декодирования язык прозрачен и главное — это характеристики эмиттера, сообщения-системы и реципиента. Если просмотреть за последние лет пятьдесят научную литературу, посвященную исследованиям и размышлениям, касающимся социальной психологии коммуникации, можно лишь удивиться тому, насколько постоянно присутствуют темы и отсутствуют размышления о языке, вписанном в акт коммуникации, а также отсутствию собеседника, диалога и т. д.

По первому пункту — постоянство тем — если обратиться к первым система­тическим исследованиям коммуникации Йельской школы (Hovland, Lunsdaine, Sheffield, 1949; Hovland, Janis, Kelley, 1953), то можно увидеть, что исследуются:

• способность коммуникатора (источника) вызывать доверие;

• факторы, объясняющие восприимчивость реципиента к убеждению;

• характер используемых аргументов;

• риторика сообщения;

• ситуационные факторы.

Спустя 20 лет Химмельфарб и Игли (Himmelfarb, Eagly, 1974) в своем обзоре проблем формирования и изменения аттитюда выделили четыре переменные, объ­ясняющие изменение аттитюда в рамках модели коммуникации, близкой к приве­денной выше. А именно:

• характеристики коммуникатора (источника);

• характеристики реципиента, определяемые исходя из экспериментальной ситуации (импликация, первоначальная установка, согласие/несогласие);

• предрасположенность реципиента, индуцированная или долговременная (самоуважение, состояние напряженности);

• характеристики сообщения: организация, тип используемых средств, кон­текст сообщения...

Можно легко заметить, что по-настоящему потрясающих изменений модели здесь нет.

Следующий скачок в 20 лет приводит нас к нашему собственному обзору проблем, посвященному изучению периода 1980-1995 гг. Мы отметили, что, хотя

темы стали более разнообразными, все же по-прежнему уделяется внимание спо­собности коммуникатора вызывать доверие и стилю высказываний, а схема «От­правитель—сообщение—получатель» еще не полностью отброшена, по крайней мере в своей основе.

По второму пункту — размышления о роли языка в процессе коммуникации — можно отметить, что таким размышлениям мешает взаимопонимание лингвис­тики, которая, если присмотреться внимательно, хотела сделать говорящего субъ­екта предметом своего исследования, и социальной психологии, которая видела в субъекте инвариант.

В течение долгого времени не было никаких сдвигов. В своей статье, озаглав­ленной «Что случилось с языком в социальной психологии? Обзор литературы» (Whatever happened to language in social psychology? A survey of texts) Крогер и Вуд (Kroger, Wood, 1992) обвиняют социальную психологию коммуникации в том, что она забыла выяснить отношение человека к языку: «Наша цель — показать, что язык как предмет изучения исчез из социальной психологии в период преоб­ладания в ней бихевиоризма, и поэтому описание социальной психологии как ли­шенной языка — не карикатура, а релевантное описание этой науки». Язык, о ко­тором здесь говорится, следует рассматривать в том смысле, в каком его понимает Вундт, а именно язык как продукт общества, или же,в понимании Выготского, как средство, которое позволяет формироваться мышлению в процессе социаль­ного взаимодействия, или же, в понимании философов языка, как средство соци­ального действия.

Тезис, отстаиваемый этими авторами, основывается на нескольких примерах из истории: программа Вундта для социальной психологии, которую можно най­ти в его работе «Лекции по психологии человека и животных», вышедшей в 1863 г. и забытой в то время, когда в социальной психологии произошел уклон в бихе­виоризм; статьи в «Справочнике по социальной психологии» (Handbook of Social Psychology, 1953) или работы, опубликованные в Advances in Experimental Psycho­logy, которые издавали Берковиц (Berkowitz), а затем Занна (Zanna), практически игнорировавшие язык, за исключением, правда, статьи Кларка (Clark) в «Спра­вочнике» и двух глав в Advances, одну из которых в 1967 г. написал Московичи (Moscovici, 1967), а другую в 1969 г. Эрвин Трип (Ervin Tripp, 1969). Однако авто­ры отрицают, что они будто бы хотели создать впечатление, что в социальной пси­хологии нет работ о языке в том смысле, в каком они его понимают. Но, говорят они: «...Эти работы существовали скрыто, на периферии экспериментальной со­циальной психологии, и не входили в основное течение. Конечно, необходимо упомянуть работу Роджера Брауна (Roger Brown), посвященную усвоению язы­ка, работу Ламбера (Lambert) об аттитюдах по отношению к языку и работу Ром-метвейта (Rommetweit) о структуре и смысле».

Возвращение языка в исследования по социальной психологии эти два автора относят лишь к недавнему времени, т. е. после того, как отказались от бихевио­ризма и логического эмпиризма, хотя считают, что «...социальные психологи в основных разделах исследований, проводимых в американских университетах, продолжают вести страусиную политику по отношению к языку». Впрочем, это возвращение к изучению языка следует, по мнению цитируемых авторов, искать в «философии психологии» Витгенштейна. Авторов, на которых ссылаются Поттер и Уэзерелл (Potter, Whetherell, 1987) или Харре, Кларк, де Карло (Harre, Clark,

492 Глава 18. Высказывания и убеждение

Б. Эмиттеры (отправители), получатели и сообщения 493

de Carlo, 1985), следует искать среди лингвистов, философов языка, этнометодо-логов и т. д. Рассматриваемая статья заканчивается утверждениями, с которыми можно согласиться, но которые, может быть, нуждаются в доказательстве: «Мета­фора машины, — говорят они, — смычок к струнным инструментам современной науки — сейчас отмирает и заменяется новой метафорой, согласно которой соци­альная действительность людей похожа на нескончаемый многоголосый разго­вор, охватывающий всех нас» (Нагге, 1990).

В анализе учебников по социальной психологии, появившихся во Франции в период между 1960 и 1987 гг., т. е. приблизительно лет за пятнадцать, мы сами (Ghiglione, 1990) напоминали, что за редкими исключениями в них уделялось ма­ло места языку при рассмотрении социальных взаимодействий. Так, Даваль (Da-val) говорил о коммуникации, но не интересовался языком; Штетцель (Stoetzel) составлял исключение; Фламан говорил о важности коммуникации для социаль­ной психологии, но интересовался языком ничуть не больше, чем Даваль с колле­гами. Может быть, Фламан больше, чем названные авторы, подчеркивал необхо­димость «количественного» исследования взаимодействий и в более общем виде развивал модель коммуникации, которую можно назвать функционалистской, де­терминистской, квантификаторной, классифицирующей и бихевиористской, од­нако язык здесь во внимание не принимался. Можно было бы привести множест­во примеров работ, в которых в большей или меньшей степени проявляется такое же отношение к языку, но это не представляет никакого интереса.

Мы ограничимся напоминанием о самых крайних позициях, на которых стоит Зайонц (Zajoric, 1966): «Удобно анализировать коммуникацию, абстрактно раз­личая в ней три следующих элемента: поведение¹ эмиттера, поведение² реципиента и типы сообщений, которыми они обмениваются. Анализ сообщений не находится в сфере непосредственных интересов психологии» (Zajonc, 1966). С. Московичи (1973 и 1984) занял противоположную позицию, равно как и авторы (Zimbardo, von Cranach, Abravanel, Akerman, Rime), которых он пригласил участвовать в написании его «Введения в социальную психологию» и которые разделяют его взгляды. Коммуникация, учитывающая язык, понимаемый в духе Витгенштейна или Выготского, появляется вновь, хотя параметры языка и его прагматический эффект еще предстояло изучать.

Позднее, в 1990-е гг., социальная психология уже станет принимать во вни­мание язык в его прагматических аспектах и во взаимоотношениях с познава­тельной деятельностью человека. Правда, это делается еще очень робко. Но, как бы ни обстояло дело с изложенной историей развития социальной психологии и с оценкой приведенных точек зрения на тот или иной аспект, необходимо выде­лить основные моменты и основных авторов. Конечно, всякое подразделение спорно, а список отобранных авторов не может гарантировать, что мы, к нашему сожалению, кого-нибудь не забыли. Но все же социальная психология подда­ется, несмотря ни на что, исследованию с помощью довольно простых методов, если только изучение коммуникации сосредоточить вокруг постоянно усложня­емой исходной схемы: «эмиттер (коммуникатор)—сообщение—реципиент (по­лучатель)».

¹ Выделено нами.

² Выделено нами.