Резонанс переклички

Даже хорошо продуманный урок, от которого и на шаг не хочется отступить, во многом непредсказуем.

...За окном обнадеживающе голубел и улыбался еще по-зимнему морозный март. А в классе из 37 учеников насчитывалось 20 с небольшим: грипп! В тот день я собирался комментировать «Войну и мир», те страницы, где умирает Андрей Болконский. Сколько мучительных усилий (слово, часто повторяемое в этой сцене) стоило ему, чтобы оглянуться на мир, из которого уходит, и — быть внимательным, даже ласковым к сестре, Наташе, сыну. Возвысясь до «сознания простого и торжественного таинства смерти», до мудрости высшей любви, Толстой зовет как бы себя и нас, когда придет время, с таким же достоинством и заботой о ближнем, как князь Андрей, сделать свой последний «страшный шаг». Да, смерть — «ужасное», «неведомое», и хочется всячески удержать дверь, в которую она ломится... Но если — распахнулась и в проеме все то же «небо», только не голубое и высокое, как над Аустерлицем, а бездонно глубокое, пугающе темное, — то не надо, не надо удерживать того, кто почувствовал «освобождение», «странную легкость», перешагнув порог бездны. Если бы знали об этом

Наташа и Марья — их нежнейшая любовь к Андрею в эту последнюю, «нечеловеческую» минуту не была бы помехой. За жизнь, разумеется, надо бороться, но если ты «умер наполовину», как Болконский, нужно ли терзать и мучить любовью?

Вот об этом хотел поговорить с классом, но класса как такового не было. Что делаем в таких случаях? Пишем диктанты, занимаемся повторением, рассказываем ребятам что-нибудь забавное. Бывает и по-другому. Коли уж нет рабочего урока, занимайся кто чем может, а учитель приведет в порядок журнал. И те, кто в классе (здоровые!), от души позавидуют больным, которые, наверное, с большим интересом и пользой проводят время. Как сделать урок рабочим, когда многих нет?

Редко перед уроком открываю журнал, потому что обычно прихожу без него. Классическая книга и классный журнал — несовместимы. Такое впечатление, что не с учеником и книгой, а с журналом работаешь. Оставляю его в учительской, на полке, и нередко прямо с урока кого-нибудь из ребят посылаю за ним, когда хочу поставить блистательную (!!!) «пятерку». В эти минуты журнал нужен всем, а не только мне, ибо это уже не «документ, учитывающий знание», а вроде как наскальная плита, где навечно надо оставить памятный знак. Но в этот раз я вынужденно пришел с журналом: отсутствовала почти треть класса, и нужно было зафиксировать, кого нет. Н-вываю фамилию — в ответ короткое «здесь». Здесь ли? Сейчас проверим.

- Одни, подобно Болконскому, на войне поднимали знамена, совершая подвиг, другие - осколки, чтобы после рассказывать и получать награды. О ком речь? Ну вот, а говоришь, что «здесь».

Другому — другая возможность доказать, что он в классе.

- Самая любимая пора Платона Каратаева — ночь. Почему?

Снова фамилия — ив ответ задиристое, уверенное (прочитавшее и даже перечитавшее роман) «я». Проверим и его. Старик Болконский свою дочь Марью обучает математике. Зачем? С какой целью?

Две-три минуты разговора, и клетку в журнале заполняет веселая «пятерка».

Дальше — сплошные «н». Но вот и последняя пустая клеточка, которая откроет... первую страницу романа. «Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово,

употреблявшееся, только редкими)», — пишет Толстой. «Был» — или только «говорила»?

Мы не топтались на месте и не уходили в сторону, а шли вперед, в глубины романа. «Переклички» подобного рода как творческий прием и как разновидность делового общения с ребятами, думаю, возможны в практике каждого. Однако если это общение, то все, о чем говорилось на уроке, должны знать и другие, кто отсутствовал, чью клеточку заполнило безликое «н». Это—задание! Тем, кого не коснулся грипп. Урок-перекличка теперь продолжится в ученических голосах.