Два направления в текстологии

К началу 20-х годов ХХ века вопрос о статусе и предмете текстологии приобретает остроту, которая не только позволит текстологам осуществить фундаментальные разработки специфических методов своей науки, но и приведет к весьма ощутимому "расколу" ученых на два самостоятельных направления (историко-литературное и "эдиционное").

Именно Н.К.Пиксанов настойчивее и громче других требовал признать "творческую историю произведения" не просто одним из методов литературоведения, но ее наиболее перспективным, наиболее точным методом познания.

В 30—40-е г. текстология развивается в большей степени как прикладная дисциплина. Сферой ее применения оказывается эдиционная практика.

Новый взрыв интереса к общим теоретико-текстологическим проблемам связан с изменением обстановки в стране, с возможностью возрождения историко-теоретической мысли и, конечно, с новой волной "возвращений" литературы к читателю.

Наиболее остро проблемы текстологической науки зазвучат в дискуссии 60-х годов. Ареной споров станет журнал "Русская литература". В этом споре резко противопоставили себя две существующие в текстологии и в настоящее время тенденции. С одной стороны -- представители "эдиционного" направления в текстологии: Б.Я.Бухштаб и те, кто близок ему по своей позиции (П.Н.Берков, Е.И.Прохоров, Л.Д.Опульская и др.); с другой -- Д.С.Лихачев, рассматривающий текстологию как самостоятельную науку, изучающую историю текста, и те, кто солидаризируется с ним (А.Л.Гришунин, С.И.Тимина и ряд исследователей, принявших участие в четвертом выпуске "Вопросов текстологии").

В настоящее время спор о "юридическом" и творческом содержании "авторской воли" завершен в текстологии, но только в тех пределах, которые определяют в целом отношение текстологов к "юридическому" и творческому содержанию. Последнее, бесспорно, признается авторитетным критерием текстологического решения. Иное дело — не отношение к понятию, а смысл, вкладываемый в это понятие. Здесь единодушие отсутствует настолько, что для одних авторитетных текстологов за понятием "авторской воли" не закрепляется "иллюзорного" содержания (Б.Я.Бухштаб, Е.И.Прохоров), а для других, не менее авторитетных текстологов, содержание понятия "авторской воли" (и суть явления стоящего за ним) — составляет одну из наименее освоенных литературоведением, психологией (конечно же, и текстологией!) областей творческой деятельностей (Д.С.Лихачев, А.Л.Гришунин).

Для одних — "авторская воля", изменчивая, как и авторский замысел, составляет, в сущности, то, что относится к мотивам деятельности, творческим намерениям художника. Для других "авторская воля" обнаруживается не в сокрытых тайниках сознания, где она "может и не найти воплощения", как писал Е.И.Прохоров, а в слове, только в том, что материализовалось в тексте. И если для одних текст — цель деятельности текстолога, то для других — материал, позволяющий исследовать процессы творческого поиска. Для одних автор всецело воплощен в слове, высказывании, поэтому авторский текст адекватен воле автора. Для других автор — это творческий поиск, всегда незавершенный, открытый. Поэтому текст никогда не тождественен воле автора, как слепок руки не тождественен живой руке.

Споры обусловлены в данном случае не просто разными воззрениями на цели текстологии, а и разным пониманием того, что считать главным в художнике: то страстное творческое отношение к миру, которое, даже сопровождаясь ошибками и заблуждениями, не утрачивает своего гуманистического смысла и ценности подвижничества или те результаты деятельности художника, которые запечатлелись в шедеврах, созданных им, в шедеврах, работе над которыми отданы лучшие годы жизни, лучшие состояния души, требовавшие запечатления в слове, несущем миру прозрения великого сердца.

Возникает вопрос: если позиции текстологов так разительно расходятся, то какое из толкований "автора" предпочтительнее иметь в виду, решая вопрос о творческой истории произведения?